Глава 19
Кровь и сокровища

В последние годы, пусть это и ребячество, наотрез отказываюсь читать, что обо мне пишут в прессе — и плохое, и хорошее, и всякое-разное. Но какая-нибудь новость нет-нет да и просочится через мою систему защиты, как случилось однажды утром, осенью 1991-го, когда я открыл «Таймс» и обнаружил на развороте собственное недовольное лицо. По кислому выражению этого лица я сразу понял: в тексте вокруг него ничего хорошего обо мне не сказано. Фоторедакторы свое дело знают. В бедствующем варшавском театре, прочел я, дабы отпраздновать конец коммунистической эпохи и ознаменованное им освобождение, решили поставить «Шпиона, пришедшего с холода». Но ненасытный Ле Карре (см. фотографию) потребовал непомерную плату — 150 фунтов за каждый спектакль: «Видимо, такова цена освобождения».

Я вновь посмотрел на фотографию и подумал: именно такое лицо должно быть у субъекта, который только тем и занимается, что грабит бедствующие польские театры. Одышка у него. И наклонности явно дурные. Взгляните только на эти брови. Завтракал я уже без удовольствия.

Успокойся и позвони своему агенту. Первое мне не удалось, со вторым я справился. Моего литературного агента зовут Райнер. Дрожащим, как пишут в романах, голосом, я читаю ему статью. Он случайно, деликатно намекаю я — может быть, только на этот раз, есть ли такая вероятность? — в данной ситуации не переусердствовал, совсем чуть-чуть, заботясь о моих интересах?

Райнер категоричен. Совсем наоборот. С поляками он был просто душкой, они ведь еще только начали приходить в себя после того, как рухнул коммунизм. И в доказательство зачитывает мне, о чем договорился с польским театром. Мы вовсе не 150 фунтов берем за спектакль, уверяет Райнер, а каких-то 26 — стандартную минимальную ставку, или я забыл? Вообще-то да, забыл. Вдобавок права мы им отдали бесплатно. Словом, мы предложили им самые выгодные условия, Дэвид, можно сказать, в трудную минуту сознательно протянули польскому театру руку помощи. Прекрасно, говорю, — я сбит с толку, внутри уже все кипит.

Успокойся и отправь факс главному редактору «Таймс». С тех пор я больше узнал о жизни и литературном творчестве этого человека и весьма им восхищаюсь, но в 1991-м не был вполне осведомлен о его достоинствах. Ответ главного редактора звучит вовсе не утешительно. Он звучит высокомерно. И если уж без обиняков, то просто возмутительно. Редактор говорит, что большого вреда в этой статье не видит. В конце концов, человеку в таком благоприятном положении, как я, следует спокойно относиться к подобным неприятностям. Однако я не готов последовать его совету. Так к кому мне обратиться?

К владельцу газеты, ясное дело, — к Руперту Мёрдоку, моему старому приятелю!

Ну не совсем приятелю. Я, конечно, пару раз встречался с Мёрдоком в обществе, но сомневаюсь, что он об этом помнит. Сначала в ресторане «Булестен» в начале семидесятых — мы обедали там с прежним моим литературным агентом, и тут появился Мёрдок. Мой агент нас представил, и Мёрдок решил выпить за компанию стаканчик сухого мартини. Мы были ровесниками. Война не на жизнь, а на смерть между Мёрдоком и профсоюзами печатников Флит-стрит тогда еще только разгоралась. Мы немного поговорили об этом, а потом я спросил Мёрдока как бы между прочим — может, во мне говорил мартини, — почему он нарушил традицию. В былые времена, пояснил я беспечно, бедные британцы отправлялись искать счастья в Австралию. А он, небедный австралиец, приехал искать свое в Британию. Что пошло не так? Я просто задал дурацкий вопрос, и обстановка этому благоприятствовала, но Мёрдок за него уцепился.

— А я скажу вам почему, — парировал он. — Потому что чурбан у вас на этом вот месте!

И резанул ребром ладони по горлу, показывая, откуда начинается чурбан.

В следующий раз мы встретились в гостях, в частном доме, и Мёрдок, помнится, не стесняясь в выражениях, излагал сидящим за столом свое негативное мнение о новой, постсоветской России. А на прощание сделал широкий жест — вручил мне визитку с телефоном, факсом и домашним адресом. Звоните в любое время, это номер телефона прямо на моем столе.

Успокойся и отправь факс Мёрдоку. Я выдвигаю три условия: во-первых, обстоятельные извинения, опубликованные в «Таймс» где-нибудь на видном месте; во-вторых, щедрое пожертвование бедствующему польскому театру, в-третьих — может, это все еще говорил мартини? — обед. Ответ от Мёрдока пришел на следующее утро, он лежал на полу рядом с моим факсом:

«Согласен на ваши условия. Руперт».

В те времена в «Савой-гриль» был верхний этаж — для больших шишек, обставленный красными плюшевыми штуковинами в форме подковы: в иные, более яркие дни богатые джентльмены, наверное, развлекали здесь своих дам. Я шепнул имя Мёрдока метрдотелю, и мне указали на отдельный кабинет. Я пришел рано. Мёрдок — точно в назначенный час.

Он оказался ниже ростом, чем мне запомнилось, зато стал задиристей и научился ходить стремительно, переваливаясь с ноги на ногу и слегка подбрасывая таз, — такой походкой перед камерами приближаются друг к другу, протягивая руки, важные персоны. И наклон головы относительно тела стал заметнее, а когда Мёрдок щурит глаза, лучезарно мне улыбаясь, возникает странное ощущение, будто он в меня целится.

Мы садимся друг напротив друга. Я замечаю — да и как не заметить? — что пальцы его левой руки унизаны кольцами, и это действует на нервы. Мы делаем заказ, обмениваемся общими фразами. Руперт сожалеет, что обо мне такое написали. Британцы, говорит он, великие писатели, но не всегда все правильно понимают. Я отвечаю: ничего страшного, и спасибо, что вы охотно пошли мне навстречу. Но хватит пустой болтовни. Мёрдок смотрит не меня в упор, лучезарной улыбки как не бывало.

— Кто убил Боба Максвелла? — настойчиво спрашивает он.

Счастливчикам, успевшим его забыть, напомню, что Роберт Максвелл был медиамагнатом чешского происхождения, британским парламентарием и, как полагают, шпионил для разведок разных стран, в том числе Израиля, Советского Союза и Великобритании. В молодости Максвелл, борец за свободу из Чехии, принимал участие в высадке союзников в Нормандии, а затем заслужил звание офицера британской армии и награду за отвагу. После войны работал на Министерство иностранных дел Великобритании в Берлине. Максвелл к тому же был весьма экстравагантным лжецом и пройдохой, и его гигантские размеры соответствовали его аппетитам: он украл из пенсионного фонда своих же компаний около 440 миллионов фунтов, задолжал примерно 4 миллиарда фунтов, которые, конечно, никак не мог вернуть, и наконец, в ноябре 1991-го его нашли мертвым у берегов Тенерифе — очевидно, Максвелл упал за борт собственной роскошной яхты, названной именем его дочери.

Конспирологических версий множество. Одни не сомневаются, что человек, запутавшийся в собственных преступлениях, совершил самоубийство; другие — что Максвелла отправила на тот свет одна из разведслужб, на которые предположительно он работал. Но какая именно? Почему Мёрдок вообразил, что я знаю обо всем этом больше других, мне непонятно, но я уж постараюсь ему угодить. Что ж, Руперт, если вы уверены, что это не самоубийство, тогда, как по мне, так это, вероятнее всего, дело рук израильтян.

— Почему?

Я же читал, какие ходят слухи, как и мы все. И теперь бездумно их пересказываю: Максвелл долго работал на израильскую разведку, а потом стал шантажировать бывших заказчиков; Максвелл торговал с «Сияющим путем» в Перу — предлагал израильское оружие в обмен на стратегически важный кобальт; Максвелл угрожал оглаской, если израильтяне не заплатят.

Но Руперт Мёрдок уже вскочил, жмет мне руку и говорит, что рад был снова повидаться. Может, Мёрдок смущен, как и я, а может, наша беседа просто ему наскучила, потому что он уже энергично движется к выходу, а счетов большие люди не подписывают — оставляют своим помощникам. Продолжительность обеда — примерно 25 минут.

Но теперь я жалею, что этот обед не состоялся месяца на два позже, потому что к тому времени я бы мог предложить Мёрдоку гораздо более интересную версию относительно причины смерти Боба Максвелла.

Я в Лондоне, пишу о новой России и хочу познакомиться с кем-нибудь из западных дельцов, решивших поучаствовать в русской золотой лихорадке. Один человек сказал, что мне нужен Барри, и этот человек оказался прав. Рано или поздно Барри отыщется, и, когда найдешь его, пристань к нему как банный лист и не отставай. Друг A знакомит тебя со своим другом B. Друг B сожалеет, что ничем не может помочь, но его друг C, пожалуй, сможет. C тоже не может, но D сейчас как раз в городе, так позвоните старине D и скажите, что вы от C, — вот вам его номер. И тебя нежданно-негаданно сводят с нужным человеком.

Барри натуральный истэндец, преуспевший в Вест-Энде: неопределенного социального происхождения, умеет убедить, книги читает только по необходимости, но с писателем познакомиться рад, известен тем, что сколотил состояние быстро и без труда, и возможность сорвать хороший куш в распадающемся Советском Союзе рассматривает отнюдь не теоретически. Все это вполне объясняет, говорит мне Барри, почему однажды ему позвонил Боб Максвелл и сказал, очень по-максвелловски: тащи, мол, свой зад ко мне в офис сейчас же и расскажи, как в России разбогатеть за неделю, иначе я окажусь по уши в дерьме.

И, да, по счастью, Барри сегодня свободен и может со мной пообедать, кстати, Дэвид, это Джулия, отмени мои дневные встречи, дорогая, будь добра, потому что мы с Дэвидом ненадолго исчезнем, посидим тут недалеко, в «Сильвер-гриль», и звякни Марте, скажи, что мы вдвоем и это тихое, уютное местечко.

Ты, главное, Дэвид, запомни, в какое время Боб Максвелл мне позвонил, настойчиво повторяет Барри — сначала в такси, потом за бифштексом, точно таким, как Барри любит. В июле 1991-го, то есть тело его всплывет в море через четыре месяца. Запомнил? Если нет, то не поймешь, в чем суть. Хорошо. Тогда рассказываю.

— Михаил Горбачев — мой человек, — заявляет Роберт, как только они с Барри остаются наедине в роскошном офисе Максвелла в пентхаусе. — И я хочу, Барри, чтоб ты взял мою яхту, — он имеет в виду «Леди Гислен», за борт которой позже упадет и погибнет, если, конечно, не погиб до этого, — покатался на ней, а потом вернулся ко мне с проектом. Даю тебе максимум три дня. А теперь пошел вон.

Само собой, Барри тоже причитается кругленькая сумма, иначе он бы там не сидел, верно? Вознаграждение авансом за его идеи, а потом, когда дело будет сделано, — комиссионные. От яхты Барри отказывается, не любит он яхты, а вместо этого отправляется в одно местечко за городом, в глуши, где любит иногда, как говорится, голову включить, и через 24 часа — а не три дня, о которых толковал Боб, — Барри возвращается в его кабинет в пентхаусе с проектом. А вообще-то, Дэвид, даже с тремя. И все три — верняк, все гарантированно принесут хорошую прибыль, хотя не факт, что все одинаково быстро.

Первое, Боб, и самое очевидное, говорит ему Барри, это нефть. Если Горби удастся потихоньку передать тебе в концессию одно из кавказских месторождений, а их скоро будут предлагать, ты сможешь продать его кому-нибудь из нефтяных воротил — кто больше предложит, или сдавать скважины в аренду и получать роялти. Так и так сорвешь огромный куш, Боб…

— А какие тут минусы? — перебивает Максвелл. — Есть тут, мать их, минусы?

Главный минус, Боб, — время, ты ведь сказал, это серьезная проблема. А нефтяную сделку такого масштаба не провернешь за один день, даже если в Кремле сидит твой человек и жмет на рычаги, поэтому что-нибудь продать ты сможешь только…

К черту, неинтересно. Дальше?

А дальше, Боб, металлолом. И я не о том говорю, чтобы ходить с тележкой по Кейбл-стрит и кричать под окнами, не найдется ли у кого старого утюга. Я говорю о самом высококачественном металле в мире, который русские как ненормальные штамповали тоннами во времена командно-административной экономики, о целых полях ржавых танков и прочей боевой техники, о разрушенных заводах, вышедших из строя электростанциях и прочем хламе, оставшемся от пятилетних планов, семилетних планов и отсутствия каких-либо планов. Но мировой рынок, Боб, только и ждет, когда кто-нибудь вроде тебя придет и возьмет этот бесценный металлолом. И никому в России он не нужен, а тебе нужен. Ты окажешь русским услугу, уберешь все это барахло. Наш друг из Кремля напишет тебе письмецо, поблагодарит за труды, я сделаю пару звонков своим знакомым, которые металлом занимаются, и ты будешь в полном порядке.

Но?

Минусы, Боб? Затраты, ведь это все надо собрать. К тому же в столь сложный момент своей жизни ты окажешься на виду, к тебе, скажем так, будет приковано внимание всего мира. И ведь рано или поздно кто-то заинтересуется, чего это Боб Максвелл занимается уборкой, а не какой-нибудь хороший русский человек.

И тогда Максвелл раздраженно спрашивает Барри: а третий проект? И Барри отвечает: а третий, Боб, — это кровь.

— Кровь, Боб, — говорит Барри Роберту Максвеллу, — очень ценный товар на любом рынке. Но русская кровь, если ее правильно собрать и продать, это просто золотое дно. Русский гражданин — патриот. Когда он слышит по радио, или по телевизору, или читает в своей русской газете, что случилась какая-нибудь национальная трагедия — небольшая война, или крушение поезда, или самолета, или землетрясение, или взорвался газ, или бомба на рыночной площади, которую подложили террористы, — этот русский гражданин не сидит на месте, а идет прямо в ближайшую больницу и сдает кровь. Сдает, Боб. Бесплатно. Потому что он сознательный гражданин. Миллионы литров крови. Русские выстраиваются в очередь и терпеливо ждут, они ведь к этому привыкли, и сдают кровь бесплатно. Они поступают так по доброте своей русской души. Бесплатно.

Барри делает паузу — вдруг у меня появились вопросы? — и ест свой бифштекс, но вопросов у меня нет, может, потому что я содрогнулся, вдруг вообразив, будто он уже не Роберту Максвеллу свою идею продает, а мне.

— Итак, если запасы русской крови не ограничены и отдают ее бесплатно, тогда что еще тебе нужно? — продолжает Барри и переходит к логистике. — Это Россия, поэтому, скорее всего, придется повозиться с организацией. Служба переливания крови работает, то есть кровь в общем-то уже собирают, но ты должен ускорить процесс. Дальше — наладить сбыт. Холодильники для крови есть в каждом крупном городе, но нужно увеличить их количество. Сделать холодильники больше, лучше, закупить новые. Кто финансирует твою операцию? Советское государство, вернее, то, что от него осталось. Советское государство по доброте душевной улучшает, модернизирует службу переливания крови по всей стране, ведь давно пора, и Горби сам себя за это гладит по головке. Советская казна финансирует операцию централизованно: направляет деньги в республики, а республики взамен посылают оговоренную долю всей собранной крови в центральное хранилище в Москве, где-нибудь рядом с аэропортом. Для чего официально используется кровь из центрального хранилища в Москве? Для помощи пострадавшим в неких катастрофах общесоюзного масштаба. А для чего используешь ее ты? У тебя есть парочка 747-х «Боингов» с холодильниками, которые курсируют между Шереметьево и аэропортом Кеннеди. Необязательно их покупать. Можно арендовать через меня. Словом, кровь едет в Нью-Йорк, лаборанты проверяют ее на ВИЧ прямо по пути — я знаю подходящих ребят. Ты вообще представляешь, сколько на мировом рынке стоит литр кавказской крови, проверенной на СПИД? Так я тебе скажу…

А минусы, Барри? Спрашиваю на это раз я, не Максвелл, но Барри уже качает головой.

— Минусов Дэвид, не было. Этот бизнес с кровью шел бы как по маслу. И я очень удивлюсь, если в эту самую минуту он не идет как по маслу у кого-то другого.

Так почему не у Боба?

Дело во времени, Дэвид, ты же понимаешь.

Барри вновь говорит о времени, которое — об этом он предупреждал в начале рассказа — имеет первостепенное значение.

— Лето 1991-го, помнишь? Горби цепляется за власть из последних сил. КПСС трещит по швам, Ельцин того и гляди возьмет его за задницу. Наступает осень, республики требуют независимости и даже не думают посылать кровь в Москву. Скорее думают, может, Москва сама им пошлет хоть что-нибудь — для разнообразия.

— А твой друг Боб? — спрашиваю.

— Боб Максвелл ведь не слепой был и не дурак, Дэвид. Он понял, что песенка Горби спета, а значит, с кровью ничего не выйдет — последний шанс упущен. Если б Боб продержался еще месяцок, то увидел бы, как Советский Союз ушел на дно, а вместе со своим кораблем утонул и Горби. Боб понял, что игра окончена, и решил тут не задерживаться.

Идею Барри насчет торговли русской кровью я использовал в романе, написанном впоследствии, но она прозвучала менее эффектно, чем мне думалось, — может, потому что в моем романе никто себя из-за этой крови не убивал.

А вот эпилог нашего двадцатипятиминутного свидания с Рупертом Мёрдоком в «Савой-гриль». Бывший помощник Мёрдока в заметках о выступлении своего экс-работодателя перед британским парламентским комитетом (Мёрдок объяснялся по поводу одной из принадлежащих ему газет, уличенной в незаконной прослушке телефонных разговоров) упомянул, что советники Руперта убеждали его: не стоит, мол, заявлять аудитории, сглатывая ком в горле, «сегодня я несчастен как никогда», демонстрируя набор золотых колец на левой руке.