Глава 4

Сначала Оуэн не узнал Хавьера, но теперь он был совершенно уверен, что оба они осознали, кем стал каждый из них, просто не могли быть самими собой внутри «Анимуса». Они вынуждены были делить одно на двоих воспоминание в образах враждующих предков, и это вызывало эмоциональный дискомфорт, который имел мало общего с тем, что они испытывали в реальности. Оуэну пришлось подавить его, чтобы вернуться в сознание Альфонсо. Сознание это было не лучшим местом. Альфонсо успел совершить несколько довольно отвратительных, мерзких поступков на Кубе и еще, пять месяцев назад, в Потончане, где жили майя. Оуэн не проживал непосредственно эти воспоминания и даже не хотел о них думать, но сама осведомленность о них придала определенную окраску битве, в которой он только что участвовал и победил.

Победа все еще удивляла Альфонсо. Вид воинов, собравшихся на равнине, едва не обескуражил его, но капитан заставил его собраться выкриком «За святого Иакова и Испанию!».

С Кортесом так обычно и бывало.

Этот лидер одержал победу над губернаторами-предателями и преодолел восстание убийц-мятежников. И несмотря на то, что условия экспедиции становились все более тяжелыми, люди продолжали верить в Кортеса. Даже когда он потопил их корабли у Веракруса, исключив любую возможность отступить, и заставил их застрять на этой чужой земле, где бродила лихорадка, Альфонсо отдавал Кортесу честь и был верен ему, и готов был делать то же самое хоть у врат ада. Туда-то они, похоже, и направлялись.

Теночтитлан.

Город, где восседает ацтекский император и где находится его сокровищница. Воображая золото и ту часть сокровищ, которая ему причитается, Альфонсо чувствовал, как у него закипает кровь. Но чтобы добраться до этого сказочного города, нужно было сперва сразиться с местным населением, которое – Кортес был убежден в этом – должно было стать их союзником. Эту стратегию Альфонсо не понимал и понять не мог. Он видел издалека языческие ритуалы, эту резню, которую они устраивали перед своими идолами. Этим кровожадным индейцам нельзя было доверять, однако Альфонсо верил Кортесу.

– Ты отвел нового пленника в дом? – спросил другой солдат.

– Отвел, – ответил Альфонсо.

– Он ранен?

– Не сильно.

– Хорошо. Капитан будет доволен. Дай им что-нибудь поесть.

Альфонсо кивнул и нехотя отправился к одному из костров, где готовили пищу. Там он нашел немного жирного мяса лысой собаки, каких местные индейцы откармливали и употребляли в пищу. Его он принес пленникам. Более молодой, которого схватили днем раньше, с благодарностью принял еду, но старший – новый, захваченный только что, отказался. Ничего, это не надолго. Кортес заставит их встать на свою сторону. Альфонсо занял пост охранника снаружи глинобитной хижины и принялся ждать. Ему повезло вернуться из боя без ранений, поэтому его назначили стеречь пленных. Не то чтоб этих индейцев нужно было охранять. По крайней мере, первого – точно нет. За вторым, только что схваченным – тем, что убил кобылу Хуана Седеньо, – все же нужно было присматривать. Он был кем-то вроде вождя, и он не был ни трусом, ни лентяем, какими были многие из них. Альфонсо им почти восхищался.

День прошел без нападений со стороны индейцев, и этот перерыв позволил похоронить погибших. Кортес велел провести все обряды тайно, в подполах домов, чтобы ни один индеец не узнал, что теотли, как индейцы их называли, были смертными. К вечеру пленников навестила красавица Марина в сопровождении священника Джеронимо де Агиляра. Она была прекраснейшей индейской женщиной, которую Альфонсо только видел до сих пор, – рабыня, подаренная Кортесу и преуспевшая настолько, что теперь могла стоять рядом с капитаном. Священник был францисканцем, потерпевшим кораблекрушение и наполовину одичавшим за восемь лет жизни среди майя. Вдвоем они могли переводить слова капитана на язык этого региона.

При появлении двух фигур Альфонсо поднялся во весь рост, и кровь прилила к его щекам, когда темнокожая женщина вошла в дверь рядом с ним. Однако этот огонь быстро погас под осуждающим взглядом священника. Опустив глаза, Альфонсо проследовал за ними внутрь. Они подошли к новому пленнику, и Агиляр опустился на колени рядом с ним. Священник обратился к Марине на ее языке, языке майя, а она заговорила с пленником на ацтекском. Альфонсо не понимал ничего из сказанного ими, поскольку они ни слова не сказали по-испански. Он всегда чувствовал беспокойство, когда становился свидетелем таких разговоров, потому что не мог избавиться от мысли и страха, что все эти люди что-то замышляют. После нескольких слов, переданных по цепочке переводчиков, Агиляр стал разматывать веревки, которыми был связан пленник. Альфонсо шагнул вперед.

– Что вы делаете?

– Так приказал Кортес, – ответил священник.

– Но если он…

– Приказ Кортеса, – снова ответил Агиляр и на этом закончил, хотя Альфонсо не убирал руку с рукояти шпаги.

Вождь потер запястья в местах, где веревки врезались в кожу и где еще остались пятна лошадиной крови, которая засохла, потрескалась и отваливалась теперь, словно корка. Индеец что-то сказал Марине, и в его голосе звучали злость и воинственность. Она передала это Агиляру, и они, сменив порядок, продолжили разговор. Марина достала несколько стеклянных бусин и предложила их пленнику – взятка, замаскированная под подарок. Он отказался с нескрываемым отвращением.

– Что он говорит? – спросил Альфонсо священника.

– Он не будет сотрудничать, – Агиляр поднялся на ноги. – Он скорее согласится, чтобы мы принесли его в жертву нашему богу.

– Что? – произнес Альфонсо, и за его страхом Оуэн почувствовал страх за Хавьера. Но если бы он стал действовать, исходя из этого страха, симуляция прервалась бы.

– Я… не понимаю я этих дикарей, – сказал Альфонсо.

– Они верят, что если богам не принести кровавую жертву, солнце не встанет. Наступит конец света. Для них практика жертвоприношений – это не жестокость, а необходимый акт обновления, – пояснил Агиляр.

– Вы говорите прямо как один из них, – рискнул сказать Альфонсо. Но Агиляр не обратил внимания.

– Мне пришлось научиться понимать их.

– Тогда вы, должно быть, такой же дикарь, – выпалил Альфонсо, и от этих слов сознание Оуэна пришло в ужас.

– Но честь ты можешь понять, – сказал Агиляр. – Он верит, что такова его судьба – погибнуть в плену. Он не собирается бежать от нее. Он верит, что если станет нашим посланником, как того хочет Кортес, это будет значить, что он трус.

Марина хранила молчание, но слушала внимательно, как и пленники. Оуэну хотелось найти способ поговорить с Хавьером внутри этой симуляции, но он не видел такой возможности – по крайней мере, модель «Анимуса», которую разработал Монро, этого не позволяла. Было трудно просто взять и вжиться в тело и мысли этого конкистадора, его предка-расиста. Оуэну было трудно признать, что в нем самом были эти воспоминания, что гены этого человека были вплетены в его собственную ДНК.

Марина что-то сказала Агиляру, священник кивнул и ответил. Затем оба направились к двери.

– Куда вы? – спросил Альфонсо.

– За капитаном, – ответил Агиляр.

– Но пленник не связан, – сказал Алонсо, указывая на пленного вождя.

– Я полагаю, ты присмотришь за ним, – сказал Агиляр и вышел вместе с индейской женщиной.

Альфонсо встал в дверях так, что его тень, раздутая и огромная, падала на пол перед ним. Первый пленник, более понятливый и смирный, мотал головой и довольно жестким тоном говорил с вождем. Затем он пошел в угол дома, где находился спальный коврик, и улегся спиной к собеседнику. Вождь не отвечал и не сводил с Альфонсо суровый взгляд, а дрожь его жесткой челюсти заставила того не убирать руку с рукояти меча.

Мгновение спустя из угла послышался храп, и Альфонсо еще раз про себя отметил лентяйство этих индейцев, хотя Оуэн желал, чтобы он заткнулся. Но не было способа заставить воспоминание замолчать. Ему нужно было терпеть, не имея возможности поговорить с Хавьером. Время шло, напряжение в хижине возрастало. Вдруг снаружи послышались голоса. Оуэн гадал, что испанцы намерены делать с Хавьером, если его предок снова откажется сотрудничать. Оуэн не знал, сможет ли он просто сидеть и смотреть, если с Хавьером случится что-то плохое. Но пока что он делал все возможное, чтобы не пересекать ту мысленную линию, которая отделяла его сознание от сознания Альфонсо. Хавьер, похоже, делал то же самое, чтобы они могли и дальше исполнять свои роли охранника и заключенного.

Кортес зашел в дом, все еще в доспехах, и солнце за спиной освещало его плечи, так что Альфонсо пришлось сощуриться из-за бликов. Марина и Агиляр проследовали внутрь за капитаном. Альфонсо кивнул.

– Осторожно, сеньор. Пленник не связан.

– Я знаю, – ответил тот. – Это не важно.

Голос капитана и спокойная манера, с которой тот держался, натолкнули Альфонсо на мысль, что ему и самому это уже не важно.

– Этих людей кормили? – спросил Кортес.

– Так точно.

– Я доволен, – Кортес повернулся к Агиляру. – Вы заверили его в наших мирных намерениях?

– Да, – кивнул Агиляр.

Оуэн недоумевал, как это вообще было возможно, учитывая сражение, в котором они столкнулись, но у Альфонсо, кажется, таких сомнений не было.

– Сделайте это еще раз, – приказал Кортес. – В моем присутствии.

Агиляр заговорил с Мариной, затем она перевела его слова пленнику. Когда она обратилась к пленнику, он, кажется, смягчился, а его голос звучал уже не так настойчиво, как раньше.

– Этот человек интересуется, когда его принесут в жертву, – сказал Агиляр.

– Скажите, что мы избавим его от этого, – произнес Кортес. – И наградим его дарами.

И снова последовала все та же схема переговоров и предложение стеклянных бус, которые капитан использовал, чтобы подкупить индейцев и переманить их на свою сторону. На этот раз пленник принял их.

– Он говорит, что не хочет бежать от своей судьбы, – сказал Агиляр. – Он верит, что ему суждено умереть в качестве военнопленного. И стать жертвой нашему богу.

– Скажи ему, что у меня на него другие планы, – велел Кортес. – Я хочу, чтобы он передал сообщение своему королю. Поступив таким образом, он станет инструментом для примирения между нашими народами. Если он мне поверит, я помогу освободить его страну от тирании Монтесумы и ацтеков.

Услышав перевод, пленник, прищурившись, взглянул на капитана. Альфонсо пытался уловить выражение лица этого человека, ожидая момента, когда индеец встанет на сторону Кортеса, потому что Кортес мог заставить любого стать его союзником. Пауза затянулась. Капитан смотрел на индейца с высоты собственной уверенности и власти. Он выглядел великолепно в своих доспехах, сжимая рукоять особенного кинжала, который он всегда носил сбоку. Это был подарок Шарля V, который, в свою очередь, получил его от Альфонсо V, правителя Арагона, а тому он достался от папы Каликста III.

В следующий момент глаза пленника расширились, и он кивнул. Он заговорил с Мариной, как показалось Альфонсо, почтительным тоном. Она перевела его слова Агиляру, а тот передал их Кортесу.

– Он станет твоим посланником, – сказал священник.

– Я доволен, – ответил Кортес, ослабляя хватку на рукояти кинжала.

– Что случилось? – послышался крик Монро, разко возвращая Оуэна обратно в воспоминание Альфонсо. – Что такое?

Оуэн не понимал, о чем он спрашивал. Прежде, чем он успел переспросить или ответить, Монро снова заговорил.

– Нужно прерваться, прямо сейчас. Может быть немного жестко. Держитесь.

Хижина взорвалась. Мир симуляции разлетелся на куски с очередной вспышкой яркого света, взрывающей мозг, разрывая фигуры Кортеса, Марины и Джеронимо де Агиляра. Дуга боли пронзила голову Оуэна, и он едва сдержался, чтобы не закричать, с силой зажмурившись, пока боль не прошла. Они снова оказались в коридоре памяти, все еще запертые в телах своих предков.

– Что за черт? – спросил Хавьер. – Почему ты нас вытащил?

– Ох, все сложно, – ответил Монро. – Симуляция чуть не стала нестабильной. Лучше было вытащить вас до того, как это произошло.

– Это еще нестабильнее, чем то, что сейчас случилось? – сказал Оуэн. – Мне казалось, у меня мозг горит.

– Извини, – ответил Монро. – Просто сиди смирно. Мне нужно кое-что проверить…

– Что проверить? – спросил Оуэн, но Монро не ответил ему.

– Ты веришь в это сражение? – произнес Хавьер. – Круто было, а?

– Да, – ответил Оуэн. – Если не считать, что мой предок был чудовищем.

– Ну, похоже, не такой уж он плохой, – сказал Хавьер. – Для конкистадора, я имею в виду.

– Ты не знаешь, что он творил, – произнес Оуэн, ощущая отполированное навершие шпаги, – а я не хочу об этом думать. Не спрашивай об этом.

– Не буду, – пообещал Хавьер. – По-моему, я догадываюсь. Он взглянул на свои руки и добавил:

– Чимальпопока тоже был ненормальный.

– Чимапо… что?

– Чимальпопока. Так меня зовут – в смысле, его. Неудобно получается, да?

– Нет. Я совершенно не похож на этого парня.

– Но все равно круто, правда?

Оуэн содрогнулся внутри Альфонсо.

– Думаю…

– Окей, – сказал Монро, – я готов вывести вас из коридора. Вы готовы?

– Более чем, – ответил Оуэн.

– Хорошо, конец симуляции. Три, два, один…

Коридор разлетелся на фрагменты, но более мягко, чем мгновение назад. Оуэн снова закрыл глаза, а когда открыл, он уже лежал на полу автобуса, уставившись в черную пустоту выключенного визора. Он стянул шлем и увидел над собой Монро, быстро отсоединяющего Хавьера от кресла.

– Так почему симуляция стала нестабильной? – спросил Хавьер.

– Этот «Анимус» не предусматривает общую симуляцию для двух человек, – ответил Монро. Он закончил отключать Хавьера и склонился над Оуэном, отсоединяя его и помогая встать на ноги. Его движения были быстрыми и грубыми.

– Мои доработки могут оказаться перегружены. Если это случится, все отключится.

– И ты отправил нас туда, зная об этом? – спросил Оуэн.

– Эх, да. Я знал, – ответил Монро.

Затем он вытолкал их из автобуса, проведи мимо мониторов к передней двери.

– Мне жаль. Я думал, он справится.

– Ничего не понимаю, – сказал Хавьер.

– Эй, – воскликнул Монро, – у тебя по крайней мере случился опыт работы с «Анимусом».

Затем он открыл дверь.

– Но теперь вам пора.

– Погоди, – сказал Оуэн.

Странные действия Монро объяснялись тем, что он совершенно очевидно пытался избавиться от них. Ребята в школе доверяли ему, потому что он был крутым, такой бунтарь, да еще и айтишник, и он закрывал глаза на многое, что они делали со школьными компьютерами и онлайн. Он всегда был спокойным, но сейчас выглядел психованным.

– Правда, что сейчас произошло? – спросил Оуэн.

– Ничего, – ответил Монро и вытолкал их на лестницу. – Просто всплеск адреналина. Я немного испугался.

Хавьер вышел первым и первым ступил на землю.

– Погоди, нам что, угрожала опасность?

Оуэн вышел из автобуса следом и обернулся к Монро. Тот потер лоб:

– Возможно. Но я думаю, что я вовремя вас вернул.

– Вы думаете? – переспросил Оуэн.

– Я это сделал, – сказал Монро. – Я вытащил вас вовремя.

Теперь уже Оуэн поймал себя на том, что начал психовать, но лишь слегка, задаваясь вопросом, могла ли машина каким-то образом повредить его мозг.

– Просто идите домой. Быстро, – сказал Монро. – С вами все будет в порядке.

Затем он захлопнул дверь. Оуэн и Хавьер остались стоять снаружи, оба молчали. Они лишь посмотрели друг на друга и затем – на автобус. Завелся мотор и загорелись все фары – бледный дальний свет и красные габариты светили сквозь внезапно возникшее облако выхлопного газа. Механизм зарычал и автобус тронулся с места. Оуэн и Хавьер отошли, когда Монро выруливал с парковки. Затем он медленно уехал, оставив их одних в промзоне.

– Что это, на хрен, такое было? – спросил Хавьер. – Куда он поехал?

– Не знаю, – ответил Оуэн.

– Чего он так распсиховался?

– Прежде чем покончить с симуляцией, он кое-что спросил.

Хавьер поежился:

– Это было странно, чувак.

– Что именно? Монро? Или «Анимус»?

– И то, и другое. Вообще все. И «Анимус». Я имею в виду, это было какое-то сумасшествие, нет?

– Да, – ответил Оуэн. – С ума сойти.

Хавьер сунул руки в карманы:

– Ладно, я лучше домой пойду.

– Давай, – Оуэну было интересно – после всего этого изменится ли между ними что-то завтра в школе? – Я тоже пойду.

Они разошлись. Оуэн возвращался домой на тех же автобусах, но теперь идти пешком пришлось гораздо дольше, потому что последний из них уже перестал ходить до утра. К моменту, когда он добрался до дома бабушки с дедушкой, на краю темного неба уже забрезжил свет, и этого было достаточно, чтобы сказать, что ночь подошла к концу. Но все равно было еще слишком рано для того, чтобы кто-то проснулся. Тем не менее, во всех комнатах горел свет.