Глава 14
– Вы уверены, что будет бунт? – спросила Аделина, хотя Наталии совсем не понравился вид этих людей, которые только что промаршировали по улице.
– Эти ребята, может, и несли транспаранты, – сказал Томми, – но каждый из них – уличный хулиган и бандит. На вид – в основном Роуч-гардс. Уверяю вас, как бы это ни выглядело, они превратят это в бунт.
– В отеле я буду в безопасности? – спросила Аделина.
Томми потер челюсть:
– Боюсь, он станет одной из целей, если дело будет совсем плохо.
– Тогда что вы предлагаете?
Томми обернулся и посмотрел через площадь, в противоположном от гостиницы направлении.
– Пока – дом моего брата. Когда узнаем больше, можем переправить вас куда-то еще.
– Отлично, – во время гастролей Аделина привыкла останавливаться в домах незнакомых людей, к тому же она доверяла Томми. Раз он сказал, что это лучший вариант, она поверила. – Давайте пока отправимся туда.
– Но я должен вас предупредить, – сказал Томми, серьезно взглянув на нее. – Мой брат с супругой сейчас в Бостоне.
– Понятно. Но у вас же есть ключ, чтобы мы могли войти?
– Да, но…
– Что «но»?
– Мы будем одни в доме.
Аделина нашла его прямоту весьма милой.
– Вдруг это ставит вас в неудобное положение… – сказал он.
– Меня это не беспокоит, – ответила она. Он кивнул.
– Тогда… пойдем?
Она ответила кивком, и остаток пути они проделали через парк, двинувшись к Четвертой авеню, затем по 24-й улице, пока не пересекли Лексингтон.
– Это здесь, – сказал Томми, пригласив ее в четырехэтажный особняк с серой каменной облицовкой вокруг окон и небольшой лестницей перед главным входом. Он немного повозился с ключом, неловко держа его своими огромными руками, очевидно, нервничая.
Он был так не похож на мужчин, с которыми у нее обычно случались романы во время путешествий. Для начала, многим мужчинам, которых она знавала, она не рассказывала о том, что чувствовала себя одиноко вместе с ними. Тем не менее, такие обстоятельства, как нарочно, возникали, и неоднократно, поскольку мужчины привыкли думать совершенно определенные вещи об актрисах и певицах. Но Томми не был богачом, а его уверенность в себе, которую он демонстрировал при столкновении с бандитами, покидала его, когда дело касалось противоположного пола.
Она взяла его под руку, надеясь успокоить.
Мгновение спустя, с ворчанием он заставил ключ повернуться, и они вошли в фойе. Дом изнутри выглядел так же одиноко, что и снаружи. На паркетном полу в центре прихожей в окружении мозаичной плитки стоял круглый деревянный столик, который украшала чудесная китайская ваза. Пройдя через прихожую, они попали на лестницу, ведущую на второй этаж. Единственное, что освещало комнаты, – свет от уличных фонарей, проникающий через окна. Солнце еще не взошло так, чтобы здесь стало достаточно светло.
– Сюда, – сказал Томми, жестом предлагая снова подняться вверх по лестнице. – Этот этаж занимает в основном кухня.
Ступени покрывал толстый ковер, поэтому ее шаги не порождали ни звука, если не считать шуршания платья. Когда они достигли лестничной площадки, справа она заметила гостиную, а слева – столовую. Без приглашения она свернула в гостиную и зашла через двойную стеклянную дверь, которая была открыта. Даже в тусклом свете Аделина заметила, что комната была отлично обставлена. Под ногами толстый турецкий ковер шикарной выработки, с невообразимым узором. Одинаковые диваны стояли друг напротив друга у противоположных стен комнаты, а по обе стороны от каждого из них располагались кресла. Буфет в готическом стиле мрачно выглядывал из угла, а на стене над пианино висела огромная картина, на которой был изображен корабль, мечущийся в грозном штормовом море. Противоположную стену украшало зеркало в позолоченной раме, а на каминной полке стоял большой мраморный бюст женщины.
– Да, думаю, мы можем немного побыть здесь, – сказала Аделина, подходя к одному из диванов. – Вы согласны?
– Как вам угодно, – ответил он, но вместо того, чтобы сесть, подошел к одному из окон, которое смотрело на 24-ю улицу, и уставился между занавесок.
– Не присядете со мной? – спросила она.
Он обернулся и, взглянув на нее, спустя мгновение уселся в одно из кресел у противоположной стены, напротив. Он сидел напряженно, сложив руки, с прямой спиной.
– Вы еще обеспокоены тем, что мы здесь? – спросила она.
– Нет, я уверен, что мы здесь пока что в безопасности.
– Вам некомфортно в этой комнате?
– Почему вы спрашиваете?
– Вы так сидите в этом кресле, как будто боитесь его испачкать.
Он оглядел комнату.
– Вполне приятная гостиная.
– Но если не комната, то что же доставляет вам такое неудобство? Этот дом?
Последовавшая пауза подсказала Аделине, что она попала в точку, так что при желании она могла докопаться до самой сердцевины его сущности.
– Это дом моего брата, а не мой.
– Он заставляет вас чувствовать себя нежеланным гостем?
– Нет, он очень добр. Как и Кристина, его жена.
– Тогда в чем дело?
Он сдвинулся, и кресло скрипнуло.
– Полагаю, чувствовать себя как дома и чувствовать себя дома – разные вещи.
– Вы не чувствуете себя дома?
Он снова оглядел комнату.
– Нет, не здесь, – он перевел взгляд на нее. – Но вы чувствуете.
Она заметила легкий упрек в его интонации, хотя и была уверена, что он не собирался ее упрекать. Но и она не собиралась оправдываться перед ним за то, кем она была и как она прокладывала свой путь в этом мире. Ей было нечего стыдиться.
– Я научилась везде чувствовать себя на своем месте, Томми Грейлинг, – сказала она.
– Думаю, это замечательный навык, – ответил он.
– Мне повезло, что мне это легко удается, – Аделина была совершенно уверена, что ощущала себя на своем месте, придя на прием, который последовал за ее выступлением накануне. Однако это не избавило ее от одиночество, которое она испытывала там.
– Если не такой, то какой дом вы бы хотели? – спросила она.
– Вообще, я думаю, что однажды уеду из города, – сказал он. – Хотя я жил тут всю жизнь. Когда я уехал на войну с повстанцами, я прошел через прекрасную сельскую местность. Фермы и поля. Много раз я ловил себя на мысли, что мне когда-нибудь могла бы понравиться такая жизнь.
– На… ферме?
Он кивнул.
– Вы, кажется, разочарованы.
Аделина не ожидала столкнуться с чем-то подобным. Это было не разочарование, а что-то похожее скорее на страх.
– Нет. Это, наверное, потому, что вы слеплены из лучшего теста, чем я. Это звучит и благородно, и в то же время чисто.
– Но на это нужно больше денег, чем у меня есть и чем я когда-либо увижу.
– Наверняка брат вам поможет, – Аделина могла себе представить стоимость обстановки в комнате, где они сидели, и, если уж на то пошло, во всем остальном доме. Брат Томми совершенно очевидно был очень состоятельным.
– Может быть, – Томми помотал головой, – но я не буду его просить.
– Почему нет?
– Я знаю, откуда берутся его деньги. Это еще одна причина, по которой я чувствую себя неуютно в этом доме.
Каким-то образом, чем глубже она копала, тем чище оказывалась эта руда. Его искренность была не просто внешней отделкой, она происходила из самых глубин. Само его присутствие – его, сидящего напротив, огромного, так что полицейская форма едва не трещала по швам, – само это бросало ей вызов. Ей хотелось знать, был ли он таким хорошим, каким казался, и на миг она подумала спросить его, где находится его спальня. Но у нее не было намерения вести его туда, к тому же такой соблазн мог заставить его чувствовать себя еще более неуютно. Кроме того, ей не хотелось компрометировать его. Вместо этого она хотела доказательств того, что его нельзя скомпрометировать. Она поднялась с дивана.
– Хотите, спою вам?
– Хм, это…
Она не дала ему времени подобрать слова, которые он искал, подошла к пианино и уселась за него. Она никогда не была особо сильным музыкантом, но умела достаточно. Она выбрала песню, которую пела для президента Линкольна и его жены. Она знала, что эта песня пользовалась популярностью у солдат на службе, а ее слова, похоже, отражали все то, о чем она говорила с Томми.
Наталия в некотором роде была в таком же ужасе от выступления в таких интимных обстоятельствах, как и от выступления перед тысячами зрителей. Но она изо всех сил постаралась расслабиться и позволить Аделине сделать то, что у нее получалось лучше всего. Ее пальцы немного ошибались в тусклом свете, но голос не исторг ни одной фальшивой ноты.
Среди мест и удовольствий, где мы можем скитаться,
как бы скромно это ни звучало, нет такого места, как дом.
Чудо, будто спустившееся с небес, которое мы ищем по всему миру,
снисходит на нас там, и больше мы нигде его не найдем.
Дом, дом! Милый дом!
Нет больше такого места, как дом.
Нет такого места, как дом.
Вдали от дома великолепие блекнет впустую,
о, дайте мне мой милый дом под соломенной крышей.
Птицы весело поют, отвечая на мой зов,
верните мне их и душевный покой, который дороже всего.
Дом, дом! Милый дом!
Нет больше такого места, как дом.
Нет такого места, как дом.
К тебе я вернусь, погрязший в заботах,
Милое сердцу утешение улыбнется мне здесь.
Не буду я больше скитаться вдали от этого дома.
Пусть это скромно звучит, но нет такого места, как дом.
Она взяла последние аккорды на пианино и подняла взгляд. Томми сидел в кресле, склонив голову довольно низко, так что она не видела его лица. Он довольно долго находился в такой позе, и она уже подумала, не усыпила ли его песня. Но мгновение спустя он поднял голову и смахнул слезу.
– Вы заслужили каждый ваш пенни.
– Чепуха. Мне сильно переплачивают, – сказала она. – Но если вы это кому-нибудь расскажете, я буду отрицать, что говорила это.
– Спасибо, что спели эту песню.
– Всегда пожалуйста, – ответила она и пошла на диван.
– Многие из тех, с кем я сражался плечом к плечу, любили эту песню.
Она села.
– Я знаю.
– Многие из них… отправились домой. В первое и последнее пристанище души.
– Я знаю. Мне очень жаль.
Теперь уже солнце взошло. Томми поднялся и продолжил дежурство у окна.
– Они все еще идут в центр, – сказал он, выглядывая, чтобы увидеть всю улицу до самого парка. – Господи, целая толпа.
– Вы будете нужны?
– Буду, – сказал он. – Но сначала хочу убедиться, что вам ничто не угрожает.
– Не волнуйтесь за меня, – ответила она. – Я уверена, что со мной здесь все будет в порядке. Делайте то, что должны.
Он отпустил занавеску и пошел к дверям.
– Я выйду на улицу и огляжусь. Посмотрю, что удастся выяснить. Вы уверены, что не против, если я оставлю вас здесь?
– Вовсе нет.
– Наверху есть библиотека, – сказал он. – Я вернусь, как только смогу.
С этими словами он спустился по лестнице, и она услышала, как он выходит через главный вход. Она наблюдала в окно, как он идет по улице, а затем заворачивает за угол и исчезает из виду.
Оставшись в одиночестве, Наталия почувствовала, что может занять главную сцену. Всю ночь она умышленно удерживалась от действий, позволяя событиям развиваться строго по сценарию воспоминания. По большей части ей хотелось понаблюдать за Аделиной – такой, какая она есть, женщиной, весьма далекой от нее самой. К тому же она помнила, что Томми – это Шон, и Наталии не хотелось, чтобы по их возвращении из «Анимуса» возникла путаница насчет того, кто к кому испытывает влечение. Эта часть в общей ситуации данной симуляции была довольно странной.
Пока Аделина ждала возвращения Томми, Наталия решила осмотреться в доме, по крайней мере в той степени, в которой это не грозило десинхронизацией. Она любила уроки истории в школе, к тому же увлекалась дизайном. И хотя ее никогда особо не интересовала стилистика Викторианской эпохи, тут все же было интересно находиться, как будто гуляешь по музею. Она вышла из гостиной и пошла в столовую, где располагался великолепный длинный стол с серебряными канделябрами, огромный буфет – что-то такое, что Наталия называла «в духе королевы Анны». В столовой была своя кладовая и отдельная лестница, ведущая на кухню.
Наталия вернулась в главный зал и, поднявшись на этаж выше, исследовала библиотеку, а затем хозяйскую спальню, где на туалетном столике она обнаружила множество косметических средств, которые не смогла опознать. Не так уж много она пользовалась косметикой в реальной жизни. Этажом выше находилась комната, в которой она признала спальню Томми, а в конце коридора была пустая комната. Ну, не совсем пустая. Похоже, кто-то собрался сделать из нее детскую. Там была детская кроватка и старомодная коляска, покрытая кружевами, – обе были задвинуты в угол. Половина комнаты была оклеена обоями с розами, но, похоже, этот проект был заброшен еще до окончания, и Наталия подумала о множестве историй, в основном печальных, которые в один момент могла рассказать эта комната.
Следующий этаж представлял собой, по большей части, склад на чердаке, но там оставалось свободное пространство между скатами крыши. Здесь, по мнению Наталии, можно было бы устроить комфортную спальню с маленькой дверцей, ведущей на крышу. Солнце уже полностью поднялось, и на верхних этажах становилось все жарче. Наталия вернулась в гостиную и села за пианино. Она положила пальцы на клавиатуру и сыграла неблагозвучную серию нот. Мама Наталии играла на фортепьяно. Ее родители и бабушка с дедушкой хотели, чтобы она научилась играть на скрипке, так что она несколько лет брала довольно дорогие уроки у русского преподавателя по фамилии Крупин. Но он довольно ясно дал понять Наталии и ее семье, что у нее не было никакой склонности к музыке, так что ей позволили прекратить занятия. Может, она и унаследовала воспоминания Аделины, но точно не унаследовала ее талант.
Ни одни часы в доме не показывали верное время и даже не тикали – Томми, похоже, забывал их заводить, но казалось, что прошел уже час или два с его ухода. Улица снаружи была залита солнечным светом к моменту, когда Наталия увидела возвращающегося Томми. Услышав, как открывается входная дверь, Наталия ринулась за сцену и вытолкнула под свет софитов Аделину к тому моменту, когда тяжелые шаги загрохотали вверх по лестнице.
– В городе хаос, – сказал Томми, войдя в гостиную.
– Правда? – Аделина взглянула в сторону окна и улицы, которая казалась по большей части пустой.
– Я общался с патрульным из другого участка. Эти толпы, которые мы видели ночью и ранним утром, собрались на свободном месте у Центрального парка. Оттуда в восемь утра они прошествовали на юг. Их как минимум десять тысяч.
– Десять – десять тысяч?
Томми кивнул.
– Они вынудили все фабрики, литейные цеха и мельницы прекратить работу и забрали рабочих с собой. Они перерезали линии телеграфа и подорвали железнодорожные пути, чтобы прервать коммуникацию и возможность быстрого перемещения по городу. Они опрокидывают конки.
– Господи помилуй, – прошептала Аделина.
– Это не протест, – сказал Томми. – Это мятеж. Главное ядро толпы атакует Главное отделение военной полиции, там, где квартируют маршевые части. Но я не думаю, что это продлится долго.
– Что же нам делать?
– Снаружи на улицах оставаться опасно. Пока мы будем ждать внутри.
– Вас требует служба?
– Я останусь с вам, – ответил он. – Я позабочусь, чтобы вы сумели пережить эти события в безопасности.
– Уверена, я буду в порядке, вы…
– Я остаюсь с вами, – повторил он железным тоном. – До тех пор, пока я не удостоверюсь, что вы в безопасности.
Аделина кивнула, уверенная в том, что по этому вопросу нет смысла спорить. Томми занял позицию у окна, и, несмотря на попытки Аделины вовлечь его в дальнейшую беседу, казалось, он сосредоточился на том, чтобы ничто не отвлекало от наблюдений. Она отправилась наверх в библиотеку и вернулась с томиком стихов, но читать их стала про себя.
Прошел час, и день становился все жарче. Даже когда они открыли окно, Аделина заметила, что ветви деревьев ни колышутся – ветра совсем не было.
Прошел еще час. Томми выпрямился.
– Какая-то шайка идет сюда. С Третьей авеню.
– Что они делают?
– Грабят, – ответил он.
Аделина поспешила к окну и выглянула. На улице в нескольких домах от них людской поток, стремящийся вперед, останавливался у каждой резиденции и забрасывал ее камнями и кусками брусчатки. Нескольких женщин и детей выволокли из домов, заставляя смотреть, как грабители вваливались туда и забирали их пожитки, выбрасывая мебель, посуду и картины на улицу из окон.
– Где же полиция? – спросила Аделина.
– Усмиряют банды вроде этой, только крупнее.
– Скоро они будут здесь, – сказала Аделина. – Думаю, надо уходить. Но сначала вам надо избавиться от униформы. Если они вас в ней увидят, они забудут про грабеж.
Он неохотно согласился и отправился в свою комнату, чтобы переодеться, пока Аделина наблюдала за происходящим в окно. Банда была уже через три двери от них. Пожилая женщина на улице упала на колени, плача, а мужчина с редкими седыми волосами стоял возле нее и зажимал рану на голове, кровоточащую от удара. Аделина удивилась тому, что в толпе было больше женщин, чем мужчин, в грязных платьях и юбках, с ужасными непричесанными волосами, прилипшими от пота к их лицам.
– Я готов, – сказал Томми, стоя в дверях гостиной. Аделина обернулась и взглянула на него. На нем были клетчатые шерстяные брюки с подтяжками и белая рубашка с воротником и с высоко закатанными рукавами. Она поймала себя на мысли, что такая версия Томми нравится ей больше, чем полицейский.
– Пойдет, – сказала она.
– Можем выйти через черный ход, – сказал он.
Они устремились по лестнице в прихожую и только свернули в кухню, когда огромный кусок брусчатки влетел в окно рядом с дверью, осыпав пол градом стеклянных осколков.
– Идем! – сказал Томми.
Аделина бросилась на кухню, но не увидела черного хода.
– Вниз по лестнице, в подвал, – сказал Томми из-за ее спины.
Аделина заметила спиральную металлическую лестницу в углу и нырнула в темноту, шаги отдавались эхом вслед за ней. Она спустилась до конца и не знала, куда идти дальше, ее глаза еще не привыкли к темноте.
– Сюда, – прошептал Томми, обходя ее сбоку. – Думаю, они уже в доме, так что надо двигаться тихо.
Он отошел в тень, и Аделина услышала, как он возится с замком. Затем возник прямоугольник света и обрисовал его силуэт на фоне лужайки на заднем дворе. Она шагнула за ним, и вместе они оставили дом на растерзание бандитам.
