Составлено для своих келейных воспоминаний о Старце очевидцем, монахом Порфирием

Письмом нашего отца Игумена Вы извещались о постигшей нас глубокой и горестной скорби: в лишении дорогого и незабвенного нашего старца, батюшки отца Илариона, мирно почившего о Господе 18 сентября 1873 года, в половине шестого утра, тихою христианскою кончиною. Просили Вы сообщить Вам подробное описание его страданий, кончины и погребения. Видя из строк Ваших искреннюю духовную любовь к почившему нашему отцу, не можем не исполнить убедительнейшей Вашей просьбы. Но прежде чем приступить к такому описанию, считаем себя недостойными взять на себя труд касаться повествования блаженной памяти почившего нашего Отца, ибо не знаем, угодно ли было ему самому это наше повествование? Быть может, он, как еще при жизни своей любил паче неведомым быть міру, тем более пожелал бы теперь, чтобы менее о нем высказывались и говорили. А потому, чтобы не опечалить этим покоящийся в Бозе дух его, прежде чем начать о нем наши скудные строки, хотел мысленно испросить на это его благословение: Благослови многоболезненне наш отче, нам, скорбным чадам твоим, в утешение печалующих сердец наших, о тебе поведать!... Не в похвалу твою, — в похвале ты не имеешь нужды, — а сказать во славу Божию о том, какие Господу Богу угодно было послать тебе напоследок дней твоих предсмертные болезненные испытания, чтобы очистить ими тебя, как в горниле, и после увенчать обещанным — претерпевшим до конца за подвиги. Итак: благослови, преподобный отче, нам начать!

Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй нас.

Должны сказать Вам откровенно, что всех страданий, какие во время болезни своей перенес почивший, описать нельзя, так оне были разнообразны, безчисленны и тяжки, что нет никакой возможности передать Вам хоть отчасти все то, что перечувствовал и перестрадал сам больной. Одним словом, не было и не оставалось ни одного живого места, которое бы не болело и не перебаливало бы в его страждущем теле. Только одна душа в нем, как в праведном Иове, оставалась неприкосновенною, по словам преподобного Исаака Сирина: «И уязвляет их в тело их, якоже Иова, точию же к душам их не приближается вред. Несть бо возможно, — говорит Преподобный, — егда путем правды ходим, не усрести нас сетованию, и телу в недузех не болети и болезнех» (Слово 35).

Начало болезней его последовало с января 1872 года. Под скитский храмовой праздник Собор святого Иоанна Предтечи, 7 января, Старец стоял в скитской церкви бдение, выходил с о. игуменом Исаакием на литию и величание. Готовился служить, также с о. Игуменом, обедню в самый день праздника. Но еще в ночь на этот праздник почувствовал себя очень дурно: головокружение с головною болью; не мог быть в служении и не выходил в церковь; а так как готовился к служению этого дня, то пожелал сообщиться Святых Христовых Таин келейно, которые и приносили ему в келлию. С этого дня головокружением и после головною болью обозначилась и незаметным образом постепенно стала развиваться его болезнь, хронический характер которой уже несколько лет прежде выражался катаром в лёгких и печени и частым удушьем, но всегда облегчался удачно и своевременно медицинским пособием. Почувствовав себя несколько лучше, Старец пожелал отслужить в Ските на службу на воскресный день и в праздник Собора Трех Святителей, 30 января. Отслужил вечерню, а бдение, за слабостию сил и неможением, попросил отслужить о. Флавиана, монастырского казначея; сам же только так присутствовал все бдение до конца. Раннюю Литургию в этот праздник отслужил сам и после, Пришедши из церкви, говорил, что с большим трудом окончил служение. Вскоре после того подошла Сырная седмица, начался святой Великий пост. На первой неделе Великого поста, по обязанности своей духовнической, всех духовных чад своих, братий скитских и монастырских, а также многих и из мирских лиц Старец исповедовал сам и в то же время неопустительно ходил в церковь, выстаивал все продолжительные церковные службы этой недели до конца и при всём этом наблюдал строгий пост, ничего не вкушал, кроме однех сырых овощей, которые на первой седмице, за исключением варева, предлагаются и всем братиям однажды в сутки. Несмотря на физическое утомление свое в продолжение первой седмицы, Старец пожелал на воскресный день (Неделя Православия, 5 марта) опять быть служащим. Сам отслужил в Ските вечерню, с вечера бдение, готовился служить Литургию, но, Пришедши в церковь, опять почувствовал дурноту головы, так что не в состоянии был служить Литургию, попросил вместо себя отслужить о. Флавиана. Сам же только отслужил обедню и сообщился Святых Христовых Таин. Это служение его (то есть вечерни) было уже последнее. Он более не служил, и скитская церковь более не оглашалась его возгласом, и скитское братие, духовные чада его, не видя и не слыша более церковного его служения, приуныли. В прежнее время этот обычный для него великопостный труд первой седмицы был теперь, при начавшейся болезни, ему не по силам; утомил его до крайности изнеможения, обнаружил сильнейшие припадки болезни, таившейся внутри, и сложил его в постель.

Со второй недели Великого поста Старец не выходил уже из келлии ни в церковь и никуда. Сперва страдал он болью головы, сердца, печени и лёгких, а от сего частою томительною бессонницею и удушьем; часто по нескольку суток сряду проводил он без сна. Удушье бывало у него так велико, что ни на минуту не давало ему уснуть. Медицинские пособия иногда только отчасти, мало облегчали ему страдания, но не помогали ему от бессонницы и удушья. После все эти многосложные его недуги произвели и присоединили еще к себе водянку. Водянка сперва показалась в животе, ногах и, постепенно распространяясь, разливалась по всему телу. Вот с этого-то времени все тело его начало страдать, по Псаломнику: все ложе его обратил еси в болезни его (Пс. 40, 4). Испытывал он сильнейшую головную боль, с шумом, треском и головокружением, страдал он постоянно, как мы сказали, болью в сердце, печени и лёгких, болели у него еще почки; часто затруднялись естественные отправления и эти отправления его сопровождались самыми мучительными болями; образовалась по местам большая, мешавшая ему опухоль; эта опухоль препятствовала ему лежать, ходить и сидеть, так что нужно было прибегать к особым для этого способам. Появлялись по телу его и созревали продолжительные, жгучие нарывы и вереда; один корбункулеозный веред на шее в продолжение целого месяца зрел и стужал больному. При этом чувствовалась тоска в теле и занятие духа, душило удушье, томила частая бессонница; от частой продолжительной бессонницы особенно много пострадал больной; по нескольку ночей сряду и даже суток частенько приходилось ему проводить без сна, в одном мучительном томлении переходить с места на место до самого рассвета. Часто случалось, что среди глубокой летней ночи выводили его из келлии на воздух, чтобы сколько-нибудь облегчить ему томительное удушье и трудное его дыхание, а также и днем удушье не дозволяло ему сомкнуть глаза, по Иову: нощи же болезней даны ми суть. А́ще уснý, глагóлю: когдá дéнь? егдá же востáну, пáки: когдá вéчеръ? испóлненъ же бывáю болѣ́зней от­ вéчера до ýтра. (Иов. 7, 4). Нóщь въ дéнь преложи́хъ (Иов. 17, 12).

В особенности же ночами подымались и испытывались им все терпкости стужения болезней, доходивших часто до нечаяния пережить им ночь, так что на такой случай всегда приносились для него Святые запасные Дары и часто сообщали его. А чтобы хотя сколько-нибудь сократить томительные для себя бессонные ночи, больной Старец просил читать ему с вечера Псалтирь и Отеческие писания и после этого чтения, нимало не успокоивая себя сном, просил читать ему и утренние молитвенные скитские правила и, при общем нощном сне, своим неспанием действительно Уподобихся нея́сыти пусты́ннѣй, бы́хъ я́ко нощны́й вранъ на ны́рищи.

Бдѣ́хъ и бы́хъ я́ко пти́ца особящаяся на здѣ́ (Пс. 101, 7-8).

Любил Старец петь ирмос «нощь несветла неверным Христе...» И певал сам этот ирмос до конца. Частые, непрерывные бессонницы наконец истомили больного до крайности так, что ему ничего не помогало от них. Старец изъявил желание принять великий ангельский образ — схиму; чин пострижения тайно над ним совершил о. Игумен на второй неделе Великого поста, в четверг утром, в память Сорока мучеников. Было это 9 марта 1872 года. Облекли его в святую схиму с прежним его именем. А 13 марта, в понедельник третьей недели Великого поста, по желанию его, о. Игумен с четырьмя иеромонахами совершил над ним Таинство Елеосвящения. Прибегнувши к сему духовному врачевству, больной Старец не желал было серьёзно лечиться от врачей. Но потом, при усилении тяжких недугов, был убежден любовию многих духовных чад своих не отвергать и сего пособия, предлагаемого врачами. Основывались на том, что врачевства предлагаются от благоразумных и искусных в сем роде врачей, и по справедливости они могут называться спасительными средствами. Об этом и Священное Писание свидетельствует, сказуя: Почитай врача проти́ву потребъ чéстiю его, и́бо Господь созда его:

Господь созда от земли́ врачевáнiя, и мужъ мудрый не возгнушается и́ми.

(Сир. 38, 1 и 4). Притом же и все расходы по лечению духовные дети Старца из любви к своему отцу взяли на себя, считая за великое утешение чем-нибудь послужить для больного и тем самым убедить его к согласию.

Преосвященный Никифор, бывший архиепископ Астраханский и Ставропольский, в беседе своей на Евангелие от Марка, в неделю вторую Великого поста, касательно лечения такое рассуждение предлагает: «Будучи больным, — пишет он, — всё упование о выздоровлении возложи на Бога и проси Его со всяким благоговением и смиренномудрием. Не оставляй также и того, что тебе сотворить можно: призови врача, храни диету, принимай лекарства, не отвергай врачевства. Бог есть и болезни твоея Врач, и здравия твоего Податель».. Но тогда только подает тебе Бог и здравие и жизнь, когда не отвергаешь нужного для исцеления. Тако поступил царь Езекия. Он надеялся получить от Бога исцеление от своей смертоносной болезни и просил от Него с великими и теплыми слезами как жизни, так и здравия, однако не отказался стереть и смоквий и приложить из них сделанный пластырь на свою язву, по совету Пророка Исаии, говорившего ему: И рече Исáiа ко езекíи: возми́ от смóквiй и сотри́, и приложи́ пластырь на я́зву и здравъ будеши. (Ис. 38, 21.) Видишь ли, како Праведный Бог хощет, чтобы мы находяся в болезнях, не презирали сотворенные Им врачевства.

Ожидали для поправления здоровья больного Старца теплого, весеннего и летнего времени, на которое врачи более всего надеялись: лечение при пользовании благотворным воздухом принесет ему пользу. Но надежда и ожидания эти не оправдались — весна и лето при всем старании лечивших его искусных медиков не принесли существенной пользы в поправлении его здоровья. Болезни его были уже в полном развитии, и ничего нельзя было сделать врачам там, где все человеческие усилия были тщетными и знания науки к смирению своему дошли до того предела, о котором говорится в псалме: Предѣ́лъ положи́лъ еси́, егоже не прейдутъ (Пс. 103, 9). Прошли также осень и зима с длинными, бессонными ночами его тяжких страданий; исполнился год — болезни не уступали лечению, шли себе в дальнейшем своем развитии и бесщадно удручали больного.

С началом же Нового года его заболевания явили ему еще и новые страдания, возникла новая болезнь — водянка. Сперва опухоль началась с живота, потом перешла в ноги; стали отекать у него ноги и отекли по пояс, отяжелили его так, что он вначале мог еще переходить с места на место и потом кое-как двигаться при помощи келейных своих братий. Чувствуя усиление и прибавление недугов и непрерывную бессонницу, болящий Старец пожелал по истечении года опять удостоиться Таинства святого Елеосвящения, которое и было исполнено 25 июня 1873 года, утром в 7 часов; особоровал его вторично о. Игумен с шестью иеромонахами. Накануне по его желанию принесены были из скитской церкви чудотворные иконы Знамение Божией Матери и святого Иоанна Крестителя, пред которыми и было совершено молебствие с водосвящением и призыванием помощи Божией на страждущего больного, и болящий был окроплен святою водою. После молебна отслужили панихиду по покойным старцам обители — схиархимандрите Моисее, игумене Антоние, иеросхимонахам Льве и Макарие. И что заслуживает особого внимания, болящий Старец, не спавший до этого несколько суток, томимый удушьем и бессонницей, по окончании молитвенных песнопений тотчас склонился ко сну и успокоился продолжительным сном, подкрепившим его донельзя ослабевшие силы. С этого времени, за молитвами почивших старцев, не стало у него такой непрерывной томительной бессонницы, какая была прежде, когда по нескольку суток не мог он спать. Бессонница была у него и после, но в продолжение суток удавалось ему иногда хоть час, два или три уснуть, и это было великим утешением, потому что подкрепляло его слабые силы, облегчало недуги. Зато водянка стала ему очень стужать, увеличивая всё более и более опухоль живота и отёк ног его. Она стала подходить и мешать его дыханию, так что с 21 августа 1873 года от сильного удушья не мог он даже лежать в постели, не мог делать движения, стал сидеть день и ночь постоянно в креслах, сам приподниматься не мог, а в случае нужды его приподнимали и перемещали келейные братии. Болезнь водянки отяжелила и как бы сковала его всего так, что он не в состоянии был впоследствии сам приподнять ноги и даже передвинуть ее на другое место, только одна голова и руки оставались еще в движении. Голову он мог повернуть, приподнять, а руками способен был перебирать четки до последнего своего дыхания. В таком крайне затрудненном и стеснительном положении своем, он более походил на сидящего в раковине, чем в живом теле, из глубины души взывая словами Псалмопевца: Спаси́ мя, Боже, я́ко внидоша воды до души́ моея́.

Углѣбохъ въ тимѣ́нiи глубины́, и нѣ́сть постоя́нiя: прiидóхъ во глубины́ морскíя, и буря потопи́ мя (Пс. 68, 1-2).

Не только входившие к нему на минуту получить последнее прощальное благословение не могли без сострадания видеть его толико страждущего, но и постоянно находившиеся при нем келейные братие тоже не могли равнодушно смотреть на его бесчисленные страдания. И скрепя сердце старались, по возможности, в его присутствии сдерживать внутри себя те скорбные чувства, которые проявлялись сами собой, дабы не опечалить его тем и не нарушить благодушного его устроения. Ибо в это время не мог он равнодушно смотреть на сторонние слезы, они влияли на его и без того ураненное болезнию сердце. И со стороны врачей, в осторожность сего, наблюдалось строгое внимание.

Духовная же отрада, какая чувствовалась больным среди его страданий, отчасти сообщаясь находившимся при нем братиям, несколько облегчала их скорбь. Притом же и сам Старец, как заметно было, старался в глазах их относиться к болезненному положению своему как бы слегка, не выражая особенно ничем — ни вздохом, ни словом ропота своих тяжких недугов. Такая ровность в характере и мужественная твердость в духе не оставляли его до конца, выражаясь словами Псалмопевца: А́ще бо и пойду посредѣ́ сѣ́ни смертныя, не убою́ся зла, я́ко ты́ со мною еси́ (Пс. 22, 4). В продолжение болезни своей страждущий Старец неоднократно с глубоким чувством выражал келейным своим братиям сердечную свою признательность, говоря так: «Спаси вас Господь за неусыпные труды ваши. Господь не оставит вас, еще немного остается вам послужить. Потрудитесь, братие, скоро придет время — пожелали бы послужить, да будет некому».

Смотря на его безысходные и с каждым днем увеличивающиеся страдания, невольно приходили на память слова преподобного Ефрема Сирина: «Боли болезнь болезненне, да мимотечеши суетных болезней болезни». И́бо предъ лицемъ человѣ́ческимъ аще и муку npiúмутъ, уповáнiе и́хъ безсмéртiя исполнено:

и вмалѣ наказани бы́вше, вели́кими благодѣ́телствовани будутъ, я́ко Богъ искуси́ и́хъ и обрѣ́те и́хъ достойны себѣ́:

я́ко злато въ горни́лѣ искуси́ и́хъ, и я́ко всеплóдiе жертвенное прiя́тъ я́. (Прем. 3, 4-6). И так до самой кончины своей больной Старец провел 29 дней на одном месте, сидя в креслах. Но плоти его болѣ́ша, душа же его о себѣ́ сѣ́това. (Иов. 14, 22). Приготовляясь к отшествию из сей временной жизни, многоболезненный страдалец с 17 августа, в продолжение 33-х дней, до самой кончины своей ежедневно сообщался Святых Христовых Таин, выслушивая при оном неопустительно все правила ко Причащению. Такое частое сообщение Святым Таинствам было как бы существенною для него необходимостию и даже, можно сказать, самою потребностию его жизненного духа, по словам Писания: Что бо ми́ есть на небеси́? и оттебе что восхотѣ́хъ на земли́? (Пс. 72, 25). Исполниши мя́ весéлiя съ лицемъ твои́мъ (Пс. 15, 11). В этом одном он находил для себя всё: утешение, укрепление, силу и необъяснимую отраду духа, которая всякий раз после сообщения Святых Таин выражалась в нем и замечалась духовными его чадами и всеми, кому приходилось у него быть.

Также и келейные молитвенные правила наблюдал он и просил всё ему вычитывать в подходящие минуты, а в остальное время непрестанная (умная) Иисусова молитва неразлучно была с его дыханием, что можно заметить было по чёткам в его руках, которые он постоянно перебирал. Любил также слушать и просил ему читать творения святого Иоанна Златоуста, преподобного Исаака Сирина, Добротолюбие, «Слово о смерти» преосвященного епископа Игнатия и другие писания. Даже во время летних его лесных прогулок в экипаже, для пользования воздухом, всегда читывали ему из святоотеческих писаний, по его назначению. «Ничто так не питает душу монаха, — говаривал Старец, — как чтение отеческих писаний».

В последнее время, с тех пор как появилась у него частая головная боль, весьма редко и мало кого он принимал у себя из посетителей; не мог даже выслушивать и говорить, тотчас начиналось у него головокружение. Только одно чтение молитвенных, келейных правил и святоотеческих книг не утомляло его и не производило головокружения; выслушивал он их свободно и внимательно и легко уяснял себе читаемое. Такую исключительную возможность к слушанию и вниманию душеполезного слова больной Старец считал для себя за особую милость Божию, и было это великим утешением и подкреплением для его духа. Видел в этом и даруемое ему «последнее время», чтобы приготовить себя к скорому отшествию. Некоторые стихи из молитвенных чтений просил повторять и сам повторял их вслух, утешаясь силою этих слов.

Припевы в акафистах Сладчайшему Иисусу и Божией Матери — Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя; Радуйся Невесто Неневестная! и Аллилуиа — просил, чтобы ему келейные пели, a сам, сидя в кресле, подпевал им слабым, дрожащим и изнуренным своим голосом. По окончании же молитвенного правила «на сон грядущим» сам делывал всегда отпуст, и, прощаясь, испрашивал у братии взаимного прощения и святых молитв, готовясь проводить ночь в обычных своих бессонных страданиях, которые преимущественно бывали ночью. Весьма редко приходилось ему провести ночь покойно, большею же частью ночи проходили у него в одном мучительном томлении от удушья и бессонницы. Если когда и случалось ему ненадолго забыться малым сном или коротким дреманием, то и это скудное малосоние его редко когда проходило покойно и безмятежно; часто нарушалось оно разными тревожными, бесовскими страхованиями и представлениями, тоже по Иову: устрашаеши мя́ сóнiями и видѣ́нiями ужасаеши мя́: (Иов. 7, 14). Они, лишая его и малого покоя, стужением своим доводили его до крайнего изнеможения телесного. Мало того, не только ночами, но и днем беспокоили его разными явлениями, мешая молитвенному его пребыванию. Об этих видениях не любил рассказывать Старец, старался не внимать искушениям, ограждая себя против наваждений молитвою и мужественным терпением. Иногда только келейным сказывал, что видения и прежде угрожали ему тем же: «Мы тебе всё припомним!» И собирались за всё ему отомстить; это было при занятиях его, когда исповедовал он бесноватых больных. «А теперь вот, по попущению Божию, — говорил Старец, — и на деле исполняются их козни, но да будет Воля Божия!» И, смиряя себя, прибавлял: «По грехам моим это, Богу попущающу, врагу действующу. Ну, пусть их, пусть их, что им позволено, то и делают, телесную мою храмину разоряют...» Благодушно перенося всё это, считал, что испытания попущены за грехи, за всю прошлую жизнь. При каждом виденном искушении полагал себя достойным этого искушения, при этом всегда, ограждаясь Крестным знамением, предавался Воле Божией.

Несмотря на тяжкие страдания свои, больной Старец во всё продолжение своей болезни не оставлял и духовной своей деятельности, с которой по многолетним занятиям как бы сроднился; многих из приходивших к нему братий принимал и исповедовал сам, в особенности же из священнослужащих — никому из них никогда не отказывал. Принимал он также живейшее участие и во всём том, что только касалось его старческой и духовной деятельности. Так, в июне 1872 года принимал он четырех новопостриженных иноков, в числе коих и писавший сии строки удостоился быть. А 30 августа 1873 года особенно он был духовно утешен тем, что одна из преданных духовных учениц его, по благословению его, восприяла на себя евангельский ярем Христов — святой ангельский образ монашества. Болящий Старец, забывая недуги свои, радовался, как дитя, и из глубины души благодарил Бога, что давнее желание его исполнилось еще при его жизни. «Ну, слава Богу, — говорил он, — очень я рад, что она пострижена».

Кстати упомянем еще одно обстоятельство печальное, к которому тоже с полным сочувствием отнесся Старец: 23 сентября 1872 года скончался скитский иеромонах о. Иларий; неожиданное и скорое отшествие о. Илария чувствительно было для Старца. Проживши вместе с о. Иларием долгое время келейными у покойного Старца, батюшки Макария, и после того всё время в Скиту, больной Старец очень жалел о. Илария и, вспоминая то время, как они служили батюшке о. Макарию, говаривал о нём со слезами и с глубоким чувством грусти. Часто в разговоре касался и о загробной его участи, говоря: «Как неисповедимы судьбы Божии! Что бы такое это значило, что так неожиданно и скоро оставил нас отец Иларий?» И вскоре после такой грусти и озабоченности его о почившем, о. Иларий не замедлил явиться ему с своим утешением: в сонном видении виделся ему в полном одеянии монашеском — мантии, с веселым лицем, усладительно поющим ирмос: «Покрываяй водами превыспренняя своя, полагаяй морю предел песок, и содержай вся; Тя поет солнце, Тя слави луна, Тебе приносит песнь вся тварь, яко Содетелю всех во веки». Пение о. Илария всего этого ирмоса было как бы неземное и настолько усладительное для больного Старца, что он, проснувшись, до глубины души расчувствовался этим необыкновенным сладостным пением, попросил принести нотный ирмологий и сам со слезами напевал этот ирмос. И долгое время это пение звучало в его ушах и держалось в живой памяти, и он неоднократно за особенное утешение считал для себя напевать Богородичный ирмос с окружающими его братиями. Из утешительного сновидения Старец заключал: о. Иларий за многолетние труды свои в монашестве и в загробной жизни обрел милость Божию.

Не забывал Старец также и отдаленных духовных чад своих, чрез диктовку отвечал на нужные письменные вопросы их, подписывая в конце письма свое имя. Когда же опухшие кисти рук мешали ему в писании, тогда подписывал он начальные свои две буквы: «И. И.» {Иеромонах Иларион}.

Содержание писем его в то время было преимущественно прощальное; Старец, извещая о приближающейся кончине своей, прощался с духовными своими детьми и знакомыми, испрашивая у всех христианского прощения, просил святых молитв о себе и по кончине молитвенного поминовения. В последний раз, за два дня до кончины своей (16 сентября), подписал он в письме свое имя, прощаясь с одной из преданных юных своих учениц Н. Р{озен}, приветствуя ее вместе с тем с предстоящим днем Ангела, посылая ей на память в подарок книгу преподобного Иоанна Лествичника. Пожелал он проститься также и со всеми братиями; 21 августа, по сообщении Святых Христовых Таин, принимал скитских и монастырских братий, прощался с ними, испрашивал прощения, просил святых молитв, благословлял их финифтяными иконочками, делая при оном некоторым из духовных чад своих краткие последние наставления. Двум монастырским инокам, прощаясь, сказал что это прощание его с ними уже последнее, что и им тоже недолго остается жить и чтобы к исходу тоже готовились. Выслушав от Старца эти последние прощальные его к ним слова, со слезами простились они со своим духовным отцем и наставником в последний раз и вышли от него с затаенною мыслию о предстоящем каждому из них скорому отшествию.

Известясь о трудном состоянии больного, 22 августа прибыла и Белевского монастыря матушка игумения Павлина с сестрами, чтобы проститься с трудноболящим Старцем. Старец всех принимал с любовию и прощался со всеми, благословляя иконочками. Матушку игумению благословил большою живописною иконою своего Ангела, преподобного Илариона. Старец просил ее не вдруг приезжать всем сестрам, а понемножку. «Еще время терпит, — сказал он, — я еще несколько недель просижу в креслах; что я за барин такой! В водяной болезни недели по четыре сидят». Этими словами, как впоследствии оказалось, он как бы предназначал время своему сидению. Припоминая, стал он перечислять прежних почивших старцев, бывших в водянке, по скольку кто из них сидел в креслах. «А мне-то грешному, отчего же не посидеть», — говорил Старец. Приезжали также и дальние в последний раз повидаться и проститься с болящим Старцем: Малоярославецкого монастыря о. игумен Пафнутий, Великолуцкая матушка игумения Палладия, Великоустюжская матушка игумения Назарета; Балашевской Покровской общины начальница матушка Сарра; Орловского монастыря матушка игумения Амфилохия; Тульского монастыря бывшая матушка игумения Макария; Севского монастыря сестры (родные племянницы покойного Старца, батюшки о. Макария); монахини — казначея Афанасия Глебова; матушка Мелания Иванова; матушка Магдалина Воейкова; матушка Сергия Ергольская; Тульского монастыря сестры; а также Наталья Петровна Киреевская (5 июля приехала в обитель и пробыла всё время до самой кончины Старца, погребении его, 23 сентября уехала из обители.) А преосвященный Уфимский и Мензелинский епископ Петр, давний хороший знакомый Старца, узнавши о трудной болезни его, прислал ему своего сочинения книжку: «Наставление и утешение в болезни и в предсмертное время». Эта книжка доставила больному большое утешение.

Ожидался этим временем в обитель и Калужский архиепископ Григорий. Когда болящий Старец услышал, что 27 августа прибыл Владыка, зело о сем возрадовался духом, желая принять его Святительское благословение и возблагодарил Бога, сказавши: «Слава Тебе Господи! и я, грешный, удостоюсь принять на предстоящий мне загробный путь Святительское прощение и благословение. Это великое дело!» И с усердием и благоговением ожидал Владыку.

29 августа, в день скитского праздника Усекновения главы святого Иоанна Предтечи, в первом часу дня Владыко был в Ските в сопровождении благочинного отца архимандрита Моисея, нашего отца игумена Исаакия и отца казначея Флавиана. Сперва прошел он в церковь, помолясь и приложившись к святым иконам, благословил скитскую братию. Из церкви пошли посетить болящего страдальца. Вошедши, Владыко благословил сидящего в креслах многоболезненного Старца и, подвинув кресло, сел около больного и утешил его своею духовною беседою. Владыко с большим участием сказал больному: «Печально мне видеть Вас, отец Иларион, в таком трудном, болезненном состоянии! Но что же делать, на это есть Воля Божия! Господу угодно было послать Вам такой крест. Мужайтесь и крепитесь (духом) в Духе». Больной Старец просил его святых молитв и благословения: «Благословите, святый Владыко, меня в новый, неведомый мне путь и помолитесь, чтобы на воздушных мытарствах меня не задержали». Владыко с умилительной улыбкой преподал больному Старцу благословение и прощение, затем сказал: «Нет, я верую, что Вы не будете задержаны. Этот путь Ваш — самый крестный, безопасный, спасительный и блаженный! Блажен сей путь, брате, имже идеши». После последнего утешительного собеседования с болящим Старцем Владыко, прощаясь, благословил его и пожелал ему, сказавши: «Ну, простите, отец Иларион, желаю Вам милости Божией и помощи Его Святой совершить подвиг Ваш до конца, получив от Господа Бога в будущей жизни утешение».

Простясь с Владыкою, получив напутственное его благословение, больный Старец еще более стал проникаться чувством скорого своего отшествия, чаще стал высказывать мысли свои о предстоящей ему загробной жизни, чаще стал видеться ему в сновидениях покойный его старец, батюшка отец Макарий. Видение любимого Старца много утешило больного его ученика. Из неоднократных ему видений, расскажем с его слов хоть одно, более других замечательное и утешившее больного.

За месяц до кончины, 18 августа, виделся ему в самом тонком сне покойный его старец, батюшка отец Макарий. Явился ему и говорит: «А я вот к тебе, Иларион, заехал». И будто куда-то спешит, говоря: «Мне теперь некогда, делов у меня много. Я к тебе еще буду, заеду за тобой, а покудова прости».

Это видение утешило больного, и после оно часто являлось ему, утешая. Тем же днем одному из старших монастырских братий виделся в сонном видении батюшка отец Макарий, спешившим из монастыря в Скит, в сопровождении многого народа, монашествующих и мирян; в их числе и видевший Старца был, просил у него благословение. Старец же ему сказал: «Бери скорей благословение, мне нужно торопиться скорей в Скит, я там буду...»

Накануне дня памяти кончины покойного его старца, батюшки Макария, больной почувствовал себя в такой великой слабости, что думал, не последний ли пришел его час. В первом часу по полуночи просил поспешить читать ему правила ко Причащению и попросил подать ему любимый, самый маленький портрет батюшки Макария, висевший над его постелью. Когда же ему его подали, он взял и стал крепко его целовать, как бы принимая от самого Старца благословение. По выслушании же Правила тотчас приобщился Святых Христовых Таин и благодарил Господа, сказавши до трех раз со слезами: «Слава Тебе Боже! Слава Тебе Боже! Слава Тебе Боже! что Ты сподобил меня грешного Святых Животворящих Христовых Таин причащатися». Затем Старец спросил: «Сколько раз приобщался я Святых Таин?» Ему ответили: «Двадцать». Опять стал с глубоким чувством и слезами благодарить Господа: «Слава Тебе Господи! Да не в суд или осуждение будет мне сие Причащение, но во исцеление души и тела». После этих слов еще сказал: «Ну, теперь хоть бы и умирать можно, да нет, смерть что-то вернулась назад; надо, видно, еще потрудиться, не готов я, окаянный. Хотел было меня Батюшка взять, но не взял; не совсем готов, видно, еще я». И, обратя молитвенный взор свой на святые иконы, со вздохом произнес: желаетъ душа моя́ къ тебѣ́, Боже.

Возжада душа моя́ къ Богу крѣ́пкому, живому: когда прiидý и явлю́ся лицу Бóжiю? (Пс. 41, 2-3). «Обаче да будет Воля Твоя Святая, Господи, на мне грешном! Как Тебе угодно — так и да будет!... Мало мне по грехам моим окаянному, лучше здесь пострадать, да там милость Божию получить. Телесная бо и сия мучения, веселия суть рабом Твоим». Сими словами утешал себя болезненный страдалец в страданиях. И, оградив себя Крестным знамением, сказал: «Подаждь, Господи, мне терпение и покаяние». После этого опять виделся ему батюшка о. Макарий, утешал его, показывая ему свои места, великолепно убранные палаты. Чувствуя скорую приближающуюся кончину свою и, имея пред умными очами слова Господни: устрой о домѣ твоемъ, умираеши бо ты́ (Ис. 38, 1), больной Старец еще за десять дней стал озабочиваться о приготовлении нужной для себя одежды; обо всем подробно сказывал сам, что приготовить нужно и в чем его положить. Призвал своего родного брата о. Стефана, просил его сшить власяницу и всё прочее, что нужно к положению во гроб. Просил брата сходить к монастырскому о. Иову, который занимается опрятыванием умерших братий, и подостовернее узнать от него обо всем, что требуется для сего приготовить, говоря при этом: «У меня когда-то всё было приготовлено ко дню моей кончины, но власяницу свою кому-то я отдал и прочее всё роздал; теперь у меня ничего не осталось; займитесь, не откладывая, а то тогда некогда будет».

Между тем от увеличившейся водянки опухшие ноги его в икрах потрескались, и вода из трещин стала просачиваться и с каждым днем все больше и больше истекать, а вместе с сим и изнуренные физические силы его значительно стали упадать и слабеть. Такое быстрое истечение воды явно предсказывало последний его болезни исход и скорую кончину; ибо полгода тому назад подобный пример был: скончался в Ските (5 марта 1873 года) от водяной монах Александр Лихарев, духовный сын Старца, у которого тоже за сильным истечением воды из опухших ног вскоре и почти неожиданно последовала блаженная кончина, с напутствием за два часа до кончины Святыми Таинами. Больной Старец, в одно время и одною болезнию страдавший с батюшкой Александром, часто с умилительным чувством и слезами вспоминал о его блаженном конце и о том, какой последний исход был его водяной болезни. Потому, как только стала у него из ног показываться вода, и сам он тоже стал ожидать себе скорой кончины, уже давно «желание имый разрешитися и со Христом быти» (Флп. 1, 23).

Истечение воды постепенно усиливалось, дошло наконец до того, что келейные не успевали менять простыни и повязки с опухших ног его. Вследствие чего не замедлил последовать и предсмертный в его болезни кризис.

Ночь на 16 сентября, за два дня до кончины своей, больной Старец провел особенно трудно и тяжко; был у него сильнейший лихорадочный пароксизм — озноб; во всю ночь очень сильно всего его трясло и знобило. После этого последовал самый крайнейший и последний упадок его сил; день провел в большой слабости. Ночь же на 17-е число провел еще труднее и тяжелее, был у него тоже пароксизм, но менее, чем в прошлую ночь; в обе эти ночи была у него бессонница и больного сообщили Святых Христовых Таин.

День 17-го числа провел он без пищи и пития и в великой слабости. В этот день просил он прочесть ему отходную молитву. По выслушании отходной, сказал окружавшим келейным его братиям: «Не сказывайте никому, что нынче читали мне отходную». И с этим, как бы покончив уже всё земное и отрешась от всего, Старец и очи свои, прежде взиравшие на предстоявших ему, опустил долу, — Отврати́ очи мои́ еже не ви́дѣти суеты́ (Пс. 118, 37), — в ожидании чего-то необыкновенного... Вечером этого дня в последний раз приходили к оканчивающему страдальческий подвиг, умирающему Старцу проститься с ним: отец архимандрит Ювеналий и настоятель Оптиной Пустыни отец игумен Исаакий. А с духовным Отцем своим, батюшкой Амвросием, по слабому здоровью, прощался он заранее, и после, чрез письмо, в продолжение болезни его. Батюшка отец Амвросий часто посещал больного и исповедовал его. Больной Старец великое духовное утешение и отраду получал от собеседования с ним. Ибо глубокое почитание, уважение и любовь имел он к духовному своему отцу. Вечером того же дня, накануне кончины его, батюшка отец Амвросий прислал к больному своего келейного осведомителя о состоянии его здоровья. На вопрос келейного больной Старец сказал: «Я очень слаб, но чувствую себя легко». И поручил просить у батюшки о. Амвросия прощения, благословения и святых молитв.

Всех приходивших в этот вечер к нему больной принимал и в последний раз прощался со всеми. Достольные слова его к окружавшим духовным детям были сказаны им со слезами: «Братие мои! Мир и любовь имейте между собою и ко всем. И тогда познают вси, яко мои ученицы есте. По слову нашего Спасителя, аще любовь и́мате между собою (Ин. 13, 35).

Следующую ночь, на 18 сентября, больной Старец провел без сна; выслушавши всё правило ко Причащению, одну молитву читал по книжке даже сам, в половине первого часа по полуночи сообщился он Святых Христовых Таин и скушал третью часть просфоры.

С этого времени все болезни его как бы утихли, успокоились, вернее сказать, совсем оставили его и он более их не чувствовал, был покоен и благодушен, сидел покойно, тихо перебирая в руках четки. Вокруг него тоже было тихо, безмолвно. Одним словом, царствовала всеобщая глубокая тишина, как бывает затишье перед грозой. Приближалась страшная и роковая минута, великое и сокровенное таинство смерти, когда душа от тела отходит, рушится их сочетание и естественный союз Божиим хотением отсекается — ужасное таинство и страшное всем.

«Безмолвствуйте убо, безмолвствуйте и не тревожьте больше ничем лежащаго!... прочее умолчите и великое таинство узрите: страшный бо час, умолчите! да с миром душа от идет: в подвизе бо велицем содержится, и во страсе мнозе молит Бога», — обращает к нам, окружающим отходящего, глас свой Святая наша Церковь.

«Страшно и ужасно, — по словам святого Ефрема Сирина, — что тогда испытывает на себе душа, но никто из нас не знает сего, кроме тех одних, которые предварили нас там, кроме тех одних, которые изведали сие на опыте. Они видят, чего никогда не видали; слышали от Властей, чего никогда не слыхали; терпят, чего никогда не терпели... Отходящий, прощаясь со всеми нами и всех приветствуя, говорит: «Прощайте, братия; прощайте, добрые люди, встаньте и прилежно помолитесь о мне в час сей. В далекий путь иду я теперь, в путь, которым еще не ходил, в новую для меня страну, из которой никто не возвращался, в землю темную, где не знаю, что встретит меня... Простите, ближние мои, простите. Еще недолго, и вы наконец придете туда же. Приходите скорей, настигайте нас; ожидаем вас там, ожидаем, что и вы придете к нам». Так кончающийся беседует с нами, предстоящими, и внезапно язык связывается, глаза изменяются, ум покидает, уста умолкают, голос прерывается. «Молитесь, чтобы с миром отошла душа его; просите, чтобы дано ему было место упокоения; припадите с молением, чтобы иметь ему человеколюбивых Ангелов; припадите с молением, чтобы обрести ему Судию снисходительным... Молитесь, потому что он теперь в великом борении».

В четверть шестого часа утра умирающий Старец сказал предстоявшим келейным: «Что-то мне неловко сидеть; экая это комиссия!» И просил, его поправить; когда же поправили ему подушки, он спросил: «Что теперь, хорошо ли?» Ему сказали, что хорошо, и просили его уснуть, говоря так: «Батюшка родимый, усните, вы всю ночь провели без сна». Это было около половины шестого утра; роковая минута приблизилась, время подвига кончилось...

Истомившийся многострадалец, как всегдашний истинный послушник, за послушание сложил опухшие руки свои на грудь и глаза закрыл; перебирая чётки, стал тихо засыпать. И, немного склонивши голову направо, редко стал дышать. С минуту было редкое и тихое его дыхание, потом оно приостановилось, чрез полминуты, еще раз дохнул тихо — и едва заметно было это его дыхание. Оно — последнее!... Он испустил дух, предавши его в руце Господу. Безсмертная душа его оставила болезненную, телесную свою храмину. Кончились бесчисленные его страдания. Он уснул, почивши после бессонных ночей безмятежным, непробудным сном — до общего Воскресения: Вѣ́рую ви́дѣти благая Господня на земли́ живы́хъ. (Пс. 26, 13).

«Ангел смерти... великий страх поселил во мне, — говорит от лица умирающего святой Ефрем Сирин, — в содрогание привел душу и тело, потому что начал отделять во мне кость от кости. Отделил член от члена и душу от спутника ее — тела; совлек с нее плотяную ткань, свил ее и унес. Порвал струны на цевнице, и умолк звук ее; с корнем вырвал древо жизни... Замкнул уста для слова, изъял свет из очей; мгновенно угас светильник». И ещё из святого Ефрема Сирина: «Великое дело видеть, как душа разлучается с телом. Велик час этой необходимой для всех минуты, когда голос изнемогает, когда язык не в состоянии чисто выговорить слово. Туда и сюда непрестанно обращаем мы взоры и не узнаем стоящих пред нами... А если и узнаем, то не можем побеседовать с ними... В этот час... ничто не занимает нас, кроме заботы о наших грехах и о том, как предстанем пред Судией; что скажем в свое оправдание...»

«Во время смерти предстоит великий страх всем грешникам. Напротив того, час разлучения доставляет радость всем святым, всем праведным, всем подвижникам... Праведные, святые и подвижники веселятся в час смерти и разлучения, имея пред очами своими великий труд своего подвижничества, бдения, молитвы, поста, слезы, болезни. Душа их ликовствует, потому что по разлучении с телом своим желает войти в покой».

Той умретъ въ си́лѣ простоты́ своея́, всецѣ́лъ же благодушествуяй и благоуспѣваяй, утроба же его исполнена тука, мозгъ же его разливается. (Иов. 21, 23-24). «Неизъяснимо удовольствие той души, которая с уверенностию разлучается с телом и скидает оное, как одежду. Ибо так как она достигла уже уповаемых благ, то оставляет его без горести; спокойно вручает себя свыше пришедшему светлому и кроткому Ангелу».

«Желая скончатися, блаженный Иларион Великий чистым умом глагола: изыди, душе моя, что боишися? изыди, что смущаешися? Осьмьдесят лет служила еси Христу, и смерти боишися! В тех словесех предаде дух свой Богу».

Многоболезненный страдалец, прострадавши год восемь месяцев, окончил трудный подвиг тяжких болезней своих, сидя в креслах, на которых безсменно просидел 29 суток. Скончался он в белом балахоне, прикрытый белым покрывалом по пояс. И в этом сидящем положении своем походил более на уснувшего, чем на бездыханного человека. Голова его несколько склонилась вниз, на правую сторону, лицо его светло и покойно, с улыбкой на устах, глаза еще им самим были закрыты, также и руки им самим сложены на груди и держали чётки. Тотчас по кончине отпели по нем литию и канон по исходе души от тела, с припевами: «Покой, Господи, душу усопшаго раба Твоего», и прочие заупокойные стихи с «надгробным рыданием, творяще песнь: аллилуиа». Отслужив канон, подходили к нему, сидящему, испрашивали у него благословение, как у живого, и целовали его теплую руку и голову.

Многотрудное и изболевшееся страдальческое тело сняли с кресла и, опрятавши по обычаю монашескому, облекли во святую схиму и во всё одеяние, заранее им самим назначенное; с болью сердца положили покойного на стол в той же келлии, в которой страдал он и доблестно окончил страдальческий свой подвиг. Начались по нем непрерывные панихиды сменявшимися иеромонахами. Проведав о скончании Старца, вскоре пришли отец Игумен с отцом архимандритом Ювеналием отслужить панихиду. Отец Игумен соборне с скитскими и монастырскими четырьмя иеромонахами отслужил панихиду, а отец архимандрит Ювеналий, соразделяя общую скорбь, молча присутствовал при неостывшем еще теле новопреставленного, которое окружали собравшиеся скитяне и многие из монастырских братий.

Троекратная печальная повестка скитского и монастырского колокола оповестила и всех обитателей Оптиной, что не стало Старца. Тогда келлии усопшего стали наполняться монашествующими и мирскими, спешившими к бездыханному телу его отслушать панихиду и помолиться о упокоении души почившего. Все лица обоего пола допускались в Скит без исключения. Плач и рыдания слышались до позднего вечера; духовные дети, осиротевши, оплакивали своего Старца, руководителя и опытного наставника. В четвертом часу пополудни, при полном собрании скитян к почившему Начальнику была отслужена по нем панихида, положено многотрудное тело его во гроб и вынесено в скитскую Предтечеву церковь, где тоже начались неумолкаемые панихиды и продолжались они до десяти часов вечера.

На 19 сентября были в Ските вечерня, утреня и ранняя в этот день заупокойная Литургия. После оной Литургии отцом Игуменом с четырьмя иеромонахами и двумя иеродиаконами была отслужена в Ските по Старце панихида. С этого дня начались и в продолжение сорока дней ежедневно служились в Ските и в монастыре заупокойные по нем Литургии.

В монастыре служилась особая заупокойная Литургия по Старце, первая ранняя в четыре часа, и после Литургии служились всегда панихиды и священнослужители выходили на его могилу пропеть литию.

Заупокойную Литургию в монастыре в продолжение 40 дней ежедневно отправлял прежний казначей, заслуженный и достоблаженный старец, иеросхимонах Савва, духовный сын почившего. Питая всегда глубокое уважение и любовь к покойному, отец Савва, несмотря на преклонность своих лет, собравши старчески слабые, последние силы, пожелал выразить этим усердную признательность и любовь к духовному своему отцу. К вечеру того же 19-го числа прибыли многие сестры Белевского монастыря, а матушка игумения Павлина прибыла в день кончины Старца, в десятом часу утра.

На двадцатое число, в среду, были в Ските вечерня, затем бдение. Вся скитская церковь наполнилась монашествующими и мирскими — собрались по чувству любви и усердия отдать последний долг усопшему своему Старцу, наставнику и благодетелю духовному, проститься с ним и проводить его к месту блаженного его упокоения. В монастыре тоже было свое бдение. После бдения в Ските духовные чада почившего служили всю ночь над ним непрерывные панихиды до четырех часов утра, пропето было ими двенадцать панихид. Двадцатого сентября, в четверг, в день погребения, в 5 часов утра была совершена в Ските соборная, заупокойная Литургия; служили три иеромонаха. По окончании Литургии отцом архимандритом Ювеналием с шестью иеромонахами отслужена была соборная панихида. После панихиды, при заунывном перезвоне скитских колоколов, последовал вынос усопшего Старца из Скита в монастырь, к поздней Литургии и отпеванию.

Весь путь от Скита до северных врат монастырских (мимо деревянных гостиниц), сплошной массой стоял народ. На всем пути до монастырского Введенского соборного храма шесть раз останавливалось шествие для пения литии; у северных монастырских врат печальное шествие встречали Тихоновский благочинный отец архимандрит Моисей, два игумена: отец игумен Исаакий и из Жебыни (живущий там на покое) отец игумен Иона с шестью иеромонахами и братиею Оптиной обители.

В восемь часов началась в соборе поздняя Литургия, которую совершал отец архимандрит Моисей, в сослужении двух игуменов и шести иеромонахов. На отпевание выходили два архимандрита: отец архимандрит Моисей и отец архимандрит Ювеналий; два игумена, шестнадцать иеромонахов и два иеродиакона (скитские и монастырские). Соборная церковь, полная народа, освещалась люстрой и праздничными большими свечами. И всем присутствующим при отпевании были розданы свечи. По окончании отпевания началось трогательное прощание с усопшим Старцем. Сперва подходила своя братия, потом подходили и все прочие, бывшие в храме — монашествующие и мирские, прощались с отошедшим на вечный покой.

Многотрудное тело почившего нашего Старца предали погребению в монастыре, с правой стороны, против часовни батюшки отца Макария, в особом уготованном склепе. Между ними только проход, разделяющий священные их могилы.

По погребении в память Старца в монастырской трапезе был общий обед. Для монахов обед устроили на гостинице, там же для них был и общий чай; некоторые лица званы на обед к отцу Игумену. Для нищей братии составили особый обед, на 20 человек, с денежной раздачей. В девятый, двадцатый и сороковой день служили соборные Литургии и панихиды.

Дорогая для нас священная могила Старца осеняется крестом с Распятием Спасителя, освещается неугасимою лампадою, хранит нам страдальческие останки, как некое духовное сокровище и влечет к себе, как к месту живу. Горестное чувство грусти и скорби по отшедшем наставнике наполняет наши сердца. Не умаляется скорбь и проходящими днями — всё также неутешно скорбим мы и сетуем о нашей всегдашней разлуке с ним. В молитвах наших о нем мы находим лишь малую отраду для духа; скорбь же свою мы можем только чувствовать, не передавая словами — так она чувствительна и глубока. Утешает разве то, что в честь Ангела покойного нашего Старца, для всегдашнего о нем молитвенного памятования, будем мы иметь при новой монастырской братской больнице церковь во имя преподобного Илариона. Сам покойный Старец весьма сочувствовал построению братской больницы, поддерживал эту мысль своим соучастием. Даже и при последних днях своей притружденной жизни озабочивался он о приведении сей мысли в исполнение. И вот давнее желание покойного Старца и всего о Христе Оптинского братства к общему утешению и во славу Божию будет исполнено — построится больница, а при ней церковь во имя преподобного Илариона в молитвенную память многоболезненного страдальца, незабвенного нашего Старца, батюшки отца Илариона. Этот священный памятник будет вечный для его души. Душа его во благи́хъ водвори́тся (Пс. 24, 13). Над местом же телесного его упокоения поставится чугунная часовня, подобная той, что видна на месте упокоения старца, батюшки отца Макария.

Главный же памятник для покойного Старца — его многолетние молитвенные труды в обители и многоболезненные телесные его страдания, за которые Господь Бог несомненно увенчает его венцом Небесным.

Ему же и от нас да будет слава, честь и держава, во веки веков. Аминь.

«Смерть мужу — покой» — сказал праведный Иов (3, 23). Почившему же Старцу наипаче нужен покой вечный, и мы умильно вопием о нем к Богу: «Упокой его Господи! Со святыми упокой!»