Историческое (равно и доисторическое) человечество, следы жизни которого навеки запечатлены в Божественном Писании и в гражданской истории, представляет разнообразные формы своей общественной жизни. Но каково бы ни было разнообразие человеческого творчества в деле самоорганизации, это творчество исходило из одного источника и неуклонно к нему возвращалось как к основному принципу, без которого немыслимо никакое существование как общества, так и отдельной личности, — к принципу власти. В первобытных ли семьях доисторического человека, в уединенном ли его отдельном самостоятельном существовании, в сложных ли организациях современного народоправства, установление принципа власти являлось основанием всего уклада жизни: власти духа над плотью, отца, патриарха — над семьей и родом, наконец, Царя — над племенами. Незыблемость и вековечность этого безконечно жизненного принципа, этого краеугольного камня всякой общественной жизни на всевозможных ступенях ее развития и во всех уголках нашей планеты, где только жили и живут, действовали и действуют человеческие существа, доказывают нам с неотразимою силой, что без него не может жить ни отдельная личность, ни семья, ни общество, а следовательно, не может жить и государство.

Но власть как идеал, к которому, как ко всякому идеалу, должно стремиться самоустрояющееся человечество, должна быть едина и нераздельна, чтобы оставаться властью.

Не можем мы себе представить иного человеческого организма, кроме от века сотворенного, в котором части тела, каждая исполняющая свое назначение, все в общем движении своем и работе на службе всему организму, притом работе несамостоятельной, подчиняются единому своему венцу — голове, в извилинах мозга которой сосредоточена власть разума, созидающая разумность существованию всего организма. Можем ли мы вообразить себе человеческое существо с двумя или более головами, каждая со своим отдельным мозгом, самостоятельно управляющим отдельными частями тела? Мыслимо ли существование такого организма и не претит ли оно всему существу человеческому?

Идеал Божественный и потому единственный, к которому должно в своем самоустройстве стремиться человечество, есть Царство Небесное с Царем Небесным во главе этого светозарного Царства неиссякаемого блаженства.

Несовершенству человеческого разума Царство это было открыто Божественным Откровением, данным во всей полноте миру его Спасителем.

С учением Христа, казалось, должно было бы настать на земле Царство Небесное, не только духовное малых труждающихся и обремененных, но и телесное всех вообще без различия бедных от богатых, слабых от сильных, устроенное в духе христианской любви и милосердия. Но оно не устроилось, да и не могло устроиться. С одной стороны, языческий, животный и грубый цезаризм, хотя с течением веков и обращенный в формальное, внешнее христианство, с другой, — христианская община, лишенная своих духовных царей, апостолов, начавшая сама в себе разлагаться без авторитетной власти этих апостолов — все это не дало укрепиться на земле желанному Царству.

Пала чистота Священного Предания, искаженная языческим царством грубой силы, хотя и смягченной христианским учением, ослабела власть, и стали одно за другим падать царства. Пал Рим, пала Византия, пала империя Карла Великого, пала могущественная Испания. На обломках этих царств восставали мелкие сравнительно с ними государственные единицы, восставали и вновь падали, и вновь восставали, чтобы вновь пасть. И через всю эту систему хронических падений красною нитью как средством к поднятию проходило укрепление власти, как регулятора общественной и политической жизни народов. Но власть эта, не имевшая в своей основе божественности своего происхождения, лишенная истинной теплоты христианского учения, преподающего, что «нет власти, аще не от Бога», вырождалась в деспотизм, в разгул и своеволие ближайших этой власти, в угнетение слабых, в бездушную заносчивость и жестокость сильных. Наступавшая реакция снизу, в свою очередь лишенная устоев в христианстве, вырождалась в деспотизм еще худший — в борьбу всех против каждого и каждого против всех. Недолговечный режим создавал и недолговечные идеалы, неуверенность в завтрашнем дне рождала и соответственное отношение ко дню текущему со стороны рук, держащих власть народную. Такой неустойчивости правового и политического порядка, какого мы, участники или деятели текущей истории человечества, являемся страдающими зрителями, мир не видывал с тех пор, как в нем получила жизнь государственная идея. Древний Египет счет вел своему существованию тысячелетиями, Персия, Ассирия, Вавилон, наконец, Римская империя — все это образцы непонятной нам долговечности. Зиждилась эта долговечность на принципе, проведенном во всей чистоте — власти единой и нераздельной. Рим как республика с выборным его началом мог существовать только как маленькое орлиное разбойничье гнездо, тесно сплоченное ввиду угрожающей ему ежедневно опасности от соседей. В гнезде этом каждый с детства знал и намечал своего будущего атамана. Но и в Риме с расширением пределов гнезда появилось стремление к установлению определенной власти: сперва — консулы, диктаторы, триумвиры, а затем народная государственная созревшая идея создала как идеал власти и могущественных императоров. Но власть эта, созданная на почве язычества, должна была роковым образом привести себя к самообоготворению и тем самым к самоуничтожению, хотя все же и она как власть, как часть принципа вечного просуществовала, сравнительно с современными принципами, весьма долго.

Современный принцип — народовластие, самоуправление, противопоставленный принципу власти самодержавной и нераздельной, прямо этой последней враждебный, девизом своим выставил на своем знамени: Liberte, Egalite, Fraternite. Провозглашенный всего какое-нибудь столетие тому назад нацией, считающей себя передовою, он довел теперь тех же своих авторов, французов, до того, что они, указывая на эти широковещательные слова, изображенные золотыми буквами на фронтонах общественных зданий du peuple soliverain, глумятся, злорадно говоря:

«Liberte — point. Egalite — point. Fraternite — point, — и ждут не дождутся, чтобы крикнуть: vive l’Empereur, в Empereur’e ожидая, конечно, не христианского монарха, а демона Наполеона I. Такова уже роковая судьба проведенного во всей чистоте выборного начала: необузданная свобода вырождается в кровавый деспотизм — Маратов, Робеспьеров и им подобных.

Посмотрите внимательнее на Запад, кумир наших беспочвенников: что за мракобесие там творится! Америка за какое-нибудь пятидесятилетие выродилась в царство мамона, золотого тельца, тяжестью своего доллара почти раздавившая своих экономических рабов. Австро-Венгрия на наших глазах распадается на струпья парламентской проказы. Англия — этот идеал самоуправления, в своем парламенте считает зубы своим членам. Германия, несмотря на императора Вильгельма, с которым ей поневоле приходится считаться, мечтает о восстановлении цветных клоков своего политического одеяла. А Панама французов, Дрейфус, анархизм с его бомбами и резней невинных жертв! Все это живые примеры неизбежного, рокового вырождения выборного начала, противного всему существу человеческой природы, живой и деятельной только при условии осуществления даже в каждом отдельном человеке твердой, единой воли, укрепленной религией, дающей смысл и значение всему сущему. «Кесарево — кесареви, Божие-Богови!»

Православная Русь, так много на своем веку страдавшая, истерзанная сперва собственными усобицами, доведшими ее до смиренного сознания: «земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет. Приидите княжити и володеть нами!», затем усобицами княжескими, истоптанная и искалеченная крепкими, как сталь, копытами коней диких кочевников, укрепившаяся духом при князьях — собирателях Земли русской, достигшая расцвета своего могущества и отпраздновавшая свое тысячелетие при Императорах Всероссийских, являет собой в современной истории единственный пример государственного долголетия, даже вечности, благодаря исключительному своему Боговдохновенному стремлению к идеалу: Единой, Самодержавной власти Помазанника Божия, стоящей превыше земной злобы и зависти сынов мира, укрепленной притом и освященной Христом рукой Святой Его Церкви. В этом идеале — источник и цель жизни всего русского народа.

Всякая попытка к умалению этой Власти — тяжкая болезнь России, утрата Россией этой Власти — ее смерть без воскресения.

Россия больна, несмотря на видимое ее могущество, заставившее перед ним преклониться в краткое царствование Незабвенного Царя-христианина все народы. Сердце Царево страдает, ибо Сердце Его — Сердце болящей России. Мы — чешуйки кожи над пораженным болезнью органом — повышением своей температуры указываем, где больное место. И все ждем врача, ждем его и ищем: одни — в самих себе, хотя ни один врач сам себя не лечит, другие — в Боге, держащем в Руце Своей Сердце Царево.

Посмотрим же, постараемся мы, ближайшие к очагу болезни, все более и более распространяющейся, взглянуть, где же ее причина, в чем лежит ее заразное начало? Не будем надевать на себя ни маски ученого лицемерия, ни тоги гражданской скорби, взглянем на дело проще и не поклонимся идолу одолевшей нас фразы.

Россия развивалась и крепла, как сказочный богатырь, не по дням, а по часам. Не успела она свалить со своих могучих плеч Смутного времени, не прошло с восстановления целости России, с воцарения Дома Романовых и полустолетия, как над ней заблестела восходящая звезда, вскоре залившая потоками света Россию от края ее и до края — звезда Петра Великого.

В этом Царе-гиганте воплотилась вся мощь Самодержавия, двинувшая Россию по пути к славе и величию толчком истинно титаническим. Царь этот, начавший свое царственное поприще тяжелыми карами против развившейся за его малолетство крамолы, грозный и решительный, умевший в то же время быть добросердым и простодушным, кончил свою жизнь, как и подобает Русскому Царю, истинным христианином, положившим душу за други своя.

Величественно и определенно поставленный принцип провел благополучно Россию сквозь Сциллы и Харибды регентства и иноземного влияния вплоть до нового воплощения той же безсмертной идеи в Екатерине II. Эта идея, хотя и была искажена Павлом I, но и в искажении своем она все-таки была им укреплена в одном направлении, без принципиальных колебаний. Со смертью Павла и с воцарением Александра I, а с ним идей Лагарпа и Чарторыйского, появились первые признаки ныне развившейся болезни, выразившейся в стремлении Власти к самоумалению и в насаждении иноземного бюрократизма.

Декабрьские дни, сопровождавшие вступление на престол Императора Николая I, характер и величие этого истинно русского Царя вновь возвысили Монаршую власть и помогли Его Венценосному Преемнику, Царю-мученику, осуществить заветную идею Престола — освобождение крестьян, совершить неслыханное в истории и доступное только Единодержавной Воле деяние, эту дивную и притом чисто христианскую, безкровную революцию сверху. Увлечение этим чудным актом Самодержавия, нашедшего себе достойных самого дела исполнителей в лице поместного дворянства, ближайших слуг Царя, Его истинных дружинников, во время несдержанное, завершилось прискорбнейшим событием — установлением выборного самоуправления в народе-младенце. Это раздробление власти, да еще в такое время, когда эта власть была особенно необходима во всей своей полноте неограниченности, омрачило благословенное царствование и роковым образом довело его сперва до «излюбленных», затем до «диктатуры сердца», наконец, до 1-го марта.

Неслыханное злодейство, увенчавшее венцом мученика Царя-Освободителя, имело отрезвляющее значение для всего народа, заставило его на себя оглянуться с негодованием, с ужасом на свое недавнее прошлое и дало вновь Государю в Его самодержавных предначертаниях нужных и достойных помощников и исполнителей Его Священной Воли. Что принесло России во всех отношениях незабвенное царствование Императора Александра III, к великому национальному горю столь кратковременное — это достояние настоящих и будущих историков. Этот великий Самодержец был похищен от нас безжалостной смертью при самом начале своей царственной работы над внутренней Россией после того, как он, истинный Провидец, поднял и укрепил сперва национальное самосознание в глазах всей Европы, на которую мы со своим иноземным воспитанием приучены были с детства смотреть снизу вверх раболепными глазами. Умер Он, но дело Его осталось и над делом Его Надежда — Бог Земли русской и Царственный Его Сын, наш Государь, Которому достались в наследие и тяжелые, правда, заботы о болеющей России, но вместе с заботами и самоукрепленная Монаршая Власть, залог близкого выздоровления родины.

Итак, корень болезни России — самоумаление Державной Власти, выборное народоправство, вернее, самоуправство и как следствие уклонения от Божественного принципа — небрежение к святым началам Православной Церкви, посеянное народоправцами в руководимом ими стаде. Это невероятно дикое положение, создавшее государство в государстве, длящееся сорок с лишком лет, обратилось теперь в такую болезнь, от которой криком закричала вся Россия. Провинция в лице даже некоторых своих земцев застонала и заскрежетала зубами от нестерпимой боли. Органы ежедневной прессы разных оттенков и направлений занялись этим жгучим вопросом. Вопросы дворянский и крестьянский, рассматриваемые порознь и вместе, стали предметом неусыпного внимания всей мыслящей и читающей России. Нарыв назрел. Он готов прорваться. Все дело в том, куда он прорвется, — внутрь, вглубь организма и заразит кровь, или наружу, и наступит благодатное исцеление.

Влияние бюрократии на провинциальную жизнь — ядро России — является к настоящему времени настолько выясненным, зло, этому ядру принесенное и приносимое, так очевидно, что я не стану на нем утруждать внимания читателя. Я прямо перейду к тому злу, которым русское общество частью намеренно, частью легкомысленно туманит свои очи.

Надвигающаяся на Россию ее внутренняя гроза создана и вызвана Земским самоуправлением и вообще всяким выборным самоуправлением, не исключая и дворянского, как принципом не только чуждым, но и прямо враждебным самодержавной Власти, Единой Создательнице вкупе с народом, Ее совещательным органом, величия и могущества России.

Что такое выборное начало? Что представляет собою Земство и вообще русское самоуправление? Что дало, наконец, это самоуправление России за четыре десятка лет своего существования?

Ответы на эти вопросы, притом ответы прямые и безстрашные, должны установить и основания, почему принцип выборного самоуправления должен быть по возможности безотлагательно предан всенародной публичной казни.

Эпоха освобождения крестьян, пора всеобщего увлечения неограниченною свободой, как и всякая необузданная радость некультурного человека, выразилась самозабвенным буйством и членовредительством. Политически малокультурные русские люди, по праву или даже без всякого права считавшие себя пособниками создания великого освободительного дела, посадили себе на спину новорожденного младенца, выкинутого на полную свободу, на широкую общественную улицу. Опьянившись радостью ребенка, как будто бы и взрослые люди сами не заметили в своем увлечении, как ребенок свалился с их спины на мостовую и ушиб себе в кровь головку. Видят взрослые люди, дело — дрянь: плачет ребенок. Надо ребенка утешить, чтобы от родных увеселителям не попало, надо ребенка новою игрой позабавить, заставить перестать плакать. Посадили его на стул высокий, дали ему книжку с картинками. Затих ребенок, рвет себе из книжки листик за листиком, а взрослые люди стали листики подбирать, да сами разорванною книжкой и зачитались, а про ребенка опять забыли. Упала себе деточка с высокого стула и так разбилась, что уже не плачет, а еле дышит, а взрослые люди, крику не слыша, до сих пор оторванные листки читают, все никак начитаться не могут.

Шуточное это было время, время безумием горящих глаз, жарких споров о благе общем, фразистых изречений о прогрессе, филистерстве, культуркампфе. Оттого и годна для его характеристики моя сказочка. Счастье еще для России, что вся эта трагикомедия послеосвободительного периода была задумана и проведена в жизнь без преступного и заранее обдуманного намерения, по простоте сердечной, наподобие Маниловского моста через пруд — не то бы осталось от нашей родины, если бы проделанный эксперимент получил свое начало от людей посерьезнее, способных похитрее и обдуманнее обмануть Монаршее доверие.

Но шутка длится уже чересчур долго — пора с ней и покончить: такая игра не доведет до добра... да уже не довела.

Что такое выборное начало?

Это — мутная вода, в которой водится всякая — крупная и мелкая — рыба. Эту рыбу всякому лестно выловить неукоснительно в свою пользу. Мутится эта вода натурой, общими усилиями всех прикосновенных к этому занятию лиц, в этой воде толкущихся, и дает эта вода при замутнении выплывать на свою поверхность элементам наиболее легковесным. Все же или почти все наиболее солидное, тяжелое, по физическим законам остается на дне и собою в свою очередь представляет также рыбу, из которой варят себе ушицу выплывшие на поверхность. Кому, хотя бы до некоторой степени прикосновенному к избирательной борьбе, не известно это основное свойство всяких выборов? Личные заслуги и личные достоинства человека более или менее самостоятельных убеждений обязательно тянут его ко дну избирательного сосуда, потому что те отрицательные качества, которые требуются от избираемого, главным образом, способность ко всевозможным компромиссам, не могут уживаться, хотя бы и ради победы, с достоинством истинного гражданина. Вспомните баллотировку в гласные в Михайловском земстве гр. Д. А. Толстого. Недаром же избирательной борьбе присвоено классическое прозвище «выборная интрига». Уже самое это такого отталкивающего характера название дает ясное представление о том, каковы бывают результаты действия выборного начала. Правда, в великие эпохи, в пору особого подъема народного духа, в годины общенародного жгучего горя выборное начало в помощь власти рождает героев, выдвигает из себя действительно лучших людей, но подъем духа, по самому уже свойству человеческой природы, бывает кратковременным и не может долго удержаться на первоначальной своей высоте. Вырождение наступает необыкновенно быстро, в быстроте своей соперничая разве с быстротой зарождения. Классические страны Suffrage universel’я — Франция и Соединенные Штаты. Что являли они собой в их великие дни, во дни духовного своего подъема и что дают они теперь во время мирного течения народной жизни! Посмотрите на них, особенно на Францию, и вы увидите зловещие признаки уже наступившего разложения того выборного начала, за которое мы в своем преступном ослеплении стараемся еще так цепко держаться: деморализация поголовная, поголовная гибель семьи, подкупы и общий протест истинных сынов родины, протест боязливый, ибо протест меньшинства, но тем не менее и в робости своей полный негодования и скорби.

Естественный упадок высшего напряжения духовных сил среднего человека, представляющего своей подавляющею массой все почти избирательное стадо, низводит стремления и порывы этого человека на степень низменных интересов и мелких пошленьких страстишек обыденной, серенькой, будничной жизни. Этот средний человек по натуре своей глубоко равнодушен, особенно у нас в России, ко всем явлениям, носящим общественный характер, и, преданный только своим узкоэгоистичным наклонностям, с трудом, с величайшими потугами склонен изменить коренному своему принципу: «моя хата с краю — ничего не знаю». Это тупое равнодушие и эгоизм массы находят себе в выборном начале и соответственных представителей, пароль и лозунг которых: момент... да мой! Для захвата себе этого момента, этого куска общественного пирога эгоистичная предприимчивость не останавливается решительно ни перед чем, играя, конечно, на самых низменных инстинктах толпы для достижения в большинстве случаев одних только низменных целей.

«Присосаться к общественному пирогу», «урвать кусок общественного пирога» — выражения, не мною придуманные ad hoc, ярко характеризуют пресловутое выборное начало. Понимания общегосударственных задач в этой мути не ищите. При выборной системе отсутствует сплошь и рядом даже сознательное отношение к местным, областным нуждам и интересам — все сводится к торжеству мелкого честолюбия, задуманной и проведенной партийной интриги и к удовлетворению партийных вожаков жалованьем и почестями за счет выдвинувшего их общества избирателей. Раз эти цели достигнуты, весь промежуточный период от избрания до избрания уходит на укрепление старой партии или на создание новой путем угождения все тем же низменным людским страстишкам.

Проследим избирательную психологию с самой мелкой административной единицы — села и волости. Мое безпристрастное показание как коренного жителя деревни, профильтровавшего через себя довольно продолжительное увлечение призрачною свободой выборного самоуправления, не может быть лишено интереса для желающего вникнуть в его подоплеку.

Состав избирательных собраний этой единицы представляется сельским и волостным сходом из одних крестьян. Естественно, благодаря безграмотности указанной избирательной толпы речи и фразы отсутствуют, политическая программа кандидатов на избрание не подвергается обсуждению. Зато во всю свою ширь и во всю свою мощь начинает работать матушка-водочка: «Иван Петров стравил сходу 5 ведер, да его не взяла! Петр Иванов дал на 7 — его и выбрали». Нравственные качества кандидата в расчет не принимаются, да о них никто из избирателей в простоте сердечной и не заботится. Выбирают на платную волостную должность или кого побогаче, пользующегося обезпеченным от хозяйственных забот досугом (преимущественно из удалившихся от дел кабатчиков-рантьеров, отставных урядников, волостных писарей и т. п. из деревенской аристократии). Коренной, истовый или, как их у нас называют, «портовой» хозяин из крестьян на эту должность идет туго по неохоте к службе вообще, из боязни служебной ответственности за других, да, наконец, просто за недосугом. На мелкие же полицейские, сельские должности, скудно даже для крестьянского бюджета оплачиваемые, тянут «силом» (насильно) самую, что ни на есть, последнюю дрянь деревенскую. Тем не менее эта дрянь, иной раз даже против своей воли сделавшаяся «начальством», с получением в свои руки власти начинает немедленно давить своего брата-мужика, до известной степени ему импонировать и кончает тем, что спивается с кругу от лишних, перепадающих ему «с миру» стаканчиков. Сколько даже сравнительно исправных мужиков в должностях сельских старост, десятских, сборщиков податей на моих глазах погибло безвозвратно от «пресыщения» этою властью. Волостные старшины менее подвергались этой роковой участи как ближе вообще стоящие под контролем правительственной власти, особенно Земских начальников, где таковые стоят на высоте своего призвания.

Как я уже выше имел случай заметить, коренной мужик-земледелец неохотно идет в выборное «начальство», но если вникнуть глубже в дух крестьянина, то нельзя не заметить, что он, как дух истинно русского человека, остался к выборной системе самоуправления или совершенно равнодушным, или же прямо враждебным. Да это и понятно, потому что, раз в нем сохранилось здоровое нравственное чувство, он не может не видеть, и видя, не презирать результатов своего самоуправления. Все эти великолепные слова, которыми мы упивались во дни молодости и которые народниками были приписаны народу в доказательство ему будто бы присущей склонности к выборному началу, слова о том, что «мир — велик человек» или «мир не обманет», на деле при близком знакомстве с деревней разлетелись, как сонное видение при блеске солнечном. Правда, когда по деревням еще было живо семейное начало, сын еще не таскал отца сажать в волостную, «холодную», пока еще сохранялась в своей хрустальной чистоте Православная Вера, не тронутая нечистыми руками «новых веяний», мир был силен своими «стариками», хотя далеко не в смысле начала самоуправления, как мы его теперь понимаем, а как патриархальное совещание мужей разума, совета, старейшин по важнейшим вопросам деревенской жизни. Взрослая молодежь, хотя и достигшая политического совершеннолетия, допускалась на мирской сход, но суждение свое высказывала редко и главным образом поучалась. Все вопросы, составлявшие предмет совещания миром, разрешались в действительности только немногими «стариками». Производились и выборы должностных лиц и все тем же наиболее зрелым элементом сельской общины. «Как старики положили, так тому и быть». Это было время сильной и твердой опеки над народом. Пока еще была светла память об этой опеке, был жив и «мир» как светлое и чистое начало. Исчезла эта память, сошли с житейской сцены «старики» — носители старых преданий, исчез и «мир».

Во что теперь выродилось это выборное начало, это деревенское самоуправление?

В лишний предлог лишний раз выпить на мирские или иные средства, не исключая, в крайнем случае, и собственных — в складчину. Элементом, вершающим все «мирские» вопросы, является всегда небольшая кучка открытых или тайных деревенских кулаков-мироедов, процентщиков, без креста на шее, поддержанная горлодерами деревенского отребья, их экономическими рабами. Еще остающийся в деревне немногочисленный здоровый элемент, не обладающий достаточною дозой нахальства, затирается на сходе, и их робкий голос не имеет никакого кредита перед здоровенною глоткой рваного пиджака деревенского деятеля новейшей фабричной формации.

Это дикое, пьяное самоуправство не могло в должной мере быть урегулировано деятельностью нового, благодетельного по мысли, но несовершенного по проведению в жизнь Института Земских Начальников. Отмечаю этот факт с целью показать, что само Правительство, вопреки стонам шаманов либерализма libres penseurs’ов, старающихся скрыть от него безотрадное положение деревенской общественной жизни, открыло истинный корень народного разложения, сидящий в выборном крестьянском самоуправлении.

Хотя работа выборного самоуправления сословия дворянского (самоуправления других сословий я не беру в расчет, ибо политическое значение их минимально), земств и городов производится руками более культурными, но характеристические черты психики выборного начала остаются в существе те же, что и в деревне. Нет той примитивной грубости важнейшего деревенского избирательного стимула — матушки-водочки, нет кулаков-мироедов, однокорытников с низшим сельским начальством, нет рваного пиджака мирского горлодера. Со стороны посмотреть — люди на высоте призвания знают, чего хотят, и хотят как будто хорошего. Здесь вы услышите речи о правах человека, провозглашение программы безкорыстного, чистого служения. Но взгляните поглубже, и под этою прилизанною, как будто чистенькою внешностью вы увидите и ту же водочку, и тех же мироедов, и тот же пиджак, и то же равнодушие массы к общественному делу.

Водочка в былые времена, еще очень недавние, пожалуй, даже еще не канувшие в вечность, заменялась, если еще и теперь не заменяется, так называемою «кормежкой» или полного состава избирателей, или наиболее влиятельных партийных вожаков, чествуемых зваными обедами, устраиваемыми с избирательными целями кандидатами на избрание. Кулаки-мироеды, пиджак, ame damnee первых, орудуют с тою же силой у избирательных ящиков, даже с силой большею, так как они сами себе господа, и нет над ними Земского Начальника. Богатые, знатные и влиятельные ведут за собой, куда хотят, своих клиентов, которым благодаря своему экономическому рабству только и нужно, что хорошо оплачиваемая общественная должность, могущая кстати удовлетворить и низменному честолюбию. Конечно, при таком положении избирательного дела все основано на умении лавировать среди всевозможных партийных течений, жертвуя для того, естественно, и совестью, и честью. Образовавшаяся с течением времени привычка к такого рода жертвам формирует из человека настоящего волка избирательного моря, окончательно не стесняющегося в выборе средств для достижения успеха своим чисто эгоистичным стремлениям. До общественных ли тут интересов, хотя они, обыкновенно, для видимости и выставляются на первый план?

Но в этом воплощении выборного начала заключаются совсем особые черты, до которых еще не доросла деревня, несмотря на усиливающуюся год от году ее испорченность. Черты эти с укреплением за давностью в земском и городском самоуправлении сознания безнаказанности начинают выясняться перед наблюдателем все резче и резче и заставляют задумываться о том, что же ждет Россию, если эта безнаказанность все будет продолжаться и не будет, наконец, пресечена возможность дальнейшего развития этой язвы. Язва эта заключена в стремлении, уже ясно выразившемся, главарей земского и городского самоуправления и в них воплощенного начала выборного самоуправления к обособлению, к выделению городов и земств в самостоятельные республики и к отпадению их от коренного государства.

Прежде чем перейти к фактам, к рассмотрению улик прямых и косвенных, изобличающих наше самоуправление в сепаратизме, я считаю необходимым сделать небольшое отступление.

Основание необычайного роста могущества России — дух народный, поддержанный и укрепленный тремя принципами: Вера, Царь и Отечество, Это триединое земное составляет весь смысл жизни русского народа, это его Святая Святых — цель его земных стремлений. Посягательство на целость одного из принципов с неудержимою силой влечет за собой нарушение Божественной гармонии и стройности, поистине неземной, целого. Это — аксиома, поддерживаемая всеми известными человечеству законами.

Религия, чтобы остаться в сердце ее исповедующих на своей первоначальной Божественной высоте, должна в глазах их и умах быть запечатлена чистыми руками Отцов Церкви и Ее служителями, от Них преемственно получающими благодать истинного учения, не затмеваемого ни лжеучениями сынов мира, ни модными фразистыми веяниями. Всякое покушение на преподание начал Св. Веры иными устами, кроме уст посвященных, является посягательством на ее чистоту с его роковым последствием — утратой Веры и религиозного чувства в народе. Эта ничем невознаградимая утрата Веры — нравственная смерть для всякого человека, а для русского в особенности, ибо его Вера во все времена буквально горами двигала и из темного народа создала великую нацию, перед которой невольно преклонили голову все князья мира.

Власть царская, основанная на началах Св. Церкви, и, следовательно, происхождения по существу своему Божественного, в целях сохранения своей неприкосновенной чистоты и целости не подлежит никакому ограничению кроме закона религии и с нею тесно и неразрывно связанных законов высшей нравственности. Как власть, создающая закон человеческий, хотя она тем самым и является первою и примерною его исполнительницей, но тем не менее в творчестве своем, целью которого должно быть безкорыстное в человеческом смысле созидание народного блага, не может быть ограниченною даже и этим законом. Если в семье ослабевает или раздробляется власть отца, гибнет семья. Что же может ожидать такую несравненно более сложную организацию, как государство, при раздроблении государственной власти на самоуправляющиеся части?! Как в единой семье двух семейных авторитетов, взаимно друг друга уничтожающих, быть не может, так точно при единой и нераздельной Самодержавной власти не может существовать другая, хотя бы и местная только власть, создаваемая выборным самоуправлением. Даже пчелиной семье дано твердое и ясное понимание этого государственного начала. Почему оно не дано человечеству?

Одно из двух: или Самодержавный Царь, упование всего русского, сохранившегося еще в русском народе, или Всероссийская республика с Сенатом из всесословников, Предводителей Дворянства, Председателей всевозможных Управ, городских лорд-мэров и с Палатой Депутатов из Волостных Старшин и Сельских Старост. До этого ужаса едва ли, благодарение Богу, доживут и наши праправнуки, но что к этому направлены затаенные цели нашего самоуправления, наших «передовых» деятелей с их проповедью всевозможных эволюций, не может, мне кажется, вызывать ни малейшего сомнения. Признаки подпольной работы отделения выборной власти от исконной государственной, тщательно скрываемые от непосвященных взоров, немногочисленны, правда, но и в своей немногочисленности необыкновенно ярки. В самом консервативном элементе русского самоуправления — в дворянстве, даже и в нем за последнее время слышна стала работа в указанном направлении. Montesquieu {Монтескье} еще отметил роль дворянского сословия в жизни монархии, говоря: «point de monarque — point de noblesse, point de noblesse — point de monarque». Направление некоторых современных Губернских Предводителей Дворянства, поддерживаемое самими дворянскими собраниями, облекающими их своим доверием, клонится к слиянию сословий, к поглощению дворянства всесословным Земством. Эти предводители, ничуть не стесняясь возложенным на них званием, утвержденным за ними Высочайшею Властью, открыто и докторально объясняют предводимому ими дворянству об естественной будто бы эволюции им переживаемой. И дворянское самоуправление им благоговейно и с благодарностью внимает. Зараза эпидемической самоуправленской вольницы поразила и часть сердец, бившихся еще недавно в унисон за своего Государя и чутко прозревавших все, что могло клониться к Его Государеву ущербу.

Если зараза тайного и далеко еще не всеми сознаваемого противодействия власти коснулась русского дворянского сословия, призванного от века быть стражами Престола, то в городском и земском самоуправлении это скрытое противодействие проявляется еще резче. Слыхали ли вы, какой гвалт в этих самоуправлениях поднимается, когда вопиющие, в них возникающие неурядицы требуют вмешательства Правительственной власти? В таких случаях деятели самоуправления, обыкновенно разбитые на враждующие между собой партии, с необыкновенным и трогательным единодушием сплачиваются и выступают на борьбу с этим вмешательством, которое они на своем политическом жаргоне именуют правительственным произволом. Горе назначенному Правительством Городскому Голове или Председателю Земской Управы — его, подобно овце, попавшей в волчью стаю, немедленно же постараются «подвести», а затем и растерзают только из «принципа», хотя бы личные качества правительственного ставленника и были вполне безупречны.

(А недавно бывшее столкновение Тульского губернатора с Богородицкою земскою Управой, позволившею себе переступить границу даже приличия по отношению к представителю Высочайшей власти в губернии! А сопротивление Курского земства устройству в губернии покровительствуемых самим Государем церковных школ?!)

Достаточно хотя бы только кажущейся неопределенности взглядов высшего Правительства на внутренние политические задачи, вожделения самоуправления немедленно же начинают сказываться. Вспомните толки о конституции при начале каждого нового царствования, вспомните всеподданейшие (какова наглость!) адресы некоторых Земств, о которых не пишут, но о которых тем не менее говорят. Разве это не проведение в жизнь «принципа», тайно гнездящегося и тайно непрерывно работающего против законной власти. Малейшего колебания на высотах Престола достаточно для того, чтобы этот скрытый антагонизм горделиво поднял голову. Читаешь газеты и удивляешься, неужели же не видят, кому ведать надлежит, к чему направлены эти самоуправные стремления! «В Московской Губернской Земской Управе, — читаем мы, — получено извещение от губернских земских Управ — Орловской, Воронежской, Владимирской, Харьковской, Пермской, Костромской и Олонецкой о желании присоединиться к изданию земского органа печати в Москве».

Теперь мы, стало быть, находимся уже в фазисе объединительной работы: нынче — свой орган, имеющий будто бы служить мирным целям единого всероссийского самоуправления, завтра центральный земский всероссийский Исполнительный Комитет для тех же будто бы целей, послезавтра...?! Где же конец? Подумать страшно! Это уже не преступное легкомыслие — это система!

До чего, до какой мелочи (но мелочи тем не менее знаменательной) доходит это стремление к сепаратизму, где только на него не накладывают своевременно руку, видно из устройства земствами своих портретных галерей. Портретов общегосударственных деятелей в этих галереях не увидите; там все свои, свой air fixe, свои Добчинские, никому кроме местных вожаков неизвестные, но тем не менее горделиво висящие в назидание лжи и обману нашего позорного времени. Попробуйте снять с самоуправленского гвоздика эти никому не нужные портреты... Батюшки светы! Самому Сенату не будет покоя: нарушение прав человека! Насилие!

Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно!

Но людей, а стало быть, и людские учреждения, судят по их делам. Может быть, это пресловутое самоуправление успело что-нибудь совершить великого за сорок почти лет своего существования? Может быть, оно улучшило быт самоуправляемого народа? Воспитало народ в незыблемых духовных началах, подняло его самосознание? Дало из среды своей великих деятелей на общегосударственной ниве, кроме висящих в позолоченных рамах в залах отечественных парламентов?

Самоуправлению отмежеваны были в сферу его деятельности: народное образование, народное здравие, народное продовольствие и самообложение на удовлетворение вышепоказанной деятельности, включая в эту деятельность и удовлетворение населения исправностью местных путей сообщения.

Следствие, произведенное сенатором С. С. Жихаревым в 1874 году над 193, дало такую картину положения земского народного образования: сельские учителя и учительницы толковали своим ученикам, что «порядки у нас дурные, что скоро наступит другой, лучший порядок, когда бедные отберут землю у богатых». Показывая детям нож, эти воспитатели деревенского юношества объясняли, что «он пригодится резать господ». Сельские учительницы читали тем же детям про Стеньку Разина и говорили, что «надо сделать бунт, перебить господ, как Стенька Разин перебил бояр, и что все должны быть равны». Так «образовывало и воспитывало» деревенское юношество, будущее войско Царя и Отечества, земство в эпоху ничем не стесняемого земского самоуправления. Стало быть, сильна была рука у земства, что она могла уничтожить всю политическую жизнь такого выдающегося по гражданскому безстрашию деятеля, каким был Жихарев, осмелившийся ради своего Государя приподнять уголок правды, скрывавшей земские тайны.

Слово — Бог — было изгнано из школьного лексикона. Священнослужители и церковные обряды подвергались осмеянию, правила Веры были в этой школе предметом глумления, семья как элемент, сдерживающий дурные инстинкты, — поруганию. Так шло до половины царствования Императора Александра III, до учреждения более бдительного правительственного контроля над местным самоуправлением. Такое «образование» дало обществу вконец испорченных полуграмотных дикарей. Масса, к счастью России, оставалась без «просвещения». За сорок почти лет своего существования земская школа, съевшая у общества большие миллионы, выпустила из своих стен на свет Божий только одну развращенную тьму невежества. Но затаенная цель этим достигалась: один из вековечных устоев русской народной жизни — Вера — подвергался разрушению нечистыми руками.

Дала ли эта школа своего Ломоносова, не только Ломоносова, хотя Тредиаковского, чтобы появлением одного праведника было бы можно оправдать город? Никого. Полуграмотных мошенников много, но все же не настолько, чтобы поднять сколько-нибудь значительно процент народной грамотности. Выбитого же из колеи, без всяких нравственных принципов вредного элемента, распространителя нравственной заразы — сколько угодно.

В деле народного здравия, этом излюбленном коньке, на котором любят выезжать земские деятели, может быть, в этой деятельности показало себя на высоте призвания выборное самоуправление?

Не станем смотреть на больничные дворцы, построенные земствами в своих центрах, где «всего есть, коли нет обману». До этого центра простому человеку деревни высоко, как до Бога, а между тем его-то кровная копейка на создание этих дворцов и тратится с безумною роскошью для прославления одних только имен создателей храмин. Что мы увидим в охранении народного здравия в глуши деревни? Полную безпомощность, от которой гибнет ежегодно сотнями тысяч деревенская масса, гибнет безгласно, безропотно, в одной надежде на Бога, да на все еще орудующих по темным деревням знахарей. Держится эта земская медицина еще кое-как по тем местам, где еще цепляется за соломинку в борьбе за существование исконный дворянин землевладелец. Там и унывающий врач находит себе нравственную и материальную поддержку, там и больничка начинает приобретать чистенький и веселенький вид, там являются и необходимые медицинские средства, даваемые из последней скудости, прямо из последнего, не показывая правой руке, что творит левая. Но это — усилия отдельных лиц, иногда вовсе ничего не имеющих общего с земством. Роль же земства ограничивается только плохим ремонтом больничных зданий, когда-то устроенных в порывах увлечения земскими идеалами, да неаккуратною и нищенскою выпиской лекарств и столь же неаккуратною выдачей жалованья земским врачам. Далеко за справками ходить незачем: о том, как поставлена земская медицина, спросите любого, но только не «идейного» земского врача, спросите любого мужика в деревне — безпристрастный ответ не будет противоречить моему показанию. Нельзя же, в самом деле, упрекать в одном только невежестве нашего крестьянина, до сих пор предпочитающего умирать дома, на лавке, от вздорного нарыва на пальце, чем идти к доктору, удаленному от него за 30-40 верст (это расстояния центра. А — окраин?). Сорок лет плодотворной, а не показной деятельности должны же были бы пробить всякой толщины кору невежества и недоверия.

Несостоятельность самоуправленской медицины особенно ярко проявляется в годины эпидемий. Немедленно тогда земства и города, поджав хвосты, идут за помощью к Правительству. Горделивое самосознание прячется тогда в задний карман и униженно признается собственное безсилие.

До чего под руководством земств пала в бездонную пропасть народная нравственность и до чего даже, по-видимому, благие начинания земского самоуправления не имеют под собой плодотворной почвы, видно на действии новорожденного института земского взаимного страхования. Поверят ли моему безпристрастию, если я скажу, что деревни со введением этого страхования стали поджигаться самими крестьянами с целью получения страховой премии. Факт доселе неслыханный, трудно юридически доказываемый, но тем не менее многим из нас, живущим в деревне, известный как достоверное.

Что сказать о деятельности нашего самоуправства в деле обезпечения народа продовольствием? В улучшении народного быта?

За меня вопиет вся большая и малая пресса. Царские истинно царственные дары, частная благотворительность, я уже не говорю о Правительственной помощи из средств Государственной казны, помощи, которой, кажется, и конца не предвидится, — все это результат сорокалетней земской деятельности, ее одной и никого больше. Когда разоряется богатое имение, мы упрек в его разорении ставим хозяину и никому больше. Хозяин — земство, еще на моей памяти получившее от старого режима немолоченные за несколько лет мужицкие скирды и кладушки, оно и должно быть ответственным за разврат руководимого им населения, приучаемого теперь, если уже не приученного, к даровому хлебу, оно должно быть ответственным за то, до чего, до какого страшного, экономического падения оно довело население. Если бы земское самоуправление было бы только управляющим на отчете, его надобно было бы отдать под суд за обманом нарушенное доверие, но раз оно было хозяином, раз его допустили играть несвойственную его дарованию роль, оно должно правительственною властью быть безследно изъято из современной и будущей жизни Российского государства.

Довольно наших малодушных заигрываний, довольно нашего постыдного преклонения перед фразой, довольно этой пресловутой свободы, граничащей с разбоем. Банкротство самоуправленских касс, городских и земских, голод и болезни народа, победоносного шествия которых не могут остановить даже знаменитые земские мосты, — все это вопиет к Царю, единому нашему упованию. Мы задыхаемся во мраке нашего земского безправия и безначалия. Должны быть восстановлены во всей их неземной красоте три великих принципа земли русской: Вера, Царь и Отечество, перед которыми да сокрушатся все сопротивные силы.