Августа 13-го в 9 часов в скитской церкви совершено присоединение к Православной Церкви и св. Миропомазание сына пастора, кандидата Московского университета, Карла Карловича Зидергольм. Дано имя — Константин. Он прибыл к нам в обитель 9 августа к старцу Макарию, по совету Натальи Петровны Киреевской. Новоприсоединенный чувствовал необъяснимую духовную радость, и все бывшие при действии присоединения и миропомазания тронуты были до слез духовною радостию о присоединенном.

Этот раб Бога Вышнего в испытанной им духовной радости стяжал себе залог душевного мира. «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не якоже мір дает, Аз даю вам», — говорит Спаситель. Все люди ищут мира, но ищут его не там, где он находится. Мир земной, которого обыкновенно ищут люди, так же отличен, так же удален от мира небесного, как небо отлично и удалено от земли. Мир земной заключает в себе выгоды преходящие. Эти выгоды часто не стоят тех трудов, которые для них были употреблены. Только один Господь Иисус Христос может дать истинный мир человеку. Он примиряет человека с самим собою, исцеляет его душевные болезни, укрощает его страсти, освящает его желания; в бедствиях утешает его надеждою благ вечных, дарует ему радость о Дусе Святе и этою внутреннею радостию возвышает его над несчастиями. Так источник этой радости никогда не иссякает, и так как глубина сердца, в которой она находится, неприступна никакой злобе человеческой, то для праведного она есть такое сокровище, которое похитить у него никто не может. Истинный мир проистекает от совершенной покорности вере, от совершенного повиновения Закону Божию. Пусть человек удалит от себя все, запрещенное Законом Божиим, пусть оставит все желания, противные воле Божией, пусть освободит себя от всех внутренних беспокойств, которые не относятся к исполнению необходимых обязанностей звания, пусть все желания свои обратит к одному Богу, ищет одного Бога, — тогда, без сомнения, он будет вкушать сладость Божественного мира при всех внешних волнениях, при всем шуме міра. Бедность ли или презрение, оказываемое ему ближними, или неуспех в делах, или, наконец, внутренние и внешние кресты будут угрожать спокойствию его — пусть на все бедствия эти смотрит он, как на дары милосердного Бога, которыми Он наделяет друзей Своих и в которых делает Он и его участником; тогда ничто не лишит его внутреннего мира, и этот во зле и пороке лежащий мір будет казаться ему только обманчивым призраком...

В старых рукописях Скитских довелось мне обрести истинное сокровище — ветхую тетрадку, писанную старинным полууставом, в которой заключено великое назидание для такого нерадивого монаха, как я, многогрешный. Тетрадка эта озаглавлена так: «Житие и подвиги преподобного отца нашего, Архимандрита Дионисия». К этому житию — приложение, носящее заглавие «О Дорофеи иноке и о крепком житии его», и под ним — примечание: «Сие списал Троице-Сергиева монастыря келарь Симон по прошению монаха Боголепа Львова».

Житие Священно-Архимандрита Троице — Сергиевой Лавры Дионисия известно как деятеля, имя которого сохранено даже и гражданской историей дорогого нашего отечества; но «крепкое житие» инока Дорофея, не сотворившего ничего такого, пред чем преклоняется мір, едва ли не предано забвению. А между тем в нем отразилась вся крепость и сила истинно монашеского, подвижнического духа, который, втайне работая Господу, был истинным создателем величия и могущества державы Российской. Кому дано вникать в разум жизни частной, общественной и государственной, тот, конечно, разумеет, что источником как созидания, так и разрушения является не внешний человек — орудие, а дух, в нем заключенный, внутренний, сокровенный сердца муж. «Не весте, коего духа есте», — сказал Спаситель сынам громовым, Иакову и Иоанну, в ревности своей пожелавшим огонь низвести с неба на Самарян (Лк. 9, 55). Дух русского человека напоевался и определялся духом истинного монашества: Антониям, Феодосиям, Сергиям и тьмочисленной рати угодников Божиих Русской земли дана была Богом власть указать русскому человеку, какого он духа, и направить дух этот на созидание, а не на разрушение. Горе и гибель стране нашей, если иссякнет животворный источник подвижнического монашества: огонь всепожирающий низведется ею тогда с неба, который, истинно, пожрет и потребит все живущее на земле, не пощадив, без сомнения, и ее, яко продавшей за тридесять сребреников своего Господа...

Так вот, себе в назидание и решил я выписать «крепкое житие» инока Сергиевой Лавры, Дорофея, выписать дословно, сохранив без изменения несравненную красоту и простоту слога подлинной рукописи.

«Поведа мне отец мой, Архимандрит Дионисий, о ученике своем, именем Дорофее, бывшем у него в келлии, яко таково житие его бысть, яко не отлучатися ему соборного пения николи, и в церкви Никона Чудотворца пономарскую службу содержа, паки на собор поспеваше, понеже и канархист великия Церкви он же бысть и книгохранительную службу исполнял, все творяще без отлучения. Сего ради многие укоры от братии приимаше, не сопротивляшеся никому конечного ради смирения. Еще же и келейное правило содержаше свыше человеческия силы, токмо Самим Богом таковая сила даровася ему, молитв его ради; ибо по вся дни Псалтырь всю глаголаше и по тысящи поклонов понуждашеся класти, окроме общаго правила, еже есть в келлии со Архимандритом. Еще же между книги писание и многи книги остави по себе своея руки. Сон же его зело мало бысть и на ребрах николиже почиваше, но, седя на рукоделии своем, дремаше. А пища его: мал кус хлеба или толокна ложка и воды, и то не по вся дни. И толико постом изнури Себя, яко и внутренним его вредися, и пупу присохти к хребту. Архимандрит же, узрев его зело изнурившася, едва увеща его хлеба с квасом ясти, да не како от многаго неядения вредитися крепости, и рече ему:

— Телесную и безвременную смерть приимеши.

И егда нача изнемогати телом той инок Дорофей, Архимандриту же в то время готовящеся к Самодержцу ехати и уже хотящу ему из келлии своея идти, ста в сенях на молитве, хотя благословити братию; той же Дорофей немощен к нему изыде благословения ради, прося последняго прощения.

— Уже, — рече, — время мое приходит, и смерть приближается. О едином, — рече, — скорбно ми сердце, яко, отъехавшу тебе отсюду, от твоея преподобныя руки погребения не сподоблюся.

Преподобный же глагола ему, яко на глум, с запрещением:

— До моего, — рече, — приезду буди жив и не сотвори того, еже смерть прияти, донележе возвращуся от Самодержца — и тогда умреши, и погребу тя, аще Господь изволит.

Он же рече:

— Воля Господня да будет: якоже хощет, тако и сотворит.

Архимандрит, быв у Самодержца, паки возвратися в обитель Святыя Троицы и чудотворцев. Егда же вниде в сени келлии своея, глаголя молитвы обычныя, подая братии благословение, той же Дорофей паки исходит к нему о себе, конечно немощен, прося благословения от него, паче же и прощения. Он же благослови его, простися с ним, иде в церковь, облачився в ризы, хотя пети молебен за Царское многолетнее здоровье, якоже обычай содержит во обители Святыя Троицы и чудотворцев Сергия и Никона на приезде властей. И прежде нежели наченшу ему молебен, возвестиша ему, яко отыде ко Господу инок Дорофей. Он же многи слезы на лице свое испусти и, по исполнении церковных пений, погребе его со всем собором; и вси благодариша Бога, давшего такую благодать просящим у Него с верою.

Мнозем же сие писание прочтено бысть и, неведущим, житию его усумневающимся и глаголющим: «Невместно быти человеку в таковых подвизех», — аз же, убогий Симон, слышав сия, послах сие писание на Москву, соборныя великия Церкве к ключарю Ивану, зовомому Наседке, самовидцу того Дорофеева жития, собеседнику и сострадателю Архимандрита Дионисия жития, яко вкупе подвизашеся с ним во исправлении потребников. Той же Иван, прочет сие, восписа ко мне сице:

«Аз, многогрешный Иван, о сем Дорофеи истинно вем: тако было прямо, како зде написал еси, господине мой. Ты же, отче честный, еще тогда у Живоначальныя Троицы в монастыре не был еси. А что аз, грешный, ведаю о сем Дорофеи старце, и то я тебе зде явственно пишу без лжи, что своими глазы видал, так прямо у тебя писано. А сие, что не написано у тебе, и тебе, честнейшему господину, буди то ведомо:

Я в келлии Архимандрита многажды ночевывал и писывал много дел духовных и грамат от властей для соединения земли; и про то ведает Алексей Туханов и иные подьячие, того старца Дорофея крепкое и святое житие достойно слышания сказывати. Аз, грешник бедный, после разорения Московского вскоре прибрел к дому Пресвятые Троицы и того старца Дорофея за полтора года до смерти его застал; а видал его по вся дни больна: не болезнию болен был, но болезнь ему была от поста презельного и от жажды великия; и нозе его опухли от стояния, от службы, вверенныя ему. Да еще ему же Архимандрит Дионисий давал денег да и платья на нуждных, и полотенец, и платков; и он, Дорофей, то все, по Дионисиеву приказу, разносил больным всяким и раненым людем, и от воров мученым различными муками. Да от Архимандрита всегда ему приказ был навещать больных и мученых или ограбленных. И тот Дорофей не только по Архимандричьему велению все прямо исполнял наипаче и сугубо, но и премножае исполнял Божии заповеди: всегда нощию все с больными, и со нагими, и со увечными беседу творяше и Архимандриту все о всех возвещая, всем бедным и немощным вся полезная и добрая творяше. И слышах то от братии его, иноков, дело его стерегущих, иже поведаша мне с клятвою, яко многие и различные труды о бедных подъяше; а все, втайне творимое им, многажды приметиша, яко дни по три, а иногда же и четыре и более отнюдь не ядый и не пияй, а иногда же и седьмый день мину, и не усмотрехом его ни к сосуду какому прикоснувшася, ни позревша на что. Некогда же видех аз, бедник, посмехаема его при мне от келейныя его братии, яко валяется около стен и печи. И бысть у них спор: иные глаголаху, яко свят есть муж; иные, яко дурак есть. И аз, бедный, с ними же глумляхся. Отец же Дионисий пришед воззре токмо на скаредство мое и ничто ми изрек. Аз же, клятый, внях себе о погляде том и, по времени, улучих беседу духовную, восхотех, дабы ми уведати, что тот был взгляд. Дионисий же отец рече ми:

— Несть ти пользы в том: мирянин еси. Знай себя!

И аз, грешный, ктому не спросил более десяти лет.

И как взяли меня, грешнаго, к Москве жить, и в приезд Архимандрита у его святыни в духовной беседе сидех. И он меня спросил о некоем деле, в немже бедствоваше, от иконома своего. И аз его честности воспомянух ответ его ко мне о Дорофее. И разумех абие, яко оскорбися отец мой на мя, и поклонихся ему со слезами, прощения прося от него. Он же, мало осклабився, благословил мя рукою и рече ми:

— Скажу ти се, послушай мя, но не вопрошай ктому иноков о делах иноческих, ибо вам, мирянам, нам, иноком, велия беда открывати тайны: есть бо писано о том, яже втайне творит десница, да не увесть шуйца его.

И умолча. Аз, грешник, всяко понудихся, дабы мне изведати, чего ради оскорбися на мя. Он же, видев мя стужающа ему, нача мя учити сице:

— Вы, миряне, что услышите о чернецах нелепо, осуждаете их и укоряете, и то вам грех есть. А что услышите добро и полезно, тому не ревнуете, но токмо хвалите, и тоя ради вашея хвалы злые беси належат на нас и в величание, и в гордость нудятся ввести нас. Сего ради покрыватися нам потребно, да не ведомо будет дело наше вам, и тем в леность и во всяко небрежение да не введет нас диавол. И лучше нам есть, да никтоже весть нас, и диавол да не тягчае ратует нас.

Аз же, грешник, рекох ему:

— Аз же, государь, не о вашем житии хочу ведати, но о себе: что ти разумел о моем безумстве и взглянул на меня?

Он же рече ми:

— Не гневайся! Святому мужу вы просмехалися, и вам всем грех то есть, что не по вашему жил он и всегда постом себя морил. Мне ведомо о нем: не токмо он седмицу не едал, но часто и девять, и десять дней ни ложки воды не пивал; а в службах во всех, по заповеди нашей, ходил и наг, и бос, и голоден, и ознобен, да еще не умываючи ни лица, ни рук. И как, по приказанию, ходил кругом больных, да тот смрад и гной и на руках, и на свитке своей, не омыв, и тем утирав и очи, и уста свои. А юн сый и всегда помышленьми блудными зле мучим был. И того ради и алчбою или жаждою по вся часы крепце сопротив мысленных врагов ратова. А омовением его лицу, и очима, и персем, и дланем — всегда слезы изливая тем умывашеся и на своя дела добра отхождаше. Почему мне смехотворение то от вас болезненно стало тогда.

Таково несравненное сказание о «крепком житии инока Дорофея». Я нарочито подчеркнул вдохновенный ответ великого Архимандрита Дионисия ключарю Успенского Московского Собора, Иоанну Наседке, ибо в нем заключена богомудрая отповедь всем мирским как хулителям, так и не по разуму ревнителям чистого жития монашеского. Но, по-видимому, близится время, когда люди не будут уже принимать здравого учения; а для людей тех какое будут иметь значение слова даже такого великого носителя монашеского духа, каким был Архимандрит Свято-Троицкия Сергиевы Лавры Дионисий?

Да не узрят очи мои надвигающегося царства тьмы!...