В XII в., когда Иоанн Цец писал эти стихи, чтобы приветствовать гостей византийской столицы, за исключением евреев, для которых он приберег только оскорбления, он не преувеличивал число иноземцев. На самом деле он мог бы также упомянуть знаменитую варяжскую дружину, сформированную в 988 г. Василием II, куда входили русы, скандинавы и англосаксы, или германский контингент, с 1140 г. имевший собственный квартал, или каталонцев из Барселоны, которые были частыми гостями на рынках империи и служили в ее армии.

В своем отношении к евреям Иоанн представлял преобладавшую в Византии точку зрения, заключавшуюся в том, что те не сумели понять универсальную миссию христианства и упрямо держались за свою племенную веру. Его стихи продолжаются следующей строчкой: «Еврей, кидай камнями, Господь пришел, молния на голове твоей». Тем не менее, поскольку Бог открыл свой закон Моисею, как записано в Ветхом Завете, евреи были богоизбранным народом, и их нельзя было назвать еретиками или язычниками. Этот двойственный комментарий отражает непростую связь: намек на Вельзевула (от иудейск. beelzebul) говорит о народной вере в то, что он был господином мух, всего летающего, да и магия часто присутствовала в иудейских практиках. Тем не менее иудейские общины жили и работали в главных городах Византии со времен Константина I. Они не должны были жить в специальных гетто, но, вероятно, собирались вблизи своих синагог. Можно предположить, что они говорили на своем языке, хотя, как утверждает Иоанн, начиная с VI в. они использовали греческий перевод еврейской Библии – Септуагинты, то есть подверглись эллинистическому влиянию.

Иногда они подвергались преследованиям, например, в VII в., при императоре Ираклии, который приказал им принять христианство, и в VIII в., когда Лев III вынуждал их принять крещение. Но евреи знали, как обойти все ловушки. По словам Феофано, они причащались Святых Тайн, предварительно поев, вероятно, плотно, и уже тем самым оскверняли христианскую веру. Лев VI издал аналогичный закон о принятии ими христианства в конце IX в., не исключено, что с тем же результатом. Представляется маловероятным, что имело место регулярное обращение в христианскую веру большого количества иудеев. В Спарте X в. – средневековой Лакедемонии – св. Никон нападал на местную еврейскую общину, утверждая, что именно она ответственна за эпидемию в городе. Он изгнал их и не позволил вернуться к их работе – они были ткачами и отделочниками, – пока они не примут христианства. Евреев часто обвиняли в необъяснимых болезнях, смертях и прочих горестях христиан. В начале VIII в., например, первый всплеск иконоборчества против христианских церквей в мусульманской Сирии приписали иудейскому магу.

Но в целом к евреям в Византии относились терпимо. На всей территории империи они были купцами, банкирами и ростовщиками, занимались ткачеством и отделкой тканей. Благодаря «Итинерарию» Беньямина (Вениамина) Тудельского, испанского раввина, который в 1160-х гг. описал свое посещение почти 30 византийских общин, мы узнали о 9 тыс. евреях, занимавшихся различной деятельностью. Он побывал и в одной бедной сельскохозяйственной общине из 200 человек на горе Парнас, что неподалеку от Дельф, и в городских общинах, в том числе в Константинополе, в первую очередь в Галате, поселении, расположенном к северу от бухты Золотой Рог, которое считалось 13-м районом столицы. Беньямину оно было известно под более поздним названием – Пера. Путешественник обнаружил, что византийские евреи в Константинополе, так же как в Фивах и Фессалониках, весьма искусны в производстве шелка, и их уровень жизни довольно высок. Судя по всему, он не был в Кастории, что на севере Греции, где в конце XI в. сочинялись новые гимны для использования во время служб в синагогах. Везде, где бы путешественник ни находился, он записывал имена раввинов и выдающихся исследователей Талмуда.

В Константинополе Беньямин обратил внимание на всеобщую суматоху, создававшуюся купцами из всех уголков мира – Месопотамии, Вавилона, Персии, Египта и Палестины, а также северных и западных стран. Он упоминает о императорском лекаре, египтянине, равви Соломоне – единственном еврее, которому было позволено ездить верхом, и отмечает отделение караитов – секты, отрицавшей Талмуд, от раббанитов – приверженцев раввинистического иудаизма, основанного на талмудической традиции. В Пере византийские кожевники специально выливали грязную воду перед домами евреев, что, естественно, не улучшало отношения между этническими группами. Но в Византии все же не было такой враждебности, как в долине Рейна во время Первого крестового похода (об этом мы еще поговорим). Позже, путешествуя по Персии, Беньямин отмечал, что евреи там богаче, чем в Византии. Но в «Итинерарии» он подчеркивает, что нигде не видел такого города, как Константинополь, который можно «уподобить только Багдаду». Евреи были постоянной частью многонационального византийского общества.

Зато многие другие группы искали только временной занятости в империи и выполняли строго определенные функции. Веками Византия привлекала авантюристов всякого рода и пиратов, лжепророков и еретиков. Им всем нужны были богатства или слушатели. В Константинополь съезжались купцы и наемники (так, в вооруженных силах Византии имелось много армян). По мере того как начиная с X в. горизонты империи расширялись, все больше стран и культур оказывались с ней связанными. Характерный пример – прибытие в 1034 г. в Константинополь Харальда Хардрада с пятью сотнями викингов, вооруженных традиционными боевыми топорами. Молодой принц был вынужден покинуть Норвегию и прибыл в Византию через Новгород по рекам и Черному морю. В Константинополе, который северяне называли Миклагард (Великий город), он 10 лет служил в варяжской дружине и участвовал в кампании на Сицилии. Его успех привлек других «солдат удачи» из Исландии, Скандинавии и англосаксонской Англии, особенно после норманнской победы при Гастингсе в 1066 г. Кроме своих прямых обязанностей – службы в качестве членов профессиональных военных отрядов, наемники выполняли функции стражи в Большом дворце, выделяясь особенной внешностью и вооружением.

С рассказом об отъезде Харальда из Константинополя связана путаница. В его «Саге» утверждается, что он поссорился с императрицей Зоей, попытался похитить ее племянницу Марию и был связан с ослеплением Михаила V. Она также описывает, как Харальду удалось выйти из бухты Золотой Рог, перегороженной цепями: «Харальд сказал, чтобы люди на обеих галерах взялись за весла, а те, кто не гребет, перебежали бы на корму, взяв в руки свою поклажу. Тут галеры подплыли к железным цепям. Как только они въехали на них и остановились, Харальд велел всем перебежать вперед. Галера, на которой находился Харальд, погрузилась носом в воду и соскользнула с цепи, но другая переломилась пополам, застряв на цепи, и многие утонули в проливе, иных же спасли».

Позже Харальд высадил Марию на берег и отплыл в Новгород, где князь Ярослав отдал ему в жены свою дочь. В конце концов он вернулся в Норвегию, где потребовал трон своего отца. Став королем, Харальд выпустил серебряные монеты, имитирующие византийские серебряные монеты, miliaresion (стоимостью 1/12 золотой номизмы). Аналогичные имитации были также найдены в Швеции и Финляндии. Возможно, он также основал церковь Св. Олафа в скандинавской колонии Константинополя, куда последователи северного культа присылали свои пожертвования.

В XII в. привлечением на службу солдат с севера занимались еще и христианские паломники, такие как короли Эрик – из Дании и Сигурд – из Норвегии, которые посетили Константинополь по пути в Иерусалим и Рим, вернувшись с богатыми дарами – реликвиями, золотой и серебряной церковной утварью, греческими молитвенниками. Сигурд приплыл в византийскую столицу по рекам и Черному морю на своей ладье с головой дракона, которую подарил Алексею I Комнину. Ее можно видеть на знаменитом образе Константинополя XV в. Император поместил позолоченное покрытие головы дракона в церковь Св. Петра. Варяжская дружина продолжала существовать. В июле 1203 г. западный крестоносец Жоффруа Виллардуэн писал: «Греки расставили от ворот до дворца Влахерны англичан и датчан (наемников), вооруженных секирами». А во дворце восседал на троне император Исаак II Ангел. Эти же воины сражались против крестоносцев во время осады 1204 г., но бежали, когда им не заплатили.

Варяжские дружинники оставили свои знаки в Константинополе: остатки граффити (ранний германский шрифт), нацарапанные на мраморном парапете в церкви Св. Софии, возможно, были сделаны в момент острой скуки во время долгой литургии, а руническая надпись на льве из Пирея (который сейчас в Венеции) выполнена в более формальном стиле. Окончив службу, варяги отправились домой с византийскими монетами и шелками, которые использовались как плащаницы или престольная одежда, оружием и диковинными платьями. Согласно «Саге о людях из Лососьей долины», Болли вернулся домой, одетый в роскошный, вышитый золотом костюм и пурпурный плащ. Его одежда из шелка была дарована ему королем Миклагарда. В результате установления близких отношений между странами византийское влияние в церковной архитектуре, при создании фресок, иллюстрированных манускриптов и предметов резьбы по кости широко распространилось по всему северу – до самой Исландии. Рунические камни устанавливались в память о тех, кто путешествовал в Византию, – купцах, паломниках, наемниках, а об их делах рассказывают исландские и скандинавские поэмы и саги.

Еще одна этническая группа, оставившая отчетливый след в Византии в XI в., пришла из восточных районов Армении и Грузии. Два рода – Кекавмен и Пакуриан – были «поставщиками» в империю успешных военачальников. Армянский полководец Кекавмен даже освоил искусство письма, чтобы записать свои мемуары, в которых зафиксированы его военные стратегии и удивительные победы над булгарами, а также советы сыновьям, основанные на собственном опыте. Что же касается представителей второго рода, то больше всего нам известно о грузине Григории Пакуриане, который сражался за Византию с 1064 г. и до своей гибели в бою против печенегов в 1086 г. Он и его родственники поддерживали грузинский монастырь Ивирон на горе Афон. Кроме того, Пакуриан основал собственный монастырь в селении Петриц (совр. Бачково, Болгария) и написал соответствующий устав, предусмотрев обеспечение для 51 грузинского монаха и одного нотариуса, который должен был знать греческий язык, чтобы общаться с местными властями. Монахи получали свое ежегодное содержание на Пасху, когда у ворот монастыря проводилась ярмарка. Впоследствии многие товарищи Григория по оружию удалились в эту обитель.

Григорий также построил три приюта для странников, шедших из центральных областей Балкан по долине реки Марицы к Адрианополю и Константинополю. Этот поступок соответствовал византийской традиции, уходившей корнями к началу распространения христианства, и отражал идею филантропии, которую практиковали правители, а им подражали другие люди, вроде Пакуриана. В Константинополе так поступала императрица Ирина, которая создала кухни, где кормили голодных, дома для престарелых и специальные кладбища, где обеспечивали достойные похороны иностранцам, умершим в столице. Службы медицинской помощи были больше развиты в городских центрах, но сельские монастыри тоже могли ее обеспечить. В 1152 г., к примеру, Исаак Комнин создал имперский монастырь в Ферре (Западная Фракия). Там находилась больница на 36 мест и баня, которой могли пользоваться не только монахи, но и местные жители. Таким образом, Пакуриан тоже принимал участие в благотворительной деятельности, которая способствовала повышению уровня обслуживания средневековых путешественников, а значит, перемещениям и смешению народов.

В XII в. династия Комнинов, основанная Алексеем I, использовала много чужестранцев и иногда вознаграждала их даром, называемым pronoia (буквально – «забота»). Хотя точное значение термина остается предметом споров, известно, что эти дары давали получателю, часто солдату, право короткое время собирать государственные налоги с поместья или группы крестьян, живших на его территории, или, скажем, с религиозного учреждения – монастыря. Дар считался временным и мог быть отозван в любое время, но его изначальная связь с военной службой как награда за прошлые действия или аванс на будущее со временем ослабела. При Михаиле VIII Палеологе (1259–1282) дар стал наследственным и таким образом лишил государство части доходов на постоянной основе. Держатели pronoia просто собирали налоги, не возмещая эти свои доходы никакой службой. Если система была введена в XII в., чтобы вознаградить иностранных наемников, то ее последующее развитие оказалось одной из причин ослабления Византии.

Все это космополитическое смешение вызывает вопрос: действительно ли Византия стала более открытой для внешнего мира в XI и XII вв., чем раньше? Очевидно, прибытие западных крестоносцев должно было повлиять на отношение к латинским христианам – со стороны и элиты, и народа. Византия привлекала и использовала много чужеземцев, которые находили применение своим талантам и достойное вознаграждение на развитых рынках Восточной империи. Их стремление к богатству уравновешивалось потребностью империи в квалифицированных рабочих руках и ее способностью впитывать и использовать пришельцев из внешнего мира. Имперская структура могла вместить много разнообразных элементов, главное, чтобы они оставались лояльными. Императорам нравились новизна и военный опыт, который, безусловно, имелся, скажем, у варягов. Византийская уверенность в собственной политической и социальной организации допускала более высокую степень терпимости, чем в других средневековых обществах.

Для всех тех, кто обосновался в Византии и платил налоги, очень важным оставалось знание греческого языка. В XI и XII вв. изучать его стало легче, поскольку разговорный язык, использовавшийся на улицах, был намного проще классического, на котором говорили интеллектуалы (см. гл. 21). Демотический язык постепенно превратился в язык общения для торговцев Восточного Средиземноморья. На нем говорили арабы, сирийцы, венецианцы, генуэзцы и пизанцы. Итальянцы регулярно выступали в роли переводчиков для императорского двора, но это никоим образом не было их эксклюзивной функцией. Например, во время дебатов между кардиналом Гумбертом, возглавившим римское посольство, и патриархом Керуларием в 1054 г. разбираться с их разногласиями пришлось Иоанну Испанцу. А в 1192 г. в составе византийского посольства в Генуе оказался переводчик по имени Герард Аламанопул (сын Аламана) – немец, вероятно женатый на гречанке. Таким образом, пришельцы получили доступ в Византию благодаря менее сложному для них местному языку, который позволял практически свободно общаться, не изучая классический греческий.

Исследователи литературы давно заметили сходство между западными героическими поэмами (chansons de gest), такими как «Песнь о Роланде» или «Паломничество Карла Великого», и эпосом «Дигенис Акрит», а также византийским возрождением позднеантичного романа, что поднимает вопрос о возможном западном влиянии на империю. Если три из четырех византийских романов написаны на аттическом греческом языке, то о военных подвигах Дигениса рассказывается на разговорном греческом XII в. Это объединяет данный эпос со стихами, высмеивающими видных чиновников, с христианскими мистериями и сказками, считавшимися благотворными для души. Такие же разговорные языки использовались в западных chansons. Развитие разговорного греческого языка поощрялось Марией Аланской в 1090-х гг., Бертой Зульцбах, первой женой Мануила I (1143–1180), и другими западными принцессами, которые специально нанимали авторов, таких как Иоанн Цец, для создания демотическоих версий Илиады и Одиссеи, помогая таким образом распространению греческой культуры.

Появление произведений, которые могли оценить и выходцы с Запада, и необразованные византийцы, – результат осознания сложности аттического греческого языка и необходимости создания упрощенных литературных текстов. Хотя некоторые историки полагают, что Элеонора Аквитанская (Алиенора), считавшаяся покровительницей трубадуров, сопровождала своего супруга короля Людовика VII во Втором крестовом походе в 1147 г. и могла встречаться с Бертой при византийском дворе, но, видимо, поощрения французской королевы были не нужны для развития вышеназванной тенденции, просто империя менялась и адаптировалась к новым реалиям.

Поток иностранных гостей к византийскому двору постоянно увеличивался, но одновременно процветающая экономика империи начала привлекать все большее число купцов из всех уголков Средиземноморья. В сатирическом рассказе, написанном анонимным автором XII в., герой Тимарион называет себя туристом из Каппадокии. Он приезжает в Фессалоники во время ежегодного праздника св. Димитрия. Турист жаждет увидеть святые места, церковь с чудодейственным маслом, капающее с иконы святого, и удивляется размаху происходившей там же ярмарки. Он забирается на холм и видит следующее: «Палатки купцов, выстроенные одна против другой, тянулись ровными рядами; отстоя далеко друг от друга… Под углом к ним шли стройные ряды других палаток… Это было любопытное зрелище: палатки… создавали видимость единого тела… они представлялись мне многоножкой с длинным туловищем и массой коротеньких лапок на брюхе… внутри этих палаток я увидел… все на свете, что создается руками ткачей и прях, все решительно товары из Беотии и Пелопоннеса, все, что торговые корабли везут к грекам из Италии. Немалую долю вносят также Финикия, Египет, Испания и Геракловы столпы, славящиеся лучшими в мире коврами».

Таким образом он выражает свое изумление самой важной ярмаркой в Македонии, которая проводится 26 октября, в день святого.

Подобные ярмарки стимулировали местную экономику и явно привлекали купцов отовсюду. Торговая деятельность продолжалась даже тогда, когда провинции были лишены имперских монет – хотя имена торговцев до нас не дошли. К началу XII в. экспорт оливкового масла и местных изделий из шелка, производство которого зависело от плантаций шелковицы, упоминается в итальянских источниках. Венецианские купцы посещали порты Пелопоннеса, центральной части Греции и получали хорошие доходы. Но и Константинополь оставался отличным рынком. Его процветание напрямую зависело от присутствия в городе иностранных купцов. Одни селились там надолго, создавая свои кварталы, другие бывали в городе наездами. В середине XII в. арабский географ Идриси записал: «Константинополь процветает, в нем есть рынки, и купцы, и состоятельное население». Имперская столица продолжала производить сильное впечатление и сохраняла космополитический характер. Даже после 1261 г. мусульманский купец Абдулла счел город потрясающим: «Это великий город на морском берегу, сравнимый с Александрией, требуется целое утро, чтобы пройти его из конца в конец. Здесь есть место, большое, как две трети Дамаска, окруженное стеной с воротами, которое оставлено специально для проживания мусульман. Такое же место есть для иудеев… Здесь сто церквей без одной… Император дополнил их количество великой церковью… самым значительным и чудесным из зданий, которые только можно увидеть…»

Византия пережила период расцвета в VI в. – тогда она занимала все Восточное Средиземноморье, и период упадка в XIV в., когда стала небольшим скоплением городов-государств, но при этом она всегда оставалась империей, но византийская нация так и не возникла. Жившие в Византии народы – греки и латиняне, армяне и евреи, равно как и представители других народов, – всегда считали себя гражданами империи; они платили налоги и пользовались ее защитой и законами. Языком власти и управления оставался греческий, однако он видоизменился – от классической формы к демотической, которая была проще, а значит, легче воспринималась чужестранцами. В то же время Византия никогда не утрачивала гомеровского мировосприятия. В условиях миграций она неизменно проявляла гостеприимство к представителям всех народов.

Как и в других империях, двор «импортировал» людей извне, свободных от верности кому бы то ни было, не имевших собственных интересов ни в столице, ни за ее пределами, для роли наемников и функционеров. Византийское космополитическое смешение народов, привлеченных издалека коммерческими возможностями или обычным любопытством, не ограничивалось Константинополем (в гл. 14 мы уже говорили о ярмарке в Эфесе). Каким бы путем ни приходили гости – морем, следуя от порта к порту, или по суше, – вся империя была организована для торговли и открыта для паломников. Широкая сеть приютов, таверн и постоялых дворов свидетельствовала, что, какой бы гордой ни считалась империя, она никогда не была ограниченной и закрытой.