Глава 5

Ближе к вечеру я оставил позади почти все свои страхи и недоумевал, что же произошло. И произошло ли вообще что-нибудь. Я слегка стыдился себя, запаниковавшего, словно деревенщина, из-за слов сельской пророчицы. Да и что она такого сказала? Просто чепуху, которой мошенники всегда обманывают легковерных простофиль. Я буду жить долго, очень долго, вот как? Достаточно безопасное предсказание, ведь я определенно не смогу обличить ее, если оно окажется лживым.

Потом я вспомнил густые, удушающие пары в первой палатке. Та женщина, Белла, наверняка жгла коноплю, дурман и маковый сок, чтобы обработать своих жертв. Я находился под влиянием этих вызывающих видения веществ, когда искал Фурию. Так я утешил себя и залечил свою раненую гордость.

Гермес вошел, когда я перевязывал себе руку.

– Что случилось?

– Порезался, когда брился. Почему ты так долго? Дом Луция Цезаря не так уж далеко отсюда.

– Я заблудился.

Это была откровенная ложь, но я решил не обращать на нее внимания.

– Как бы то ни было, Юлия дома и посылает тебе это.

Мой раб протянул мне свернутый папирус, и я взял его, велев:

– Принеси мне что-нибудь поесть, а потом собери мои банные принадлежности.

Гермес отправился на кухню и вернулся несколько минут спустя с подносом, на котором лежали хлеб и сыр. Я сжевал эту сухую еду, запивая сильно разбавленным вином и читая торопливо нацарапанное письмо Юлии.

Оно начиналось без обычных приветствий и вступлений: «Деций, я рада узнать, что ты в Риме, хотя сейчас неподходящее время, чтобы ты находился в городе. Я могу только догадываться, что раз ты здесь, не миновать беды».

Ах, моя Юлия, всегда такая романтичная!

«Мой отец с Октавием в Македонии, но бабушка здесь и внимательно за мной следит. Вскоре я найду какой-нибудь предлог, чтобы с тобой встретиться. Не впутывайся в неприятности».

На том письмо и заканчивалось. Что ж, писали его довольно торопливо. Я вспомнил, что семьи Цезаря и Гая Октавия связывали брачные узы. Закончив свой скудный завтрак, я попытался разобраться в нитях этой связи. Женой Гая Октавия была Атия, и теперь я вспомнил, что эта женщина была дочерью Юлии, сестры Гая Цезаря, от ничтожества по имени Атий.

Этот Октавий был биологическим отцом нашего нынешнего Первого Гражданина – факт, который мы в нынешние времена блаженно не осознаем. Вот какова степень родства Первого Гражданина с Юлиями, хотя ему нравится делать вид, что в его венах течет кровь всего клана.

Мы с Гермесом отправились на улицу рядом с Форумом, где находилась одна из моих любимых бань. Это было довольно роскошное заведение, хотя тогдашние бани никак не могли сравниться размерами с банями, недавно построенными Агриппой и Меценатом, с их многочисленными термами и тренировочными залами, библиотеками, лекционными залами, озеленением, статуями и мозаиками. В моей бане было несколько приличных скульптур, привезенных из Коринфа в качестве военной добычи, искусные массажисты с Кипра и горячие ванны такого размера, что в них могли свободно беседовать около дюжины мужчин. Добрая беседа с равными – половина удовольствия, получаемого от бани, а сегодня трудно добиться, чтобы тебя услышали, в приспособленных для сотни и более купальщиков огромных термах, где гуляет эхо.

Баню, куда я ходил, посещали главным образом сенаторы и члены сословия всадников – так что это было подходящее место, чтобы узнать, как обстоят последние дела в правительстве.

Оставив одежду в атриуме под не слишком бдительным надзором Гермеса, я как можно быстрее окунулся в бассейн с холодной водой, а потом направился в кальдарий, чтобы с наслаждением посидеть в горячей воде. Войдя в темную, полную пара комнату, я разочарованно увидел, что в бане есть только два других посетителя, и оба мне незнакомы.

Я вежливо поприветствовал их и шагнул в восхитительно горячую воду, а потом устроился в ней, высунув только голову, чтобы помокнуть. Я находился спиной к двери и просидел так всего несколько минут, когда мои компаньоны встревоженно взглянули на вход. Я не потрудился обернуться, и тут сзади появились и залезли в ванну крупные, суровые с виду мужчины с покрытыми шрамами лицами – худшая разновидность громил с арены. Два моих сотоварища торопливо освободили свои места, и вскоре вместе со мной в воде уже сидели шестеро громадных скотин, оставив место слева от меня. На это место опустился еще один мужчина, моложавый, красивый развратной красотой и украшенный лишь несколькими небольшими шрамами – причем некоторыми из них наградил его я.

– Добро пожаловать обратно в Рим, Деций, – сказал он.

– Спасибо, Клодий.

Этот человек заставил меня похолодеть. Я не мог сбежать или спастись, да и недостойно было бы пытаться это сделать. Вот и надейся на предсказанную мне долгую, долгую жизнь.

– Расслабься, Деций. Я назначен трибуном, и сейчас у меня на уме огромное множество важных вещей, – заявил Публий Клодий. – В настоящий момент ты заботишь меня меньше всего. Не перечь мне – и тебе не о чем будет беспокоиться.

– Рад это слышать, – ответил я совершенно серьезно.

– Я даже не буду винить тебя в дружбе с этим псом Милоном, если ты не станешь объединяться с ним против меня.

– Я не ищу проблем, Клодий, – ответил я.

– Великолепно. Тогда мы поняли друг друга.

Трибун казался чуть-чуть более благоразумным, чем обычно. Не то чтобы это говорило о многом, но…

– Собственно, – как ни странно, тут он поколебался, – есть способ уладить дела между нами. Начать, так сказать, с чистого листа.

Это звучало воистину интригующе.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты ведь уже знаешь, что моего зятя, твоего родственника Метелла Целера отравили?

– Я знаю, что он умер, – осторожно проговорил я. – Об отравлении до меня доходили только слухи.

– Ах да, я и забыл… Ты же один из тех мыслителей-логиков.

Пропустив мимо ушей оскорбительный выпад, я ответил:

– Я предпочитаю твердые доказательства молве.

– Ну, по слухам, Целера отравила его жена, моя сестра Клодия. Мои враги и стадо простолюдинов шепчутся за моей спиной, что она виновна, – просто потому, что презирает условности и борется за мое дело.

– Мир полон несправедливостей, – заявил я.

– Считается, что ты хорошо умеешь докапываться до сути дела, Метелл. Я хочу, чтобы ты выяснил, кто убил Целера, и очистил имя Клодии.

Я был так ошеломлен, что чуть не соскользнул под воду. Клодий принял мое замешательство за нежелание.

– Сделай это – и ты получишь от меня все, что попросишь. А как трибун, я могу очень многое для тебя сделать: почести, должности, все, что пожелаешь. Я могу почти без усилий протолкнуть все это через народные собрания.

– Меня не надо подкупать, чтобы я выяснил правду, – высокопарно заявил я.

Однако искушение было велико – может, потому я и вел себя так высокомерно.

Мой старый недруг отмахнулся.

– Конечно, конечно. Но я уверен, ты не будешь возражать против щедрого подарка на Сатурналии, так ведь?

Это было обычным способом предложить взятку.

Я пожал плечами.

– Кто бы мог обидеться на такое…

Мне хотелось верить, что я сказал так только потому, что знал – я не выйду из этой комнаты живым, если не соглашусь на предложение трибуна. Люди и раньше тонули в банях.

– Значит, договорились, – заявил Публий Клодий с таким видом, будто все было окончательно решено. – Хорошо. Начинай немедленно. Тебе нужно будет посетить Клодию. Она нынче вечером дает ужин. Ты приглашен.

– Все это довольно неожиданно, – сказал я.

– Я занятой человек, и времени у меня мало. Ты ведь недолго пробудешь в Риме, так, Деций?

Тон бывшего патриция не подразумевал ни малейших возражений.

– Только пока не улажу дело со смертью Целера.

– Отлично, отлично. Я не имею в виду, что мы должны возобновить нашу вражду, когда с этим неприятным делом будет покончено, но, говоря откровенно, чем меньше друзей Милона и Цицерона останется в городе, пока я трибун, тем я буду счастливее.

Клодий хлопнул меня по мокрому плечу.

– Мы умудренные жизненным опытом люди, а? Мы знаем, как работает политика. То, что люди расходятся во мнениях по определенным вопросам, не означает, что они не могут в согласии трудиться над другими вопросами, будучи связаны взаимным интересом.

Как и все профессиональные политики, этот человек мог в нужных случаях задействовать свое обаяние.

– Само собой разумеется, – пробормотал я.

– Именно.

Мой собеседник плеснул воду себе на лицо и на волосы.

– Например, мы с Катоном ненавидим друг друга. Но у меня для него на следующий год есть крайне важный пост, который я не доверил бы ни одному из своих друзей.

– Позволь догадаться – это должность, которая удержит его вдали от Рима, – сказал я.

Клодий ухмыльнулся.

– Ведь нет причин, по которым я не могу одним-единственным законом совершить сразу два полезных деяния, верно?

– А что это за пост? – с искренним интересом спросил я.

Все, сделанное Публием Клодием на посту трибуна, скорее всего, могло так или иначе повлиять на меня или на мою семью.

– Приближается наша аннексия Кипра. Я собираюсь дать Катону экстраординарную должность квестора пропретора, чтобы он надзирал за передачей острова и предоставил Сенату полный отчет. Его власть продлится до тех пор, пока он будет считать, что в его работе есть необходимость.

– Хороший выбор, – нехотя признал я. – Остров стратегически важен и богат. Для большинства людей такая должность стала бы разрешением разграбить Кипр и посеять в местных жителях дурные чувства еще на одно поколение. Катон же совершенно неподкупен… Не то чтобы это делало его более привлекательным, но он даст честный отчет.

– Именно так я и думаю.

– Насколько я понимаю, ты не собираешься примиряться с Цицероном?

Улыбка исчезла с лица сидящего рядом со мной мужчины, и стал виден истинный Клодий.

– Кое-что находится за пределами моих возможностей, даже если того требует политическая целесообразность. Я собираюсь отправить его в изгнание и не делаю из этого секрета.

– Ты понимаешь, что отнимешь у Рима одного из лучших политиков и юридических умов? Цицерон – один из самых одаренных людей нашего возраста.

Публий Клодий фыркнул. Может, ему попала в нос вода.

– Деций, как и большинство аристократов, ты живешь в прошлом. Между диктаторством Суллы и настоящим у нас было маленькое возрождение старой Республики, но оно не продлится долго. Важные фигуры нашего возраста – люди действия, люди вроде Цезаря и Помпея, а не юристы вроде Цицерона.

– Давай не будем забывать про Красса, – сказал я, раздраженный его слишком уж точной оценкой времен. – Богатые люди тоже первостепенно важны.

Мой недруг пожал плечами.

– А когда бывало иначе? Даже цари – это прежде всего просто богатые люди, забудь про их родословную. Но богачи, у которых в придачу к богатству нет могущества, вскоре теряют свое богатство, отдавая его людям с многочисленными сторонниками и острыми мечами. Во времена проскрипций Суллы богачей приговаривали ежедневно, потому что можно было завладеть их состоянием.

– У тебя, похоже, на все имеются ответы, – сказал я.

Клодий кивнул.

– Так и есть.

Он встал, и его прислужники ринулись подавать ему полотенца.

– Мне и вправду пора, Деций. Столько всего нужно сделать… Уже идет смена правительства. Увидимся вечером у Клодии.

– Она все еще живет в доме Целера? – спросил я.

– Пока – да. Она переедет обратно в особняк Клавдиев после Сатурналий. Там безопаснее.

Я истолковал это так, что завещание Целера прочитали, и Клодии он ничего не оставил. Значит, дом, вероятно, отойдет Непоту, сводному его брату. Непот был человеком Помпея, а Клодия действовала заодно со своим братом, человеком Цезаря. Не самый сложный вопрос собственности, семьи, брака и политики, типичный для тех времен.

Когда Клодий и его люди ушли, на цыпочках вошел Гермес.

– Хозяин, я не заметил, что они идут. Я бы предупредил тебя, но я поднял глаза, а там эти гладиаторы, и Публий Клодий, и я…

– Да всё в порядке, Гермес, – сказал я, рассматривая потолок и радуясь тому, что еще дышу. – Я уж решил, что тебя убили. Клавдий обожает свои маленькие сюрпризы.

– А я думал, что найду тебя плавающим лицом вниз, – признался мой раб. – Рад видеть, что он оставил тебя в живых.

– Так давай возрадуемся нашему обоюдному выживанию!

Я почти не сомневался, что смогу выбраться из ванной без того, чтобы у меня слишком позорно подогнулись колени. Я никогда не уклонялся от схватки с Клодием один на один или когда за каждым из нас стояли наши сторонники, с оружием или без. Такое с нами случалось на улицах не один раз, и я не боялся его, если условия были хоть мало-мальски равны. Но есть нечто лишающее мужества в том, чтобы быть пойманным своим самым смертельным врагом, когда ты один, а противников много, и ты загнан в угол, совершенно голый, и не имеешь возможности сбежать. Из гордого и задиристого римлянина я превратился в нечто вроде медузы.

– Что случилось? – спросил Гермес.

– Ну, как тебе объяснить? – Я все еще разглядывал потолок. – Хорошая сторона в том, что на некоторое время мы будем на улицах в безопасности. Клодий отозвал своих псов. А плохая – в том, что он тоже хочет, чтобы я расследовал смерть Целера, но только для того, чтобы опровергнуть вину его сестры. Боюсь, тут есть некий конфликт.

У Гермеса ушло немного времени, чтобы догадаться, в чем проблема. Раб всегда точно знает, откуда исходит опасность.

– Докажи ее невиновность – и от тебя отвернется твоя семья, – сказал он. – Докажи ее виновность – и Клодий тебя убьет.

– Именно так я это и толкую, – подтвердил я. – Конечно, Клодий все равно собирается убить меня, что бы я ни сделал. Не похоже, чтобы исходящая от него угроза была чем-то новым. А моя семья, по крайней мере, не хочет, чтобы меня убили. Однако я могу ожидать, что проведу остаток жизни, осушая болота в самом худшем из семейных владений.

– Ты мог бы поддержать Помпея, – заметил мой слуга.

Он быстро учился.

– Нет, не могу, – возразил я. – Я не буду поддерживать Помпея, Цезаря или Красса. Я – республиканец.

– А разве все они не заявляют то же самое?

Гермес все лучше понимал положение дел.

– Конечно, заявляют. Но они лгут, а я – нет. Сулла заявлял, что реставрирует Республику, и доказал это, перебив половину Сената, после чего сделал сенаторами своих приверженцев, независимо от того, выполняли они свои служебные обязанности или нет. Помпея назначили консулом, хотя он даже никогда не занимал выборной должности, вопреки всему конституционному праву и прецедентам! А Цезарь хуже их всех, потому что никто не знает, что он собирается сделать, кроме того, что собирается стать диктатором!

– Знаешь, – сказал Гермес, – твой голос замечательно тут звучит, я имею в виду – то, как он отдается эхом от стен.

– Принеси мне полотенце, – велел я, после чего устало выбрался из горячей ванны и прошел к массажным столам.

Час спустя, одетый, размассированный и умащенный свежим маслом, оставив позади второй испуг за день, я почувствовал, что готов возобновить свои похождения. Жизнь в Риме определенно была стимулирующей. Я уже гадал, что у Клодии будет на ужин.

У меня еще оставалось несколько часов перед тем, как придет пора отправляться в дом Целера. Клодия, помнится, любила ужинать поздно. Это считалось скандальным; наверное, поэтому она так и поступала. Что давало мне время нанести еще один важнейший визит.

Дом или, скорее, крепость Анния Милона находилась в перенаселенном многоквартирном здании, что затрудняло прямую атаку на него. Именно так и было задумано. Однажды Милон сказал мне, что выходящий на площадь дом выглядит внушительно, но дает врагам много места, где можно разбежаться и набрать скорость с тараном. Благодаря такой предусмотрительности, он и заработал свою репутацию и звание самого выдающегося бандита Рима. Правда, это звание всегда мог оспорить Клодий.

В то время Милон был союзником Марка Туллия Цицерона. Когда звезда Цицерона закатывалась, блекло и превосходство его сторонника. Вот одна из многочисленных ироний политической и общественной сцены: аристократов защищал Цицерон, хомо новус из Арпинума, чьим любимым главарем банды был Милон, никто из ниоткуда, в то время как представителями простого люда являлись Цезарь и Клодий – оба патриции из чрезвычайно древних и влиятельных семей.

На страже у ворот, как обычно, стоял Бербикс – бывший гладиатор родом из Галлии, хорошо известный в римских судах. У него было удивительно острое зрение, поэтому он отлично подходил для того, чтобы заметить сторонников Клодия на расстоянии и спрятанное оружие вблизи.

– С возвращением, сенатор, – сказал он, одарив меня щербатой улыбкой.

Я начинал мечтать о том, чтобы люди сказали что-нибудь более оригинальное.

– Милон дома? – спросил я.

– Он всегда дома, кроме тех случаев, когда он на Форуме, – ответил Бербикс. – Его дверь всегда открыта для любого, кто хочет его видеть. Входи.

Он не обратил внимания на кинжал у меня под тогой. Я был одним из немногих людей, которым разрешалось входить к Милону с оружием. Не то чтобы кто-нибудь, с оружием или без него, представлял большую угрозу для Тита Анния Милона Папиана. К нему было так легко попасть отчасти из-за расчетливой политической прозорливости, а отчасти из-за того, что он хотел, чтобы люди думали о нем как о трибуне. По древнему обычаю двери народных трибунов никогда не закрывались. Милон чувствовал, что его политическая власть растет, благодаря тесному общению с гражданами, а не благодаря дружбе с сенаторами. Он всегда готов был оказать людям услугу, но, конечно, ожидалось, что в ответ они окажут услугу ему самому.

Когда я вошел, Тит Анний сидел за маленьким столом вместе с каким-то субъектом с суровым лицом, одетым в сенаторскую тогу. Этот человек показался мне знакомым. Вместе с Милоном он просматривал свитки, похоже, со списками имен. Когда я вошел, хозяин дома поднял глаза, и по его лицу расползлась широкая улыбка.

– Деций!

Он вскочил и обхватил мою сравнительно миниатюрную руку своей огромной лапищей – его ладонь на ощупь была такой, будто ее покрывали металлические пластины. В юности он был гребцом на галере, и у него так и остались мозолистые руки, свойственные людям этой профессии.

– Я слышал, ты процветаешь, Тит, – сказал я.

– Так и есть, – ответил Милон.

Самодовольство окутывало его, как тога. Такое поведение могло бы быть отталкивающим в другом человеке, но Анний Милон принимал щедрые дары Фортуны, как бог принимает поклонение. Он и выглядел, как бог, что всегда шло ему на пользу, когда дело касалось избирателей.

Повернувшись, Милон показал на своего товарища.

– Полагаю, ты знаком с Публием Сестием?

Теперь я вспомнил этого человека.

– Конечно. Мы оба были квесторами в консульство Цицерона и Антония Гибриды.

Я протянул руку, вспоминая, как это было, и Сестий пожал ее.

– Обычно мы виделись редко, – сказал я. – Помню, тебя выбрали первым и прикомандировали к личному штату консулов. А я занимался казной.

– То был памятный год, – дипломатично выразился Публий.

У него была внешность аристократа, но в то же время и уличного скандалиста. То же самое, полагаю, можно было сказать и обо мне.

Милон хлопнул в ладоши, и один из его головорезов принес поднос с кувшином вина и чашами, а также с орехами, сушеными фигами, финиками, сушеным горохом и тому подобным. Несмотря на свое богатство, Милон не держал хорошеньких служанок, вышколенных слуг или артистов. Каждый его домочадец был способен прекрасно защитить дом и своего хозяина.

– Мы с Публием вырабатываем стратегию на тот год, когда состоятся следующие выборы в трибуны, – сказал он. – Наверное, мы проведем бо́льшую часть времени в должности трибунов, исправляя весь вред, который причинит Клодий в год ближайший. Он заставит Цицерона отправиться в изгнание, поэтому нам нужно будет призвать того обратно. Работа предстоит тяжелая.

– У меня только что была странная неожиданная встреча с Клодием, – сказал я, многозначительно посмотрев на Сестия.

– И ты все еще жив? – удивился хозяин дома. – Говори, не стесняйся, Публий не друг Клодия.

Я вкратце пересказал свой странный разговор с давним врагом. Милон слушал со своим обычным напряженным вниманием. Ни один нюанс услышанного никогда не ускользал от него. В конце рассказа он швырнул в рот пригоршню соленого гороха.

– Боюсь, ты не осчастливишь Клодия. Эта гарпия отравила Целера – это так же верно, как то, что солнце встает каждое утро.

– Почему? – спросил я. – Она злобная, она презирала своего мужа, но ей полагалось за кого-то выйти замуж, а Целер был самым удобным человеком из всех, за кого ее могли выдать. У него прекрасный дом, и он во многом разрешал ей поступать так, как ей заблагорассудится.

Среди людей моего класса такой брак считался счастливым.

– Целер под конец стал слишком враждебно относиться к ее младшему брату, – сказал Анний Милон.

– Это верно, – согласился Сестий. – Деций, ты в последнее время слишком долго жил вдали от Рима. В прошлом году Метелл Целер, будучи консулом, воспротивился прошению Клодия о переходе в сословие плебеев. Не он один, но именно он отнесся к этой идее с откровенной яростью. В последние месяцы пребывания в должности Целер стал терять чувство меры.

– Год выдался беспокойным, – заметил я. – Я слышал, что Цезарь, Помпей и Красс уладили свои политические разногласия.

– Временно, – сказал Милон. – Это не продлится долго. Но в данный момент их обычная вражда приутихла. Цезарь добился перехода Клодия в плебеи, чтобы расчистить ему путь к должности трибуна, устроив так, что его усыновил человек по имени Фонтей… И угадай, кто руководил в качестве авгура церемонией усыновления?

Я мысленно пробежал список авгуров, пытаясь припомнить, который из них все еще жив и находится в Италии.

– Не Помпей же!

– Сам Помпей Великий, – подтвердил Тит Анний.

– Мир становится очень странным местом, – заметил Сестий. – Если нельзя рассчитывать, что такие люди перережут друг другу глотки, на что же тогда можно рассчитывать?

– Скоро все снова вернется в нормальное состояние, – сказал Милон. – Клодий собирается устроить в следующем году такую заварушку, что люди потребуют возвращения порядка.

Я в этом сомневался.

– Клодий до смешного популярен, – сказал я. – Правда ли, что он планирует сделать бесплатную раздачу зерна гарантированным правом граждан?

– Радикальная концепция, не так ли? – спросил Публий Сестий.

– Это обеспечило ему должность трибуна, как ничто другое, – заметил Анний Милон, взяв несколько орехов. – Жаль, я не додумался до этого первым.

– Ты шутишь! – сказал Сестий. – Если выдача зерна станет узаконенной, а не экстренной мерой, мы не только потеряем один из наших самых мощных политических инструментов, но и каждый освобожденный раб, разорившийся крестьянин и вольный варвар в Италии двинутся прямиком в Рим, чтобы записаться на раздачу!

– Они все равно уже так делают, – заметил я.

– Это не повод для радости, – проворчал мой бывший коллега.

– Мы все уладим, – уверенно сказал Милон.

Может показаться странным, что люди вроде Клодия, Милона и Сестия могли говорить с такой жизнерадостной уверенностью, как будто собирались править, скорее, как цари, а не служить избранными должностными лицами, но за последние несколько лет к должности трибуна почти вернулось ее прежнее огромное значение. Сулла отобрал у народных трибунов чуть ли не все их полномочия, но каждый год трибуны один за другим принимали на народных собраниях законы, эти полномочия восстанавливающие. И теперь трибуны были важны, как никогда, и обладали бесценным правом выдвигать новые законопроекты и утверждать их с помощью собраний. Власть трибунов даровала проконсульские назначения или отказывала в них, распределяла государственную казну и отправляла людей в ссылку. Даже консулы были относительно бессильны в сравнении с трибунами, и Сенат превратился в клуб дебатов. Настоящая власть находилась у простого люда и у их выбранных представителей – трибунов.

Я пообещал держать Милона в курсе дела и покинул его дом, гадая, следует ли мне отправиться к Клодии вооруженным. А еще я сожалел, что не додумался спросить у Асклепиада, существуют ли надежные способы избежать отравления.