Уже через неделю с плеча сняли швы, и Клим Пантелеевич вернулся домой. Рана ещё ныла, но теперь эта была тупая и вполне терпимая боль. Начальник контрразведки слово сдержал: юную подпольщицу помиловали и выпустили из тюрьмы под честное слово не воевать на стороне большевиков. Не раздумывая, девушка согласилась и дала подписку, в которой обязалась проживать в Ставрополе по указанному ею адресу и, кроме того, должна была раз в неделю отмечаться в бывшем полицейском управлении. Но уже на второй день поднадзорная исчезла. Об этом стало известно от дворника бывшего доходного дома, где она проживала. Ни мать, ни отец, так толком не смогли пояснить, посланному к ним офицеру контрразведки, куда же она запропастилась.

Всё выяснилось на следующий день, когда казачий разъезд под селом Татарка попытался остановить незнакомку, шедшую окольными путями в сторону станицы Невиномысской, где засели красные. Стоило всадникам приблизиться, как девушка попыталась скрыться в лесу, но, понимая, что её догонят — открыла стрельбу из револьвера. Пуля попала коню старшего разъезда прямо в глаз, и добрый конь пал. Другой казак догнал беглянку и со всего маху рубанул шашкой. Труп доставили в город. В её платье обнаружили записку, в котором указывались фамилии и адреса особо опасных контрреволюционеров, подлежащих ликвидации. Первым среди них значился Клим Пантелеевич Ардашев, проживавший в доме № 38 по Николаевскому проспекту. Каким образом ей стало известно о его причастности к поимке всей группы подпольщиков, осталось загадкой.

Всё это статский советник узнал из телефонного разговора с полковником Фаворским, позвонившим в тот же день со станции Кавказской, уже отбитой у большевиков. Он также просил Клима Пантелеевича прибыть в Ставку, в Тихорецкую, на только что отремонтированном бронепоезде и лично сопроводить персидское золото, уже погруженное в блиндированный вагон первого класса. Поезд отправлялся в семь вечера со второго пути и был под охраной. Ардашев согласился, и через два часа посыльный доставил на квартиру специальный пропуск.

— Куда ты опять? — тревожным голосом спросила Вероника Альбертовна, войдя в кабинет.

— Просят сопроводить персидское золото, — укладывая саквояж, ответил Клим Пантелеевич.

— Неужто, кроме тебя, больше некому? Ведь плечо ещё болит. Там что, охраны не хватает?

— Охраны, как раз, предостаточно. Вагон бронированный, из состава бронепоезда. Не волнуйся. Буду, как у Христа за пазухой. В Тихорецкую я давно собирался. Дело там у меня одно осталось. Потому и просят приехать.

— Надолго?

— На несколько дней, — статский советник повернулся к жене, и, глядя на неё, ответил: — Ты же знаешь, как я без тебя скучаю. Не волнуйся, пожалуйста.

— Клим, — опустив глаза, вымолвила супруга, — у нас деньги скоро закончатся…Я всё хотела спросить, но было как-то неловко…Послушай, а власти могут выдать тебе какую-нибудь денежную награду? Как-никак, ты отыскал для них сокровища, пропавшие почти сто лет назад. Может, не стоит стесняться, а?

Ардашев закрыл саквояж, опустился в кресло и сказал:

— Присядь, мне надо с тобой поговорить.

Вероника Альбертовна, точно прилежная ученица, послушно расположилась напротив.

— Видишь ли, какое дело… С самого начала я был убеждён, что с большевиками надо было покончить, как можно скорее. Горстка авантюристов, скитавшаяся по ссылкам, а потом бежавшая за границу и квартировавшая там на деньги с так называемых «эксов» в России (по сути грабежей и разбоев), вносила смуту давно. Однако их опасность недооценили. И они вернулись. На средства немецкой разведки совершили государственный переворот. Многие думали, что незаконная власть продержится недолго, неделю или, самое много, месяц. Но случился удивительный парадокс: большая часть населения страны их поддержала. Это произошло от того, что большевики бросили в народ популистские лозунги: «Долой войну!» и «Земля — крестьянам, фабрики — рабочим!». Конечно, народ от войны устал, да и землепашцам захотелось присвоить помещичьи земли, скот, дома, а рабочим — управлять фабриками и заводами, начисляя себе высокое жалование. Никто из этих обманутых до сих пор не понимает, что сразу после установления коммунистической диктатуры их лишат всего. Это неминуемо. На смену частным хозяевам всё тех же заводов и фабрик придут чиновники от новой власти, а крестьян, вероятно, загонят в какие-нибудь новые образования: «сельхозкоммуны», «красные крестьянские артели», да, в общем, дело не в названиях…Всех несогласных с новыми порядками либо казнят, либо приговорят к каторжным работам, что неминуемо. Допускаю даже, что начнётся полное истребление всех бывших сословий: духовенства, дворянства, купечества, мещан и других. Естественно, наиболее образованная часть населения всё это понимает, и потому миллионы людей поднялись на борьбу с красным злом. Идёт гражданская война. И я тоже принимаю в ней участие… Буквально за день до отыскания персидского золота мне удалось раскрыть в Ставрополе большевистское подполье. Арестовали почти всех. Не расстреляли только одну юную барышню. Взамен денежного вознаграждения за отыскание сокровищ я попросил сохранить ей жизнь. Её отпустили под честное слово, что она больше не будет воевать на стороне красных. Но своё обещание подпольщица не сдержала и была убита. В её платье нашли список подлежащих уничтожению контрреволюционеров. Первым в списке стоял я. — Ардашев поднялся, подошёл к окну и, не оборачиваясь, сказал: — Теперь о главном. Считаю своим долгом довести до конца начатую работу и сохранить агентурную сеть за рубежом. Понимаешь, многие из тех, кого я с таким трудом внедрил в другие страны, сейчас находятся в растерянности. Они потеряли связь с Центром, не знают, что делать дальше. Необходимо с ними связаться, объяснить создавшуюся ситуацию, словом, успокоить и вселить уверенность, что наша победа над большевиками — дело времени.

— Клим, а ты сам веришь, что такая победа возможна? — с сомнением в голосе осведомилась Вероника Альбертовна.

Он помолчал, повернулся и, глядя на жену, сказал:

— Не знаю, но надеюсь. Однако после моего возвращения, мы уедем из России. Нам придётся продать дом вместе с обстановкой. С собой возьмём только деньги, документы и минимум вещей. Тебе надобно уже сегодня связаться с комиссионерами по продаже недвижимости. Пусть ищут покупателей. Соглашайся на любую цену. У нас мало времени, и мы не можем торговаться.

— А куда мы денем наших питомцев Малыша и Лео? Заберем с собой?

— Оставим горничной. Дадим ей денег. Пусть вернётся к родственникам в Надежду. Большевики, если придут опять, Варвару не тронут. Домашняя прислуга относится к числу, — он усмехнулся, — угнетённых буржуями слоёв населения.

— А мы с тобой, что — буржуи? — прикрыв ладонью рот, тихо спросила жена.

— По их классовой теории — несомненно.

— А книги куда девать? Их так много… Тоже продавать?

— Не стоит. Барышей мы за них всё равно не выручим. Лучше подарим городской библиотеке. Может, дойдут до тех, кто будет жить в Ставрополе лет через сто.

Клим Пантелеевич выдвинул ящик письменного стола, взял неприметный маленький ключик, снял с книжной полки несколько толстых фолиантов и, открыв потайную дверцу, достал браунинг. Привычным движением он вытащил обойму, проверил патроны и, вставив в специально пришитую к внутренней части поясного ремня лямку, прикрыл пистолет модным пиджаком.

— Мне пора, — статский советник поцеловал жену в щёку.

— Удачи, милый, — проронила Вероника Альбертовна и смахнула, набежавшую слезу.

— Ну-ну, дорогая, слёзы ни к чему. Видимо, Господь решил подвергнуть нас новым лишениям. Что ж, пройдём и это испытание. Всё плохое, когда-то заканчивается. Будут и у России ещё светлые дни. Очень в это верю.

Ардашев ушёл.

На улице ещё держалась дневная жара, и старые вязы отбрасывали длинные тени. От дома до железнодорожной станции — всего ничего, каких-нибудь полверсты, но идти пешком не хотелось, и Клим Пантелеевич нанял пролётку.

Площадь перед вокзалом превратилась в подобие базара. Сестра милосердия меняла лакированные туфли на круг колбасы, пожилая дама с печатью горя на лице предлагала шляпу с павлиньим пером, но все проходили мимо, не обращая на неё никакого внимания. Бывший судья Окружного суда продавал английские офицерские бриджи. Увидев Ардашева, он смутился и опустил глаза. И в этой грустной толпе какой-то горец-лоточник, окружённый ребятнёй, завистливо поглядывающей на деревянный ящик со льдом, выкрикивал: — «Клюбничный мороженне! Плати дэнги и кушай на свой здоровье!».

— Надо будет обязательно купить Веронике и Варваре, когда вернусь, — шагая к перрону, решил для себя Ардашев.

Лёгкий бронепоезд стоял на втором пути. Надпись «Офицер», выведенная белой краской на броне, виднелась издалека. Сам паровоз был укрыт металлическими щитами. За ним стоял тяжёлый вагон с торчавшей наверху орудийной башней. Низко нависли над рельсами скошенные стенки бронированной защиты. Впереди виднелся флагшток с белым черепом и перекрещенными костями. Пахло угольной гарью и мокрой пылью — дворник поливал из шланга дальнюю часть перрона. От раскалённой брони «крепости на колёсах» веяло жаром и, казалось, было видно, как в воздухе колышутся бестелесные призраки.

Вокруг было выставлено сторожевое охранение. Ардашев предъявил пропуск караульному, тот козырнул и провёл к вагону, обшитому бронёй. У самых окон проступала закрытая железными щитами голубая краска — отличительный признак первого класса. Солдат постучал в узкую дверь, она вскоре отворилась. Из тёмного проёма появился полковник лет сорока пяти в ремнях и облегающем френче. Он носил роскошные кавалерийские усы, но подбородок был брит. Лицо его показалось статскому советнику очень знакомым. Он внимательно изучил пропуск и представился:

— Полковник Керже, Сергей Иванович. Прошу.

Ардашев поднялся в вагон. Идя по коридору, офицер остановился у двери с номером «три» и сказал:

— Вот ваше купе. Располагайтесь.

— Благодарю, но сначала я хотел бы осмотреть место, где хранится золото.

Военный недоумённо поднял брови.

Не дожидаясь ответа, Клим Пантелеевич осведомился:

— Надеюсь, вам пояснили, что именно я отвечаю за его сохранность?

— Да, — нехотя кивнул тот. — Я впервые сталкиваюсь с ситуацией, когда статский командует полковником.

— Совсем нет, — возразил Ардашев. — Вы начальник бронепоезда, а я лишь помогаю вам доставить ценный груз в Тихорецкую. Но в случае возникновения спорной ситуации последнее слово остаётся за мной. Однако на данном этапе я не собираюсь вмешиваться в вашу службу. Вы согласны?

Полковник пожал плечами, но мелькнувшее ранее неудовольствие, так и осталось на его лице.

— Золото находится в соседнем с вами купе, — отчеканил военный.

Он вынул из кармана ключи и открыл дверь. На полу стоял большой деревянный ящик, обшитый мешковиной и обвязанный крест-накрест шпагатом. В трёх местах верёвочные соединения были залиты красным сургучом и пропечатаны печатью Ставропольского гарнизона. На столике стоял телефон, а в окне торчал пулемёт «Льюиса».

— Как видите, на всякий случай, я приказал установить связь с командирской рубкой.

— Очень правильное решение, — согласился Ардашев, снял диск пулемёта, осмотрел его и сказал: — Тем не менее, у меня, господин полковник, будет к вам четыре просьбы. Во-первых, я размещусь здесь, а не в третьем купе, постель, как вы понимаете, мне не нужна, во-вторых, прошу выставить у этой двери охрану из двух солдат, которая будет подчиняться только мне, в-третьих, я был бы вам очень признателен, если бы вы, хотя бы очень кратко, поведали мне об имеющимся вооружении и технических возможностях этого «сухопутного дредноута». Ну и в четвёртых, — в диске почти не осталось патронов. Велите зарядить.

— Не беспокойтесь. Сейчас распоряжусь. Вам показать, как вести огонь из него?

— Нет, благодарю.

— У вас всё?

— Почти. Остался всего один вопрос: скажите, кем вам приходился штабс-капитан Пётр Иванович Керже?

— Это мой младший брат. Его расстреляли чекисты. Он участвовал в офицерском восстании. Похоронен в Ставрополе, на кладбище Андреевского храма. Вы знали его? — полковник удивлённо поднял голову.

— Сидели вместе в городской тюрьме. Меня первого повезли на расстрел, но повезло — удалось бежать. А его, видимо, казнили вместе с бывшим начальником сыскного отделения. В камере нас было трое.

Лицо Керже изменилось. На Ардашева он теперь смотрел с явной симпатией.

— Отправка поезда через четверть часа. Я распоряжусь об охране купе, заменим диск пулемёта и тронемся. Ну, а потом, если вы не возражаете, вернусь к вам, и мы помянем брата. Заодно расскажу о бронепоезде. Не возражаете?

— Помянем, конечно. Грех не помянуть, но только самую малость.

— Как будет угодно, — кивнул полковник. — Пора обходить состав.

Вскоре возник солдат с коробкой патронов и запасным диском. Приготовив пулемёт для стрельбы, он вместе с напарником занял пост с внешней стороны двери.

Поезд дал задний ход, протяжно загудел и медленно тронулся. Минут через пятнадцать появился Керже. В руках он держал бутылку вина, пару чайных стаканов и два яблока. Усевшись напротив, полковник молча наполнил стаканы и произнёс, не чокаясь:

— За брата! Да упокоится его душа на небесах!

— Царствие ему Небесное и вечный покой! — вымолвил Ардашев и выпил вино.

— Я не сомневаюсь, что перед смертью он был мужественен, но всё-таки хотелось бы узнать хоть какие-то подробности…

— Особенно и рассказывать нечего. Его привели избитого в первой половине дня двадцать седьмого июня. Я дал ему воды и платок. Он вытер с лица кровь. Штабс-капитан поведал нам о восстании, о постигшей их неудаче. Затем мы услышали выстрелы. Он взобрался на табуретку и, глядя в окно, рассказывал нам о том, кого расстреляли во дворе тюрьмы. А потом меня увезли. Вот и всё.

Полковник молча уставился взглядом в одну точку. Казалось, он не слышал статского советника. Только кадык ходил верх и вниз, да слегка подрагивали руки. О чём он думал? Что вспоминал? Счастливое детство? Времена, когда они с братом ранним утром уходили за раками и лазили по берегам быстрой Ташлы, вытаскивая из нор огромных, будто поросших мхом, старых зелёных чудовищ с длинными клешнями? Или, может, ему привиделась классическая гимназия, где Пётр устроил дымовую завесу, и чуть было не попал под исключение? Ох, сколько они тогда пережили! И отец, и мама, и дедушка — отставной полковник… А как он ждал весточек от младшего брата с фронта, как переживал, когда их долго не было! Как отгонял от себя мысли, что Пётр погиб, и как радовался, когда полковой почтальон принёс от него открытое письмо! Кто мог подумать, что храбрый офицер, не раз ходивший в рукопашную на германские окопы, вдруг будет убит в своём родном городе — там, где были похоронены его предки, в котором стоял его родовой особняк, где он первый раз влюбился, откуда уехал поступать в военное училище? Как такое могло произойти? Уж не пригрезилось ли это в кошмарном сне?

— Благодарю вас, — тихо выговорил командир бронепоезда и вновь наполнил стаканы. И статский советник молча выпил.

— «Офицером» я командую недавно, — сменил тему разговора полковник. — Слава Богу, в Новороссийске установили самый большой тендер — на шесть тонн угля и тысячу ведер воды. Топлива хватает на двухдневный пробег, воды — на сутки. А представьте, был бы, как другие, на дровах? Не приведи Господь! Где в степи отыскать столько леса, если на каждые десять вёрст надобно полкубометра дров? Но есть два недостатка: дым из трубы, демаскирующий состав, и привязанность к железной дороге. Тут неприятелю полное раздолье: хочешь — взрывай пути, а нет взрывчатки — разбирай полотно или делай завалы. Без ремонтной бригады не обойтись. Возим с собой запасные рельсы и шпалы. Жаль, у меня нет ни одной блиндированной дрезины с пулемётом. В случаях с завалами она бы очень помогла.

— Броня надёжная? — осведомился Ардашев.

— От пуль и осколков защитит, но трёхдюймовый снаряд пробьёт с расстояния в полторы версты и «ой!» не скажет (кстати, когда я принял бронепоезд, у меня была всего одна такая пушка образца ещё девятисотого года и две пулемётных площадки). А вот артиллерийскому посланцу с 42-х линейной пушки хватит и две с половиной версты, чтобы попасть в паровоз. И спасения от этой смерти нет. Увеличишь броню, а она большей частью из котлового железа, вырастет вес состава. Тогда не всякий мост выдержит. Выход один — опередить врага. Так и воюем. Шестьдесят семь офицеров и сорок шесть солдат. Единственное, что я смог сделать — это максимально обезопасить паровоз. Распорядился поставить его между двумя броневагонами, а так же провёл телефон в командирскую рубку — небольшую кабину, накрытую куполом из толстого стекла и расположенную на тендере паровоза. Из рубки удобно отдавать приказания, как машинисту, так и бойцам. — Он внимательно посмотрел на статского советника и спросил: — А вам доводилось бывать в бронеплощадках во время боя, да ещё и в летний зной?

Клим Пантелеевич покачал головой.

— Там задохнуться можно. Горячие, как уголь, стволы и раскалённая броня. Некоторые от жары теряют сознание. Но, несмотря на это, десяток пулемётов по одному борту и две пушки, бьющие шрапнелью, остановят любую конную атаку. Потому красные нас в плен и не берут. Расстреливают на месте. А мы всё миндальничаем с ними, разбираемся: кого под трибунал, а кого, как овец заблудших, назад к нам. Даём винтовку, ставим на довольствие — и в бой. А где гарантия, что они не предадут? — Полковник поднялся. — Пойду в рубку. Надеюсь, доберёмся без приключений. Не скучайте.

— Я взял с собой томик Чехова, — кивком Ардашев указал на саквояж.

— Господи, как я вам завидую! Книгу в последний раз открывал ещё до войны. — Он вздохнул. — Ладно, мне пора.

Полковник ушёл.

В вагоне становилось нестерпимо душно, и вскоре носовой платок стал совсем мокрым. Чтение давалось с трудом. Клим Пантелеевич прилёг и закрыл глаза. Но спать совсем не хотелось. Мысли возвращались в Ставрополь, а потом улетали, точно на фантастическом ракетоплане, в Петроград, а оттуда — в Константинополь, Персию, и дальше — в Британскую Ост-Индию. «Помнится, в Бомбее тогда тоже стояла адова жара, — вспомнил статский советник одну из первых заграничных командировок».

Вдруг протяжным воем заскрипели чугунные тормозные колодки. Поезд стал.

Статский советник открыл дверь купе. Лица солдат были взволнованны.

— Вам, — он указал на одного из них, — занять оборону в начале вагона. А вам — велел другому — в конце. Без моей команды никого не пропускать. Огонь открывать после предупреждения: «Стой! Стрелять буду!». Ясно?

— Так точно, ваше благородие!

Клим Пантелеевич крутнул ручку телефона. В трубке раздался щелчок.

— Полковник, что там у вас?

— Впереди завал. Возможно засада. Выслал разведку.

— Ясно.

Не успел Ардашев положить трубку, как совсем рядом закаркал очередями пулемёт и, в унисон с ним, захлопали короткие винтовочные выстрелы — один, второй, третий…

Через смотровую щель было видно, что со стороны железнодорожного полотна короткими перебежками приближались к вагону солдаты. Статский советник привёл «Льюис» в боевое положение и нажал на спусковой крючок. Первой же очередью удалось уничтожить пулемётный расчёт врага. Оставшись без огневого прикрытия, противник залёг. Забухала пушка. Шрапнель скосила редкий кустарник и вонзилась в землю. Застучали остальные пулемёты «Офицера».

Красные вновь сделали попытку приблизиться. Один из наступавших сделал резкий рывок к вагону и успел кинуть две гранаты. В момент последнего броска Ардашев припал к прикладу и дал короткую очередь. Большевик упал, но где-то внизу раздались два взрыва. Вагон закачался, однако с рельс не сошёл.

Из бронепоезда высыпалась штурмовая офицерская группа. Бой шёл теперь по обе стороны полотна.

Противник, прижатый к земле, отвечал нечастыми выстрелами и начал отходить. Шрапнель догоняла отступавших, пытавшихся скрыться в балке. Понимая, что их участь предрешена, красные остановились и подняли на штык трёхлинейки белую нательную рубаху. С другой стороны поезда перестрелка ещё продолжалась, но недолго. Двум красным на лошадях удалось скрыться. Убитых насчитали двадцать два человека. Остальные сдались. Среди личного состава бронепоезда тоже были потери: погибли два офицера и три солдата. Двое получили тяжёлые ранения и три человека — лёгкие.

Восьмерых пленных пригнали к поезду. Опустив глаза и сбившись в кучу, они стояли тут же, прямо перед блиндированным вагоном.

Статский советник вернул охрану к своему купе и спрыгнул на насыпь. Солнце палило нещадно. Сухой степной ветер гонял по полю круги ковыля. Навстречу шагал Керже.

— Что там? завал? — поинтересовался Клим Пантелеевич.

— Развели рельсы. Они придумали изощрённый способ: убирают шпалы, и, привязав к лошадям рельсы, разводят их в стороны на три-четыре аршина. Конной тяги для этого вполне достаточно. Вернуть рельс в обратное положение уже невозможно. Поэтому с ремонтом придётся повозиться. Думаю, часа три-четыре уйдёт на восстановление дороги, — ответил полковник и, указывая на труп большевика с красной звездой на фуражке, лежащего напротив купе Ардашева, спросил: — Уж не вы ли его укокошили?

— Видимо, я. Но две гранаты он всё-таки успел бросить под вагон.

— А лицо интеллигентное. На вид наш с вами ровесник. Совсем не похож на этих бродяг, — он кивнул в сторону пленных. Расстегнув правый карман гимнастёрки убитого, достал красноармейскую книжку, посмотрел, потом хмыкнул удивлённо и прочёл: — Ардашев Пантелей Петрович, 1868 года рождения. Комиссар из Екатеринодара. Уж не родственник ли вам?

— Наверное, однофамилец. Никогда не слыхал.

— Теперь уже всё равно, — заключил Керже и повернулся к арестованным:

— Ну что, господа товарищи, готовы к смерти или ещё надеетесь пожить?

— Вы, господин охвицер, нас не пужайте, — бросив недобрый взгляд исподлобья, вымолвил самый старший по возрасту красноармеец. — Мы люди понимающие. В расход, так в расход.

— Извольте. Не могу противиться вашему желанию, — сухо выговорил полковник и приказал стоящему рядом штаб-капитану: — Расстрелять.

— Постойте, — вмешался статский советник. — Прежде я хотел бы допросить пленных.

Керже пожал плечами.

— Не возражаю. Время есть. Всё равно пути ремонтируем.

Солдат принёс Ардашеву складной стул и поставил под невысокой одинокой акацией, выросшей у самой железной дороги.

Допрос прошёл быстро. Четверо пленных отказались отвечать на вопросы, ещё трое толком ничего не знали, и только один — парень лет двадцати — рассказал некоторые подробности. По его словам, он слышал разговор между комиссаром и неким товарищем Матвеевым, что целью засады было какое-то персидское золото, которое, как говорил тот, должен был перевозить бронепоезд «Офицер». Сам Матвеев, вместе с ещё одним человеком и был в числе тех двух всадников, которые скрылись, когда исход боя был уже предрешён. Молодой красноармеец просил сохранить ему жизнь и выразил готовность перейти на сторону белых. Климу Пантелеевичу стоило большого труда уговорить Керже принять пленного в команду бронепоезда. В конце концов, полковник согласился. Всех остальных после допроса отвели в балку и там расстреляли.

Уже вечером, когда бронированный состав подходил к станции Тихорецкой, из далёких закоулков памяти Ардашева выплыло воспоминание детства: давным-давно отец говорил, что в Екатеринодаре жили какие-то дальние родственники. И вроде бы даже когда-то батюшка гостил у них, а потом с удовольствием рассказывал, что видел своего маленького шестилетнего тёзку. Только вот сам Клим Пантелеевич никогда с ним не встречался. Никогда, до сегодняшнего дня.