— Итак, получается, англичане вами заинтересовались? — утонув в кресле, рассуждал полковник Фаворский.

— Это неудивительно, — наливая в рюмки коньяк, ответил Ардашев. — Вероятно, они, так же как и ВЧК, осведомлены, что я занимался созданием агентурной сети МИДа.

— А где находится картотека?

— Я её уничтожил.

— Как? Зачем? — бывший начальник жандармского управления выпрямился от удивления.

— Но не оставлять же её большевикам? — пожал плечами статский советник.

— Да, кто знает, как они распорядятся этой информацией? А то ведь возьмут и сдадут всю агентуру в обмен на какие-нибудь преференции западных стран, почему нет?

— Но они не настолько глупы, Владимир Карлович. Скорее, попытаются переманить моих агентов на свою сторону.

— Как сказать, — вздохнул полковник. — У красных есть такое понятие, как «социалистическая целесообразность».

— Простите?

— А вы разве не слышали? Этими словами они оправдывают любые свои преступления против России. Да и Россия для них — не Россия, а площадка для проведения социального эксперимента, суть которого заключается в построении диктатуры пролетариата, хотя, на самом деле, они нисколько не заботятся о благосостоянии рабочих. Одурманенные советодержавной пропагандой и не особенно разбирающиеся в политике массы рабочего люда и крестьянства клюнули на приманку Ленина в надежде, что одним достанутся фабрики и заводы, а другим — земля помещиков и зажиточного крестьянства. Только все эти популистские лозунги нужны совдепии лишь на время гражданской войны. Случись их победа, они тут же посадят на заводах директоров-комиссаров и начнут выжимать из рабочих все соки. То же будет и с крестьянством. Загонят всех в какое-нибудь стойло и низведут до положения крепостных. Правда, для приличия навешают бедолагам на грудь красных бантов и назовут, к примеру, «красными пахарями» или придумают, другое название в привычном духе. То, что это произойдёт в случае нашего поражения, у меня нет ни малейшего сомнения. Посмотрите, с каким упорством они уничтожают земство! А ведь оно — единственный путь к процветанию деревни. И вот тогда, когда весь кошмар станет явью, дореволюционная жизнь народу покажется радужным, но безвозвратно ушедшим прошлым. Знаете, это как последний дождь перед долгой засухой: трава ещё мокрая и свежи воспоминания о прохладе, но беспощадное солнце уже жалит растения и мертвит. А через неделю земля сама начинает трескаться от бесконечного зноя. Так и сейчас. Россия медленно двигается в сторону краха. И если мы не одолеем эту красную орду, то русские люди будут вынуждены поклоняться большевистским божкам, возможно, не одно поколение и даже не два…. А чтобы воспоминаний не было вовсе, коммунисты уничтожат гимназические учебники, предадут забвению художников, поэтов, писателей, свободно творивших до революционного апокалипсиса. Но самую большую опасность для них будут представлять те, кто помнил тихий и хлебосольный купеческий Ставрополь, разудалую старушку Москву и роскошный Петербург…. Я не знаю, что будет с нашим поколением, но просто так оставить миллионы людей, привыкших ходить в церковь, славить царя-батюшку, иметь собственный дом, землю, лавку, магазин или даже фамильные драгоценности, передающиеся по наследству, они не смогут. Любой собственник для них — враг. Да, безусловно, большевики воспитают молодёжь уже на иных ценностях. С раннего детства начнут прививать красную идеологию. Им будут нужны послушные и преданные солдаты, матросы, медсёстры, полицейские (или, как принято сейчас говорить, милиционеры) ну и, конечно же, шпионы. Но свои шпионы. А потому ваша агентура для них — либо разменная монета с Европой и Америкой, либо агентура на пять лет, не более. Ведь все они — люди из царского прошлого. Вы поступили совершенно правильно, уничтожив картотеку. Однако я обрисовал самый плохой сценарий кровавого спектакля. А что, если народ одумается и повернёт штыки против тех, кто раздал ему оружие, и мы сокрушим красных? Что тогда? Получается, все усилия Бюро контрразведки МИДа напрасны?

— Но почему же напрасны? — Клим Пантелеевич, пригубил коньяк и поставил рюмку. — Я заучил эти сведения. И в любой момент могу их вновь изложить.

— Господи! Не устаю восхищаться вами! — взмахнул руками Фаворский.

— Поверьте, в этом нет ничего сложного. Агентов не так много, как кажется. Их не больше полусотни. Но это лучшие из лучших. Некоторые переданы нам из военной разведки, с другими я работал лично… Страны разные: здесь и Персия, и Египет, и Индия, и Константинополь, и Прага, и даже Париж. Но, глядя оттуда на то, что творится здесь, они могут повести себя по-разному. Говоря откровенно, я не вполне уверен, что все сохранили силу духа. В этой чехарде любой может растеряться. Однако, думаю, что они не приемлют большевиков, как власть. Как бы там ни было, но большая часть агентуры сохранится.

— И что же вы собираетесь предпринять?

— Не знаю. Пусть решает генерал Деникин. Он теперь — единственная законная власть, и я выполню любой его приказ. Кстати, а как вы намереваетесь поступить с английским офицером связи, к которому я должен был обратиться с паролем?

— Никак. Мы просто этого не заметим. Англичане — наши союзники. Скандал нам не нужен, — вставая, ответил Фаворский. — Спасибо за тёплый приём, но мне пора. Дел невпроворот.

— Что ж, понимаю. Пойдёмте я вас провожу.

Уже на выходе Фаворский сказал:

— Вы, Клим Пантелеевич, всё же будьте осторожны. По моим сведениям большевики отставили в городе подпольную сеть. Так что и к вам могут неожиданно наведаться гости.

— Не волнуйтесь, Владимир Карлович, на этот раз я с ними миндальничать не собираюсь.

— Вот и славно.

— Честь имею.

Клим Пантелеевич уже собирался запереть дверь, как появилась Вероника Альбертовна. Она тихо спросила:

— Ну что, милый? Что сказал Владимир Карлович? Долго ли ещё будет весь этот кошмар? Когда они разобьют красных?

— Успокойся, дорогая. Кто же может это знать, кроме Бога? Простым смертным будущее неведомо. Пойдём лучше попьём чаю, позовём Варвару и поиграем в лото.

— В лото? Ты же всегда говорил, что это бесполезная трата времени.

— Говорил, но когда это было?

— Ещё до войны. В счастливые времена…

На следующий день, когда Ардашевы сидели за завтраком, раздался звонок в дверь. Открывать пошёл сам Клим Пантелеевич, не забыв при этом сунуть в карман браунинг. Ещё вчера, в целях безопасности, он запретил горничной встречать гостей.

На пороге стоял высокий сухопарый незнакомец с роскошными пшеничными усами в форме английского военного. Он был в зелёной, уже поношенной, пехотной форме с традиционным ремнём и портупеей «Сэм Браун». На правом боку висела кобура револьвера «Вебли Марк V». Узкие брюки из драпа, похожие на брюки для игры в гольф, обмотки цвета хаки и чёрные ботинки свидетельствовали о его принадлежности к гвардейскому полку. В руках, облачённых в коричневые кожаные перчатки, он держал короткую крепкую трость — отличительный знак офицера, заменивший саблю ещё в самом начале войны. Погоны говорили о майорском звании.

Напротив особняка Ардашева стоял автомобиль с откинутым брезентовым верхом. Водителя в машине не было.

— Чем обязан? — осведомился статский советник.

— Вы господин Ардашев?

— Меня зовут Джон Хоар. Я английский офицер. Нахожусь при штабе Добровольческой армии. Прибыл в Ставрополь специально для встречи с вами. Позволите войти? — с небольшим, но различимым акцентом, выдающим британца, выговорил гость.

— Прошу.

— Благодарю.

— Не хотите ли чаю?

— С удовольствием. Признаться, устал с дороги. Отмахал столько вёрст…Если можно — чай по-русски, с лимоном.

— Лимона, к сожалению, нет, но есть мята.

— Замечательно.

— Тогда предлагаю пройти в беседку. Посидим на свежем воздухе. Или, быть может, вам слишком жарко? Тогда лучше расположиться в кабинете.

— Ну что вы? Я к жаре привык. Много, знаете ли, приходилось бывать на Востоке, в Азии, как, собственно, и вам.

— Вижу, господин майор, вы неплохо осведомлены о моей жизни, — усмехнулся Клим Пантелеевич.

— О да, глупо это скрывать. А вы отлично разбираетесь в знаках отличия британской армии. И это при том, что на мне новая форма одежды без нарукавных нашивок и медных офицерских пуговиц.

— Ну что вы! Это факт общеизвестный. Офицерский мундир британской армии претерпел изменения и приблизился к солдатской форме одежды несколько лет назад. Думаю, это спасло жизнь многим офицерам.

— Вы правы.

Ардашев провёл гостя в беседку, увитую виноградом и актинидией. Усевшись в плетёное кресло, англичанин стянул перчатки, достал портсигар и карманную зажигательницу.

— С вашего разрешения я подымлю. Не могу отказать себе в удовольствии наслаждаться хорошим турецким табаком. Купил, по случаю, у контрабандистов. Большая удача.

— Как угодно. Однако я оставлю вас на минуту. Велю горничной приготовить чай.

— Конечно.

Клим Пантелеевич вернулся вместе с Варварой. Она освободила поднос, и на столе появился чайный набор с сухарницей, вареньем и пепельницей.

— Угощайтесь, мистер Хоар, — предложил статский советник.

— Джон, зовите меня просто Джон, — предложил он.

— В таком случае, и вас попрошу обращаться ко мне по имени. Так проще. Имя — самое приятное слово для человека, а упоминание фамилии придаёт излишнюю официальность. Она нам ни к чему. — Он замолк, ожидая, что и Ардашев предложит называть его по имени, но Клим Пантелеевич молчал.

Наконец, майор отхлебнул чаю, затушил сигарету и сказал:

— Несколько дней назад, спасая вашу жизнь, в Ставрополе погиб наш агент. Скажите, он назвал вам пароль для беседы со мной?

— Да — «северный ветер».

— Всё правильно. Видите, как мы заботимся о вас?

— Я благодарен ему. Но чем я заслужил внимание МИ-6?

— А вы разве не догадываетесь?

— Догадываться я могу о чём угодно, но в данном мне хотелось бы получить ясный ответ.

— Что ж, буду с вами откровенен: вы являлись руководителем разведывательного Бюро МИДа России. И прекрасно осведомлены обо всех российских агентах политической разведки за пределами России. Мы бы хотели, чтобы вы помогли Британии убедить этих людей перейти под крыло МИ-6. Мы примем вас на службу, вы будете получать хорошее жалование, поселитесь в Лондоне и забудете весь этот красный кошмар. Как вам это предложение?

— Предложение заманчивое, но есть одна заковыка…

— Простите, не понял. А что такое «заковыка»?

— Препятствие.

— Ага, спасибо. Это незнакомое для меня слово… Так в чём же заключается эта «за-ко-вы-ка»?

— Видите ли, Джон, мы только что начали борьбу с большевиками. И, я надеюсь, победим. Русская агентура служила и будет служить интересам России точно так же, как и я.

— Послушайте, господин Ардашев, но это глупо отказываться от такого предложения. Не спешите, взвесьте все «за» и «против». Ведь вы же ничего не теряете.

— Ошибаетесь.

— Вы меня удивляете. Что ещё можно потерять в этой несчастной, разрываемой гражданской войной стране?

— Честь, мистер Хоар. Она у меня одна.

— Ох, боже мой! Честь! — он разгладил усы. — О чём вы? Ещё недавно вы служили царю, потом Временному правительству, а теперь вот генералу Деникину. Как же так?

— Здесь нет никакого противоречия. Николай II отрёкся от престола в пользу великого князя Михаила, а тот, в свою очередь, передал власть в руки Временного правительства, которое провело выборы в Учредительное собрание. Большевики же, совершив государственный переворот двадцать пятого октября, разогнали российский парламент и развязали Гражданскую войну. А генерал Деникин, став во главе Добровольческой армии, борется за свободную и демократическую Россию, в которой будет и Учредительное собрание, и правительство, то есть преемственность власти останется. И я, служа ему, сохраняю верность законной российской власти, а не кучке прохвостов, прибывших в запломбированном вагоне из Швейцарии через воюющую с моей страной Германию.

— А как же тысячи офицеров русской императорской армии, присягнувшие на верность большевикам? Говорят, семьдесят пять процентов офицеров Генерального штаба перешли к красным.

— Вот они свою честь и потеряли. Кто-то из-за страха, кто-то из-за желания получить жирный паёк или более высокую должность, звание… Это предатели. И я вполне согласен с тем, что все изменники должны предстать перед судом. Есть, конечно, и особые случаи, но это, скорее, исключения, которые следственная комиссия примет во внимание при вынесении справедливого приговора.

— Видел я эту справедливость, — он махнул рукой. — Ставят к стенке и дают команду «пли!». Война.

Британец достал новую сигарету, прикурил и, выпустив облако дыма, сказал:

— Я не буду торопить вас с решением. Подумайте, а потом дайте ответ. Время есть. Однако не стоит афишировать наш разговор. — Он помолчал, а потом добавил: — Вчера я получил шифрованное сообщение из Центра. По их мнению, в Ставке Деникина завёлся большевистский крот. Центр просит вас подключиться к его разоблачению. Как вы понимаете, это поручение отвечает интересам не только Лондона, но и России. Поможете?

— Да, но только, если получу такой приказ от командования Добровольческой армии. Я ведь пока ещё не дал вам согласия перейти на службу к мистеру Каммингу, не так ли?

— Хорошо. Когда вы намереваетесь прибыть в Ставку?

— Думаю, завтра или послезавтра.

— Вот и отлично. Такой приказ вам отдадут. Можете в этом не сомневаться.

Майор затушил сигарету, сделал глоток чая и поднялся.

— Мне пора. Благодарю за гостеприимство.

— Не стоит.

— Провóдите?

— Да, конечно. Прошу.

Выйдя из дома, у самого автомобиля Хоар надел перчатки и сказал:

— Надеюсь, мы скоро увидимся, и вы обрадуете меня правильным решением в отношении вашей агентурной сети. А вообще, с вами приятно иметь дело.

— Взаимно!

Машина развернулась и умчалась в сторону Тифлисских ворот. На мостовой, на том месте, где она стояла, остались два масляных пятна. Они смотрелись, точно кляксы, на обложке гимназической тетради. «Верный признак больного мотора. Далеко на таком автомобиле не уедешь», — мысленно проговорил Ардашев и вернулся в дом.

После встречи с британцем, весь день статского советника не покидало смутное чувство тревоги.

По старой, выработанной годами привычке, он сначала попытался разобраться в истоках своих опасений, чтобы от них избавиться. Ничего не вышло. Потом попробовал переключиться на решение шахматных задач. Отыскал на полке старую книжку с шахматными этюдами и достал доску. Но тщетно. И он вновь и вновь возвращался к недавнему разговору с английским разведчиком и никак не мог понять, что же в нём ему не понравилось или насторожило. А потом в голову полезли воспоминания о первых секретных поездках на Восток, о работе против британцев, о ранении…

Ложась спать, Клим Пантелеевич так и не смог избавиться от своих навязчивых, как рой мух, мыслей.

А утром Вероника Альбертовна сказала, что он всю ночь бормотал какие-то слова на не понятном ей языке. То ли на турецком, то ли на арабском…