2

Пока я балансирую над пропастью между безопасностью и свободой и решаюсь, так сказать, низойти в неведомое, до моего слуха доносится тихий звук: приятный мелодичный перезвон из трех нот, или, иначе говоря, звонок в нашу входную дверь. Динь-динь-дон! Кто-то пришел. Я чертыхаюсь, задыхаясь, замираю, и мне кажется, что даже воздух вокруг меня сгущается и холодеет. Неужели меня кто-то заметил? И Зеленорубашечники уже явились по мою душу? Надо восстановить дыхание… Да нет, наверняка просто какая-нибудь курьерская доставка. Или за отцом прислали из госпиталя – на срочную операцию.

Тут во двор украдкой выныривает Эш. Торопливо оглядывается по сторонам, но сразу меня не замечает, поэтому осматривается еще раз, уже помедленнее. Я негромко свищу – на манер одной птички из моего учебного видео. Брат поднимает голову.

– Прячься! – тревожно шипит он. – Там человек в форме сотрудника Центра.

Теперь глаза у меня готовы выскочить из орбит, на какое-то мгновение я ощущаю себя неподвижной, беспомощной жертвой, словно прикованной к чертовой стене.

– Скорей! – повторяет Эш, и даже отсюда, сверху, я улавливаю исходящие от него волны паники.

Слава богу, что я каждый день по этой стене лазаю – только опыт позволяет мне спуститься так проворно. Но все равно в конце меня слегка отбрасывает в сторону, несколько последних метров я пролетаю в свободном падении и приземляюсь на полусогнутых, в низкую стойку.

– Так кто это? – успеваю я спросить брата на стремительном подлете к дому.

Тот только пожимает плечами, не издавая ни звука, если не считать хрипа. Даже такая короткая пробежка – ну, вместе, конечно, с нервным напряжением – дает о себе знать его легким.

– Срочно за ингалятором, – командую я, вдруг перепугавшись за него сильнее, чем за себя.

Брат замедляет шаг, качает головой и, задыхаясь, выпаливает:

– Сперва… спасаем тебя.

– Нет! – Тут я повышаю голос, пожалуй, слишком сильно. – Все со мной будет в порядке. Точнее, не будет, только если ты вырубишься. Сам по лестнице сможешь подняться?

Эш все еще дышит неровно, прерывисто. Такие приступы у него случаются нечасто – обычно от внезапной нагрузки или волнения. Но всякий раз, когда они все-таки случаются, у меня возникает страх: еще секунда – и у меня не будет брата. Лицом я, конечно, стараюсь ничего не показывать – знаю, что лишняя тревога ему в подобной ситуации только навредит.

Он просто кивает, по-прежнему опасаясь сбить дыхание речью.

– Ну, ладно. Тогда иди, а я – в укрытие за стенкой.

В нашем обширном и разветвленном жилище четыре таких специальных убежища. Лучшее из них – маленький подвальчик – закрывается специальным подъемным люком, а сверху маскируется ковром и тяжелым креслом. Второе по удобству – углубление в стене за книжным шкафом, который, на сторонний взгляд, невозможно сдвинуть с места, но на самом деле он «умеет» отъезжать в сторону на пневматических колесиках. Вот только, увы, в конструкции этого механизма есть изъян: он запускается только снаружи. Получается, что в обоих этих случаях я завишу от кого-то, кто меня замурует, а потом, соответственно, выпустит.

Так что, если я оказываюсь одна в критический момент, остается нестись либо на чердак – там просторно и уютно, но там и станут в первую очередь искать, если кому-то придет в голову этим заняться, – либо в невыносимо узкий проем между двумя стенами. Зазор там – чуть больше полуметра, раньше он предназначался для какой-то вентиляционной системы, которую потом модернизировали и перенесли в какую-то другую часть дома. Остался от нее только воздуховод, через каковой мне теперь только и остается проникать в этот жуткий угол, где торчать так тяжело, что любая пыточная в сравнении с этим покажется спа-салоном.

…Но Эш все еще задыхается. Я беру брата за руку и провожаю к подножию лестницы, ведущей в его комнату. Точнее, все-таки в нашу. У меня есть и собственная спальня, если ее можно так назвать, только вот ничего по-настоящему моего там нет. Она считается гостевой, и каждое утро мне приходится убирать все так, будто никто давным-давно и не думал там ночевать. Если кому-нибудь когда-нибудь придет в голову проинспектировать нашу семейную резиденцию, здесь он найдет лишь опрятную, чистую стандартную кровать, равнодушно ожидающую случайного посетителя.

В остальном, кроме часов собственно сна, у нас с Эшем с самого раннего детства – общая комната. В сущности, у нас все всегда было общим. Все мои вещи спрятаны между его вещами в его спальне. И все они выглядят так, что могли бы принадлежать и мальчику тоже. Ясное дело, при такой ситуации «личного имущества» у меня немного. Представьте только, что бы было, если б кто-то обнаружил здесь платьица или голографические плакаты с полуголыми поп-звездами, или еще чем-нибудь таким, что держат у себя в комнатах обычные девочки? Полное разоблачение. Даже одежда у нас с братом почти вся одна на двоих, парная.

Не хочу, не могу отпустить Эша одного. А он чувствует, как я сильнее стискиваю его локоть, как глаза у меня наполняются страхом – такое ведь полностью не скроешь. О нежданном визитере я почти забыла и думать…

– Беги прячься, – хрипло шепчет брат. – Я нормально дойду.

Не уверена, что так и будет, но времени сомневаться совсем не остается. Уже послышался тихий скрип нашей раздвижной парадной двери и сразу за ним – журчание незнакомых голосов. Бросив последний тревожный взгляд на Эша, идущего на трудный штурм лестничного марша, я резко поворачиваюсь на месте и стартую в направлении ближайшего убежища. Только бы успеть.

Через низкую вентиляционную отдушину в донельзя тесную каморку приходится проползать на животе. Причем, если лезть «по-человечески», головой вперед, самой закрыть за собой люк уже не получится. С обеих сторон от меня зазоры сантиметра в два, не больше… Едва захлопнув за собой отдушину, вдруг вспоминаю, что всего несколько минут назад пробегала по мху и карабкалась по скальным выступам во дворе. Не осталось ли на полу, прямо у входа в тайник, предательских следов? Впрочем, проверять уже поздно. Работая локтями и ступнями, я проталкиваюсь примерно на метр поглубже (сантиметра по два за один толчок, не быстрее) и наконец оказываюсь под вертикальной расщелиной, где можно встать во весь рост.

Так, конечно, получше, но ненамного. Здесь не то, что в остальных моих укромных уголках, никакого комфорта не предусмотрено: аварийное убежище на крайний случай, и ничего больше. Вообще, мы регулярно проводим «учения»: мама засекает время, а я на скорость несусь по очереди к каждому из четырех укрытий и устраиваюсь там. Но всерьез, в боевой обстановке, этим лазом мне еще пользоваться не приходилось. Последнее мое, выходит, прибежище…

Ну, стоять можно, и на том спасибо. При каждом вдохе мои грудь и спина «целуют» штукатурку на обеих стенах. Воздух тяжелый: затхло, душно. Я, конечно, давно привыкла ко всяким ограничениям в жизни, но это как-то слишком. Обзор кончается сантиметрах в восьми от глаз…

Однако я – в безопасности. Спряталась надежно. Успела… Незнакомый голос приближается и, к моему удивлению, можно четко расслышать слова – видимо, стена здесь не такая толстая, как мне казалось. На одно мгновение захотелось совершить безумную шалость – постучать в эту стену: пусть с той стороны получат тайное послание от бестелесного духа из невидимых миров. Мама часто рассказывала мне истории о привидениях, почерпнутые из записей и архивов. Раньше, в темные века невежества, люди что только не принимали за чистую монету. Я-то, конечно, этим старым сказкам не верю, но послушать их всегда любила… Однако, если Эш не ошибся, это пришел какой-то чиновник из Центра, а такие господа отнюдь не снисходительны к суевериям и вообще ко всему, что связано с образом жизни человечества до Гибели Природы. Не говоря уже, естественно, о смертельной опасности моего обнаружения.

В общем, я так и остаюсь стоять «на часах» посреди своего жалкого островка безопасности, прямо, как столб, и смирно, как новобранец-зеленорубашечник. Жду отбоя тревоги.

И понимаю через некоторое время, что сигнал этот сыграют нескоро – голоса людей, явно собравшихся удобно устроиться в нашей гостиной, звучат все четче и четче. Я горько вздыхаю, и тепло моего дыхания, отраженное близкой стеною, возвращается ко мне, согревая лицо.

Хорошенько и не знаю, чего ждала от этого неизвестного посетителя? Наверное, чего-то сжатого и сухо-официального. Скорее всего, он явился по какому-нибудь делу, которое не ждет отлагательства до нового рабочего дня. Или считается, что не ждет. Возможно, мама должна срочно утвердить решение о копировании и распространении какого-нибудь важного до-Гибельного артефакта. Или папа – так же срочно выписать какой-нибудь препарат ограниченной выдачи важной шишке из Центра? Обычно в таких случаях присылают предварительные уведомления: либо звонят по комплексной системе связи «Юником», либо шлют автоматическое сообщение, чтобы известить о своем приближении, в общем – дают мне возможность спокойно спрятаться. Что же могло у них произойти настолько экстренного, чтобы нагрянуть вот так, сюрпризом?

…Чего я уж точно не ожидала услышать, так это маминых рыданий. Похоже, она сидит прямо здесь, рядом, по ту сторону стены – уж очень громко раздается плач. Я даже невольно сделала шаг вперед и чуть ушибла палец на ноге. Интересно, они слышали звук удара? Нет, не думаю. Во всяком случае, незнакомец не прерывает своей речи. Многие слова можно разобрать.

– Через неделю, – произносит он, и я в недоумении хмурюсь.

Что такое должно случиться через неделю и почему мама из-за этого плачет?

– Так скоро? – переспрашивает она с отчаянием в голосе.

Тут вмешивается папа.

– Мы ждали без малого семнадцать лет, – говорит он угрюмо и резко. – По мне, так вышло совсем не скоро.

Без малого семнадцать лет? Значит, это как-то связано со мной? Уж наверное. Или со мной, или с Эшем.

– Сами понимаете, не обошлось без сложностей, – говорит неизвестный примирительным тоном, но я-то слышу в его интонации нотки раздражения. – Достать линзы на черном рынке – это только начало дела. Половина преступного мира в Эдеме промышляет глазными имплантами, зарегистрированными на посторонних владельцев и способными подтвердить регистрацию при сканировании обычного уровня. Настоящая проблема в том, чтобы зарегистрировать нового владельца!

– Мы достаточно вам заплатили, – обрывает его папа. – Этот вопрос следовало решить уже давным-давно.

– Прекрати, – просит мама и тяжело вздыхает. Мне ясно, что она изо всех сил старается взять себя в руки и успокоиться. – Продолжайте, мистер Хилл. Расскажите нам все до конца.

– Если он сделает все как надо, мне наплевать – как, лишь бы дело было сделано, – вполголоса бросает ей отец. Я так и вижу сейчас выражение его лица, одновременно настороженное, нетерпеливое и капризное, глаза смотрят недоверчиво, искоса. Таким он часто бывает. – Итак, вы сказали, через неделю. Почему не раньше?

Тут снова раздается дверной звонок, и в то же мгновение мама громко ахает, так что мне даже непонятно, на что она так реагирует – на него или на папины слова.

– Вы кого-то ждете? – спрашивает наш посетитель. Он явно встревожен.

Я, как вы понимаете, по-прежнему стою, зажатая в своем закутке, в тесноте и духоте, но это не мешает мне отчетливо, как сквозь стену «видеть», как мама и папа обмениваются быстрыми взглядами. Не все всегда между ними гладко, уж я-то это знаю, но навык невербального общения они не утратили. Я часто задавалась вопросом: а как другие пары, тоже владеют этим трюком – умеют быстро посылать друг другу реплики без слов, одними глазами, и так же быстро приходить к соглашению? А теперь мне еще и стало любопытно – сама я когда-нибудь научусь так общаться с кем-нибудь? Изучу кого-нибудь так же хорошо?..

За стеной происходит какое-то торопливое движение. Потом визитер вдруг издает изумленный крик, и до меня доходит, что его заталкивают наверх по лестнице, прямо к моему чердаку. Что ж. Кто бы он ни был, ему там точно будет удобнее, чем мне здесь.

Несколько мгновений спустя в комнате снова появляется мама, и по ее приглушенному, отрывистому разговору с отцом я догадываюсь, что тот еще не ходил открывать дверь.

– Они его найдут? – спрашивает она.

– Откуда же мне знать? – огрызается папа. – Я ведь даже не представляю, кто эти они и чего хотят. Может, просто на работе что-то стряслось?

Мама огорченно вздыхает. Ей бы его оптимизм.

– Ну что же это такое, почему именно сейчас?! Надо как-то вывести его из дома.

– Но ведь он – служащий Центра, разве ему нельзя у нас находиться? Может, он мой приятель, – возражает отец.

– А что, если они за ним следили? Раз он связан с черным рынком, такого знакомства позволить себе нельзя. Особенно сейчас, когда мы так близки к цели. У них это вызовет подозрения.

– У них возникнет еще больше подозрений, если мы немедленно не откроем, – вполне резонно отвечает отец.

– А где Рауэн? Успела запереться в подвале?

– Не знаю, но она достаточно благоразумная девочка, чтобы никому не показаться на глаза, пока за ней не придет кто-то из нас. Сходи пока, налей себе что-нибудь выпить и присоединяйся к нам через пару минут, как ни в чем не бывало. А то сейчас по твоему лицу кто угодно поймет, что дело неладно.

И он тяжелой поступью удаляется в направлении входной двери. В гостиной становится так тихо, что я снова слышу звук собственного дыхания. Какое-то время мне кажется, что мама тоже ушла, поскольку и ее шагов – куда более легких – не слышно. Но затем – что это? Раздается легкое поскребывание в стенку, как раз за моим укрытием. Она знает, что я здесь! По крайней мере, догадывается.

Я осторожненько скребусь в ответ – разок, затем еще. И слышу с противоположной стороны легкий ласковый вздох, и чувство любви так захлестывает меня, что я рухнула бы на пол, если б в моем убежище для этого хватило места. Папа всегда делал все от него зависящее, чтобы я была в безопасности, но мама… мама еще и давала понять, что все ее поступки, все ее «меры», все ее жертвы – это от нежности ко мне, а не просто из чувства долга, или от страха, или из-за жестокой необходимости.

Нарочно громко топая, чтоб я поняла: сейчас ее рядом нет, она выходит из гостиной. Но облако любви остается, и чувство одиночества не охватывает меня. Я не ощущаю себя запертой в ловушке. Мне спокойно.

Но проходит совсем немного времени, и это спокойствие испаряется без следа. До меня доносится топот множества сапог. Доказательств у меня нет, но я готова была поспорить бы на что угодно: это они, зеленорубашечники, наша эдемская полиция.

Эш их всегда высмеивает. Часто рассказывает, как они с ног сбиваются, выслеживая «озорников», которые взламывают городскую систему освещения и уличными огнями выкладывают неприличные слова вроде тизак или кофаз. Или – любвеобильных юношей, проникающих после закрытия в лишайниковые сады и обжимающихся там со своими подружками. Что ж, может, для таких вот шалунов с их ребяческими розыгрышами зеленорубашечники серьезной угрозы не представляют и даже оказывают на них воспитательное воздействие. Но мне прекрасно известно, что это – никакая не «потешная команда», а беспощадный боевой корпус, чья задача – выкорчевывать все и вся, что идет вразрез с мерами Экопаноптикума по коллективному выживанию. То есть, меня выкорчевывать, например.

Зеленорубашечники охраняют порядок на улицах и расследуют все правонарушения, происходящие в Эдеме. Больше внимания уделяется при этом внешним кварталам, где народ беднее и во всех отношениях отчаяннее. Но и у нас, во внутренних кварталах, они не дремлют. Раза два я мельком видела, выглядывая через нашу каменную ограду, как они там вышагивают в своих черных сапогах по широким дорогам. Конечно, всякий раз мгновенно «ныряла» обратно и после такого зрелища по нескольку дней не высовывалась за стену. Впрочем, саму-то меня никто никогда не замечал, ни стражи порядка, ни обычные люди. У нас на улицах никто не смотрит наверх, тем не менее, я стараюсь уложиться в часы «неверного», тусклого света – на заре и на закате.

И вот зеленорубашечники – здесь, в моем доме, в гостиной. Уж наверное это они. Пришли за мной? Неужели кто-то все же засек мою торчащую над стеной голову и заподозрил неладное? Может, Эш потерял бдительность и где-нибудь обронил неосторожное слово? Да какая разница – если мое существование раскрыто, я попалась. Мое положение безнадежно и безвыходно. Из этого укрытия – один-единственный выход, да, и им можно воспользоваться, лишь скрючившись и начав медленно извиваться. Шансов на побег – ноль. Я зажмуриваюсь и представляю себе черные сапоги, нетерпеливо переминающиеся у камина в ожидании меня. Скоро меня схватят чужие руки и потащат навстречу ужасной неизвестности…

А еще с ними там, кажется, какой-то робот. Судя по тону жужжания и писка – некрупной модели. Неужели незваные гости притащили с собой охработа, меня вынюхивать? Зачем еще он мог понадобиться? Эти боты до всего могут докопаться, от них только и жди беды.

Тут до меня доносится чей-то вкрадчивый голос. Он произносит дежурные любезности, причем безупречное, свойственное жителям Центра произношение безошибочно выдает его принадлежность к элите. К высшим кругам Эдемского общества. А еще этот голос кажется мне смутно знакомым, но чем – не могу вспомнить, пока папа не называет вслух титул его обладателя:

– Присаживайтесь, пожалуйста, господин канцлер, – произносит он тоном таким вежливым и почтительным, к какому на моей памяти никогда еще не прибегал. Все-таки отец и сам достаточно большая шишка в управленческом аппарате: главврач кабинета министров, на большинство народа в Эдеме смотрит сверху вниз.

Ну да, точно. Голос канцлера Корнуолла мне часто приходилось слышать в новостях, да и видеть его самого на экране. Причем, где бы его ни снимали, за спиной всегда – целая когорта зеленорубашечников.

Ну, и что привело к нам домой главу правительства?

Одна половинка меня все еще дрожит от ужаса, другая уже потихоньку успокаивается. Скрывать существование второго ребенка в семье – это, безусловно, серьезное, даже особо тяжкое преступление. Но личного вмешательства руководителя всего Эдема тут точно не требуется. Он послал бы группу захвата из зеленорубашечников – и все, а не маялся бы посреди нашей гостиной в ожидании, пока мой папа велит нашему домработу подать чашечку фальшчая – ароматного душистого напитка из водорослей, генетически модифицированных таким образом, чтобы получался вкус настоящего до-Гибельного напитка из листьев. Нет. Вождь мог явиться только по какой-то сверхужасной причине. Или сверхзамечательной.

Оказалось, как ни поразительно, – и то, и другое. Как посмотреть.

Канцлер Корнуолл сообщил моему отцу – я это слышала своими ушами! – что нынешний вице-канцлер собирается в отставку по состоянию здоровья.

– Буду рад оказаться полезен: осмотрю его и дам свое заключение, – вставляет отец, но высокий гость пропускает его слова мимо ушей.

– Полагаю, вы окажетесь полезнее Эдему в качестве нового вице-канцлера.

В комнате за стеной воцаряется мертвая тишина. Папа, пробившийся когда-то во Внутренний город из Внешних районов, уже и так высоко взлетел в государственной иерархии – стал главврачом. Но мне всегда представлялось, что этим он обязан своему таланту хирурга, и ничему больше. Теперь выходит, что мой отец вовлечен в серьезные политические игры гораздо глубже, чем я могла подумать. Иначе почему бы выбор канцлера остановился на нем? Ведь если смотреть со стороны, он только иногда выступает с официальными заявлениями по сугубо медицинским вопросам, следит за проведением государственной линии в области обязательной стерилизации и вакцинации, иногда лично ведет высокопоставленных больных – высших лиц государства, членов их семей – и больше ничего…

Вот так сюрприз. Причем, наверное, не только для меня, но и для самого папы. Ведь мне всегда казалось, что он изо всех сил старается держаться в тени, учитывая его положение. Под положением имеется в виду, конечно, не служебное, а «положение» со мной. Его постыдная тайна. Отец никогда без нужды не высовывается, мало общается с коллегами, как лично, так и в сети – по крайней мере, по сравнению с другими сотрудниками правящего аппарата. С таким «скелетом у себя в шкафу» – точнее, у себя в подвале, не больно-то поустраиваешь вечеринки с коктейлями, верно?

И вот ведь, все-таки каким-то образом привлек к себе внимание.

Тишина повисла надолго. Даже слишком. Наконец папа говорит:

– Для меня высокая честь служить Эдему в любом качестве.

Голос у него какой-то сдавленный – интересно, от нервного напряжения или от желания казаться скромным?

Потом они еще немного поговорили обо всем этом, а я все слушала и теперь продолжаю слушать, почти позабыв о том, первом посетителе – так мне трудно вообразить себе, что теперь будет со мной и всей моей семьей. Вероятно, папе придется переехать жить в сам Центр, подобно остальным руководителям наивысшего ранга? А нам?.. Но это невозможно. Вся моя «система безопасности» намертво связана с этим домом, и только с ним.

И тут я слышу, как по комнате прокатывается небольшой робот и останавливается как раз напротив отдушины. Неужели почуял что-то неладное, какой-то признак моего присутствия? Не знаю, что именно это за модель, но если с хорошим объемом и остротой зрения, то вполне может засечь меня сканером даже через крошечные отверстия вентиляции. Он медленно продвигается все ближе, пищит. Но неуверенно – если, конечно, робот способен испытывать неуверенность.

Тем временем канцлер заканчивает:

– Прекрасно. Не стану больше отнимать у вас время. Прошу сообщить мне о своем окончательном решении к завтрашнему утру.

Зеленорубашечная гвардия на заднем плане смыкает строй. Глава правительства щелкает пальцами, мой мучитель-робот ускользает вслед за ним. В гостиной опять тишина. У меня уже одеревенели ноги, и воздух в убежище от моего собственного дыхания стал таким спертым, что кружится голова, но я не решаюсь вылезти без четкого сигнала. А его все нет и нет – похоже, обо мне все забыли.

Выкарабкавшись все-таки наружу, вся припорошенная штукатурной пылью, я застаю в гостиной маму. Одну.

У меня столько вопросов – и о том, первом визитере из Центра, и о канцлере тоже, что я буквально не знаю, с чего начать. Но сперва все же главное – Эш.

– У него был приступ! Прошел? – Я плотно стискиваю зубы в ожидании ответа. А его все нет. Неужели меня ожидает страшная весть?

– Я только что к нему заходила, он спокойно отдыхает, – наконец говорит мама.

У меня вырывается вздох облегчения. Все остальное как-то вдруг отходит на второй план. Но лишь на полминутки, не больше…

Мама смотрит на меня долго и пристально.

– Что теперь будет? – не в силах больше ждать, выпаливаю я, подразумевая все сразу.

Ответ потрясает меня до самых глубин естества. Словно все мои мечты и все мои кошмары вдруг сбылись одновременно.

– Рауэн, тебе изготовили глазные импланты на новую личность. – Жду, что мама улыбнется, но ее лицо остается неподвижным, и я внутренне подбираюсь, напрягаюсь. – И подобрали новую семью, – продолжает мама. – Через неделю ты уезжаешь.

У меня подкашиваются ноги, и я оседаю на пол по стенке, за которой пряталась несколько мгновений назад.