ГЛАВА 13
Поврежден? То есть имя моей матери теперь узнать не получится?
Очевидно, вопрос был написан у меня на лице, потому что Рэйнар ответил:
— Мы отправим запрос на официальное расследование.
— Расследование?
— К архиву, в котором содержалась информация о твоей матери, обращались пару месяцев назад. Тогда все было нормально. — Ноздри его шевельнулись, придавая лицу хищное выражение. — Кто-то не хочет, чтобы тебя нашли.
Получается, мой отец жив, но вовсе не жаждет встречи со мной? Все это время он обо мне знал или узнал, когда Норгхар начал копать в Рагране? А может, дело не в нем? Возможно, этого не хочет семья матери? Или семья отца? Мысли покружили и разлетелись, как стая диких виаров поутру, а меня затрясло. Мало им было того, что они вышвырнули женщину с ребенком на руках из своей жизни. Мало того, что она погибла по их милости, так они еще сделали все, чтобы ее память была утрачена.
Безвозвратно.
— Леона, в век информационных технологий невозможно стереть все. Следы, так или иначе, остаются. Определить личность твоей матери теперь будет сложнее, но это ничего не меняет. Разве что займет больше времени.
— Насколько?
— Зависит от того, как быстро Аррингсхан подпишет запрос и как быстро власти Раграна дадут разрешение.
— Очаровательно!
— Норгхар вычислит того, кто повредил архив.
— Так же, как узнал имя?
Рэйнар прищурился.
— Что ты хочешь сказать?
— Только то, что в век информационных технологий людей стирают с лица планеты по щелчку пальцев.
— Сомневаешься, что я смогу найти твою семью? — холодно спросил он.
— Сомневаюсь, что моя семья хочет, чтобы ее нашли.
— Это меня совершенно не волнует.
«Зато волнует меня», — хотела сказать я, но промолчала.
Для того чтобы войти в мир иртханов, все равно нужно получить родословную или пройти тест на кровьпригодность. Пока не пройду, смотреть на меня будут как на блохастую виари, с легким оттенком недоумения и вопрошать — кто мысленно, а кто вслух: «Кого ты с собой привел?» — совсем как местра Халлоран. А еще мне любой сможет подбросить рагранских пчел и отделаться легким конфузом. Зато потом раздует по этому поводу скандал, что ее-его-их незаслуженно обидели, оскорбили и все такое.
Меня затрясло еще сильнее, отчаянно захотелось что-нибудь разбить, но сегодня я уже швырялась мобильниками, а за перегородкой сидел водитель. Ладно, стекло звуконепроницаемое, но мне жалко телефон: второго раза он может и не пережить. Да и вообще, глупо расстраиваться из-за тех, кого никогда не знала. Глупо, и еще глупее на них злиться.
— Во сколько у тебя завтра прослушивание?
— В семь.
— На кого будешь пробоваться?
— Хочу получить партию Люси.
— Люси?
— Главная героиня рок-оперы «Мир без тебя»… — осеклась.
Просто вспомнила, что это тайна.
— В чем дело?
— Название премьеры мне сообщили по большому секрету.
Рэйнар усмехнулся и подался вперед.
— Не сомневайся, дальше меня оно не пойдет. Спой для меня, Леона.
От неожиданности замерла.
— Что, прямо здесь?
— Прямо сейчас. Безумно скучаю по твоему чарующему голосу.
— Ты слышишь его постоянно. — Чарующий голос отметился хрипотцой.
Не знаю, откуда она взялась. Глубокая, интимная. Безжалостно-откровенная.
А потом песня сама сорвалась с губ.
Горячей твоих глаз лишь дыханье дракона.
Мы у всех на устах, мы с тобой вне закона.
Вне законов мирских, вне законов небесных
Наша жизнь натянулась, как леска над бездной.
Глаза Рэйнара потемнели, и даже в салоне стало темнее. Руки легли на мои плечи, и петь приходилось ему в губы. На одном дыхании, которого рядом с ним почти всегда не хватало. Только не сегодня: наверное, это была самая откровенная песня в моей жизни.
Распахнув свои крылья, подхваченный ветром,
Ты мои повторяешь шаги — метр за метром.
Каждый час, каждый миг, каждым яростным вздохом
Ты кричишь мне: «Моя!» — под раскатистый грохот.
Я тоже кричала, если можно кричать в сопрано. По венам бежал огонь, вливался в кровь, отравляя ее своей бесконечной выжигающей сутью — и возвращал к жизни искрящим потоком, струящимся через нас двоих. Смотреть ему в глаза, в эти разгорающиеся костры становилось все тяжелее, но тяжелее было бы говорить о том, что по-прежнему не давало покоя. Обжигало сильнее любого пламени.
Грань преступной игры надорвется, как цепи оков,
В тот отчаянный миг, когда к этому ты не готов.
Под прицелами вспышек взлетая все выше и выше,
Ты меня позовешь за собой, но ответа уже не услышишь…
Скорее почувствовала, чем поняла, что флайс пошел на снижение.
— Пламя мое, — низкое рычание подхватило тишину, чтобы разорвать в клочья, — что же ты со мной делаешь?
«Ты же сам просил спеть», — хотела сказать я. Но не смогла. Голос не слушался.
Как так получилось, что песня стала больше чем песней? И ведь сто лет не пела ее, а сейчас подхватила мотив и утонула в нем, словно в первый раз.
Мы смотрели друг на друга и молчали. Так невыносимо близко, как никогда раньше.
На миг показалось, что он меня сейчас поцелует, но Рэйнар только медленно отстранился. Дверца флайса поехала вверх, в лицо ударила прохлада. Ударила, но не отрезвила. Точно так же не отрезвил ошалевший взгляд Лансаро, выкатившегося на стоянку из лифта. Не знаю, что поразило его больше, — эскорт охраны или ведущий меня под руку правящий. Сосед остановился с открытым ртом, но его мигом оттеснил один из сотрудников службы безопасности.
В лифте мы тоже почему-то молчали.
И перед дверью.
Даже когда я достала ключи, а Рэйнар поставил сумку с вещами.
Не сразу поняла, что пытаюсь ключом от гримерной Ландстор-Холла открыть собственную квартиру, он понял быстрее: перегнулся через мое плечо и мягко провел нужной карточкой по панели.
— Спокойной ночи, Леона.
— Спокойной ночи, — тихо сказала я.
Скользнула в квартиру, привалилась лбом к закрывшейся двери. Кровь отхлынула от лица, от рук и вообще отовсюду, откуда только можно. Сердце колотилось так, словно я пробежала спринт на Соурских играх и взяла золото.
В прихожую со скрежетом на повороте вылетел Марр, ткнулся носом в пятую точку и радостно клацнул зубами.
— Леа! — судя по всему, Танни кричала с кухни. — Я тут печенек купила. Хочешь?
— Печеньки на ночь вредно!
— Зануда!
— Сейчас приду!
Потрепала по голове соскучившееся чудовище и уселась на тумбочку — снимать сапоги.
Сейчас, когда собственный голос больше не вел за собой, когда руки Рэйнара не лежали на плечах, обжигало другим.
Мыслями.
Что, если мою семью так и не найдут?
Что, если мы с ним снова окажемся в разных мирах?
Осознанием.
Осознанием того, насколько глубоко он… во мне. Когда мы вместе, это как дыхание, как жизнь, как биение сердца. Что я буду делать, если прервется пульс? Если однажды ему придется жениться — пусть даже не на Ирргалии, а на ком-то другом? На иртханессе с более сильной кровью, родившейся в полной семье, с юных лет владеющей огнем. Если у него появится другая…
Как я буду дышать тогда?
Здание Мэйстонской оперы — пожалуй, одно из немногих зданий, сошедших с небес на землю. Во время ландсаррского налета оно серьезно пострадало, но было полностью восстановлено. Плавные изгибы крыши, арочные окна с асимметричными рамами — правда, стекла в них сейчас значительно прочнее. Расположено оно на площади Искусств, в самом сердце города, над ним проходят крупнейшие аэромагистрали и тянутся пешеходные мосты-переходы. Иглы небоскребов пронзают небо, но здесь, на выложенной кремовой плиткой площади, кажется, что ты оказалась в другом столетии. Особенно когда здесь проходят голографические выставки античных скульптур или живописи прошлых веков.
Вторым украшением площади был музыкальный фонтан в виде факела, который возвышался до верхней арки. Когда не поют в опере, поет фонтан — оперные теноры и сопрано со всех уголков мира звучат под мощные всплески воды, бьющие ввысь. Летом по вечерам на площади собирается множество людей — в отличие от оперы на фонтан можно посмотреть совершенно бесплатно. А посмотреть есть на что: когда расцвеченные огнями столбы воды взлетают в небо, чтобы обрушиться вниз тысячами пенных брызг, замирает сердце. Девчонкой я часто приходила сюда — сидела на дальних скамейках, глазела сквозь подбиравшуюся поближе к зрелищу толпу и представляла, как однажды войду в арочные двери как дива.
Вот только служебный вход с другой стороны. И парковка тоже за площадью.
Рольген подал мне руку, но я все равно треснулась головой о дверцу флайса.
— Ай.
— Осторожнее! — запоздало пробормотал Лидс.
— Угу, — прошептала я, потирая ушибленное место. — Прическа не пострадала?
По сути, на прослушивании мало кто обращает внимание на прическу. Но я все равно завила локоны и надела платье, которое — как по мне, идеально отражает образ Люси. Легкое, с тонкими бретелями, с летящим бледно-голубым атласом юбки. Сейчас под этот бледно-голубой атлас знатно поддувало даже в теплом пальто, и кожа под чулками мигом покрылась мурашками. Да что там, я сама превратилась в гигантскую ходячую мурашку.
— Все в порядке.
— Точно?
— Точно, — заверил меня охранник.
— Эй, шустрики! — С другого конца парковки к нам уже спешил Хейд.
Волосы его слегка примял флайсоциклетный шлем, но в остальном он был бодр, свеж и весел, чего нельзя сказать обо мне. С утра я дважды облилась кофе. Первый раз — потому что рука дрогнула, к счастью, он уже успел остыть. А второй — потому что Танни решила поухаживать за волнующейся мной и сделала его сама. Но то ли в тот момент она думала о Мике, то ли что-то еще, в общем… ощущение было такое, что я заглотила горсть ягод горичинки. В итоге закашлялась, пытаясь отдышаться, уронила чашку и решила, что на сегодня кофе с меня хватит.
— Пойдем, — кивнул агент в сторону служебного входа.
Если он и удивился, что у меня машина с водителем, то виду не подал. Равно как ничего не сказал по поводу Рольгена. Разве что наградил пристальным взглядом. Объясняться я сейчас была не в состоянии, поэтому решила отложить разговор про свою личную жизнь на потом. Так или иначе, говорить с ним придется. Желательно до того, как состоится наш с Рэйнаром выход в Зингспридскую оперу.
Мысль об этом заставила коленки трястись еще сильнее. Если честно, сейчас я бы еще парочку раз постояла возле дракона, только чтобы сегодня не выходить на сцену. Вот откуда это во мне, а? Я же пою с детских лет, меня пихали во все школьные мюзиклы, но как только речь зашла о том, чтобы выйти к режиссеру, во мне проснулся дикий панический страх. Тот, когда поджилки трясутся, а во рту сухо, словно я из пустыни выползла. То ли сказывался неудачный опыт предыдущего прослушивания, то ли что-то еще, но сейчас во мне закончились связные слова. И мысли тоже. Живот скрутило, а ноги стали тяжелыми, как арматурные опоры.
— Ты лучшая, — сказал Хейд.
— Угу.
— Если я говорю, значит, так и есть. Поешь ты роскошно. Осталось просто выйти и сделать то же самое перед крутыми дядьками.
Рольген улыбнулся. Не знаю, что его позабавило.
— Надеюсь, меня вызовут одной из первых, — пробормотала, обращаясь скорее к себе.
Терпеть не могу ждать.
— Тут уж как повезет, — хмыкнул Хейд.
Мы оказались у дверей, и они распахнулись, пропуская нас в холл. Сегодня здесь было людно: претендентки прибывали одна за другой. Поскольку мы замешкались, нас обогнула изящная светловолосая девушка и впорхнула внутрь.
— Удачи! — Рольген снова улыбнулся — на сей раз ободряюще.
— Спасибо. — Удержалась от порыва его обнять, потому что это означало бы вцепиться руками и ногами.
— Жду звонка.
Хейд снова окинул меня пристальным взглядом — вот поразительно, как различается пристальный взгляд в исполнении Халлорана и его. В глазах агента я всегда ловила этакий профессиональный интерес, разве что с легким оттенком личного. Взглядом Рэйнара можно было пригвоздить к стене и провести сканирование одновременно.
Мы прошли в холл и направились к стойке регистрации. Миниатюрная блондинка уже получила пропуск: окинула меня оценивающим взглядом, раскрыла плечики, как бабочка крылья, и процокала к турникету. Стоявшая справа темноволосая участница хмурилась, рылась в сумочке, охранник терпеливо ждал.
— На прослушивание? — уточнила суровая девушка в униформе, когда мы протянули ей документы для проверки записи.
— Да. — Хейд облокотился о стойку и одарил ее очаровательной улыбкой.
Глаза девушки заметно потеплели.
Пока она сканировала документы, нас изучала охрана, а я изучала холл. Служебный был не настолько красив, как центральный для зрителей, но и здесь было на что посмотреть. Под ногами раскинулось ковролиновое море насыщенного цвета кистонского вина. Стены, отмеченные змейками светильников, голограммы с сюжетами легендарных оперных постановок. Руки пришлось сцепить за спиной, потому что мне совсем не улыбалось начать отбивать ритм идеальным маникюром по стойке.
Ради него я сегодня вскочила раньше Танни и раньше нее выбежала из дома, чтобы все успеть. В салоне, где мы познакомились с Лэм, я была первой клиенткой. Вроде тех, что готовы наводить красоту в любое время дня и ночи, потому что захотелось. К слову, сделали мне все быстро и красиво: в тон платью, с неброскими искрами снежинок. А вот с подругой пересечься не удалось.
— Зал для претенденток прямо по коридору и до упора, — сообщила принимавшая нас девушка. — Вещи придется взять с собой. Если захотите переодеться, для этого есть специальные комнаты, они прилегают к залу.
Ну вот и все.
— Все еще только начинается, — подмигнул Хейд мне. — Выше нос, звездочка.
— Я сказала это вслух?
— Да еще так уныло, словно собралась продуть.
— А если…
— А если быть не может. Мы идем побеждать! Выше нос и вперед.
— Главное, чтобы нос не перевесил.
— В твоем случае не перевесит, даже если ты задерешь его к потолку.
Мы прошли куда было сказано, все это время я вспотевшими руками сжимала сумочку.
— Давай, вперед. Я в тебя верю.
— А где будешь ты?
— Поблизости.
Глубоко вздохнула и шагнула в зал. Над ведущими на сцену дверями висело табло — пока что оно было темным. Девушки уже вовсю обсуждали предстоявшее прослушивание, над диванчиками и столиками протянулся флер взбудораженного напряжения, свойственного всем прослушиваниям. Электронные часы отсчитывали последние минуты, и возбуждение нарастало. Шепот становился все громче, меня начинало потряхивать. Ощутимо. Я даже к кулеру отошла на всякий случай, поближе к водичке, потому что ладони слегка покалывало. Хотя, может, лучше сразу к огнетушителю?
Сегодня с утра даже Танни поинтересовалась, что это я такая нервная.
В ответ я показала на Шайну. Она смотрела на нас или сквозь нас — с портрета, который каждый день напоминал о ней. Шайна была моей музой и моим вдохновением. Именно мысли о ней не позволяли опустить руки, когда из них все валилось. И уж, наверное, она не тряслась, когда ходила на прослушивания.
— Ой, да ладно! Что там такого страшного? Выйдешь, споешь…
— Посмотрю я на тебя, когда ты будешь сдавать выпускные экзамены.
Танни фыркнула.
— К счастью, до них еще далеко.
— Не заметишь, как полтора года пролетят.
В ответ сестрица только улыбнулась.
— А пока буду наслаждаться жизнью!
В том, что выходными она насладилась по полной, сомнений не оставалось: Танни сияла, как микрочип на новехонькой кредитке. Выяснилось, что Мик подарил ей приставку и простейшее оборудование для портативной виртуальной реальности, очки и несколько игр, включая «Другую жизнь». Правда, еще нужно было вызвать техника, который все это подключит и настроит. Конечно, до комнаты с полным погружением, как в детстве Рэйнара, далековато, но в этой, кажется, даже были встроенные симуляторы ветра и дождя.
— Девушки, всем доброго вечера! — Голос секретаря заставил вздрогнуть и вернуться в реальность. — До прослушивания осталось пять минут. На табло будут высвечиваться ваши имена, будьте внимательны. Выходите, представляетесь, поете обязательную арию, которую выбрали. Вторую — на выбор комиссии, вам сообщат уже на сцене.
Ну… ничего нового, в общем-то.
— Результаты прослушивания станут известны завтра, ближе к вечеру. Я лично перезвоню всем, кто нас заинтересует. Удачи!
Она кивнула и скрылась в коридоре.
— Пфф, результаты, — хрупкая блондинка — та самая, что мы видели в холле, передернула плечами. — Мне тут по большому секрету шепнули, что партию Люси уже отдали Кларин Сиддэрли.
Кларин Сиддэрли? Известной мэйстонской оперной диве?
Тезка Клари уже восемь лет делила сцену с Лизой Барлоу. В отличие от высокой темноволосой Лизы Кларин была светловолосой и изящной. Чем-то отдаленно напоминала стоявшую передо мной девушку, после слов которой в зале ненадолго повисла тишина. Подумалось, что они обе внешне гораздо ближе к Люси, чем я. Но я всегда хотела петь Артомеллу, для нее мой образ подходил идеально.
— Да бросьте, — донеслось насмешливое из-за спины, — откуда вы знаете?
— У меня есть знакомые в опере. — Блондинка уселась на диван, закинув ногу на ногу с таким изяществом, словно сама была Кларин Сиддэрли.
Неужели это правда? И что делать, если так? Нет, конечно, в оперу далеко не каждый прыгает сразу на главную роль, и начинать всегда приходится с малого, но… Но почему тогда сейчас в груди разливается предательский холодок разочарования? Если Хейд об этом знал, почему не сказал сразу? Или решил, что партия Эллы мне больше подходит? Она, кстати, брюнетка. Может, он вообще считает, что мне подойдет любая партия, лишь бы на главную сцену Мэйстона пробиться?
— Что же ты тогда тут делаешь? — фыркнула молодая женщина с короткой стрижкой и пышными кудрями, подхваченными лентой.
— Не знаю, что вы тут делаете, — блондинка сделала акцент на обращении, — но лично я хочу получить партию Эллы. Она куда интереснее этой унылой мямли Люси.
— Люси не мямля, — хмыкнула я.
— Да неужели? — Блондинка вызывающе посмотрела на меня. — Об нее вытирают ноги, а она стелется тряпочкой. Ну да, изредка умудряется взбрыкивать, но все это обычно заканчивается командой «к ноге!», и она, как виари, плетется рядом, не забывая заглядывать в рот своему парню.
— Она не заглядывает, — чувствуя, что начинаю заводиться, сцепила руки в замок. — Она принимает его таким, какой он есть. И учится жить в мире, который не хочет ее принимать.
— Он ею вертит, как хочет, — девушка приподняла брови, — а она сходит по нему с ума. Незавидная участь.
— Поэтому она от него уходит.
— Чтобы потом вернуться.
— Потому что любит.
— Потому что она ничего из себя не представляет, когда его рядом нет. Ах да. И еще немного потому, что у нее появляются обширные возможности прыгнуть выше головы. Легко любить, когда тебе дарят роскошные подарки и осыпают милостями. Элле милости не нужны, она сама себе хозяйка и аристократка до мозга костей.
Ну да, конечно, Элле милости не нужны. Зачем они ей, когда папа с рождения все приносит на блюдечке — и учебу, и рекомендации, и карьеру, и счета с нужной суммой нулей после единички!
От желания запустить в белобрысую голову стаканчиком спасла только воцарившаяся в зале тишина. Я подняла глаза на табло и увидела имя: «Кармина Ардерли». Блондинка вспорхнула с дивана и направилась к дверям, даже не оглянувшись, а я допила воду и смяла пластик в руке так, что края впились в ладонь. Имя ей шло, как наблу крылья. Да чтоб тебе провалиться сквозь сцену и застрять по самые уши!
Развернувшись, шваркнула пластик в урну и замерла под перехлестьем взглядов: на меня смотрели абсолютно все. Похоже, за нашим с блондинкой спором наблюдали, но сейчас осталась только я одна. Живенько устроилась в ближайшем кресле и уткнулась в мобильный. Сделала вид, что меня там что-то очень интересует, хотя перед глазами стояло только лицо блондинки, которая с ехидной улыбочкой сообщила о Кларин. Руки слегка покалывало, и я глубоко вздохнула.
Надо успокоиться.
Срочно!
— Мне тоже нравится Люси, — раздалось справа.
Я подняла голову и увидела невысокую рыженькую девушку. Пухленькую, с серыми глазами, а еще у нее, в отличие от большинства следующих моде на короткие стрижки, тоже были длинные волосы. Правда, она собрала их в хвост. Не успела я подумать, что у меня не складывается с рыжими, как она улыбнулась.
— Тарина Стрейланд.
Интересно, псевдоним или настоящее имя?
— Бриаль Бетрой.
Она устроилась рядом со мной в соседнем кресле.
— Я была на твоем выступлении в Ландстор-Холле. У тебя чудесный голос.
От неожиданности даже злиться перестала.
— У меня сейчас дикий мандраж, поэтому я могу что-нибудь не то сказать, — пробормотала я, — но спасибо.
Тарина улыбнулась, отчего на щеках у нее появились ямочки.
— У меня тоже. Иначе бы я ни за что не решилась подойти…
— Почему? — У меня чуть глаза на лоб не полезли.
— Потому что… ну, ты на сцене такая… ну, такая… невероятная. А еще ты звезда.
«Ы», — как сказала бы Танни.
То, что у звезды дрожат все лучики — это, наверное, к делу не относится. И то, что ей хочется догнать другую звезду и звездануть как следует, тоже. Тарина больше не пыталась заговаривать, сцепила руки на коленях поверх удлиненной юбки-карандаша. Я же старательно водила пальцем по дисплею.
А потом она коснулась моей руки и указала на табло.
Я медленно перевела взгляд и замерла.
«Бриаль Бетрой».
Что? Так быстро? А-а-а!!! Нет, я, конечно, хотела, чтобы меня вызвали одной из первых, а еще лучше вообще первой, но…
— Удачи! — прошептала Тарина.
— Спасибо! Оставлю здесь вещи, хорошо?
— Конечно, я посмотрю.
Быстро отвела руки за спину и сложила пальцы колечками, а после вскочила. Пальто оставила на спинке кресла, нехотя приткнула под него сумочку. Расставаться с ней не хотелось: за нее было бы ну очень удобно цепляться, пока сердце отстукивает в такт шагам. Выпрямилась, расправила плечи и направилась к дверям, за которыми скрылась моя предшественница. Стоило шагнуть в коридор, как из-за поворота вывернула блондинка — так резко, что мы чудом не влетели друг в друга.
— Они там все не в настроении, — хмыкнула она. — Так что готовься пролететь.
Прежде чем я успела ответить, та прошла мимо с таким видом, словно я была вмонтированным в стену светильником. Сердце забилось еще чаще. Все быстрее, быстрее и быстрее. По рукам потекло тепло, собираясь в центре ладоней, воздух под руками сгустился, превращаясь в зыбкое марево.
Нет, нет, нет, только не сейчас!
Пожалуйста, только не сейчас. В воздухе заметались крохотные искры, я привалилась к стене и глубоко вздохнула. Еще раз. И еще. Холодный воздух. Очень холодный, и таким же сейчас должен быть мой разум. Если я хочу петь, а я хочу этого больше чего бы то ни было, нужно отбросить все страхи. И сделать это нужно прямо сейчас.
Да, один раз я действительно пролетела, но это не значит, что так будет всегда. Да, я чуть не подпалила себя и Рэйнара, но я справилась с огнем однажды и справлюсь сегодня. Роль Люси отдали Кларин Сиддэрли? Драконья чешуя на уши! Даже если и так, все равно буду петь. Выйду и спою так, что они все будут сидеть с открытыми ртами и забудут про Кларин. Ради себя, ради своей мечты, ради Танни и ее будущего. Я действительно люблю оперу, я вкладываю в каждую строчку больше, чем просто голос и старания, — всю себя и свое сердце. Я получу эту партию, потому что я мечтала об этой сцене всю жизнь!
Огонь, готовый вот-вот вырваться, затаился, только руки пекло и середину ладоней дергало.
Вдох-выдох.
Сердце глухо билось о ребра.
Оттолкнулась от стены и быстро направилась вперед к заветной двери.
Шаг — и я на сцене.
Мне уже доводилось бывать в этом зале — роскошном, с возносящимися ввысь потолками, бесчисленными рядами партера, ячейками лож и многоярусными балконами. С центральной люстрой, раскрывающейся над ними нахлестом золотых пластин, в центре которого во время представлений горит ослепительный белый шар. А вокруг — бесчисленные россыпи светильников.
Комиссия устроилась напротив сцены: тучный седовласый мужчина в костюме посередине, справа от него — худой брюнет с острым подбородком и цепким взглядом, а слева — вальяжно развалившийся, в линялой толстовке с агрессивным принтом и джинсах. Из-под воротника на жилистую шею выползала татуировка. Ноги он вытянул вперед, закинув одну на другую, и смотрел на сцену с таким видом, словно его заранее тошнило от всех претенденток. От этих троих зависела моя судьба, но сейчас они были просто моими зрителями. Не важно, как высоко сидит тот, кто тебя слушает, если он поверит в то, что ты поешь. Если поверит в то, что десятки тысяч зрителей почувствуют то же, что и он, в миг, когда твой голос разнесется над залом.
— Добрый вечер! — произнесла я, сжимая по-прежнему горящие ладони и переходя взглядом от одного мужчины к другому. — Меня зовут Бриаль Бетрой, я пою уже четыре года, и в Ландстор-Холле мои выступления неизменно собирают полный зал.
Мой голос парил — я чувствовала его отзвук в каждом уголке.
Вдох-выдох.
Огонь отступил еще дальше — жар перешел в тепло и сменился неожиданной легкостью. Вспомнились слова Тарины и ее взгляд, когда она на меня смотрела: внимательный, восторженный, удивленный. Вспомнились все, для кого я пою каждый вечер, вспомнились и отозвались уверенностью в сердце. Уверенностью в том, что все будет хорошо.
— Я без ума от Люси и от истории «Мир без тебя» и безумно хочу раскрыть ее всему миру. Сегодня я пою только для вас! Встречайте Триаррис и арию «Солнечный ветер»!
Прикрыла глаза, шагнула вперед, подхватывая первые ноты музыки и следуя за ними. А может быть, уводя за собой.
Струной натянутой горизонт звенит,
И солнце катится в зенит, и рассыпается,
И легким шлейфом искр над нами простирается,
Но сердце все равно от чувств моих горит.
Горит…
Оно… тобой…
Горит.
Петь с закрытыми глазами — все равно что петь обнаженной. Все чувства раскрываются настолько, что даже малейшее движение воздуха, когда поводишь рукой, чувствуется почти как прикосновение. История Триаррис — история любви слепой девушки и художника. Он влюблен в ее образ, возвышенный и немного трагичный, а она влюблена в него. Он рисует картины и рассказывает ей о том, как красив мир, что их окружает.
Я слышу мир, я чувствую его… И знаю
Лишь таким, каким его представил ты.
Картины эти безупречной красоты,
Пусть даже день за днем тебя теряю.
Теряю…
День за днем…
Теряю…
Его имя гремит на весь мир, он становится известным и начинает тяготиться их отношениями. Однажды возлюбленный приводит ее на берег, чтобы рассказать о том, что пресытился их чувствами, но Триаррис сама уже догадывается о том, что он хочет сказать. Она готова остаться рядом с ним, пока он сам не попросит ее уйти, и обещает, что не станет мешать его новой жизни.
Ты любишь день, я с юных лет в ночи живу.
Мне не увидеть ни восход, ни твоего лица,
Но я пройду дорогу нашу до конца
И за собой в последний миг не позову.
Не позову…
Поверь, не позову…
Ты словно ветер солнечный — неуловим,
Когда…
— Достаточно! — Резкий хрипловатый голос заставил вздрогнуть, и музыка оборвалась.
Вместе с дыханием и взятой нотой, которую я не успела закрыть.
А вот глаза открыла и даже поморгала, пытаясь осознать, что произошло. Меня прерывали во время пения, разве что когда я училась, и то — на практике, ни в коем случае не на экзаменах. И уж тем более не на прослушивании.
— Мило. — Мужчина в джинсах хлопнул себя по коленям и поднялся. — Это все очень мило. Ты училась в Высшей вокальной школе. На эстраду. С чего ты вообще взяла, что сумеешь петь в опере?
От такой фамильярности ненадолго опешила, равно как и от нахального пренебрежения в темных глазах. Другие мужчины не выказывали ни малейшего интереса к тому, что происходит, словно этот вообще не имел к ним никакого отношения.
— Вы слышали, как я пою.
— Слышал. Ладно, опустим детали. Почему ты выбрала сцену Триаррис?
— Потому что она перекликается с настроением Люси, после того как та рассталась с возлюбленным.
— Ни хрена.
Он подошел к секретарю — та сидела чуть поодаль, подхватил с соседнего кресла планшет и направился ко мне. На сцену взобрался так легко, будто каждый день брал барьеры или перемахивал через заборы, спасаясь от полиции в неблагополучных районах. Смуглый, чуть выше меня ростом, морщины в уголках глаз и сильные руки. Бугры мышц угадываются даже под плотной тканью толстовки — сразу видно, качается основательно.
— Джерман Гроу. Постановщик и по совместительству композитор этого безобразия.
Сказать, что я очешуела — значит, ничего не сказать. Джерман Гроу светился редко, интервью не давал и никогда не появлялся на публике без солнцезащитных очков. Когда ему задали вопрос почему, он заявил, что если постановщику нечего показать, кроме собственной рожи, и дать послушать, кроме собственных излияний, — это величайшая трагедия. Похлеще тех, что «сей гений» пытается пропихнуть в мир.
Родом из Балт-Лар-Сити, в юности он перебрался в Флангстон. Там поставил несколько кричащих, скандальных мюзиклов, от которых публику как следует встряхнуло. Проходили они в «Грандвэй» с неизменными аншлагами. Кажется, какую-то из его постановок даже хотели запретить за чересчур откровенные сцены, но потом передумали. И вот теперь — рок-опера «Мир без тебя», Мэйстон. Круто. Очешуеть. Спасибо, Хейд, что не сказал ничего лишнего. А я еще себя ругала, что не доложила ему о своей личной жизни!
— Люси. — Он сунул планшет мне в руки, ткнул в дисплей. — Ария «Яд». Пресловутое прощание. Валяй.
— Без подготовки?
— Без подготовки, без сопровождения. Проблема?
Он прищурился, окатив меня волной такого пренебрежения, что мне захотелось треснуть его планшетом. Думает, сбегу, что ли?
— Не проблема, — хмыкнула я.
Вместо ответа Гроу раскинул руки и отступил. Манерой общаться он напоминал не то Хейда с его небрежной, но удивительно харизматичной фамильярностью, не то Рэйнара с напором и уровнем жесткости титанового пресса. И смотрел приблизительно так же: сквозь густые щетки по-мужски коротких ресниц просматривались глаза матерого хищника. Благо у меня есть опыт общения со всякими мастистыми… парнокогтистыми.
— Здесь дуэт, — заметила. — Мне петь за двоих?
— Ее парня я беру на себя.
Это уже что-то новенькое.
Глянула в планшет, и в голове зазвучал мотив — пока еще едва ощутимый, опасно-призрачный, как ходьба по тонкому льду. Невозможно спеть, когда не слышишь звучания, но сейчас музыка рождалась внутри меня, подхватывала слова и вплетала их в себя. Шагнула назад, отражая затянувшуюся тишину возносящимся ввысь голосом:
Мы из разных миров, мы не вместе с тобой
Даже в миг, когда имя твое выдыхаю со стоном…
Твоя жизнь далека… от моей, дорогой,
И проходит она по твоим лишь законам.
По твоим… лишь… законам!
Наши взгляды схлестнулись, и меня затрясло. Передалось от Люси — в минуту, когда она осознала, что для ее любимого мужчины гораздо важнее собственный статус, чем их чувства. Я хорошо помнила этот момент в книге: когда он сказал, что в их отношениях все останется как есть, потому что она принадлежит другому миру.
Ты на пульсе моем держишь руку свою.
Ты сжимаешь ее с каждым днем все сильнее.
Я кричу под тобою на самом краю…
Я тобою дышу, я тобою живу, я с тобою смелею…
Сердцем, бьющимся в такт твоему.
Сердцем, что без тебя мне уже ни к чему!
Теперь за нами следили все: не только седовласый, которого я ошибочно приняла за постановщика в самом начале, но и сидящий рядом, даже секретарь с независимым видом подалась вперед.
Ничего в этом мире не решают слова,
Только сила и власть, и стоящие рядом.
Ты не сразу, увы, суть игры поняла,
Но ты стала моим изнуряющим ядом.
Каждый вздох, каждый жест, каждый взгляд,
Каждый стон…
Я тобою отравлен, но я не влюблен.
Он выдернул из моих рук планшет.
— Уловила разницу? Триаррис остается, но она уже от него отказалась. Люси уходит, но она с ним. Свободна. — Его голос, низкий и хриплый, как от сигарет, недостаточно сильный, чтобы взорвать зал, тем не менее ударил по нервам, ударил так, что захотелось ударить в ответ. Он повернулся ко мне спиной раньше, чем я успела что-либо сказать, махнул секретарю: — Ри! Следующая.
Гроу спрыгнул со сцены и направился к своему месту.
— Не остается, — сказала в линялую спину. — Потому что знает, что не сможет пережить его равнодушие.
Вскинула руку, выплавляя слова на взметнувшемся ввысь голосе:
Ты считаешь, что чувства твои — это яд?
Ты был счастлив со мной, ты был этому рад!
Не знаю, обернулся ли он: из зала я вылетела с ускорением, которому мог позавидовать новехонький спортивный флайс, на бегу чуть не врезалась в следующую претендентку. Только оказавшись у двери, ведущей в общую комнату, остановилась. Меня трясло так, что мало не покажется. Не то от чувств Люси, не то от своих. Немного постояла, выравнивая дыхание и успокаивая бешено скачущий в груди мячик, читай — сердце, а потом вышла в общую комнату.
Ко мне тут же подлетела Тарина со словами:
— Ну что? Как прошло?
Замечательно. Не считая того, что я пела дуэтом с Джерманом Гроу. Он сказал мне, что я свободна, а я сказала ему все, что о нем думаю, — правда, через Люси.
— Чудно, — подняла вверх большой палец и даже улыбнулась.
— Точно? А то ты какая-то бледно-красная…
Интересно, это как?
— В смысле, щеки красные, а сама белая.
Ладно, я даже не буду пытаться это представить.
— Они правда не в настроении?
Они? Ну, если не считать постановщика, у которого, видимо, кризис личности, остальные вели себя довольно сносно. Последний вопрос Тарины вызвал оживление среди остальных. Если до этого доносились перешептывания, то сейчас все стихло. Я буквально чувствовала липнущие ко мне заинтересованные взволнованные взгляды: похоже, блондинка успела знатно всех накрутить.
— Мне так не показалось.
Кто бы еще напомнил, куда я дела сумку?
— Что тебе сказали? — Тарина перебирала пальцы и закусила губу.
— Как обычно.
Впрочем, как обычно — это спасибо, мы с вами свяжемся, после чего никто не перезванивает. Мне даже такого не сказали. Да я даже толком не попрощалась с ними. А вот с партией Люси, похоже, стоит попрощаться. Попыталась понять, что же чувствую по этому поводу, получилось не очень. Словно чувства рассеялись в густом тумане. Надо собираться и сваливать, пока Хейд меня не нашел. Не готова я с ним сейчас об этом говорить, вообще ни с кем не готова.
Внимание привлек торчащий из-под полы пальто ремешок.
Сумка!
Дернула ее так, что пальто соскользнуло, едва успела его подхватить и вытащить мобильный. Хейд меня опередил:
— Жду в холле.
Пожелала Тарине удачи и на автопилоте выдвинулась в холл. Наверное, ничего страшного не случилось — в конце концов, это не первое и не последнее прослушивание. Ну, если Хейд захочет продвигать меня дальше после такого эпичного выхода. Желание побиться головой об стену смешалось с желанием постучать об стену головой Гроу. Самоуверенный, напыщенный набл. Свободна! Да сам ты свободен, наблище! Драное!
— Та-ак. — Меня отловили на крутом вираже в холл, развернули лицом к себе. — А ну пошли.
— Куда?
— Кофе пить. Держи. — В заледеневшие руки сунули стаканчик с кофе, добытый из автомата.
Я проглотила все разом, почувствовала только сладость и послевкусие слишком густой пенки.
— Садись давай. — Хейд подтолкнул меня к диванчику и потянул вниз. — Как он тебе?
— Кто?
— Гроу.
Как?! Он?! Мне?!
— Почему ты мне о нем не сказал?!
— Чтобы ты бегала по потолку?
— Чтобы я смогла подготовиться!
— К такому подготовиться невозможно. — Хейд протянул мне свой стаканчик, в котором кофе еще был, но я покачала головой. — На него иногда… ладно, на него частенько находит. На репетициях он вытряхивает из актеров и певцов все, на что они способны. Вместе с ошметками нервов.
Да уж, я заметила.
— У него не бывает полутонов, но на выходе из его постановок получается нечто.
Не выдержала и фыркнула. Можно подумать, мне от этого легче.
Хотя стоит признать, Гроу шикарен. Я видела его самый скандальный мюзикл «Горячее только звезды», тот самый, что хотели запретить. До безобразия простая, бесстыдно откровенная история была подана так, что я не отлипала от экрана все два с половиной часа. И это притом, что не очень люблю смотреть записи — они убивают большую часть очарования, которая творится на сцене.
— Не грузись. Ты была на высоте.
Угу. Выше только звезды.
— Кстати, финалом его приложила шикарно. Молодчина.
— Ты был на прослушивании?
— Сидел на самом верху. Твой голос — это нечто.
— По мнению Гроу, мой голос недостаточно хорош.
Потому что у меня в свое время не хватило денег на Мэйстонскую оперную академию, где голоса ставят как надо.
— По мнению Гроу, достаточно хорош только он сам. Привыкай.
Привыкать? Нет уж, спасибо.
— Я бы не потащил тебя в оперу, если бы считал, что твое место на эстраде, — хмыкнул Хейд.
— При чем тут ты? — Повертела в руках стаканчик и бросила в урну.
— С тех, кого привожу я, спрос всегда больше.
— Так ты лично с ним говорил?
— Разумеется. Те двое, что там сидели, — это его кастинг-режиссер и продюсер, но по большому счету последнее слово все равно за ним. Хрена с два он возьмет кого-то, если сам не видит его в роли.
— Тогда на фига ему кастинг-режиссер?
Хейд развел руками.
— Насколько я понял, он к нему прислушивается.
— А что насчет Кларин Сиддэрли?
— У Гроу с ее агентом была предварительная договоренность. Он даже ее пробовал… — Хейд взъерошил волосы и отстраненно глянул на охранника. — Но контракт еще не подписан. Поэтому я пришел к нему и сказал — у меня есть твоя Люси. Потому что это крутая постановка, звездочка, и потому что она порвет Мэйстон. Но главное, ты ее достойна.
Настолько достойна, что меня пнули с прослушивания?
Так, все, проехали. Дышите ровно, эсса Ладэ. Ровно и глубоко.
— И что теперь?
— Теперь будем ждать, — подмигнул он. — Возьмет тебя Гроу или нет, твой голос возьмет оперу. Я сделаю для этого все от меня зависящее.
В серых глазах мелькнули искорки веселья, которое невольно передалось мне. Кажется, даже начало отпускать — по крайней мере, больше не хотелось треснуть признанного гения чем-нибудь потяжелее.
— Спасибо, — сказала я.
— С тебя танец, — фыркнул Хейд. — Приватный.
— Хей!
— Шучу. Обычный. Это ровно тридцать процентов от твоего сногсшибательного обаяния, которое достается другому, пока что мне неведомому парню. Считай это комиссией за восстановительные работы после гроукатастрофы. Пойдем.
Не выдержала и рассмеялась, в ответ он шустро вздернул меня на ноги и почти прижал к себе в развороте на турникет. Вообще-то до машины меня должен был провожать Рольген, но сил объясняться еще и по этому поводу с Хейдом не было. Завтра, все завтра. Или вообще потом.
С агентом мы распрощались на стоянке, безопасник хоть и помрачнел, но ни слова не сказал. Пока мы поднимались по воздушному рукаву, смотрела, как Хейд становится совсем крохотным, так же, как и его флайсоцикл. Уменьшалось и здание Мэйстонской оперы, отдаляясь, поблекли огни в высотной дымке, площадь стянулась до размеров донышка кофейной чашки. А после и вовсе пропала из виду.
По дороге мы болтали о превратностях творческой профессии, чокнутых гениях и немного о внучках Валентена — без них почти ни одна поездка не обходилась. Чем ближе подлетали, тем сильнее меня клонило в сон — видимо, сказывалось напряжение последних дней. Сейчас приду домой, лягу спать и до завтра удержу состояние эмоциональной невесомости, а завтра уже будут результаты. Какие-никакие, а будут. Я выложилась на полную, я пела круто, и это главное.
Дом встретил тишиной, которую нарушило бодрое цоканье когтей Марра. Виар радостно ткнулся носом в пальто, оставил на нем шерстяной начес — видимо, для утепления, и ускакал на кухню, где принялся греметь пустыми мисками. Явно намекая на то, что пора есть. Прошла на кухню и обнаружила, что миски действительно пусты — аккуратненько вымытые, стоят в сторонке. Странно. Почему Танни его не покормила?
— Танни! — крикнула я. — Я дома!
Тишина.
— Танни! — чуть громче.
Наверное, опять музыку в наушниках врубила на полную и рисует своего Мика. Поднялась наверх, дернула ручку двери в комнату сестры, и… раздался легкий щелчок.
Дверь была заперта. Изнутри.
