Ник Перумов
Ведуньин двор
— Недоброе затеяли.
Над звенящим летним лугом, над клевером и лютиками, васильками и медвянкой, над зелёным густым разнотравьем раздались негромкие, исполненные тревоги слова.
— Недоброе затеяли.
Сухая, сморщенная старуха застыла, опираясь на клюку. Седые волосы перехвачены на лбу кожаным ремешком, а на него чего только не нанизано! Мелкие речные камушки с сотворёнными самой природой отверстиями, какие-то костяные брелоки, кусочки янтаря, потемневший от времени серебряный кругляш с медвежьей головой…
Из-под ног вниз, в лесистую долину, где вилась широкая река, уходило радостное и многоцветное буйство лета, когда всё растёт, тянется к солнцу, зеленеет. Когда жужжат пчёлы, торопясь к улью, когда люди, свалив сенокос, переводят дух, совсем чуть-чуть, потому что ещё немного — и уже жатва.
Старуха была суха, но держалась прямо. Клюка поднималась выше головы, нависает тяжёлый крюк, словно клюв хищной птицы. Да, точно! — вот и янтарные глаза блеснули в коричневом отполированном дереве.
Рядом со старухой, облачённой в коричневый же плащ до самых пят, застыли двое ребятишек лет восьми-девяти. Оба в домотканых рубахах и таких же портах, волосы у девочки убраны под платок, у паренька, как и у старухи, стянуты на лбу. Рубахи с косым воротом расшиты мелким алым крестиком — солнце, деревья, странные звери навроде медведей, вставших на дыбы.
У паренька очень светлые волосы, выгоревшие вдобавок на солнце. У девочки — напротив, из-под платка кое-где выбивались прядки цвета воронова крыла.
Далеко-далеко внизу скользила река, извиваясь среди крутых берегов, огибая тянущиеся на юг отроги гор.
И там копошились похожие на муравьёв человеческие фигурки. Копошились, суетились вокруг невиданных огромных машин, что способны двигаться сами, словно Емелина печка из сказки. Их народ уже видал. Сперва-то, конечно, опешили, но привыкли, и быстро. Магия и не такое может, решили поначалу; но ведуньи с ведунами только покачали головами: не магия тут, другое совсем.
Самоходные машины. Штука, конечно, посложнее и похитрее ветряных да водяных мельниц, но ничего особенного. Двигает что-то тяжёлые колёса или там жернова, а что именно двигает, уже не так важно. Рассказывали, что пар. Это может быть, это понятно — котёл, ежели его запечатать наглухо, да на огонь кипятиться поставить, так и лопнуть может.
— Зорька, Ольг — а ну-ка, быстро вниз! — скрипуче приказала старуха. — Поглядите, что там и зачем. И мне скажите. Особливо смотрите — коль зрячий покажется. Там он где-то, нутром чую…
— Да, матушка Верея! — хором откликнулись ребятишки.
И — изменились разом.
Зорька резко взмыла вверх чёрной птицей, по виду — некрупный сокол-пустельга, только с оперением, как у ворона. Ольг растянулся в прыжке, оборачиваясь зайцем.
Сама старая ведунья осталась стоять, словно вырезанная из коричневого дерева статуя.
Чёрная пустельга стремительно набирала высоту; заяц, совершенно незаметный среди травы своим странным, коричневато-зеленоватым мехом, какого никогда не бывает у обычных зайцев, мчался вниз по склону огромными прыжками, из стороны в сторону, словно уворачиваясь от невидимых стрел.
Там, внизу, у реки, вовсю пыхтели механизмы, поднимались в чистое небо клубы жирного дыма из труб. Слышался визг циркулярных пил; стальные захваты приподнимали подсечённые под корень вековые деревья, тут же, на месте, машины ошкуривали их, затачивали концы. Паровая баба уже вбивала в дно первые сваи. Люди в чёрных кожаных куртках, кожаных шлемах с круглыми очками-консервами, с револьверами на поясах сидели за рычагами; работа у них спорилась.
— На что любуешься, наставница Верея Велиславна?
Голос, раздавшийся за спиной у старухи, был упрям, суховат и силён. Молодая женщина, едва ли давно разменявшая третий десяток, поджарая, словно волчица. На лице нет морщин, а вот волосы уже седы, и спускаются на грудь длинными снежными прядями, на концах — деревянные кольца-обереги, со сложными рѣзами на них. Нос с горбинкой, густые брови сдвинуты. Руки сложены на груди. Невелика ростом, а и сверху вниз на неё не посмотришь.
— Явилась, — так же сухо ответствовала старуха. — Как же без Анеи Вольховны, первой чародейки русских земель!
— Явилась, — кивнула Анея. Как и у юной Зорьки, голову её покрывал плат, только узел не под подбородком, а на затылке. — По делу шла, а уж коль «явилась»… Спросить явилась, зачем ты Зорю с Ольгом, превращальщиков, к реке погнала? Имперцы там мост ладят, отсюда вижу. А чего не увидела б глазами, явила бы чарами. Зачем ребятишками рискуешь, наставница?
Верея поджала губы, ответила неохотно, но всё же ответила.
— А где ж их ещё учить, как не на имперцах? Пугала огородные пересчитывать? Не-ет, Анея, только так. Тебя также вот учила… и выучила, на свою голову.
Анея Вольховна ухмыльнулась снисходительно, мол, болтай, старушка.
— Тем горжусь, — продолжала, однако, старая Верея. — Первая чародейка ты и есть! Не всем это по нраву, признаюсь, однако чего ты со мной пререкаться-то вздумала? Нельзя пацанам да пацанкам волю давать, жалеть их нельзя, гнать их, лежебок, надо, вперёд и только вперёд! Только так толк и выйдет. Вот как из тебя вышел.
— Да уж, вышел. — Анея следила за чёрной пустельгой, каких не бывает в природе. Маленькая соколица описывала круги над строящейся переправой. — Я твоего двора, Верея Велиславна, боялась пуще смерти. Лупила ты меня, наставница, смертным боем, чем попало и по чему попало. И ремнём потчевала, и розгами, и веником, и даже черенком от лопаты ты меня отколошматила как-то раз…
— Да? — равнодушно пожевала губами старуха. — Не припомню. Одно могу сказать, Анеюшка, ученица моя первейшая — всё к лучшему обернулось. Спокойно могу теперь в могилку улечься. Сильную ведунью — тебя — вырастила, сильнее себя самой! Вот только двора своего у тебя нет, а это плохо. Должен быть у первой ведуньи земель наших свой двор. Иначе не ведунья ты, а трава перекати-поле…
— Меня вырастила, а такую редкость уродившуюся, сразу двух превращальщиков, — к имперцам гонишь, — покачала головой Анея. — Ремень или хворостина ещё ладно, порой и впрямь надо. А вот так, прямо Ворону в когти… А что до «дворов»… так ведь боялись двора твоего, Верея Велиславна, боялись до жути, чуть что: «К Верее на двор захотел?» — матери детей пугали.
— Вот и правильно, — проскрипела старая ведунья. — Так и должно быть. Малых да неразумных бабайками пугать можно, а кто подрос, тех кем?.. А без этого нельзя, забалуют!..
Анея только головой покачала.
— Всё равно. Зорька да Ольг…
— Всё с ними будет хорошо. — Верея не шелохнулась. «Железная она, что ли?» — с невольным уважением подумала Анея. Головы не повернёт, голоса не повысит. А ведь знает, что меня слабее. И знает, что… что не люблю я её. А она меня. Бывает такое, да; хоть и выучила она меня всему, и под Чёрной горой вместе стояли, цепь замыкая, подземный огонь усмирить чтобы, — а вот не люблю. Слишком уж лютовала. Слишком уж часто за ремень хваталась.
— А если не будет? Отзови их, Верея Велиславна. Твои то ученики, не мои. Тебе круг их доверил, не мне. А знаешь, почему, наставница? Потому что ты меня выучила. Потому что ко мне идут теперь вереницей. Анея Вольховна то, Анея Вольховна сё. Так что я тоже голос имею.
— Ничего ты не имеешь. — Вывести из себя старую колдунью, казалось, было совершенно невозможно. — Вот во дворе собственном утвердишься, вот дадут тебе когда ученицу, тогда и решать станешь, за что взяться — за вожжи, за хворостину, или ещё как вразумлять.
— Отзови их, наставница! Отзови, пока не поздно! Не просто так там мост ладят, не чувствуешь, что ли? Опять этот… зрячий притащился. Боюсь, он и сквозь облик их истинную натуру разглядеть сможет. Не чувствуешь, наставница?
— Отчего ж не чувствовать, Анеюшка? — обманчиво миролюбиво протянула старуха. — Всё я чую. Не выжила ещё из ума, ветер да травы слушать не разучилась. Потому здесь и торчу. Чую зрячего и ребятишек на него натаскиваю. Иль думаешь, у меня силы их вытащить не хватит? Ещё как хватит. Да и ты здесь, любезная моя. Подмогнёшь, коль чего, — колдунья хихикнула.
— Подмогну, — мрачно сказала Анея. — Куда ж деваться, не допускать же, чтобы ребятишки в полон угодили. Случись чего, Предславу на них выпущу. У неё давно уже кулаки чешутся, подраться хочет.
— Кулаки чешутся… — проворчала старая ведунья. — Замуж её надо! Девка выросла — косая сажень в плечах, сила богатырская, — вот и дурит, вот и скачет по лесам медведицей! А так сидела б дома, мужа б обихаживала да деток кормила!
— Каких деток, Велиславна, ей пятнадцать всего! В старые времена только замуж так рано выдавали!
— Кого в старые, а кого и сейчас пора уже, — не уступала Верея. — Заневестилась сестрица твоя младшая, уж поди с парнями в переглядушки играет!
— Наставница!
— Чего «наставница»? Не знаешь, что способности наши от отца-матери детям передаются? Вы с сёстрами — дочери Вольхи Змиевича, внучки Змея Полозовича, правнучки самого Полоза Великого, зверя магии! Нельзя, чтобы кровь его расточалась бы! Предславе в девках сидеть нечего, чай, норов-то у неё не такой ядовитый, как у старшей-то сестры!
— Тьфу! У тебя, Верея Велиславна, не язык, а помело! Словно и не ведунья почтенная, уважаемая, а баба базарная. — Анея отвернулась, раскрасневшись. Совсем наставница старая берега потеряла. Язык у неё всегда был острей, чем у самой Анеи, и с годами только язвительнее становился.
— Баба иль не баба, а пора Предславе замуж. Медведицей скачет, вот пускай медвежаток и плодит. Глядишь, тоже превращальщиками станут.
Анея Вольховна решила не отвечать. Сосредоточилась на кружащей в небе пустельге да на зайчишке, что, доскакав до самой реки, обернулся бобром. А может, выдрой, трудно различить отсюда; само собой, смотрела Анея не глазами.
Имперцы меж тем продолжали себе трудиться. Пыхтели их странные механизмы, визжали пилы, валились вековые деревья. Анея поморщилась — лесу было больно. И не только здесь — по всем предгорьям сейчас трещат вековые боры. Дивы, да и прочая лесная нечисть, с юга бегут, через перевалы, в коренные земли подаются, поближе ко градам. Недобрые дела затеваются, недобрые — деревень на южных склонах хребта хоть и не так много, да погоды здесь лучше, и урожаи вполне сами вызревают, без подземного огня, не то, что на севере. Некоторые поселения уже и до самой реки спустились, выше по течению. Правда, теперь вот имперцы…
— Ну? — проскрипела Верея. — Чего каркала, спрашивается, Анеюшка? Зорька себе кружит, Ольг под берегом смотрит да слушает. Никому до них и дела нет.
— Зрячий там, — мрачно изрекла Анея. — Засел где-то, вперёд не лезет.
— Вот и отлично. — Старая наставница оставалась невозмутима. — Пусть попробуют от него уйти. Сейчас, пока мелкие, пока ничего не боятся. А потом, знаешь, испугаться легко.
— Ох, Верея Велиславна. — Молодая ведунья не глядела на старуху. — Горда ты, воля у тебя что у того дуба; а вот только всё равно, нельзя так.
— Добром да лаской тоже нельзя, — скрипнула старуха. — Пробовали уже. Злость нужна, жёсткость, сила! Балует народишка подлый, нет в нём прежнего страха да к нам, ведуньям, уважения! Ничего, вот как полезут на север эти, с тварями своими стальными, тогда все узнают! Завоют, заплачут, в ножки кинутся — ан поздно будет!
— Да о чём ты, Велиславна? Кто в ножки кинется? Зачем?
— Зачем? Вот когда станешь собственного двора достойна, когда обживёшь его— узнаешь! Тебя бояться должны, бояться и уважать, за две дюжины шагов шапку ломать да в пояс кланяться! А кто не поклонится — тому чирей на зад! Враз почтения тогда-то прибавится! Мало я тебя учила?
— Почтения прибавится? С чего ради? Да и что с тем задом, вот если на нос…
— На нос нельзя — бабе красота первая вещь, будто сама не знаешь? Испугаться испугается, но и возненавидит. А на зад самое то. Мужик же всякого-такого боится до смерти, хоть и вида не показывает — стыдно с чирьем на заднице-то ходить да больно, дружки засмеют! Знаешь, сколько сестрица твоя средняя, Добронега Вольховна, таких вот вещей лечит?
Анея знала.
— Одним словом, Анеюшка, — ехидно почти пропела старая ведунья, — зря ты сюда наведалась. Понимаю, понимаю, ошибку мою ждёшь, порадоваться промаху хочешь. Силушки в тебе хоть отбавляй, а уверенности, что именно ты первая чародейка в землях наших, — нету. Двора своего по сю пору не нажила! Слова-то тебе все правильные говорят, а внутри ты сама — не веришь. Потому и за мной таскаешься, аки репей на хвосте.
Двора своего не нажила…
Верно говорит старая ведунья. Нет у Анеи своего двора. Да и с чего б ему взяться? Тот, где Верея сейчас живёт-поживает, Зорю с Ольгом уму-разуму учит — этот двор издавна передавался по наследству от одной чародейки к другой. Не всегда сильнейшей, но всегда — одной из сильнейших. И обязательно — самой страшной, кого боялась вся земля.
Кого боятся все, а она не боится никого. И делает, что дóлжно, когда надо — спасает, а когда надо — жизни лишает.
Кто жилы режет и кости дробит, и ножом, и магией, не спрашивая «больно?».
Кто испытывает, и горе тем, кто испытание не пройдёт.
Кто знает дорожку в смерть и из смерти.
И если человека начнёт мучить, со света сживать дикая сила, с какой ему не справиться, да так не справиться, что других вокруг себя пожечь может, — для него и от него единственное спасение эта самая страшная ведунья.
Жуткое дело — Анея поёжилась. Дважды при ней управлялась с такими старая Велиславна, творила тех, кто не погибелью для людей родного языка станет, но защитой. Бр-р! До сих пор ужас пробирает…
Ей самой, Анее Вольховне, солоно на том дворе пришлось, ой как солоно!.. Так зачем это ей всё? Нет уж, лучше так, как сестрица Добронега — от града ко граду ходить, людям помогать, болезни отводить. Или как сестрица Предслава — на переднем краю, на самой границе, охранять, защищать, если что — так и в драку. А на дворе этом жутком сидеть?..
— Смотри, — вдруг проговорила Анея, точно и не слыша насмешки былой наставницы. — Смотри, Верея Велиславна, вон он — зрячий-то! Не усидел в засаде, высунулся!..
Старуха вскинула голову, сощурилась.
— Ну да, высунулся. Эвон, в плаще чёрном, да в шляпе этакой смешной, как труба круглая.
— Силён, зараза, — прошипела Анея, сжимая кулаки. — Насквозь зрит! И холод в нём. Такой холод, что… — она не закончила, лишь потрясла головой.
— Нет, — ледяным тоном сказала Верея. — Плохо я тебя учила. Драла мало. Что значит «холод такой»? Истинная ведунья — она в корень зрит, в сердцевину, суть видит! Как ты чары сплетёшь, коль нужно будет по-настоящему кровь ему в гниль обратить? Со свету сжить? Чтобы занемог, чтобы не встать ему было? А ты что? «Холод такой» — и всё?
— Наставница… — обмерла Анея Вольховна. — Зачем?! Сама же знаешь, эти чары держи — не удержишь, вырвется лихоманка на волю, сколько людей с того помрёт! Болесть, она ведь не разбирает, где свои, где чужие, что войско вражье, где просто жители!
— Вот потому-то, — Верея внушительно откашлялась, — и отдали мне ребятишек учить, не тебе. Нет в тебе настоящей силы, Анея. Злость есть, да и та по верхам, а настоящей, глубинной ненависти, да и ярости чистой — нету. Вот только на злости мелкой далеко не уедешь, милая. Рановато ты от меня ушла, девонька. Ты на меня злилась только, а должна была уметь и возненавидеть по-настоящему. Тогда у наставницы с ученицей всё получается, когда чувства настоящие меж ними. И любовь, и ненависть. Всё вместе. Как в жизни.
Анея не ответила. Замерла, вглядываясь в уходящий из-под ног луг и реку с тёмной водой далеко внизу.
Кружит над руслом пустельга, затаился бобёр в речных зарослях. Всё хорошо. Силы вокруг много — и в воде, и в земле, и в ветрах. Как там Добронега делает, когда старается? «Локоть-ладонь-пальцы»? — Анея невольно фыркнула.
Безо всякой особенной магии, лишь сделав чуть более зорким собственный взгляд, она видела высокого подтянутого мужчину в странном и нелепом одеянии — длинном, ниже колен, чёрном сюртуке с белоснежной рубахой под ним, чёрным галстуком-бабочкой и в высоком цилиндре. Анея Вольховна успела достаточно узнать об имперцах — перед ней был один из «лордов», как их прозывали простые обитатели юга.
Лорду кланялись почтительно, даже подобострастно. Тот в ответ кивал коротко и отрывисто. Пузатый невысокий человечек в кожаной тужурке и высоких сапогах, с пачкой светлых листов в руке что-то горячо объяснял.
Розмысел, видать, — «инженер», как таких звали имперцы. Ишь, волосья какие на лице — с боков отрастил, а подбородок бреет.
Лорд внезапно и резко вскинул руку. В ней что-то блеснуло, а затем — огонь, грохот, ударивший по ушам почти погрузившейся в транс ведуньи особенно сильно.
На тёмной серовато-синей поверхности реки взметнулся фонтанчик воды.
— Заметил! — охнула Анея.
Вода забурлила, какое-то существо рванулось к противоположному, северному берегу. Лорд резко выкрикнул команду, не прекращая стрелять.
Анея знала, на что способны многозарядные ружья и пистоли имперцев. У северян такого не было — только-только заполучили сколько-то всеми правдами и неправдами, стали разбираться, что в них и как.
Чёрная пустельга камнем рухнула с небес, выставив когти, целясь в лицо стрелявшему.
— Верея! — молодая ведунья уже тянула, поднимала из реки облака густого тумана, уже свивала ветер тугим комком, швыряя его, словно пушечное ядро, прямо туда, на правый берег.
Странная вещь — сила. Казалось бы, стихии тебе подвластны — рази! Пусти пал, сведи с неба палящие молнии, заставь самую мать-сыру землю расступиться; так, да не так.
Бьёт в кузне пудовым молотом могучий кователь, а потом из грубой его заготовки настоящий мастер творит уже конечную вещь. Ворожеи, ведуньи, чародейки — не молотобойцы, другой дар у них. Защищать и оборонять, а не уничтожать. Эвон, даже подземное пламя усмиряем, а не тушим, не губим его.
К стрелявшему лорду меж тем с завидной лихостью и быстрой выскочили сразу шестеро стрелков; припали на одно колено, вскинули длинные ружья; река перед ними уже почти кипела, клубы густого тумана вздымались над ней, словно над котлом, что стоит на сильном огне.
Ветер ударил в лица стрелкам, швырнул им в глаза пригоршни брызг, речного песка, даже мелких камешков. Подействовало, но не слишком — четверо из шести имели предусмотрительно опущенные круглые очки.
— Верея!
Старая ведунья замерла корявым древесным корнем. Не шелохнётся, точно так и померла стоючи.
Чёрная пустельга сшибла высокий цилиндр с лорда, когти её пробороздили ему щёку; вновь взмыла вверх, и в этот миг лорд, не обращая внимания на текущую по лицу кровь, вскинул руку — выстрел! выстрел! выстрел!
У пустельги подломились крылья, она камнем рухнула к земле — и точно так же оборвалось сердце у Анеи.
На посохе Вереи Велиславны яростным огнём вспыхнули янтарные глаза-вставки.
Незримая сила подхватила падающую соколицу, удержала над самой гладью реки; а туман уже смыкался, наползал на берег, и в нём тонуло всё — и машины, и люди.
Выстрелы поневоле стихли.
Из воды выбрался Ольг, пошатываясь, с него лила вода, окрашенная кровью. На берег незримая рука опустила чёрную пустельгу, и мальчишка подхватил её, несмотря на рану.
Анея сорвалась с места, ветер засвистел в ушах. Ну, карга старая, что я тебе говорила?! Погубила ребят, ни за что погубила!..
Старая же ведунья по-прежнему не трогалась с места. Только на посохе её горели жёлтым огнём глаза хищной птицы.
Дальше Анея уже не видела, потому что разом надо было держать и туман, и ветер, не ослабляя напора, потому что с того берега вновь хлопнул выстрел, за ним ещё и ещё. Стреляли, похоже, наугад.
Ольг шёл, шатаясь, неся в руках чёрный комочек перьев — пустельгу-Зорьку, и было это очень плохо, потому что раненый маг-превращальщик обычно возвращается в человеческий облик, а вот если не возвращается…
На глазах у Анеи из мглы у самого затылка парнишки вдруг соткалось что-то тёмное, вытянутое, небольшое; зависло на миг, словно камень, подброшенный вверх — да и упало в траву.
Ведунья никогда б этого не увидела, кабы не гнала сейчас на южный берег облака тумана, напрягая все чувства, и моля Зверя Земли, Большого Медведя, о помощи.
Пуля, поняла она. Это была пуля. И угодила бы она юнцу прямиком в голову, кабы не чары Вереи.
Такой щит набросить, так смерть отвести — поистине не столько великая сила нужна, сколь великое умение.
Ольг, хоть и раненый, а сердца не потерял, страху не поддался, не бежал сломя голову, раны не чувствуя, не полз, а спокойно шёл, и Анея знала — тот, кто учуял его истинную натуру под бобровой шкурой, ощутил бы это движение, отчаяние, бегство, судорожные попытки спастись. И Ольг это знал.
… Анея добежала до паренька, бледного, мокрого, в рубахе, испятнанной кровью на спине и правом боку. В глазах застыли слёзы, а на руках…
На руках чёрная птичка-соколица. Пустельга, нарядившаяся в вороновы перья.
Не в первый раз имела Анея дело с ранеными, хоть и не была целительницей по природе, как сестрица Добронега. Той стоило только руки наложить, а кровь уже сама останавливалась.
Вот она, дырка. Неглубокая, слабовато ударила пуля, случалось видеть куда худшее.
— Зорьку мне дай.
Мёртвый голос Вереи. И как она рядом-то оказалась? С места вроде б и не трогалась…
Чёрные крылья распростёрлись на траве. Грудь разворочена — прямо в неё угодила пуля.
Хорош же глаз у этого стрелка…
— Ольгом займись, — приказала старуха, да таким голосом, что Анея Вольховна вдруг ощутила себя вновь ученицей, набедокурившей и с ужасом ожидающей, чем сегодня угостит строгая наставница: ремешком или хворостиной? — Пулю вытащи. Жилы вместе сведи. Заразу изгони, чтобы огонь в кровь не проникнул. Давай, не стой! — хотя Анея и так уже делала всё (и многое иное), не нуждаясь в указаниях.
— Матушка Верея… Анея Вольховна… — у паренька подкосились ноги, Анея едва успела подхватить и усадить. Шок проходил, сейчас он почувствует боль — и молодая ведунья торопилась отрезать ей пути.
— Молчи. Анею слушайся, — старуха очень осторожно и нежно гладила крылья чёрной пустельги, и Анея невольно подумала, что делать тут уже нечего — нет больше Зорьки, не уберегла глупая карга, об башку б её дурную посох ейный изломать бы весь!..
Мальчишка слушался. Рана, по счастью, оказалась не столь тяжёлой, сверху вошла пуля, видать, вода задержала, пусть на чуть-чуть.
А вот Зорька…
Чего смотришь на неё, Верея?! Ты её убила, по дурости да гордости, передо мной рисуясь, на зрячего послала!..
Старая колдунья вдруг зашипела, негромко, по-змеиному, «засвистела по-звериному», как сказали бы сказочники. Взвился вокруг стылый ветер, повеяло жутью, тьмою, подземным холодом. Зазвенели, застонали висящие на ремешке амулеты. Пальцы всё гладили и разминали крылья мёртвой птички, и Анея вдруг осознала, какую силу вливает сейчас её старая наставница в маленькое, но, казалось, безнадёжно мёртвое тело.
А потом посох Вереи вдруг полыхнул — с навершия вниз побежали, разгораясь, оранжевые жаркие язычки.
— Не-ет, себя я не сожгу… — зашипела старуха, да так, что у Анеи едва дыханье не пересеклось. — Не сожгу-у… не сразу…
Вонзённый в землю посох горел ярко и весело, разбрызгивал искры, и молодая ведунья вдруг подумала, что для стрелков с правого берега нет лучше подмоги — такое пламя углядишь сквозь любой туман.
Но зато жуткая рана на груди соколицы закрывалась прямо на глазах.
Анея аж вскрикнула.
— Не знаешь, что посох этот я с детства растила, собственной кровушкой, что ни день, поливала? — жутковато усмехнулась Верея. — Вот теперь он за меня и горит… А ты не бледней мне тут! — накинулась вдруг на закатившего глаза Ольга. — Подумаешь, пулькой в спину получил! Кости не задеты, жилы большие не пробиты. Мясо зарастёт.
— Матушка Верея… а что же с Зорькой?.. Как я… к маме-то… вернусь?..
— Скоро узнаешь, — посулила старая ведунья. — Ну, закончила ты с ним, Анея? Вставай да пошли. В путь-дорогу нам собираться, ученица моя былая. Вишь, кажется Зверям, что не всё ещё я тебе обсказала, не все тайны раскрыла…
— Какая ещё путь-дорога?! — ахнула бывшая ученица. — Да ты в уме? Девочку похоронить! Облик вернуть, чтобы хоть проститься с нею могли!..
— Х-ха! — страшно осклабилась Верея. — Поверила, да, Анеюшка? Не-ет, поживёт ещё наша Зорька-зоряница, красная девица.
С ума спятила. Оюродивилась, с ужасом подумала Анея. Повредилась головою от горя.
— П-поживёт, Верея Велиславна?
— Ежели мы с тобой, милая, на задницах сидеть не будем, а ноги в руки — и на юг, за речку.
— А за речкой-то что?!
— Лекарство, — Верея так скалилась, что хоть саму Костлявую с неё рисуй. — Лекарство для Зорюшки нашей.
Тронулась. Точно. Нет от смерти лекарства, умершего ничто не поднимет.
Куда деваться? Что делать? Стукнуть обезумевшую старуху по голове, отобрать Ольга, встать перед кругом ведуний и ведунов, потребовать паренька себе?
— Уймись, девочка, — процедила сквозь зубы Верея Велиславна. — Посох мой, на крови выращенный, видела? Вот и лекарство для Зорюшки на крови замешено. Не твоей, не бледней; но моей и вражьей. А потому — собирайся, ученица, идём за реку. Ольга отошлём и выйдем.
— Ты, наставница, обезумела, — тоже сквозь зубы ответила Анея. — Какие лекарства?! Что ты несёшь? Убила девчонку, на зрячего погнала — мне, что ли, нос утереть хотела?
— Ай, молодца! — восхитилась старая ведунья. — Попрепираться со мной решила?
— Препираться я с тобой не буду, старая. А вот перед кругом — встану. Зорьку похороним. Ольга себе попрошу. Поняла? Не дам тебе его губить!
— М-м-м, хорошо, — невозмутимо отозвалась Верея. — Ну, а коль я тебе поклянусь, что знаю средство, что вернёт Зорю к жизни? Что ведомо мне снадобье, только мне, никому другому, что подействует? Поверишь ли? Обманывала ли я тебя? Лупить лупила, верно, — а обманывала?
Приходилось признать — нет.
— Не обманывала, — нехотя согласилась Анея.
— Так поверишь ли мне в последний раз? — тяжело воззрилась на неё старуха. — Пойдёшь со мной? Поможешь?
— Поможешь?
— Я, Анея, не боюсь никого уже и ничего. Ну, разве что Врана — так его все боятся. Смерть она смерть и есть. Ни позора не боюсь, ни стыда, ни осуждения. Круг пусть что хочет делает. Решит Ольга тебе отдать — слова не скажу. Но последнюю попытку Зорьку спасти — неужто не сделаешь? Со мною вместе?
Анея заколебалась. Уж слишком уверена в себе, слишком напориста старуха. И да, во вранье Верея Велиславна не замечена. Сурова, грозна, жестока даже — но правдива.
— А ты снадобье это на ком-то проверяла уже? — в упор спросила молодая ведунья. — Если да — то почему у наших увечных, у наших раненых его нет?
— Нет, — покачала головой Верея. — Снадобье это не всякому поможет. Моему ученику или ученице разве что. Тому, кто силу от меня сейчас воспринимает, с кем сама я силой делюсь. Давным-давно потеряла я… впрочем, неважно. Ну, Анея, веришь мне, что Зорьку спасти могу, или нет?! Решай. Коль не веришь, бери заступ, будем могилу копать. Хотя какая для пичуги-то могила…
Анее очень хотелось выкопать могилу для самой старухи.
— Хорошо, — наконец решилась она. — Коль о помощи просишь, наставница, помогу, чем поможется. Вот только чем?
— Матушка Верея! Я с вами!.. Сестрица моя… — влез было Ольг, но тотчас же и получил по заслугам.
— Молчи, недомерок! — сверкнула глазами старая ведунья. — Ты не помощь будешь, обуза! Нам с Анеей не про то, как тебе нос вытирать, думать нужно, а как сестру твою спасти! Вот к Добронеге Вольховне и отправишься, она рану твою управит. Всё понял? Перевязку ты, Анея, крепко наложила, хорошо. Дойдёт, не развалится.
— Верея Велиславна… — молодая ведунья подавила желание назвать старую наставницу «матушка», как в пору ученичества. — Ранен мальчуган, куда ж ты его отсылаешь? Сестра моя в Верхних Выселках, целый день пути, да не под гору, а в гору! Где ж Ольгу одному идти?
— Коль хочет справным ведуном сделаться, — невозмутимо сказала старуха, — то дойдёт. Пулю ты вытащила, кровь остановила, повязку наложила. Болит? — ведуном не станешь, коль с болью справиться не умеешь, превозмочь не получается!
— Я понимаю, матушка Верея! Я дойду! Добронегу Вольховну отыщу! Только сестрицу спасите!
— Вот! Вот теперь тебя хвалю я! — морщинистая рука Вереи осторожно погладила мальчишку по затылку. — Ступай, дорогой. Ты сильный, храбрый — дойдёшь.
— Верея Велиславна…
Нет, совсем олютовала старуха.
— Говорю тебе, дойдёт! — та аж ногой притопнула. — А ты, Анеюшка, давай — мешок за плечи, а ноги в руки, коль решилась! Да палку мне сходи выломай подходящую, у тебя получится.
Выломать палку получилось. Можжевельник отдал старый полусухой отствольник, крепкий, с живой жилкой в самой сердцевине. Для ведуньиной клюки — в самый раз.
Поклонившись кусту, поблагодарив его, тщательно залечив рану от среза и напитав землю под корнями щедрого можжевельника так, что расти ему теперь ещё добрых полвека, — Анея вернулась к старухе.
Верея Велиславна так и сидела, держа на руках неподвижную соколицу.
Зорька — сразу поняла молодая ведунья — была не жива и не мертва. Великое чародейство сотворила старая ведьма, но и цена непомерна оказалась. Спалила посох свой, на крови выращенный — даже мне этих чар не открыла, сквалыга этакая! — но девчонку вытащила. И что теперь делать намерена? Какое-такое «лекарство» на её крови да на крови врага? С этим ведуньи не шутят. Мёртвое — оно мёртвое и есть. Не до конца уходят предки, можно, если очень-очень постараться, вызвать духа, поговорить с ним; ну, или сами придут родители, к примеру, или деды-бабки, остеречь, коль смогут. Но в живой мир из смертных пределов никого вернуть не дано, нету ни чар таких, ни рун…
Старая ведунья приняла палку, кивнула коротко.
— Идём.
* * *
Ведунье собираться и долго, и скоро. Долго — потому что множество вещей и вещиц, которые забыть нельзя: снадобья, обереги, руны, разные разности, в которых сила — травы, коренья, когти да клювы, клыки и кости; камни особые, плетёнки из коры, всё в нужное время собрано, как должно управлено.
И скоро — потому что всё это ведунья носит всегда с собой. На шее, за пазухой, в поясных сумочках, в заплечном мешке. Никуда и никогда не уйдёт без снасти-припаса.
Потому что приходит нужда: подхватываешься с чем есть, в чём есть — и бежишь неведомыми тропами, звериными путями, дни считая да по звёздам путь определяя. И никто, кроме тебя, этим путём не пройдёт.
Через реку они переправились выше по течению, слушали лес, выжидали; но нет, сюда имперцы ещё не добрались. Старая Верея походила-походила, да и выходила плот, спрятанный под берегом, да так, что Анея вообще ничего не заметила.
— Ну, покажи мне, молодая, как идти можешь, — усмехнулась одними губами старуха. Глаза — сплошной лёд.
Покажу, покажу, не сомневайся.
— Верея Велиславна, чего ты со мной в загадки-то играешь? Я с тобой пошла, глазом не моргнула, слова твоего не оспорила. Что делать-то станем? Какое-такое лекарство из крови твоей да вражьей? И почему я о нём от тебя никогда не слыхала, как и про посох твой, на крови выращенный?
Старуха вдруг вздохнула, почти виновато. Шли они сейчас сквозь липовый лесок — прозрачный, трепетный, тропинок не держались. Синицы свистели над головой, листья шептались, ползали по траве солнечные пятна — будто и не было на свете ни имперцев, ни пуль их, ни злых, кровавых чар, ни самой смерти…
— Не серчай, Анея. Сила твоя громовой туче подобна, темна, страшна бывает, а зато после грозы так дышится легко!.. Не хотела я тебя во тьму совсем уж кромешную тянуть, вот хоть с тем же посохом. Его и впрямь с детства растить нужно. Меня-то в ученье отдали раньше, чем тебя, у матушки отобрали, да и отдали. Лютые были времена, только-только в Новых Землях очутились, народишко мёр, что твои мухи осенью. Да и ведовство наше… тоже ведь только нащупывали. Вот и лютовали, ох, лютовали!.. Жуткой карге меня отдали, а я совсем ещё крошечная. Едва ходить начала. Вот кто с мёртвыми говорить умел! Вран Великий, подземного царства хозяин, с ней беседы вёл. Настоящая ведьма была. Со свету сжить — плёвое дело. Она-то меня и научила этому средству — саженец кровью поливать, а потом его, как телка, под нож. — Старуха вдруг вздрогнула. — Казалось бы — деревце, зелёное, к солнцу тянется, дождик его поливает, ан нет — корни-то, что змеи подколодные, к злому лезут-тянутся. Сослужил мне посох свою службу, врать не буду, да только цена непомерна, Анеюшка. Не завидуй, тебе это не понадобится. Ты и так сильнее меня стала, и двор бы свой тебе б передала, кабы не было в тебе столько мягкости. Мягкости, да легкомыслия, мол, и так сойдёт, да и зачем такие ужасы…
— Опять ты за своё, Верея Велиславна! — поморщилась Анея. — Всё хочешь, чтобы тебя боялись — ну, так и боятся. До одури. Детвору именем твоим пугают. А мне это без надобности. Двор твой…
— Не доросла ты до моего двора, — фыркнула старуха. — Ни свой не завела, ни до моего не годна. Сила даром пропадает. Врана на тебя нет! Врана Великого!
Вран Великий… Анея зябко передёрнула плечами. Приходилось по молодости у него гостевать — насилу ноги унесла. Да, одна дорога в подземное его владычество, и шутки с ним шутить никому не позволено.
— Как знать, матушка Верея… — спорить и браниться с былой наставницей как-то расхотелось. — Двор, не двор… Времена-то сама видишь, какие, того и гляди с имперцами всерьёз схлестнёмся.
— Не схлестнёмся, — уверенно бросила старуха. — На юге места много. Что им наши снега с Чёрной горой да с огнём подземным?
Словно и не заметила, как бывшая ученица её вновь «матушкой» величает.
Анея с сомнением покачала головой. Сильна старая ведунья, что есть, того не отнимешь, а вот в этаких делах разбирается слабо. Привыкла, пока молодой была, что Север наш почти пуст.
— Они в горы упёрлись, сейчас растекаться начнут, от Студёного моря да на закат. Всем места хватит, Анея.
Молодая ведунья спорить не стала.
— Скажи, что сделать надо, матушка.
И Верея заговорила.
Анея слушала, не перебивая, как и положено внимать наставнице.
— Верея Велиславна… так как же это… выходит, что…
— Выходит, выходит! — перебила старуха. — Уж как есть, так и выходит. Но это не твоя забота. Твоя — как нам зрячего этого найти да как потом Зорьку вытащить. А остальное — моё.
Побледнев, молодая ведунья смотрела прямо в глаза старой.
— Ты ловчее меня это умеешь, — ворчливо признала Верея. — Глаза отвести, запутать, голову задурить… До смерти не забуду, как ты кадушкой прикидывалась в сенях!..
— Ага, и до самых пор, пока ты, матушка Верея, не стала в меня ковшом тыкать!..
Старуха растянула сухие губы в подобии улыбки.
— Вот-вот. Отвела глаза, егоза малолетняя, и кому?! — мне! Наставнице своей!.. Вот и сейчас отведи. Уж как-нибудь.
Анея задумалась. Получалось плохо, уж больно тяжко было услышать о том, что задумала Велиславна.
— Глаза отводить — этого одного не хватит. Большее требуется. — Решилась наконец.
— Вот и славно! — Старая ведунья не стала вдаваться в подробности. — Верю тебе, ученица, что надо — сама придумаешь. Ноги в руки теперь и вперёд!
* * *
— Прекрасный выстрел, милорд. Позвольте принять револьвер?
— Конечно, Пол. Будь любезен.
— Какая всё-таки наглая птица! А вдруг у неё бешенство?
— У птиц, мой дорогой Пол, не бывает бешенства.
— Да? Ну, вам виднее, милорд, а только осторожность не помешает. Ваша покойная матушка мне наказывала…
Породистые кони неспешно шагали по узкой лесной дороге, только что проложенной. Впереди — высокий моложавый человек, худощавый, с тонким породистым лицом, в длинном чёрном пальто, высоких сапогах для верховой езды, в цилиндре. Последний, правда, несколько испачкан и помят с одного боку.
Чуть отставая, ехал второй наездник, куда старше, с изрядным пузом и роскошными бакенбардами. Лицо красное, нос картошкой, весь покрытый крупными точками чёрной угревой сыпи.
Слуга.
— И как вы эту выдру в воде заметили, милорд! Уж сколько с вами охочусь, а всякий раз удивляюсь.
— Пол, Пол, достаточно лести, — засмеялся милорд. — И там был бобёр, а не выдра. Правда, странный какой-то бобёр… — наездник задумался. — Очень странный. Я ощутил… — нобиль покачал головой. — Мне предстоит записать свои наблюдения, Пол. Позаботься, чтобы меня не беспокоили.
— Да, милорд, будет исполнено, милорд!..
Лесная дорога, по обочинам которой белели свежие спилы пней, закончилась у временного лагеря — двор обнесён высоким частоколом, дозорные вышки по углам, обширные коновязи, бараки, марширующие солдаты в тёмно-синих мундирах с алыми обшлагами и погонами. Шестёрка лошадей тянула стальную пушку с зарядным ящиком, а в углу двора пыхтел и фыркал редкий здесь, на севере, зверь — локомобиль.
Лорду кланялись многочисленные гражданские, военные, если не в строю — козыряли. Нобиль кивал отрывисто, ни на кого не глядя. Прошёл в отдельно стоящий простой бревенчатый домик, izbu, как её называли местные варвары. Слуга Пол с видом куда более надменным, чем у его собственного господина, швырнул поводья бедно одетому конюху.
— Присмотри. Расседлай, протри, корма задай. Приду — проверю!
— Да, мастер Пол, — поспешно поклонился конюх. Был он весь сед, морщинист, во рту не хватало многих зубов, и по виду казался древним стариком, только что спину не согнуло.
Бревенчатый домик состоял всего из двух комнат, вернее, передней и комнаты. Железная круглая печка, рядом с ней плита.
— Живём, милорд, словно в Бхарате, — разглагольствовал Пол, опускаясь на одно колено и стаскивая с хозяина сапоги. — Только тут ещё и холодно, хоть и лето!
— Ничего, любезный мой, скоро экспедиция наша закончится. Я собрал множество интереснейших материалов, свидетельств об этих варварах; будет что доложить в Палате Лордов. Вернёмся в столицу.
— Ох, скорей бы, ваша светлость, господин граф!
— Соскучился по «Свинье и рубанку», Пол? — засмеялся тот. — Твой любимый паб, если не ошибаюсь?
— О, милорд, вы очень внимательны, я так польщён! — толстяк аж сложил руки перед грудью.
— Хороший хозяин всегда знает, что предпочитают его люди. Поставь жаровню, Пол. И задёрни полог.
Плотный занавес отделял один угол от остальной комнаты.
— С вашего разрешения, милорд, я примусь за обед.
— Отлично, что же меня ожидает?
— Цыплёнок, ваша светлость. Только сегодня утром добыл у сапёров. Они всегда рады, хе-хе, немножко заработать.
— А сапёры откуда взяли? — За пологом стояло высокое кресло с оттоманкой. Граф уселся, слуга поспешно подал ему накидной столик с большим кожаным журналом, карандашом в металлическом футляре и резинкой.
— Сапёры, милорд? Наверное, реквизировали у кого-то из местных варваров. Вы же знаете, что мы наткнулись на их деревеньку ниже по течению?
— Слышал, слышал… значит, реквизировали?
— Так точно, милорд. Но цыплёнок вполне приличный. Откормленный. Даже удивительно, что варвары на такое способны. С вашего разрешения, милорд, пойду займусь.
— Разумеется, Пол. Ступай.
Граф — на вид ему можно было дать лет сорок, но годами он был явно старше — слегка вздохнул, поёрзал, устраиваясь поудобнее. Пока будет жариться цыплёнок, он успеет сделать кое-какие записи…
И всё-таки бобёр был донельзя странным. Во-первых, осторожный и чуткий зверь бесстрашно плавал совсем близко от них, людей, от шумных машин и механизмов. А уж как грохочут новые паровые лесопилки…
К тому же это чувство — не звериного, отнюдь нет, человеческого взгляда…
Граф аккуратно раскрыл журнал, взял острый карандаш. Простые действия, но и их он делал с явным удовольствием. По бумаге побежали строчки:
«Я ощутил резкое и сильное давление в межбровье, поднимающееся выше, к середине лба, там, где иные мистики искали пресловутый „третий глаз“, загадочный орган, якобы ответственный за магические способности. Подобные ощущения я испытал в столкновении с магиком Чарлзом Буковски, находившемся в последней стадии перед сгоранием. Тогда меня спасло лишь чудо да добротной работы шкаф, загородивший меня от огненной волны.
Одновременно я заметил высунувшегося из воды Castor fiber. Я нашёл сие весьма странным, ибо бобры, во-первых, являются ночными животными, во-вторых, очень осторожны и, в-третьих, боятся человека, не являясь непугаными. Животное смотрело мне прямо в глаза, и я ощущал нарастание давления на межбровную область. Не раздумывая более, я произвёл три выстрела в животное из своего шестизарядного Lefaucheux; я уверен, что как минимум добился одного попадания.
Бобёр обратился в бегство.
Одновременно я подвергся атаке небольшой, но крайне агрессивной хищной птицы с чёрным оперением. Атака была стремительна, коготь птицы расцарапал мне до крови щёку, так что впоследствии рану пришлось подвергнуть промывке и обеззараживанию. Регенерация, тем не менее, началась, по моим ощущениям, вполне успешно, не потребовав интродукции кровяного материала.
Я не могу с уверенностью сказать, исчезло ли давление в середине лба после атаки птицы. Тем не менее, несмотря на рану, я выстрелил в неё почти наугад и попал.
В этот момент вода в реке перед нами почти что закипела. Началось активное парообразование, сгущение тумана происходило совершенно неестественными темпами. Я отдал приказ открыть огонь, и егеря дали несколько залпов; однако сквозь быстро густеющий туман невозможно было разглядеть, достигли ли мы хоть какого-то результата.
Я отказался от мысли приказать егерям переправиться на северный берег Мьёр, ибо почти не сомневался в сверхъестественном, магическом характере происходящего. Слухи и сказки, пересказываемые невежественными солдатами, прислугой и им подобным людом, боюсь, находят всё большее и большее подтверждение — варвары, именующие себя rooskies, владеют магией и пускают её в ход.
Степень владения ими этой силой ещё предстоит, однако, выяснить. Вопрос подобной важности нельзя оставлять в стороне. Планы колонизации южных склонов Карн Дреда, учитывая найденные здесь залежи железных, медных и оловянных руд, серебра, самородного золота, а также вольфрама и никеля, делают наше продвижение на север жизненно важным для дальнейшего роста Империи.
Всё это я доложу и в Палате Лордов, и в Совете Пэров.
Выяснение вопроса о степени владения варваров магией…»
Он поймал себя на том, что повторят второй раз одну и ту же фразу, и недовольно поморщился. Обычно дневник хорошо помогал, даже если он записывал туда достаточно известные вещи.
Rooskies владеют магией? И если да, то на что они способны? Империя уже успела столкнуться с шаманами в Южных морях. Они смогли доставить известные неприятности. Не хотелось бы их повторения здесь.
Что там Пол болтал насчёт деревни варваров, где сапёры «реквизировали» того самого цыплёнка? Выяснить и нанести визит.
Кстати, о цыплёнке. Пора бы уже и подавать.
* * *
Анея Вольховна, дочь Вольхи Змиевича и внучка Змея Полозовича, считала, что умеет ходить по лесу. И не сомневалась, что старую свою наставницу загонит легко — что, мало исходили троп вместе? На что способна Верея Велиславна, молодая ведунья знала. Или, вернее, считала, что знает.
Но сегодня Верея не шла, не шагала, а просто летела. Грешным делом Анея начала подумывать, не тот ли самый на крови выращенный посох отягощал старую колдунью, не он ли назад тянул?
То место, где имперцы ладили мост, ведуньи обошли по широкой дуге.
— Зрячего искать будем, — неустанно повторяла старая ведунья. — Который Зорьку подстрелил.
— Как, матушка Верея? Они следы хорошо заметать умеют.
— Умеют, — нехотя согласилась старуха. — Но так думаю, едва ли он далеко ушёл — ранен всё-таки, да и был налегке, если ты верно его разглядела.
— Налегке.
— Жильё ищи, Анея. Наших тут нет и быть не может. Какое нащупаешь — скорее всего, там и голубчик наш.
Мутит что-то старая Верея. «Жильё» отыскать можно, если какая волшба там творится и ты об этом знаешь, предупреждён; а так-то, эх, летучий глаз в поднебесье запускать получается не очень. Тонкие очень чары, капризные, седмицу готовить станешь да ещё седмицу накладывать.
— Проще сделаем, матушка Верея. Вдоль дороги пойдём. Безо всякого чародейства.
— Язва какая, — усмехнулась старуха. — Узнаю, узнаю былую Анейку! Ну, веди тогда.
— Да и вообще, — проворчала молодая ведунья, — коль со зрячим дело имеешь, лишний раз лучше не волшебничать.
— И то верно, — неожиданно согласилась вновь Верея. — Веди, Анеюшка! Тебе доверяю. Ты дорогу сыщешь.
Собственно, сыскивать дорогу и не пришлось. Имперцы не шибко прятались, а если б и прятались, их шумные чудовищные машины их всё равно бы выдали. По новопроложенному пути к строящемуся мосту и от него тянулись люди, конные повозки; натужно пыхтя, медленно ползли тяжёлые и неуклюжие, как утюги, лесопильные паровики, нещадно дымя и свистя, выпуская временами пар из цилиндров.
Тут не потерялся бы и слепой.
…Дорога прямо и без затей вывела ведуний к обширному лагерю имперцев, обнесённому частоколом. Видно было, что устроились гости с юга тут основательно — торчат острые, словно рыбья кость, вышки, вокруг частокола накопаны рвы, из бойниц в валах, сложенных из мешков с землёй, торчат чёрные жерла орудий. Блестят примкнутые штыки пехоты, скачут конные, тащатся возы…
— Думаешь, здесь? — нахмурилась Верея. — А ну как ещё дальше удрал?
— Может, и удерёт ещё. Но Зорька хорошо ему щёку окровянила, едва ли так сразу на юг поскачет. Не верю.
— Не веришь или верить не хочешь?..
— И не верю, и не хочу!
— Вот и славно. Хорошо тебя такой видеть, Анея, злой да колючей. Нам твоя злость ох как сейчас потребуется. Тогда думай, как дальше пойдём. Нам ведь внутрь попасть надо.
— Сможем, — сдвинула брови Анея. — Есть у меня тут кое-какие чары…
— Которым я тебя научила? — с известной ревностью поинтересовалась Верея Велиславна.
— Нет, матушка, — ехидно отмолвила молодая ведунья. — Сама придумала. Но повозиться придётся. Помощь нужна мне будет, матушка Верея.
— То есть это не я тебя, а ты меня уже учить станешь? — хмыкнула старуха. — Ну что ж, поглядим, послушаем, до чего ученица моя своим умом дошла.
….Слушала Верея молча, внимательно, а сухие старческие губы сжались так, что осталась от них, казалось, одна лишь белая чёрточка.
— Ох, Анея… я тебя такому уж точно не учила!
— А говорила, матушка, мол, сама у настоящей ведьмы-карги выучилась, — поддела былую наставницу Анея. — Как же она могла мимо таких-то вот заклятий пройти?
— Да вот прошла уж, — недовольно пробурчала Верея. — Ты, милая моя, ей достойной заменой будешь — не по силе, по общей вредности!
— Так поможешь, матушка?
— Помогу, помогу, куда ж деваться с тобой, егоза…
— Давненько меня так не назвали, Верея Велиславна.
— Ты и ремня, я так чую, давненько не пробовала!
Анея ухмыльнулась. Хоть и жуть задумала старая наставница, а всё равно ухмыльнулась.
— К дороге идём, матушка Верея.
У дороги им довольно долго не везло. Летний день на севере длинен, сумерки подползают медленно, но всё-таки подползают. Машин и повозок на дороге стало меньше. Потянулись из лагеря кавалерийские разъезды, не меньше, чем по четверо.
— Вон! — прошипела Верея.
Двое солдат вразвалку тащились к окраине леса, волочили меж собой на жерди какой-то котёл.
— Небось очистки да обмывки выносят.
— Нам сгодятся, матушка. Палку-то хорошую я выломала, аль как?
— Вот сейчас и увидим, насколько хорошую.
В себе Анея не сомневалась — та не ведунья, которая за себя постоять не может. А вот Верея?..
Солдат в грязноватом синем мундире даже удивиться не успел — Анея с размаху ударила его по затылку навершием ножевой рукояти. Ударила сильно, расчётливо, такой удар её валил с ног и сильного мужика.
За наставницу молодая ведунья, как оказалось, беспокоилась зря. Верея не промахнулась.
— В круг их теперь, голубчиков. — Анея, пыхтя, тащила тяжёлое тело к рунному кольцу.
— Ох, Анеюшка, — Верея покачала головой. — Да, до этакого злодейства даже тётка Бронебора не додумалась…
— Ну, а я додумалась. Вот сейчас и попробуем.
— Решительна ты, как я погляжу!
— Чего уж там. — Анея выпрямилась, отдышалась. — Поздно думать, работать надо! Начинаем, Верея Велиславна!.. Сейчас моя часть, твоя потом настанет!.. Ну, а я всё сделаю, ты, главное, силой поделись!
— Да уж поделюсь небось, не учи учёную!
Лес вздрогнул. Задымились вычерченные прямо на земле контуры рун, заветных чърт и рѣзов, и солдат, брошенный на середину зачарованного круга, забился, застонал и замычал.
— Ох, и зла же ты… — прошептала Верея, глядя на ожесточившееся, разом постаревшее лицо бывшей своей ученицы. — Ошибалась я в тебе, девонька…
Анея не ответила — бормотала наговоры. Меж деревьев поползла тьма, недобрые голоса перекликнулись в вершинах, корни дрогнули, словно пытаясь выбраться на поверхность.
— Не боишься ты никого…
Анея лишь покачала головой. С губ её срывались новые и новые слова бесконечного наговора.
— Ничего. Ты меня только внутрь, ко зрячему этому подведи. А дальше уж моя забота. Снадобье сделаю и выведу нас. Даже и не сомневайся, Анейка!..
* * *
Двое солдат в синих мундирах с алыми обшлагами и погонами вели перед собой двух понурых женщин-варварок в длинных юбках, наголовных платках и расшитых безрукавках.
Одна из них была древней, седой и сморщенной старухой, тяжело опиравшейся на палку. Другая — молодой и вполне даже симпатичной, так что маявшиеся скукой часовые расценили всё это вполне однозначно.
С варварами пока что особых столкновений не случалось. Заселена долина Мьёр была весьма редко, можно даже сказать — вообще не была. Варвары жались к перевалу, словно не желали спускаться со своих высот.
— Хей, Джошуа! Никак на кухню работниц нашёл?
Джошуа даже головы не повернул. Зато ответила молодка, на ужасном имперском, с диким акцентом, но вполне понятно:
— Да, да, кухня! Работать! Мы!
И для убедительности потрясла невесть откуда взявшимся половником.
— Наконец-то, — дежурный офицер подкрутил усы. — Осточертели эти каша да солонина.
— Фальстаф, но едва ли варварок можно вот так вот сразу допустить до приготовления пищи, — заметил другой офицер, с погонами майора.
— Не сразу, конечно. Пусть сперва посуду драят. Но я в перспективе!.. Есть у них такая штука, pelmeni называется — пальчики оближешь!
* * *
Граф отложил карандаш, перечитал запись. Пожалуй, стоит несколько убавить описания его ощущений.
— Ваша светлость! Милорд, обед вашей светлости подан.
— Благодарю, Пол. Кстати… что там за голоса во дворе?
Толстяк поспешно подбежал к окну.
— Каких-то двух варварок ведут, милорд. Наверное, из деревни приволоклись. Их, похоже, на кухню конвоируют. Рядовые Джошуа Стерлинг и Филипп Уокинг, я их знаю.
— А. Пол, любезный, позаботьтесь, чтобы у меня была возможность взглянуть на этих женщин. Интересно, как они тут очутились.
— Если позволите, ваша светлость, отправлюсь прямо сейчас!
— Прямо сейчас может подождать, Пол.
— Да, милорд. Позвольте прибрать посуду?
Граф поднялся, встал у окна. Женщин уже увели. Что ж, это и впрямь интересно — варвары доселе вели себя не слишком дружелюбно, хотя до прямой войны дело пока не докатилось. Имперцы огибали их редкие поселения на самой реке, больше какие-то рыбачьи шалаши да пастушеские балаганы, чем настоящие деревни или даже хутора. Геологические партии же докладывали об обнаруженных богатствах — и день, когда вопрос придётся решать кардинально, неумолимо приближался.
Тогда, сильно подозревал его светлость, хоть что-то выяснить о возможной магии варваров в более-менее неконфронтационной ситуации будет уже нельзя.
Негромко стукнула дверь. Со двора вернулся выскользнувший туда с грязной посудой Пол.
— Ваша светлость? Прошу простить…
— Что, любезный?
— Одна из этих женщин… молодая… изъясняется по-нашему!
— Ну, ну, Пол, не стоит так уж округлять глаза. Наш язык достаточно прост и на начальном уровне вполне доступен даже варварам. Раджи и магараджи Бхарата и те сумели его освоить в объёме достаточном, чтобы отвечать имперским чиновникам. Но это хорошо. Распорядитесь, чтобы женщин привели. Они меня заинтересовали.
— Слушаюсь, милорд!
* * *
— Анея. Да Анея же! — шипела старая колдунья, пока они, как ни в чём не бывало, шли за каким-то важным и надутым толстяком в смешном чёрном сюртуке. Приведшие их солдаты остались в закутке возле большой армейской кухни, однако их найдут совсем уже скоро и подивятся, что те не отвечают на вопросы, и вообще смотрят куда-то вглубь собственных голов. Хорошо, что толстяку до этих парней дела не было, а то бы…
Времени очень мало.
— Всё хорошо, матушка Верея, — молодая ведунья не сводила глаз со спины толстяка. Зрячий был где-то совсем рядом… уж не к нему ли ведут? А ведь и верно, к нему… — Как выбираться станем, придумано ведь у тебя, наставница?
— Придумано, придумано, — прошипела старая ведунья уже на самом крыльце. — Делай, как я!
Толстый имперец повелительно махнул им, входите, мол.
Старуха решительно ступила через порог. Анея следом.
М-м, пахнет неплохо. Курицу жарили, не иначе. Хорошо живут, однако.
В горнице чисто, выметено, стены обшиты досками. Окна большие, в стёклах недостатка явно нет. У нас тоже такие делают, научились.
В кресле сидит, скрестив руки на груди, высокий человек, лицо худое, властное, щёки впалые, подбородок острый. В годах уже, но волосы густы по-молодому. Глаза тёмные, проницательные, даже слишком. И холод чувствуется в нём…
Зрячий, подумала Анея. Тот самый, что подстрелил ребятишек. Ошибки нет.
Имперец коротко кивнул, губы чуть дрогнули в подобии улыбки. Анея не успела и рта раскрыть, а Верея уже кланялась, кланялась низко, в пояс, избегая сверлящего взгляда тёмных глаз.
Да ещё и молодую спутницу пихнула — кланяйся тоже, мол!
Ну, от поклона спина не переломится, коль знаешь, зачем и для чего кланяешься.
Анея склонилась. Кажется, их покорность понравилось — имперец вновь кивнул, вполне одобрительно. Правда, рядом с ним Анея заметила пистоль, тот самый, что может выстрелить несколько раз подряд. Толстяк скинул сюртук; под ним оказался надетый поверх белой рубахи пояс, справа и слева на нём висели такие же пистоли.
Прежде чем кто-то успел заговорить, старая Верея вдруг напоказ закряхтела, ухватилась одной рукою за бок, другой вытащила из узорных кожаных ножен короткий нож без крестовины, взялась за лезвие, протянула рукоятью вперёд.
— Нож отдай, — прошипела она бывшей ученице.
Это верно. В нашем деле обычное оружие только помеха. Анея по примеру старухи протянула вперёд нож, держа почти за самое остриё.
Зрячий коротко кивнул, осторожно принял ножи, держа их словно живых змей, готовых укусить в любой миг.
Слуга отступил обратно, к круглой железной печке — эх, не умеете вы печки класть; разве ж такой прогреешь дом в наши-то зимы?
— Ты понимаешь меня? — медленно, по разделениям проговорил имперец, глядя в глаза Анее. Старая ведунья что-то негромко бормотала, трясла головой, и смотрела исключительно вниз, в пол.
Анея понимала, хотя пока ещё и с пятого на десятое. Чужой язык давался ей легко, куда труднее было найти тех, кто сможет научить. Что-то удавалось подслушать. Порой имперцы сами являлись, пытаясь о чём-то договориться.
Пока ещё они не стреляли. Во всяком случае, не все и не всегда.
Перед ней сидел человек, облечённый силой и властью. С которым, быть может, она бы сумела договориться. Или не она, может, старая Верея.
Но вместо этого им предстояло отнять у него жизнь.
Может, он и не хотел убивать Ольга с Зорюшкой. Увидел какого-то зверя в воде, выпалил по охотничьей привычке — эвон, длинные ружья на стенах висят. Может, они бы даже поладили — но цена этому будет мёртвая девочка, и эту цену Анея платить не собиралась. Зло или не зло, пусть она не такова, как Верея, не нужно ей, чтобы её имени детишки до обморока боялись, — но Зорьку она не отдаст. Не отдаст, и всё тут.
Даже если этим она спасёт — может быть, когда-нибудь, в будущем, — других.
Кровь за кровь и смерть за смерть.
* * *
Старуха и молодка протянули ему свои ножи, рукоятками вперёд. Известный у многих варварских племён жест отсутствия вражды. Граф поднялся, отполированное дерево легло ему в ладони.
— Ты понимаешь меня? — спросил он вновь, медленно, по-прежнему удерживая взгляд молодой. Что-то крылось в этих глазах, что-то… жутковатое. На ум почему-то приходили картины приносимых в жертву животных и людей, как на гравюрах в «Описании стран и народов Бхарата», когда там ещё магараджа сидел на магарадже, и процветали самые дикие и кровожадные культы.
Которые, собственно, плохи не столько тем, что кровожадны — а тем, что совершенно неэффективны.
Командир посылает солдат на штурм, зная, что четверть из них, а может, и треть, если не половина — останутся перед вражескими брустверами. Однако он всё равно посылает их, ибо цель оправдывает средства. Всяческие «душители», «свидетели Кали» и прочий свирепый люд Бхарата губил свои жертвы совершенно бессмысленно. Этого Империя терпеть не собиралась. Уж если кому так хочется сложить голову, пусть сложит её с пользой для Его Величества и Королевства.
Давление между бровей, так насторожившее лорда там, на реке, не повторялось. И всё же что-то с этой молодкой было не так, ой, не так…
— Я. Понимать. Ты, — с усилием сказала молодая. Акцент очень резок, но слова произносит вполне отчётливо.
— Не «понимать ты», — возмутился внезапно Пол, — а «внимаю вам, ваша светлость лорд граф!»
— Тихо, — резко осадил не в меру рьяного слугу граф. Пол мигом осёкся, забормотал какие-то извинения — лорд только рукой махнул.
— Зачем ты здесь? — спросил он у молодой варварки. — Можешь сказать?
Та неожиданно кивнула.
— Должен. Взять. Ты, — проговорила она, впиваясь в графа горящим взглядом.
— Что? — не понял тот.
Губы её быстро шевелились, тихий шёпот пополз вдруг по комнате, а пальцы молодки подняли висевший у неё на шее амулет на кожаном ремешке — большая птица, по очертаниям — ворон, вырезанная из чёрного вулканического стекла. Искусная работа, даже алый глаз вставлен. Неплохо б заполучить для коллекции.
— Что ты говоришь? И что ты здесь делаешь?
— Я. Работать. С она. — Кивок на старуху, что так и пялится в пол и тоже что-то беспрерывно бормочет, перебирая густо висящие на шее бусы.
— Работать? Ты пришла работать на нас? Тебе нужна работа? — он старался спрашивать медленно, однако внутри всё сильнее и сильнее разгоралось беспокойство — что-то не так с этими двумя. Что-то очень сильно не так.
Он глянул на Пола. Слуга стоял, где стоял, но вот руки его, до того лежавшие на рукоятях револьверов, бессильно поникли, плечи ссутулились, голова мало что не падала на грудь. Глаза закрыты — да он спит, скотина!..
— Пол!..
В следующий миг между бровей и там, где «мистики усматривали третий глаз», вдруг вспыхнула огненная боль — словно круглая свинцовая пуля, какими стреляли «pischali» варваров, медленно проламывала ему кость черепа.
Это была магия, самая настоящая магия!.. Пол уходил из-под ног, в глазах темнело, губы отказывались повиноваться; но пальцы успели-таки стиснуть револьвер и надавить на спуск.
* * *
Верея не подвела. Умеет старая, ничего не скажешь. Толстяка с парой пистолей она убаюкала, усыпила, словно капризного младенца. А вот зрячий и в самом деле зрячим оказался, со странной то ли магией, то ли нет. Простые чары с него стекали, словно вода дождевая. Да что там вода — от неё хоть мокрым станешь. А на имперца словно ни единой капельки не попало.
Глуп тот, кто думает — махнёт ведун или ведунья рукавом, швырнёт шапку оземь, да и прольётся тут на врага огненный дождь. Может, и родится когда-нибудь такая чародейка или такой чародей, а пока что всё куда сложнее.
Вот Верея умеет щит поставить, да такой, что пули останавливает. Казалось бы, что ей человека убить — дунул, плюнул, пошептал, и нет карасика.
Ан не выйдет.
…Выстрел опалил лицо, отбросил к стене. Раздробил один из болтавшихся на шее оберегов — Вереиных оберегов, надетых ворчливой старухой перед самым делом, — сильно толкнул Анею назад, словно бревном в плечо ударил.
Но пуля только сплющилась об амулет, сплющилась и отлетела.
Мир закружился перед глазами, и Анея ощутила, что падает.
— Ах, касатик… — почти ласково выдохнула старая ведунья. Можжевеловая палка, добытая Анеей в самом начале пути, свистнула в воздухе, ударила имперца по локтю, и тот со стоном выпустил пистоль.
Верея немедленно пнула чужое оружие, отбросила куда подальше; мигом вцепилась в зрячего, сунула под подбородок подхваченный с пола собственный нож, задышала прямо в побелевшее лицо:
— Тихо сиди! Не то… Анея, вставай! Вставай, дело делать!
Имперец, однако, так просто сдаваться не собирался. Пихнул старуху в бок коленом, отбросил — силён, однако; ринулся к окну, заорал — впрочем, и без того на выстрел уже бежали со всех сторон солдаты.
Анея кое-как вздёрнула себя на ноги. Метнулась к двери — заложить дверь засовом. Хороший засов, продержится сколько-то. Недолго, конечно. Но долго им и не нужно.
Казалось, далеко не старый и не слабый мужчина легко справится с древней и слабой на вид старухой; но Верея вцепилась в имперца, словно клещ, руки и ноги её гнулись, словно гибкие вьюны, а лбом она, далеко откинув назад голову, что было сил боднула противника в лицо. Тот взвыл, ослеплённый болью; и тут Анея наконец накинула ему на шею удавку.
В дверь забарабанили. Хорошо, что окошки узкие, не пролезть так просто.
«Как уходить будем?» — спрашивала Анея, когда они со старой ведуньей ещё только подбирались к имперскому лагерю.
«Так и уйдём! Глаза отведём, дыму напустим — теперь-то скрываться не надо будет!»
«Что, всему лагерю?» — не верила Анея.
«Всему! Вишь, сколько у меня на шее добра надето?! Сила запасена немалая, она нам и поможет!»
Хорошо бы сработал твой план, наставница, потому что домик этот совсем скоро штурмовать начнут.
Мужчина захрипел, глаза полезли из орбит.
Не сомневаться, не дрожать, ты ведунья, тебе про себя думать нельзя и про других тоже — только про дело! Тогда и себя сохранишь, и другим поможешь.
Вдвоём они быстро связали имперцу руки и ноги наговорными шнурами с амулетами. Вместо кляпа Анея накинула ещё один талисман, переломила надвое фигурку рыбы; заклятие немоты. Эх, даже пожалела мельком, сколько трудилась над вещицей…
Человек замер на полу, раскрывая рот, тяжело и судорожно хватая воздух. Глаза побелели; он пытался крикнуть, пытался шевельнуться — и не мог.
— Скорее! — каркнула Верея. — Смотри, силы в нём — немеряно! Дымятся шнуры уже!..
Сила в зрячем была, да. Но совсем не та, к какой привыкла Анея. Не могла она ощутить знакомое, но вот что-то совсем-совсем иное, чему она даже определения найти не могла — имелось. Словно… словно сила наоборот.
И отчаянного напора этого неведомого не выдерживали даже проверенные, трижды заговорённые обереги, лучшие работы обеих ведуний.
Анея сдёрнула с шеи талисман с обсидиановым вороном.
Взглянула в полные ненависти и страха глаза — ненависти было куда больше — и заскрежетала зубами.
Ох и злое же дело ты измыслила, Верея…
Старая ведунья меж тем осторожно положила рядом с пленником чёрную птичку-Зорю.
— На дверь повесь, — буднично сказала Анее, протягивая ещё два талисмана. На дверь и на окно. Круг рисуй, не стой!..
Грохнул выстрел, полетели щепки от двери.
Верея взглянула на молодую ведунью и вдруг улыбнулась.
— Всё ли запомнила, красавица?
Анея молча кивнула.
…Они шли сюда от реки и говорили вполголоса.
— Сила моя тебе перейдёт. Ну, или не сила, но дело. Не может оно просто так, кто-то владеть им должен. Тёмен твой путь, Анея, как и мой, а и без него нельзя. Тёмную работу тоже сполнять надо. И если неподходящей силы ведун или ведунья окажется, так и сорвётся. Бывало такое, сама знаешь — в мучительство когда ударялись…
Анея знала.
Пальцы её чуть дрожали, когда она осторожно положила талисман в виде ворона на грудь зрячему, там, где сердце.
— Всё готово, матушка Верея, — голос её дрогнул.
— Вот и славно. Начинай, ученица, да смотри, не сбейся! Не то так выдеру!.. — по старой памяти пригрозила ведунья. — Начинай, а я подхвачу!..
На дворе гремели выстрелы, летели щепки от двери и оконных рам, но талисманы держали крепко, хотя шнуры исходили горьким дымом. Ничего, крепкие, продержатся. Эх, жаль, что только саму ведунью и защитят эти чары — а так бы раздать воинам, какая защита была б…
…Верея вела наговор. Голос её вился, длился, то поднимался почти до крика, то падал почти до шёпота. Звери Магии призывались сюда, по слову ведуньи сотворить её волю — а уж она заплатит за их помощь самой высокой ценой, красной живой кровью, горячим бьющимся сердцем, собственной душой.
Никто не смеет встать меж ведуньей и её судьбой. Есть такие решения, что не перерешиваются. И отговаривать нельзя.
Кровь за кровь. Око за око. Может, когда-нибудь и станет по-другому.
Сильна Верея, сильна и искусна. Бывшая её ученица даже дивиться не успевала.
…Как ни крепилась Анея, как ни твердила себе, что видывала вещи и пострашнее, а и то едва не упала в обморок, словно девица на выданье, к которой сваты в ворота стучатся.
Беззвучно кричал человек на полу, бился и извивался.
Скрежетала зубами старая Верея, сама проведя лезвием себе по запястью.
Бежит кровь, сбирается вместе, дымятся, рассыпаясь трухой и отдавая силу, талисманы-обереги. Не повторишь чары, второй раз не сделаешь.
Вытекает кровь, вытекает жизнь. Двое уходят, чтобы одна жила. Одного утаскивают силой — он стрелял, он прервал чужую судьбу. Одна уходит сама. Медленно и добровольно.
Анея понимала, что происходит. Старая ведунья отдавала собственную жизненную силу, шла по волосяному мосту над бездной, чуть качнёшься — и всё, и Зорьку не спасёшь, и себя погубишь. Смешивается кровь наставницы и убийцы, белое и чёрное, жизнь и смерть. Жуткое сочетание.
Соединить две кровяных струи, слить воедино, напитать силой — и влить обратно погибающей Зорьке. Погибающей, но всё-таки не погибшей, остановленной на самом пороге подземного царства…
Пленный имперец уже не шевелился. Слуга, усыплённый Вереей, так и стоял, покачиваясь.
Потоком текла последняя сила, сила, что покидает человека перед смертью. Анея взглянула на закатившиеся глаза пленника — уходит. Совсем уже почти ушёл. Красивый сильный мужчина, зрячий вдобавок — почему всё-таки оно так?
Мало у них времени, ой как мало! Снадобье в единый миг не сделаешь, и кровь врага «с собой» не унесёшь, не прихватишь. А домишко в плотном кольце, и кто-то уже на крышу лезет, кто-то, небось, и подкопаться попробует.
Верея, несмотря на текущую кровь, держалась молодцом. Вела чары сама, то словом, то жестом, то руной, то амулетом. Несколько уже успели вспыхнуть да пеплом распасться.
Смешавшаяся в чаше кровь бурлила, словно томимая на медленном огне. Только что ж это Верея всё мрачнее и мрачнее? Совсем лица уже на ней нет. Амулет последний в мелкую пыль истёрла.
— Что не так, Велиславна?
— Всё… не… так, — хрипло отозвалась старая ведунья. — Кровь… холодная… у этого…
Холодная кровь у зрячего — аж обмерла Анея. Что-то в ней есть, нечто, от других отличное настолько, что не срабатывают заветные Вереины чары. Нарушено то, на чём всё заклятье возведено, пытается сейчас наставница выстроить новый баланс, оттого и тратит так щедро амулеты — обычной силы, что можно быстро в мире вокруг себя почерпнуть, уже не хватит.
— Будь ты проклят, злодей, — прошипела вдруг яростно Верея. — Выродок рода нашего, откуда ж ты такой взялся? Не работает у меня с его кровью, гнилая, видать, порченая!..
— Не работает? — Анея быстро кинула взгляд на дверь, едва удерживаемую чарами, на окно. — Не работает…
Ух, сколько злых, чёрных мыслей ворвалось к ней разом!.. Погубила-таки старая Зорьку, и хорошо, коли только Зорьку!..
— Тогда, — скрипнула зубами Анея, — коль уж точно ничего теперь не сделать, выводи нас отсюда, Верея. Выводи, слышишь? Зорьку не спасли, не хватало ещё нам с тобой тут остаться!.. И имперских только зря загубили, злые теперь будут, как бы на наших не отыгрались!.. Выводи нас, Велиславна!
— Выводи… — эхом откликнулась старая чародейка. — Не могу, Анеюшка. Всё отдала. Порченая кровь у этого… зрячего. Последнее средство осталось у меня, но такое, что и сама не знаешь, не лучше ли себе нож в сердце вогнать.
— Какое ещё средство?!
— Да такое… — бледно усмехнулась Верея. — Тебе, я слыхала, не чуждое. Просила я у Зверей помощи, да не могут они, уж больно кровь не та, что надо. Один, однако, остался. Его попросить можно. Ты знаешь, о ком я.
— Верея… — обессиленно выдохнула внучка Змиева.
Да. У этого Зверя, если как следует попросить, можно помощи добиться. Правда, и впрямь неведомо, что лучше: помощь его или честный нож в сердце.
— Решайся, — хрипло бросила старуха. — Мне всё равно помирать скоро… чую, чую, близко уже. А вот ты…
— Не я. Зорька!
— Глупая! Ты русской земли первейшая чародейка! Хоть и без своего двора. Будут ещё такие, как Зорька, а коль ты сгинешь, так их и научить будет некому! Ну, решайся!..
И Анея решилась.
Старая ведунья выкрикнула заклятье — да такое, что дом заходил ходуном. Полился за этим обманчиво-мерный речитатив, зов растекался далеко-далеко, уходил из мира живых — к самому порогу подземного царства.
Пора и ей вступать, Анее. Пальцы решительно взялись за фигурку врана из тёмного вулканического стекла, напряглись, разломили пополам.
Верея склонилась над пленником.
— Смотри! — каркнула хрипло. — Себе его заберёшь!..
И приставила ему к горлу нож.
В окнах вдруг потемнело, словно исполинские крылья закрыли вдруг солнце.
— Ка-ар-р!
Прямо на подлокотнике кресла невесть откуда появился ворон. Крупный, куда крупнее обычных, иссиня-чёрный, с отливом.
И горящими красным глазами.
— Ка-ар-р!
Могильный холод заполнил комнатку. Стихло всё, как отрезало крики и выстрелы снаружи. Не стало мира, не стало света и тепла, не стало зелёного лета.
Анея поспешно поклонилась пришельцу в пояс.
А вот Верея выпрямилась и встала напротив ворона, встала гордо, откинув голову и расправив плечи, словно молодая, опираясь на можжевеловую палку, Анеей добытую.
— По здорову тебе, Вран Великий, Ворон Воронович, — сказала звонким, даже звенящим голосом. Вся старческая надтреснутость из него куда-то ушла.
Великий Вран, царства подземного хозяин. Зверь Магии, один из великих двенадцати.
«Чего ж „по здорову“-то, — раздалось в мыслях Анеи желчное. Далеко не всегда решает Вран заговорить с позвавшими его. — Аль не знаете, каково у меня, в моём царстве?»
— О помощи молим, Вран Великий. — Верея по-прежнему не кланялась, и молодая ведунья понимала, почему — перед посланцем Врана нельзя выказывать слабость, когда предстоит с ним такой торг. Перед посланцем — потому что сам Вран никогда владений своих не покидал, смотрел глазами слуг своих, слушал их ушами, их языками вкус чувствовал.
«Дорога помощь моя», — хрипло каркнул Вран. Огромная птица глядела на ведуний искоса, наклонив голову, клюв не открывала, и понятно — чтобы говорить, язык и гортань Зверю Магии не требовались.
— Знаю, великий, — бестрепетно сказала Верея. — Вот, видишь, воспитанница моя да ученица Зорька лежит. Ты сквозь птичье обличье всё увидишь. Удержала я её жизнь на самом краю, да большего без тебя не сделаю…
«Дорога помощь моя, — повторил Ворон Воронович. — Люба мне твоя ученица, скучно мне в палатах моих…»
— Отчего ж скучно тебе, Ворон Воронович? — по-условленному вступила Анея. — Все ведь к тебе приходят, все до единого?
«Будто не знаешь! — недовольно встопорщил перья ворон. — Сама у меня была, а остаться не возжелала! На что мне мёртвые, мне живые нужны, от них тепло идёт! А я так мёрзну…»
— Помоги, Ворон Воронович. Лекарство для Зорюшки, знаю, тебе нужно — из моей крови да из крови того, кто её подранил. Сама бы справилась, да только странная какая-то кровь у стрелка, порченая…
«Порченая… Всё-то ты знаешь», — недовольно отозвался ворон. Попрыгал по креслу, перебрался на спинку. Взглянул в совершенно белое лицо пленника.
«Много силы нужно, чтобы душу удержать, от самого порога моего обратно вернуть. Не я этим распоряжаюсь, сами знаете, ведуньи, я лишь за мёртвыми присматриваю; сумеете силу собрать?»
— Сумеем, — хором сказали Анея со старой ведуньей.
«Жизнь вам одну забрать нужно, — ехидно объявил Вран. — И то не ведаю, хватит ли. А вот ты, Анея Вольховна, краса ненаглядная, подумала бы да и пошла б ко мне жить. У меня хорошо! Богатства несчитанные! Трудов никаких! И смерти можно не бояться!»
— Прости, Ворон Воронович, — поклонилась Анея. — Не в царстве подземном моя судьба. Не тебе я посвящена. Не гневайся, великий.
«Знаю, что не мне, — с досадой отозвался Ворон. — Что ты в нём нашла, в Кракене этом? Головоногий, кровь холодная, буркала рыбьи. Даже дома у него нет, в гости не позвать!»
— Не я выбирала, великий. Судьба.
«Ладно, — раздалось неохотное. — Снадобье начинайте готовить. Жилы отворяй пошире, Верея старая, и себе, и этому… убивцу».
— Отворяю, Великий. — Верея бестрепетно вонзила нож ещё глубже в собственную плоть.
«Смотри, ведунья, — ядовито предупредил Вран, — дёшево купить меня хочешь. Не диво старому да пожившему помереть. Не знаю даже, помогать тебе дальше иль нет…»
Анея заскрежетала зубами. В этом весь Вран! Пусто ему, томно ему там, под землёй — вот и шутит шутки, вот и откалывает коленца. Если не со зла, так уж точно от скуки. Переменить договорённое — плёвое дело.
«Не хочу я тебя мёртвую, — капризно объявил вдруг Ворон Воронович старой Верее. — Таких, как ты, у меня полное царство. И всем чего-то надобно. Одной во сны к внучке явиться — не того жениха выбрала. Другой сына остеречь, чтобы жену любил крепче. Третьей… что я им, посыльный?! Сил моих нету уже! Зачем ещё и ты мне, старая?!»
— Матушка… — задрожала Анея.
— Молчи!.. Ворон Воронович, но ведь согласился ты помочь!
«Я слову своему хозяин. Захотел — дал, захотел — обратно взял».
Плечи старой ведуньи поникли.
— Эх… Анеюшка… — по морщинистой щеке сбежала слеза. — Не могу я. Боюсь. Помоги, помоги, родненькая!
Зверь великий, Зверь Земли, Великий Медведь, да в чём же?..
— Матушка Верея… да в чём?
— Эх, сущеглупая! — сверкнула глазами старая ведунья. Словно и не плакала только что!
И тут Анею осенило.
— Забирай её живой, Вран Великий, — проговорила она холодно и презрительно. — Живой её тебе отдаю. Долг возвращаю. Будет тебе служить, по хозяйству доспевать. Забирай её, Ворон Воронович!
— Не-е-ет! — завыла Верея, но успела при этом кинуть один последний взгляд на бывшую ученицу — и подмигнуть.
Молодец, додумалась наконец-то. Возьми пряник печатный.
Анея схватила старуху за руку, обрызгиваясь её кровью.
— Тебе её отдаю, Вран Великий! Ей путь отворяю, обратный замыкаю! На семь замков, на восемь засовов, на девять цепей!
«Ка-а-арр! Вот это дело! Люблю живых, ой, как люблю! Ну, Верея-ведунья, ступай теперь ко мне! Верно всё молодка твоя молвила, будешь по хозяйству моему доспевать! Пусть к тебе теперь идут, во сны к живым проситься! Но помни, что теперь забудут тебя на земле! Ни к кому явиться в снах не сможешь, ни с кем не поговоришь! Такова цена!»
— Стой! — властно бросила Анея. — Силы довольно теперь тебе? Кровь смешана? Зелье сотворишь?
«Сотворю, — охотно и быстро согласился Вран. — Это быстро. А ты смотри, запястье ей перетяни, Анея! Она моя теперь, хоть и старая, да живая! Ах, да, вот ещё… убийца-то мне живым тоже нужен. Мёртвым, но и живым. Живым, но и мёртвым. Понимаешь?.. Ай, была не была! Добрый я сегодня. Радуюсь. Слушай же, Анея, научу тебе делу великому, небывалому, только первой чародейке всех земель подвластному!..»
— Прощай, Анеюшка, — Верея словно погружалась под воду, её затягивало дымкой. — Тебе теперь двор свой вести. Ведуньин двор. Свой тебе отдаю, готова ты. У тебя получится, я знаю. Бояться тебя должны, бояться и уважать, потому что иначе-то баловать народ начинает, не со зла, а так, именно что с баловства. Прощай, милая. Всё-таки вышел из тебя толк…
Сказала так — и пропала, совсем. Растворилась в сером тумане, а сам туман растёкся незримыми нитями. Была чародейка Верея Велиславна — и нет её.
Только ветер прошуршал в опустевшей вдруг комнатке…
…Ворон расправил крылья, перепорхнул на пол, окунул клюв в чашу с кровью. Чаша вскипела, пена полилась через края, пахнуло жаром. Миг — и на месте крови в чаше лежало крошечное алое сердечко, как живое, только каменное, словно из красного рубина.
Анея осторожно взяла его, вложила в грудь чёрной птичке — и раны на груди её тотчас закрылись, а глаза, напротив — раскрылись.
«И безо всякой живой да мёртвой воды, — самодовольно объявил Ворон Воронович. — Теперь с ним. Всё ли поняла, Анея? Нож бери да голову с плеч снимай!»
Анея сглотнула.
«Давай-давай. Я научу. Добрый я сегодня, Анея свет Вольховна!»
— Ворон Воронович! Мне ещё и выбраться отсюда надо!..
«Ну, это уж и вовсе пара пустяков!..»
* * *
Фонтаны огня хлынули вдруг из окон и дверей домика. Вынеся спиной раму, невероятным образом вылетел толстый Пол, слуга лорда Ричарда Ламли, графа Скарборо. Попытки тушить пожар ничего не дали. Когда же прогорели стены и рухнувшая крыша, под обугленными брёвнами нашли лишь одно-единственное обезглавленное тело — тело самого лорда Ричарда.
Две женщины-варварки таинственным образом исчезли.
Двое солдат, что, по показаниям свидетелей, привели их в лагерь, повредились рассудком и были отправлены в столичную больницу для умственно расслабленных.
* * *
Здесь, подумала Анея, оглядывая потемневший от времени частокол и заросшие мхом тесовые крыши за ним. Вот он, двор мой, отныне и до самого смертного часа. Не хотела я его, да, видно, и впрямь ничто не может встать между ведуньей и её судьбой… Даже она сама.
Сила Вереи была с ней. Всё, что отдала наставница, живой сходя в подземное царство.
— Что, касатик, нравится тебе здесь? — обратилась она к лорду Ламли.
Вернее, к его голове, что покоилась в берёзовом туеске.
— Будь ты проклята, ведьма!
Хоть и недолгое время длился их совместный путь, а подучить язык Анея успела. Нет, не станет она брать под опеку Зорьку с братом её, Ольгом. Пусть Добронега занимается. Маги-превращальщики редки, очень редки, дар их уникален; тут доброта сестры-целительницы, наверное, лучше поможет, чем колотушки старой Вереи.
А двор её будет здесь. С частоколом вокруг. С глубокими, жуткими тайнами. С прирученной нечистью. И с головами — с живыми головами! — на нём.
Потому что ведунью должны не только уважать, но и бояться.
И свои, и чужие.
Тёмен твой путь, Анея…
Автор выражает свою глубокую признательность Ирине Черкашиной за помощь в подготовке данного текста к изданию, за обсуждение и дружескую критику.
На главную: Предисловие
