75

Роальд Вистинг был человеком деятельным. Выйдя на пенсию после работы врачом в больнице, он занимал должности в разных обществах и объединениях. Его плотное расписание вкупе с занятостью Вистинга было виной тому, что отец и сын виделись не чаще пары раз в месяц, хотя оба жили в Ставерне. Когда Ингрид была жива, отец каждое воскресенье приходил ужинать. Сейчас они иногда встречались за чашкой кофе в «Золотом покое».

Отец любил пешие прогулки и пришел домой к Вистингу с сумкой для камеры через плечо.

– Я много лет ею не пользовался, – сказал он, ставя черную сумку на журнальный столик. – Но перед выходом все проверил. У меня есть несколько забавных роликов с Лине и Томасом.

Он достал кабель и отодвинул от стены телевизор. Вистинг думал, рассказывать ли о том, что он узнал об Аудуне Ветти, но пока оставил эту тему. Перед отцом ему не нужно было оправдываться.

– Эта кассета была внутри, – сказал отец, кивая на камеру. – Записали, наверное, летом, перед тем, как они пошли в школу. Мы тогда поехали в Данию. В Леголенд и Сафари-парк.

Вистинг улыбнулся, вспомнив, с каким энтузиазмом отец ходил с видеокамерой и снимал лего-машинки, разъезжавшие по собранным из маленьких деталек моделям городов.

Отец сощурил глаза за стеклами очков и попытался найти нужный вход для кабеля. Довольно улыбнулся, когда получилось. Возраст еще не слишком на нем сказывался.

– Нам нужно записать эти видео на DVD-диски. И цвет, и качество со временем ухудшаются.

– Ты прав, – сказал Вистинг. – Есть, наверное, компании, которые этим занимаются?

– Наверняка… – пробормотал отец и вытащил старую видеокамеру из сумки. – Ну-ка, посмотрим.

Он подключил к камере провод, тянущийся от телевизора, и нашел электрическую розетку.

– Когда придет Лине?

– Где-то через час, я думаю.

– И какая у нее запись?

– Мы пока не знаем, но я полагаю, что она связана с делом Сесилии.

– С делом Сесилии, – повторил отец. – Когда вы привели убийцу, была моя смена. Слух об этом отозвался по отделениям вздохами облегчения. Я с ним не пересекался, но медсестры и медбратья из приемного покоя еще долго о нем говорили. Кое-кто помнил его еще с тех пор, когда он лежал в больнице.

Вистинг сел. Он помнил маленькие шрамы от операции, которые видел на фотографиях, сделанных, когда Хаглунна осматривал врач. Эта часть его прошлого была недостаточно освещена во время расследования.

– Он какие-то родинки удалял?

– Верно, – кивнул отец, вспоминая. – Во время послеоперационного осмотра у него были обнаружены некоторые клеточные изменения.

– Послеоперационного осмотра?

– Мы прооперировали его от рака простаты за пару лет до этого.

Отец направил пульт дистанционного управления на телевизор.

– Разве после такой операции не становишься импотентом? – спросил Вистинг.

– Можно и стать, – кивнул отец.

На экране телевизора возникла картинка. Красный автобус из лего подъехал к мосту и остановился; мост развели, чтобы под ним проплыл корабль.

Вистинг встал, взял телефон и пошел на кухню.

– Что такое? – спросил отец.

– Нужно кое-что проверить.

Он набрал номер пенсионера-психиатра, обследовавшего Рудольфа Хаглунна. Если у Рудольфа Хаглунна после лечения рака простаты пропала эрекция, то дело представало в совершенно ином свете. Это обстоятельство должно было всплыть в ходе судебно-психиатрического освидетельствования. Еще страннее было то, что Рудольф Хаглунн скрыл сведения, которые могли бы способствовать его освобождению.

Психиатр не отвечал. Вистинг оставил сообщение – попросил перезвонить. Потом вернулся в гостиную. На экране телевизора появились двойняшки с мороженым в руках. За ними, широко улыбаясь, шла Ингрид.

– Это всего лишь их третье мороженое за сегодня, – рассмеялась она.

Вистинг сглотнул. Он не смотрел записей с ней после того, как пять лет назад она умерла, но звук ее голоса не оставил его равнодушным.

Пошли кадры с индейским поселением; у детей были перья в волосах.

Вистинг сел. Мысли о Сесилии Линде, Рудольфе Хаглунне, Аудуне Ветти медленно его покидали. Он снова был на золотом прииске, сплавлялся по реке, ехал на поезде, бежал по бревнам, слушал правила дорожного движения в лего-школе. На фоне все время звучал заразительный смех Ингрид. Воспоминания и обрадовали его, и опечалили. Он расстроился, когда запись кончилась.

Почти сразу после этого открылась входная дверь. С полным пакетом из магазина беспошлинной торговли вошла Лине. Вид у нее был усталый. Светлые волосы взъерошены, одежда неопрятна, под глазами мешки, но при этом она казалась довольной.

Она по очереди обняла мужчин. Вистинг взял пакет и поставил на кухонный стол. Когда он вернулся в гостиную, Лине уже вставляла в камеру кассету.

– Она была перемотана на начало, – сообщила она и закрыла крышку.

Дед нажал на кнопку воспроизведения.

Все трое замерли возле телевизора.

Сначала был белый шум. В кадре мелькали серые, белые и черные хлопья, потом пошла запись; на экране появилась часть кухни. Плита и мойка. Потом картинка стала нечеткой. Экран почернел, потом снова появился интерьер кухни. Окно с белыми занавесками, вязаные оборки. Яркий свет мешал разглядеть, что было за окном.

Лине присела на краешек ближайшего стула.

Экран снова почернел. Шум, потом кадры пустой комнаты с белыми каменными стенами и серым полом. Снимали сверху, словно кто-то держал камеру на вытянутых вверх руках, наклонив так, чтобы в кадр попала бо́льшая часть комнаты. Комната была хорошо освещена, видно было тень на полу, как будто за кадром кто-то двигался.

Кадр сменился. Теперь камера снимала под другим углом, но с той же точки, сверху. Теперь посередине комнаты стоял человек. Обнаженная женщина. Она стояла, наклонив голову; медленно подняла ее и посмотрела в камеру. На женщине был кожаный ошейник.

Вистинг сделал шаг назад и оперся о край стола.

Это была Сесилия Линде.

Ему было больно ее видеть; его как будто ударили в солнечное сплетение.

В ее взгляде были ужас, мучение и боль. На щеках блестели высохшие слезы. Она моргнула. На секунду закрыла глаза, а когда открыла, смесь страха и непонимания в них была еще отчетливее.

Ее губы шевелились. Сначала беззвучно, потом послышался шепот:

– Пожалуйста…

Ее нижняя губа задрожала. Глаза заблестели, по щекам потекли слезы.

– Пожалуйста, – снова попросила она человека с камерой.

Она не стеснялась своего обнаженного тела. Стояла, опустив руки, даже не пытаясь прикрыться.

– Все, что угодно, – молила она. – Я сделаю все, что угодно. Только выпустите меня отсюда.

– Отмотай назад, – попросила Лине.

– Что?

– Отмотай на самое начало.

Дед сделал так, как она просила. Снова возникло нечеткое изображение. Пошла запись.

– Стоп!

Кадр застыл на том моменте, когда камера снимала под углом. Лине наклонила голову и изучала изображение. Голубая стена, кухонная мебель с грязными тарелками и стаканами, подвесной шкаф в цвет стен. Белая эмалированная плита с тремя конфорками. Кухонная и сточная раковины из нержавейки.

– Я видела эту кухню раньше, – сказала Лине. – Я знаю, где держали Сесилию Линде.

Она подняла руку и показала на замершую картинку.

– Это кухня Юнаса Равнеберга.