36
Стены камеры: стоит дотронуться, тут же кажется, что все тело покрывается сеткой кракелюр, как на старинных холстах. Пол ледяной. Он лежал, свернувшись, на зеленом клеенчатом матрасе. Тошнило – вот-вот вырвет. И отвратительная, сосущая пустота в животе. Матрас сантиметров пять толщиной. Не больше.
Клеенка: ясно для чего. Чтобы легче отмыть кровь и блевотину после постояльцев. Щедрость государства истощилась на пороге этого заведения. Одеяло тонкое, подушка не предусмотрена.
Цемент, замазанный неумелым граффити, бетонный пол пахнет мочой. Ни туалета, ни телевизора, ни телефона. И почитать нечего, кроме идиотских надписей на стенах. Ручка, бумага – ничего. А вдруг кто-то задумает совершить самоубийство шариковой ручкой? Или удушиться комком бумаги… Захотел в туалет – дай знать как минимум за полчаса. Для тех, кто думает, что камера выглядит как в полицейских сериалах… Маленькая лампочка под потолком, микрофон подвешен так высоко, что даже Леброн Джеймс не допрыгнет. С десятиметрового разбега.
Никола и раньше бывал в предвариловке, но никогда так долго. Уже прошло три дня, как полицейская овчарка намертво вцепилась ему в руку. Там, в канаве. И никто ничего не сказал. Ни слова. Только короткий допрос после задержания.
– Мы обойдемся без адвоката, глядишь, выйдешь отсюда пораньше.
Рука выглядела как фарш для котлет. Обещали прислать врача, но пока только промывали какой-то вонючей жидкостью и делали перевязки.
При обыске у него ни хрена не нашли, но все равно заставили просидеть три часа в одних трусах на «хулиганке», как они называли деревянную скамью в отделе полиции. Демонстрация силы. Почище, чем Путин с его полетами над шведской территорией.
– Ты подозреваешься в крупной краже со взломом.
Никола представлял, что может попасться, прикидывал линию поведения, но никогда не думал, что отнесется к этому с таким безразличием.
– Мне нечего сказать. Я отрицаю все обвинения.
Оба снюта выглядели как опечаленные щенки. Они были явно разочарованы. Что они ждали? Что он встанет раком и пригласит их себя изнасиловать?
Они ушли и оставили его сидеть. В трусах.
Через несколько часов вернулись.
– Тебе лучше признаться, Нико. Это неподходящее место для тебя, ты еще слишком молод. Рассказывай, как было дело, и мы тебя отпустим. Поговори с матерью. Мы тебя подвезем, куда скажешь.
– Позовите врача.
Помолчал и повторил:
– Позовите врача.
И ничего больше. Ни слова.
Уснуть он не мог. Есть тоже не хотелось. Хотелось курить, а еще больше – выпить стакан кока-колы. Рука болела, хотя ему дали обезболивающие таблетки.
Он не знал и никак не мог вычислить, что им известно. Прикидывал: где они могли наследить. Дверные ручки? Сейф? Мотоцикл? Камеры наблюдения? Самое главное – он не знал и не мог представить, как работают полицейские собаки-ищейки. Этот зверь вынюхал именно его? Или мог ошибиться?
А снюты молчали. Вернее, не молчали. Повторяли одну и ту же мантру: «Колись, быстрее выйдешь на свободу».
Как только за ним закрылись двери камеры, он заплакал. Не мог удержать слезы.
Почему они не допросили его подробнее? Он знал закон: они не имели права задерживать его больше четырех суток без предъявления обвинения. И Хамон, и многие из приятелей в Спиллерсбуде через это прошли. Тюрьма лучше, чем предвариловка: в камере батарея, нормальная постель и телевизор. Не то что здесь. Гуантанамо.
Далее: ему нужен адвокат. А кого выбрать? Того же, кто его защищал перед отправкой в Спиллерсбуду? Ханс Свенберг. Он и тогда страдал старческим слабоумием, а теперь наверняка ушел на пенсию. Если жив.
У Хамона был адвокат, Эрик Юханссон, он его защищал несколько раз, но если Хамона тоже взяли, Эрик будет защищать его. Но если Бог милостив и Хамон ушел – все равно. Он попросит Юханссона – и тень ляжет на Хамона.
Он перебирал известные ему имена. Тобиас Сандин, Клея Хольмгрен, Бьорн Фельт… Лучшие из лучших. С другой стороны: Никола никогда с ними не встречался. А сейчас ему нужен был человек, с кем бы он чувствовал себя спокойно, если не сказать – в безопасности. Если бы с ним была мама…
В дверь постучали. Смотровой лючок пополз в сторону.
– К тебе посетитель.
Никола потер лицо.
– Кто?
Дверь открылась. В глаза ударил яркий свет. Надзиратель сморщил нос. Запах в камере, должно быть, – святых выноси.
– Полицейский.
– Кто?
– Полицейский. Не помню фамилию. Сидит и ждет в комнате для допросов.
Никола встал, и от резкого движения его прошиб озноб. Надел казенные тапки – в предвариловке собственная обувь запрещена. Вышел в коридор. Надзиратель пропустил его и двинулся следом. У каждой камеры на двери укреплена дощечка. Большинство пустует, но на некоторых от руки написаны инструкции для сведения персонала.
Диабет.
Не ест свинину.
Суицид.
Симон Мюррей. Он приподнялся на стуле.
– Привет, Никола! Как дела?
Сука-Симон попытался обнять его, но Никола сделал шаг назад. Этот парень к числу его друзей не принадлежит.
Они сели.
– Никола… я шел мимо и решил заглянуть. Как дела?
– Ничего хорошего. В камере холодища, одеяло тонкое, свитер не дали. Воспаление легких гарантировано. Честно. И руку никто не лечит.
– Попробую поговорить… с кем? С надзирателем?
– Можешь поговорить… попозже.
Симон покопался в сумке.
– Хочешь?
Коробочка со снюсом и шоколадное печенье. Никола взял крохотный мешочек снюса и сунул под верхнюю губу.
– И что ты опять натворил? Ведь еще и месяца не прошло… – Симон отечески улыбнулся.
Фальшивая, кривая, подлая ухмылка.
– Ничего не натворил. Это ошибка. Они говорят, что я взорвал супермаркет. Может, и меня стоило бы спросить? Даже допроса не было. И адвоката не дали.
– Поговорю и об этом. А ты хочешь какого-то конкретного адвоката?
– Пока не знаю. Надо подумать.
– Вот ты и ответил на свой вопрос насчет адвоката. А с матерью говорил?
– И с матерью не говорил.
– Это я могу устроить.
– Скажу спасибо.
– Да… правильно сделаешь. Но я хочу с тобой кое о чем поговорить.
Никола мысленно подобрался и сосредоточился. Жди ловушку.
– Они и Хамона взяли, – сказал Симон. – Только он в другом конце коридора, чтобы не было этих «постучи-в-стенку» затей.
Николу вновь начал бить озноб.
– Но это неважно… поговоришь со следователем, который ведет дело. Не моя забота. Мне интересно другое: что ты можешь порассказать про разборку? Ты знаешь, о чем я. Суд Исака.
Никола растерялся. Слишком много всего сразу. Взяли Хамона… Как они его взяли? Что он рассказал?
– Нико? Хелло! Ты еще не ушел? – Симон потряс его за руку.
– Не ушел. И я не знаю, о чем ты лопочешь.
– Ну-ну… я-то знаю, что ты знаешь. И ты знаешь, что ты знаешь. У нас идет расследование, мы получили разрешение на прослушку. Так что ты был там, это я могу доказать, как дважды два. И я знаю, что речь шла о конфликте кланов Тасдемира и Бар-Сауме. Сёдертелье под угрозой войны. Если они начнут, от города камня на камне не останется. И нам нужна помощь, чтобы остановить этих отморозков. Расскажи, что ты знаешь. Это все, что я хочу. Я не спрашиваю о Хамоне, не спрашиваю о твоих приятелях. Расскажи, что там произошло.
– Откуда мне знать?
– Кончай, Никола. Еще раз: я знаю, что вы с Хамоном шестерили на этой стрелке. Что тут такого – подтвердить, что нам и так известно? Я скажу насчет одеяла, посещение Линды, завтра принесу пожрать что-то человеческое, снюс…
– Я же сказал – ничего не знаю.
Симон побарабанил пальцами по столу.
– О’кей, о’кей, это я уже слышал. Тогда у меня есть одна мысль. Только учти – я делаю такое предложение только потому, что ты мне симпатичен. Никола, ты не вписываешься в их мир. Ты из другого теста. Мать работает с утра до ночи, твой дядя, Тедди, тоже взялся за ум. И ты, Никола… я смотрю на тебя и вижу – не по душе тебе все это. И скажу тебе вот что: я обещаю помочь выбраться из дерьма, в которое ты вляпался. Это в моих силах. Понял?
– Это как это?
– А вот это я тебе не могу рассказать. Извини.
Голова у Николы пошла кругом.
Симон хочет сделать из него стукача.
Стучать! Самый смертный из всех смертных грехов. Священная корова воров – лояльность. Принцип настоящих мужчин.
С другой стороны – если будет суд, ему влепят как минимум двушку, а то и больше. И на этот раз это будет настоящая тюрьма. К тому же… Симон вовсе не требует, чтобы я стучал на кого-то из моих друзей. Только на этих маразматиков. Мало того: Тасдемир попытался кинуть Исака. Самого Исака! Ему самое место в тюряге.
Картинка в памяти.
Ему лет семь, самое большее восемь. Значит, Тедди чуть больше двадцати, он пришел взять его из продленки. Идет дождь. Подарок от Тедди: билеты на футбол. У «Ассирийцев» все шансы попасть в высшую лигу. Отборочный матч с «Борстой». Все только и говорили об этом матче. Даже фрекен в школе.
Приятели кружили вокруг Тедди – он стоял неподвижно. Ждал, пока Никола оденется. Никто ничего не сказал, но и так было ясно: с Николиным дядей шутки плохи.
Тедди взял его за руку, и они пошли к автобусной остановке. Николин кулачок уместился в огромной ладони Тедди, как мышка в норке.
– Как дела в школе?
– Хорошо.
– Какие уроки были?
– Обычные… уроки как уроки.
Иногда Тедди становился похожим на мать. Или на деда – те же дурацкие вопросы. Нет чтобы рассказать что-то интересное.
– Тедди, а кто самый сильный человек в мире? Ты его видел?
– Конечно! – засмеялся Тедди. – Неужели ты не знаешь? Самый сильный человек в мире – твой дядя.
– Я серьезно.
– Не знаю… но есть один и в самом деле здоровенный парень. Магнус Самуэльссон. Я вчера видел по ящику, он тянул целый поезд… Но все же расскажи – что в школе?
– Все хорошо… маленькая неприятность в продленке.
– Что еще за неприятность?
– Нино и Марван побежали на шоссе, что-то там им было надо… а потом обозлились на меня.
– С чего бы?
– Я рассказал фрекен.
– Настучал?
– Но фрекен же говорила, что это очень опасно – выбегать на шоссе. Можно попасть под машину и все такое.
– То есть ты настучал на своих приятелей?
– Но это же опасно! Разве я неправильно сделал?
Тедди промолчал, но рука его, в которой он сжимал маленький кулачок племянника, заметно напряглась.
Чуть позже: Николин кумир Андреас Хаддад, как обычно, играет как бог. Публика на трибунах в красно-белых шарфах – цвета «АФФ».
– Это мы – А-эф-эф, А-эф-эф – это мы! – поет многоголосый мужской хор.
Никола слышит, как Тедди объясняет соседу:
– Я, конечно, югге, но здесь у вас клево – и девушки, и мужики с семьями.
Сосед обнял за плечи.
– Какой ты югге? Ты из Сёдертелье. Ты с нами, мы с тобой. Все, считай, мы уже в гостиной.
И Никола, и Тедди кричат вместе со всеми:
– Это мы – суриойе! Мы – сирийцы!
В перерыве пошли купить сосиски.
– Знаешь, Нико, у меня из головы не выходит твоя история. Насчет того, что опасно выбегать на шоссе. Ты был прав, что сказал фрекен. Но и неправ.
– Как это?
– Повторяю: ты поступил правильно, когда пошел к фрекен. Ты боялся за своих друзей. Но это было неправильно.
– Как может быть: правильно и в то же время неправильно?
– Не знаю. Но это так. Потому что есть принцип – не закладывать друзей. Ты знаешь, что такое принцип?
– Нет.
– Закон. Табу. Правило, которое нельзя нарушать: никогда не стучать.
Симон Мюррей уже не улыбался. В комнате пахло сырым цементом.
Сука-Симон ждал ответа на свое предложение.
Тасдемир – враг. Он подстроил весь этот налет, нанял этих психов в масках с автоматами, чуть не снес череп Исаку. Забрал бабки. Прострелил ногу своему же.
И все же…
– Никола, – мягко сказал Симон. – Я понимаю, что тебе нелегко. Но давай скажем так: думаю, ты уже и сам понял, что надо брать другой курс. Заняться чем-то порядочным.
– О чем ты?
– О сирийцах. После этих массовых судов многие сидят. А новые шакалы только и ждут, чтобы перегрызть горло старым паханам. Исак уже не король.
– И что?
– Что-что… все просто. Я помогаю тебе выйти из тупика. А ты помогаешь мне.
Никола опять подумал о Тедди. Чем он занимается сейчас? Вся эта темная история год назад, еще до Спиллерсбуды. Эта девушка-адвокат, с которой Тедди работал.
– Симон, тебе стоит поторопиться домой.
– Ты о чем?
– Боюсь, Исак как раз в эту минуту трахает твою жену.
– Ты охренел?
Никола встал.
– Запомни: я никогда не буду стучать. Никогда. И передай следователям, что я нашел адвоката. Хочу, чтобы меня защищала Эмили Янссон.
