Мартин

Ужас исказил лицо Мартина Бойда. Сидя у стены в гостиной, он дышал уже ровнее и вглядывался в темноту, высматривая выход; он старался держаться прямо, потому как боялся изрыгнуть всю выпивку, которую влил в себя, вернувшись в эту квартиру. У его ног валялась белая роза с оборванными лепестками, впрочем, не всеми, а его пальцы почти касались неподвижной руки, казавшейся в темноте неестественно бледной, и лежащего на спине мертвого тела, совершенно не похожего на Шарлотту – женщину, разделившую с ним последние двадцать лет его жизни. Платье у нее на бедрах было разорвано. Он отодвинул пряди волос, прилипшие к ее лбу и щекам, обнажив следы побоев, которые собственноручно нанес ей с такой силой, на которую, как ему казалось, раньше был совершенно не способен.

Ее лицо местами ужасно опухло; фиолетовая кожа была готова треснуть; на полу застыла лужица крови, вытекшей из носа и рта. Ее и правда было почти не узнать, хотя по-настоящему он никогда не знал эту женщину, чье лицо теперь служило отражением его черной души. Мартин открыл в ванной кран и ополоснул рот холодной водой. Раковина, заткнутая затычкой, наполнилась быстро; он зажмурился, погрузил лицо в воду – и его будто обволокло жидкой тишиной. Обдумывая свое положение, он не сводил глаз с телефона, стоявшего на столике красного дерева. Один-единственный звонок – и ему уже не удержать мир, готовый обрушиться на него. Защищаясь, ему пришлось бы рассказать о том, что он видел в том баре, в каком убитом состоянии вернулся домой и как осушил полбутылки виски, пока дожидался ее, сидя на диване. Возможно, его поймут. Сочтут обманутым мужем, охваченным приступом безумия. Совершившим преступление в порыве любовной страсти.

Но рисковать он не мог – во всяком случае, пока был выбор. Пока еще никто не знает, что он наделал. Шарлотта не заслуживала того, чтобы из-за нее вся его жизнь пошла псу под хвост; ее смерть, однако, ничуть не утолила ненависть, которая все еще терзала его: ведь он так и не успел высказать ей все, что хотел, – вместо слов в ход мгновенно пошли кулаки, а слова застряли в горле и там и заглохли. Сперва надо было избавиться от тела, а после – объявить, что она пропала без вести. Он позвонит ее родителям, чтобы узнать, не было ли от нее вестей, и прикинется обеспокоенным – надо постараться разыграть этот спектакль. Он скажет, что последнее время Шарлотта пребывала в подавленном состоянии и не раз заговаривала о том, что собирается провести недельку за границей, чтобы развеяться. Да он и сам – надо будет объяснить – думал, что это неплохое решение, и потому недоумевает, зачем она предпочла исчезнуть, никого не поставив в известность о своих намерениях. Он вспомнил отвратительную историю, которую слышал на прошлой неделе по «Скай ньюс» , – как в лесу, в тридцати километрах отсюда, с разницей в три недели были эксгумированы два женских трупа. Полиция было напала на след серийного убийцы, поскольку между двумя убийствами было установлено сходство, но дальше следствие так и не продвинулось. Две женщины, забитые насмерть и закопанные в землю. Более подходящего случая и быть не может. Если он не совершит промаха, все будет шито-крыто. Даже если предположить – а это вполне вероятно, – что в один прекрасный день ее все же найдут.

Мартин открыл дверь квартиры и вышел в общий коридор – его грязно-бирюзовые стены были увешаны английскими пейзажами в стеклянных рамках, один невзрачнее другого. На лестнице не было ни души: их единственный сосед, мистер Данкен, которому уже за восемьдесят, почти не выходил из своей конуры. Не желая попусту тратить время, он схватил тело Шарлотты и потащил, молясь, чтобы ни с кем не встретиться. Они жили на втором этаже – пришлось спускаться по лестнице, однако о сохранности тела он особо не заботился – и, преодолевая каждую ступеньку, думал, что слышит хруст костей. Спустившись на первый этаж, он потащил тело к двери, что вела на частную автостоянку на заднем дворе дома, и бросил его в пропахшем сыростью узком коридорчике, стены которого отливали всеми оттенками серого.

Не стоит зацикливаться на том, что делаешь, иначе ничего не получится, – с такими мыслями он спешил к машине, серенькой «Ауди», припаркованной у низенькой кирпичной стенки. Кругом было тихо – только в двух-трех домах еще горел свет. Он остановил машину напротив задней двери дома, открыл багажник, вернулся в коридор и поволок тело к выходу.

Дотащившись с ним до машины, он приподнял его и запихнул в багажник. Потом спустился в подвал, принес большой пластиковый мешок с лопатой и сунул то и другое на заднее сиденье машины. Улочка, на которой они жили, выглядела пустынной. Минуло десять вечера – большинство праздных зевак, должно быть, собрались на пляже в ожидании фейерверка. Надо было бы дождаться глубокой ночи и уж потом выезжать из города, но, с другой стороны, кто его узнает? Кто о нем вспомнит? В здешних краях он ни с кем не общался, в отличие от Шарлотты. По тротуару справа какая-то парочка шла, прогуливаясь, в сторону пляжа. Женщина, на его вкус, была слишком полновата и простовата, хотя как раз такие простушки возбуждали его, когда он был еще совсем юнцом; мужчина, который выглядел постарше, цеплялся за нее, как за спасательный круг.

Так, разглядывая их, он едва не сбил черную немецкую овчарку, замеревшую прямо посреди дороги в свете фар, однако он резко отрулил в сторону и вслед за тем свернул на улочку, где мерцал лишь приглушенно-красноватый неоновый огонек у двери в аптеку. Через сотню метров он выехал на широкую булыжную площадь, со всех сторон облепленную пивными террасами. Со второго этажа небольшого домика какой-то мужчина с голой грудью швырнул на улицу непогашенный окурок и захлопнул окно. В конце улицы виднелась темная полоса моря, похожая на широкий мазок гуашью. Послышались первые залпы фейерверка – небо мигом расцветилось красно-желто-синими вспышками…

Шарлотта и Мартин Бойд переехали в Хатэм-Коув восемь лет назад. Мартин работал в лондонском издательстве, а Шарлотта была художницей. Ее картины, пользовавшиеся определенной известностью, недавно выставлялись в художественной галерее в Ноттинг- Хилле. Раньше они снимали квартиру в Кенсингтоне, а эту купили потому, что Шарлотта родилась в Хатэм-Коуве. И прожила там, за городом, все детство и юность на большой ферме, принадлежавшей ее родителям. Ее отец, банкир на пенсии, уже пять лет как страдал рассеянным склерозом, и теперь мать нуждалась в ее помощи как никогда. Она была единственной дочерью, однако отношения в семье не ладились – Шарлотта довольно рано покинула отчий дом и поступила в школу изобразительных искусств в Лондоне. С тех пор она не общалась с родителями – слишком крепко замкнулась в собственной гордыне, но отчужденность и, главное, годы способствовали тому, что мало-помалу их связи наладились. Мать и дочь научились забывать все ничтожное и помнить только самое основное.

Мартин прибавил газу, не сводя глаз с белых линий дорожной разметки, тянувшихся вдоль побережья. В небе, справа, все еще догорали отсветы фейерверка. Как ни старался, он не мог забыть лицо Шарлотты – его выражение, когда незадолго до трагического момента она открыла дверь в их квартиру, держа в руке белую розу так, словно это было самое драгоценное из всех сокровищ, при том что на лице у нее играла улыбка, предназначенная явно не ему, пронизавшая его, точно лезвие.

Где-то через полчаса Мартин остановился у дороги, что вела к прибрежным отвесным скалам, и огляделся по сторонам, чтобы удостовериться, что поблизости ни души. Чуть поодаль – метрах в сорока вырисовывалась лесная опушка. Подъехать ближе к обрыву он не мог. Тело пришлось тащить. Он поднял глаза к небу, заметил мерцающие огоньки самолета над морем и подумал о его пассажирах, наверняка летевших в отпуска на континент. Не теряя из виду самолет, он представил себе, что мог бы одной лишь силой мысли его взорвать, уничтожить все планы этих людишек, изуродовать их тела, а окровавленные останки, вместе с железными обломками крылатой машины, рассеять дождем по залитым солнцем пляжам и морской глади.

 Мартин открыл багажник, вытащил тело Шарлотты. Расстелил на земле пластиковый мешок и втиснул в него тело ногами вперед, потом сунул туда же лопату, застегнул его, подхватил тело за руки и потащил по сырой траве. Добравшись до опушки леса, он был вынужден приподнять тело за талию, чтобы оно не цеплялось за пни и толстые корни. Решив, что достаточно углубился в лес, он остановился на небольшой прогалине. Ветер с моря стегал по листве деревьев, и она стонала, точно под ударами тысяч прутьев стального дождя.

Надо было копать. Земля оказалась довольно рыхлая – лопата вонзалась в нее легко. Когда яма показалась ему достаточно глубокой, он присел на корточки, раскрыл мешок и сорвал с Шарлотты одежду. Другие тела, когда их обнаружили, были совершенно голые – выбора у него не было. Он провел кончиками пальцев по ее бедрам, удивившись, что кожа стала такая холодная, а плоть такая жесткая, – словом, безжизненная. Он с отвращением отдернул руку и припал спиной к здоровенному дубу, иссеченному у него над головой полосками лунного света, пробивавшегося сквозь ветки деревьев. Немного поодаль послышался хруст. Мартин вздрогнул и посветил в ту сторону карманным фонариком – но ничего не разглядел: электрический свет не смог пробить мрак, застывший меж стволов деревьев. Он подошел поближе к тому месту, откуда донесся шум, – и опять услышал, как на земле что-то хрустнуло, как будто кто-то метнулся прочь. Какой-нибудь зверек, подумал он.

Он опустился на землю напротив тела и долго просидел так, не шелохнувшись. Его лицо не выдавало никаких переживаний – сильным толчком ноги он спихнул тело в яму и увидел, словно в замедленной съемке, как рука Шарлотты ударилась о край ямы и исчезла в ее глубине. Вслед за тем он начал забрасывать труп черной жирной землей. Покончив с этим делом, он подобрал мешок с одеждой Шарлотты, огляделся, проверяя, не забыл ли чего, потом развернулся и направился к прибрежным скалам.

Ориентировался он без особого труда – и шел все быстрее, выставив вперед руки, чтобы ветки не хлестали по лицу. Выбравшись на опушку, он вдруг остановился: ему показалось, что вдалеке, между деревьями, маячит бледная тень, невесомая, точно вуаль, – как будто дух Шарлотты, высвободившийся из тела, стремился выбраться из этого леса. А может, она сама искала его, гналась за ним без устали, чтобы забрать с собой. Он бросил лопату, мешок и одежду в багажник, потом направился к краю скалы и прикурил сигарету, прикрывая пламя зажигалки руками. Ночное небо вдали казалось чернее обычного. Вернувшись к машине, он почувствовал, как вдруг закружилась голова, и оперся рукой на стекло. Весь день у него маковой росинки во рту не было – и сил не осталось совсем. Ему нужно прилечь, передохнуть минут десять и уж потом садиться за руль. Его разбудил шум дождя, барабанившего по крыше. Было уже за два часа ночи. Мартин представить себе не мог, что проспал так долго. Но он так устал, что боялся снова пуститься в дорогу, – все, что ему хотелось, так это еще немного отдохнуть и больше ни о чем не думать. Он завернулся в пальто, послужившее ему одеялом, и снова забылся сном, согретый, точно в коконе, на заднем сиденье машины.

Безликие здания погружались в бездну неба, местами окрашенного в багрянец и тут и там загроможденного непомерно набухшими грозовыми тучами, готовыми вот-вот взорваться. Мартин прижался к грязной кирпичной стене и оглядел соседнюю улицу. Ему не следовало быть здесь. И все же он должен был знать правду. Шарлотта стояла у массивной металлической двери вместе с каким-то юнцом-блондином. Опираясь на его плечо, она слегка наклонилась, чтобы поправить туфлю на каблуке. Дверь открыла тучная чернокожая женщина в синем платье в блестках – при виде пары она отвесила им чудной поклон и пригласила в дом. Мартин перешел улицу и заметил посреди тротуара черную, под цвет неба немецкую овчарку, не сводившую с него глаз. Он вошел в то же здание. Коридор был обклеен пурпурными обоями, тут и там из-за перегородок доносились глухие постукивания.

Слева от него в проеме двери, что вела в совершенно круглую комнатенку, стояла рыжая девица в бюстгальтере и поясе для подвязок, а у нее за спиной, прямо на полу, лежал какой-то старик. В глубине коридора виднелась другая, чуть приоткрытая дверь – из-за нее струился такой же свет, которым сверкали глаза той псины. Он вошел в просторную комнату – ее черно- белый плиточный пол был залит водой. Шарлотта сидела в креслице с позолоченными подлокотниками. Она была в одном белье и похотливо стягивала с ноги чулок, при том что ее лицо почти целиком скрывали длинные волосы. Юнец лежал на постели совершенно голый. Она подошла к нему и, прижимаясь грудью к его груди, поцеловала.

В глазах ее – провокация, дрожь и веселость. В машине было так холодно, что дыхание превращалось в облачка пара. Все еще находясь под впечатлением сна, Мартин потянулся и, проследив взглядом за струйками стекавшей по стеклу воды, закрыл глаза. И в то самое мгновение, когда его снова начал одолевать сон, он услышал, как скрежетнула дверца машины.

Спереди сидела светловолосая девица, торопливо шарившая руками по приборной доске: она наверняка искала ключ зажигания, который был у него в кармане. Так и не найдя его, она выругалась и хлопнула руками по рулю. Мартин бесшумно приподнялся – их глаза встретились в зеркале заднего вида. Девица испугалась и выскочила из машины, прихватив большую сумку, которую оставила на переднем сиденье. Он перехватил ее в тот миг, когда она уже была готова кинуться под дождь, – только тогда девица повернулась к нему, дрожа от страха и холода. – Очень сожалею… Не знала, что вы здесь, у меня сломался мотороллер, а мне нужно в Лондон, на поезд. На этой проклятой дороге ни души, и когда я заметила вашу машину, то решила, что мне крупно повезло, вот дура!..

Он не нашелся, что ответить. Что же делать? Теперь все это казалось чертовски нелепым… Зачем он проторчал здесь столько времени, вместо того чтобы вернуться домой и исполнить свою роль? Теперь эта девица наверняка скажет, что видела его рядом с тем местом, где закопали Шарлотту.

С недобрым предчувствием он огляделся по сторонам – вдруг где-то затаился ее сообщник. Если она не одна и они вдвоем вознамерились угнать его машину, он, по иронии судьбы, не станет заявлять в полицию. Между тем девица терпеливо, с надеждой и отчаянием в глазах ждала, когда он скажет хоть что-нибудь. Она казалась такой хрупкой, словно язычок пламени, трепещущий на ветру. По здравом размышлении Мартин понял, что не может бросить несчастную здесь, и знаком пригласил ее в машину. – Я возвращаюсь в Хатэм-Коув.

И могу подбросить вас до вокзала. – Вот здорово! – ответила она, пристраивая сумку у себя на коленях. – Большое спасибо, даже не представляю, как бы я добралась туда пешком… Короче, меня зовут Кейт. – А меня Мартин, – сказал он, трогаясь. Он выехал на дорогу и направился прямиком в Хатэм-Коув, заметив, что девица крепко держится за ручку двери, словно боясь, вдруг он ее вытолкнет на первом же повороте. В последний вечер своей жизни Шарлотта Бойд наблюдала за прохожими, перебегавшими площадь в поисках убежища от ливня; ей было тоскливо при одной лишь мысли о том, что пора возвращаться домой, где торчит Мартин, неразговорчивый, замкнувшийся в себе, – и этот вечер будет ничуть не лучше вчерашнего. Она заказала еще один бокал красного вина у Тома, владельца бара, и положила на столик книгу, которую читала. Шарлотта уехала из дома поздно утром, когда Мартин еще спал, и отправилась почитать на берег моря. Позавтракав в припортовом ресторанчике, она заглянула на выставку, организованную местной скульпторшей. За весь день он ей так и не позвонил. Шарлоту не раз подмывало самой позвонить ему и предложить составить ей компанию. Впрочем, что бы это изменило?

Уж если им не удавалось найти общий язык дома, с чего бы это вдруг они нашли его где-то на открытом воздухе… Том принес ей бокал вина. Они перекинулись парой слов, после чего он вернулся к себе за стойку, где его ждала стопка тарелок, которые нужно было протереть. В прошлом году она подарила ему несколько своих картин – из первых, и он не замедлил украсить ими стены, отчего она испытывала некоторую неловкость, особенно когда видела, как их разглядывают и обсуждают посетители, не подозревающие, что она их слышит. Но она понимала: Том повесил их не для того, чтобы ей польстить, а потому, что они действительно ему нравились. Днем, прогуливаясь вдоль прибрежных скал, Шарлотта вышла к тому месту, откуда три года назад они с Мартином наблюдали фейерверк. Она присела на большой белый камень и, глядя на море, стала вспоминать их первую встречу в Лондоне. Она возвращалась домой – в квартиру, которую снимала на Саринг-Кросс-Роуд вместе с лучшей подругой, и заметила его: он стоял на углу улицы и смотрел на нее. Она застыла на месте, вдруг почувствовав тяжесть в груди. А Мартин пошел своей дорогой, но, пройдя несколько метров, остановился и зашел в книжный магазинчик. Шарлотта тоже направилась туда, взяла первую попавшуюся книгу. И рассмеялась, заметив, что стоявший рядом Мартин держит свой экземпляр вверх ногами, о чем он не преминул догадаться. Разрядив таким образом обстановку, они обменялись избитыми любезностями, а потом отправились выпить кофе в маленький бар напротив. С тех пор они больше не расставались. И вот теперь… Спустя два десятка лет они больше не могли оставаться наедине друг с другом и даже просто разговаривать. Шарлотта понимала: кто-то из них должен уехать хотя бы на несколько дней, – только ей самой не хватало духа бросить его.

 Мартин был из тех людей, которые мигом скисают и пропадают, стоит оставить их одних хотя бы на лишнюю минуту. А что она сама, не будь его рядом?.. Впрочем, Шарлотта все еще надеялась на лучшее, и надежда укрепляла ее больше, чем что бы то ни было. Ей хватало вспомнить мгновения, проведенные вместе за все эти годы, – и вот она уже уговаривала себя, что у них все наладится. Дверь бара открылась – на пороге возник светловолосый парень в кожанке. Это был Эндрю, сын Тома. Последний раз, когда она его видела, ему было лет четырнадцать. Эндрю снял куртку, поставил сумки с покупками у стойки и взгромоздился на высокий табурет. Заметив Шарлотту, он кивнул, при этом у него был такой вид, как будто он пытался вспомнить, где уже видел ее. – Шарлотта, помнишь Эндрю? – спросил Том из-за барменской стойки. – Ну конечно, помню, – ответила она и подошла к нему, собираясь поцеловать. – Вот что, Эндрю, раз уж ты здесь, я оставляю бар на тебя, а сам на полчасика отлучусь, – сказал Том, бросая тряпку в мойку. – Надо смотаться в город и кое-что прикупить для матери. А ты, пока меня не будет, займись Шарлоттой…

Том подхватил кожанку и выглянул из бара, нахлобучив на голову кепку, потому что шел дождь. – Если и вечером будет так поливать, фейерверк могут и отменить, – заметил Эндрю, повернувшись лицом к стеклянной витрине. – Жаль, ведь ради этого я и приехал в город, да и мать привозила меня сюда каждый год поглядеть на фейерверк, когда я был маленький. – Твоей матери получше? – Да, получше, вчера она даже смогла встать и чуть-чуть пройтись по саду. Правда, теперь такое случается все реже. И это беспокоит, поскольку мне надо в Лондон, а я как будто бросаю ее в самое неподходящее время. И потом, я все думаю – вдруг с нею что случится?.. – Не стоит ломать себе голову, даже если ты и останешься здесь, все равно ничего не сможешь сделать. Да и мать твоя была бы против… Эндрю кивнул, налил себе бочкового пива, и они вернулись за столик Шарлотты. – А в Лондоне где будешь жить? В университетском общежитии?

– Думаю поселиться у подружки, она на втором курсе – учится на музыковеда. Так что уезжаю завтра утром первым поездом – принимать апартаменты.

– Что ж, вот и хорошо, по крайней мере, тебе не будет одиноко. Лондон город очень большой, и я сама, когда оказалась там первый раз, все время путалась.

– Это как раз то, что мне нужно, – жить в каком-нибудь месте, которое знаешь чуть меньше, чем четыре стены своей комнаты. – Ах как я тебя понимаю, – рассмеявшись, сказала Шарлотта. Эндрю в несколько глотков осушил пиво. Она вспомнила, что он родился на несколько месяцев раньше Жюля. Если бы ее сыну однажды хватило в легких кислорода, возможно, сейчас она сидела бы с ним за одним столиком, и они говорили бы о его будущем. – Знаете, отец часто рассказывал о вас… вы знаменитая художница. Признаться, я мало что смыслю в живописи, но мне очень нравится вон та картина…

Он указал пальцем на картину в синих тонах – на ней была изображена женщина, стоящая с голеньким младенцем на руках. – Она напоминает мне мать, и, хотя они внешне совсем не похожи друг на друга, думаю, когда-то она точно так же держала меня на руках, с точно таким же выражением лица. Эндрю поставил бокал на стол и провел пальцем по стеклянной витрине, оставив на ней длинный след. – А вы-то скоро возвращаетесь в Лондон?

– На следующей неделе. Надо заняться выставкой. В глубине бара какая-то девица, звонко расхохотавшись, поцеловала в губы мужчину, который был намного старше ее. – А вы что читаете? – полюбопытствовал Эндрю, показывая пальцем на лежавшую на столике книгу.

 – «Кроткую» Достоевского. – Ах, ну да, мать рассказывала про этого писателя, она прочитала много его романов, вот и я подумываю как-нибудь взяться за него. – И не пожалеешь… Хотя это скорее повесть, совсем не похожая на его крупные романы, она довольно сложная… Здесь есть одно место, которое меня особенно трогает – я только что его перечитывала: рассказчик просыпается среди ночи и видит, как его жена – кстати, она намного моложе… думаю, ей лет шестнадцать – идет к его постели с револьвером в руке. До этого он уже несколько месяцев как превратил жизнь этой бедняжки в сущий ад, довел ее до полного отчаяния – и вот уже сам оказывается в невыносимо дурацком положении. Конечно, он мог бы встать и отобрать у нее револьвер, но он сохраняет самообладание и решает закрыть глаза. Лежа в постели все так же неподвижно, он слышит, как она подходит все ближе, чувствует холодное прикосновение металла к виску – и тут непроизвольно открывает глаза и перехватывает ее взгляд… а потом неожиданно закрывает глаза и лежит, не шевелясь, и ждет. Он догадывается, что она все видит и что в душе у нее происходит жестокая борьба. Ему, конечно же, страшно, но своим видом он хочет показать ей, что ничего не боится, потому как все же надеется – вдруг она одумается. После долгих минут мучительных раздумий он открывает глаза и с облегчением видит, что она ушла… Шарлотта нашла в книге это место, которое лично отчеркнула черной ручкой.

 – И дальше он произносит такие вот невероятные слова: «Я встал с постели: я победил, – и она была навеки побеждена!»

В конце концов та несчастная девушка кончает жизнь самоубийством, бросившись из окна. Первый раз я прочитала эту повесть еще девчонкой – тогда мне и в голову не могло прийти, что муж и жена способны дойти до такой… жестокости, борьбы, бессловесной войны… Шарлотта не могла сдержать слез. Эндрю смущенно взял ее за руку. И, почувствовав внимание, которого ей недоставало в тот летний день, она рассказала ему о своей душевной боли, о человеке, с которым жила, и о тревоге, которая постепенно овладевала ею при мысли о том, что она может остаться одна… В какой-то миг, будто осознав, что зашла слишком далеко в своей исповеди, она смолкла, испугавшись, как бы ее слова не произвели превратное впечатление на юношу. – Прости, что рассказала тебе все, – произнесла она, нежно погладив его по щеке. – Тебе еще жить да жить, так что постарайся не оступаться на жизненном пути – это главное.

Стоя на другом конце площади, Мартин готов был измолотить стену кулаком. Шарлотта наверняка заметила бы его, если бы повернула голову, если бы почувствовала его взгляд, прикованный к ней, – тот самый взгляд, который она столько раз пыталась перенести на полотно, чтобы ухватить его особенности. Он долго простоял так, прячась за стеной и силясь понять, о чем они разговаривали. Он оказался там случайно – приехал закупить кое-что к обеду… и вдруг увидел ее в баре: она сидела и болтала с каким-то юнцом, который был раза в два моложе ее. У него тошнота подступила к горлу, когда этот самый юнец взял ее за руку и когда Шарлотта погладила его по щеке.

Довольно пустяка – и вот уже мир летит в тартарары. Мартин прислонился к стене и так и застыл, чувствуя, как что-то горячее подкатывает к его горлу. А потом он ушел, даже не взглянув напоследок на жену, бросив покупки там же, на мостовой. Немного погодя, едва зашло солнце, Шарлотта вышла из бара, чуть не столкнувшись с бойкой цветочницей, застегнула пальто и пошла в сторону старого города. Услыхав, что за нею кто-то бежит, она обернулась и увидела Эндрю – он догнал ее и протянул ей белую розу. Приятно удивившись, она взяла ее за стебель. Это были ее любимые цветы, – по крайней мере, с той поры, как Мартин спустя неделю их знакомства подарил ей огромный букет белых роз. Эндрю поцеловал ее в щеку и, пожелав удачи, вернулся в бар. Шарлотта, не выпуская цветка из рук, хотела было окликнуть юношу и дать ему номер своего телефона, чтобы они могли встретиться в Лондоне, но передумала, решив, что эта мысль не только глупая, но и оскорбительная по отношению к женщине, которая тихо угасала в своей комнате.

Шарлотта развернулась и, вдыхая аромат розы, направилась домой, где, как она надеялась, ее ждет Мартин, готовый объясниться с ней и своими объятиями развеять все ее страхи. Мир вокруг нее разом стих, как будто затаив дыхание. Сидя на скамье на смотровой площадке в Хатэм-Коув, Мартин наблюдал за Кейт – она стояла на краю скалы с наушником от  айпода в ухе, устремив взор к горизонту, словно высматривала корабли в морской дали. Было четверть седьмого утра – день вокруг только-только занимался. Кейт попросила высадить ее здесь: перед отъездом, окончательным и бесповоротным, ей хотелось последний раз насладиться местным видом. Еще девчонкой она часто приезжала сюда погулять вместе с матерью. Первый поезд отправлялся где-то через час, и Мартин решил побыть с нею и удостовериться, что ей ничего не угрожает. Да и потом, находясь рядом, он мог отвлечься от мыслей о том, что будет дальше. По дороге девушка лишь вскользь упомянула о причинах своего отъезда. Год назад ее родители погибли в автокатастрофе под Эксетером, и после этого она жила в приемной семье. Кейт никогда не чувствовала себя там как дома, да и, сказать по правде, особо не старалась.

Она посчитала так: раз ее родителей больше нет, значит, ей больше нечего делать ,  в здешних холодных, суровых краях, тем более что она давно мечтала перебраться в Калифорнию, где в детстве жила ее мать. К отъезду она готовилась несколько недель, решив для начала остановиться ненадолго у подруги в Лондоне, подзаработать немного денег и купить билет на самолет. А по прилете в Штаты она уж как-нибудь разберется, благо у нее есть двойное гражданство. Она подождала, когда домашние заснут, чтобы взять мотороллер, – и, если бы он не сломался по дороге, она бы уже давно сидела в кафе и ждала поезд. Кейт, казалось, прекрасно знала, что делала, а поступала она всегда рассудительно. Уже с юности она твердо понимала: если покончить с прошлым одним махом, то жизнь можно изменить. Прямо как Шарлотта лет двадцать назад. Мартин закурил сигарету. Кейт подошла к нему и села рядом. – Не боишься, что опекуны кинутся тебя искать? Сколько тебе лет – шестнадцать… семнадцать?

 – Семнадцать исполнилось. Я оставила им записку – объяснила все в двух словах. На самом деле, думаю, они вздохнут с облегчением, ведь мы не очень-то ладили, и я только портила им жизнь. К тому же у них и со своими детьми проблем хватает. Вот устроюсь и позвоню им – пусть знают, что я и одна проживу. – А где будешь работать в Лондоне – знаешь? Тебе же понадобятся деньги не только на билет, чтобы чувствовать себя удобно во время перелета. – Нет, пока без понятия, но приработков в Лондоне предостаточно. Главное – побыстрее заработать, а в самом худшем случае, что ж, придется выйти на панель… у меня одна подружка этим занимается – знал бы ты, сколько она зарабатывает! Да и что здесь такого, в конце концов.

 Мартин воззрился на нее, не веря своим ушам. – Мартин! Я же пошутила! – сказала Кейт, едва не обидевшись, что он поверил. – А у тебя есть дети? – Нет… Впрочем, был сын, его звали Жюль, но он умер, когда ему и трех месяцев не было. – Ах какая жалость…

 – Не стоит сожалеть – дело прошлое. Ему было бы сейчас столько же лет, сколько тебе, будь он жив… С этими словами он поднял большой камень и швырнул его в пропасть.

Жюль.

Он удивился, что пошел на такую откровенность: ведь у них с Шарлоттой эта тема с годами стала чуть ли не запретной. Мартин был не из тех мужчин, что любят бередить старые раны, к тому же, сказать по правде, он даже не успел привыкнуть к младенцу, хотя, насколько ему было известно, Шарлотта безмерно страдала, что его больше нет рядом; она думала об этом крохотном существе, когда оно еще находилось под защитой в ее утробе, и потом – когда она держала его, такое хрупкое создание, на руках… и даже после того, как его не стало, она вполне осознанно искала его в лицах и жестах других малышей, а чуть погодя – детей постарше. Три недели назад, когда Мартин заглянул к ней в студию, пока она гостила у одной из подруг, он наткнулся на последнее полотно из серии, которую Шарлотта начала через год после смерти Жюля и которую пополняла новой работой в каждый его день рождения. Таким образом, всего там оказалось семнадцать полотен, и на каждом Жюль был изображен в определенном возрасте, на определенном этапе жизни, которой у него не было; то были единственные дорогие ей работы – она хранила их у себя и ни за что на свете не согласилась бы выставить на всеобщее обозрение, чтобы к ним прикоснулся чужой взгляд. Шарлотта долго не соглашалась родить другого ребенка, искренне полагая, что невозможно восполнить невосполнимое. Потом, с годами, у нее снова появилось желание стать матерью – однако судьба не решила обрадовать.

Дай им судьба второй шанс, быть может, и жизнь сложилась бы совсем по-другому. – Вот, послушай-ка, – сказала Кейт, передавая один наушник Он вставил его себе в ухо – и сразу же узнал первые такты композиции «Есть свет, который никогда не угаснет».

– Тебе нравятся «Смитс»? – спросил Мартин. – Все больше и больше, мой бывший парень приобщил, а эта песня мне нравится особенно. – Я веселился на их концерте в Лондоне в 1986-м с моим старшим братом по случаю выхода «Королева мертва» , мне тогда было столько же лет, сколько тебе, с тех пор я их слушаю почти каждую неделю.

 – А ты, я вижу, неплохо знаешь восьмидесятые, – снисходительно проговорила Кейт. Мартин расхохотался – и уже хотел было сказать, что не задумываясь снова вернулся бы туда, но воздержался. Кейт улыбнулась и стала напевать: – «Качу я в твоей машине / И совсем не хочу домой, / Ведь дома у меня больше нет…»

– А у тебя здорово получается, – с неподдельным удивлением заметил Мартин.

– Намного хуже, чем у матери, но, как говорится, сойдет. Пению я никогда не училась, да и вообще с музыкой здесь беда. Вот прилечу в Калифорнию и первым же делом подыщу какую-нибудь сносную группу, а там и выступать начну. Славы мне не надо – плевать, хотелось бы просто выступать по вечерам перед разной публикой. Я часы напролет упражнялась, запершись в комнате, – воображала себя перед всей этой публикой, представляла, как они глядят на меня и как мой голос проникает к ним в душу. Кстати, так мои родители влюбились друг в дружку – в тот день моя мать как раз пела в лондонском парке. Мой отец гулял там с друзьями, голос матери его буквально заворожил, и он забыл обо всем на свете. Он подобрался поближе к сцене – их глаза встретились, произошла странная штуковина: их обоих вроде как током шарахнуло. С тех пор они никогда не расставались. А эту историю они рассказали мне как-то после обеда, когда малость подвыпили, так что не знаю – может, на самом деле у них все было не так уж романтично… Что ни говори, ты, наверно, посчитаешь меня за дурочку, но с тех пор я твердо знаю – в один прекрасный день со мной случится то же самое… Кейт повернулась к Мартину – на губах у него сияла улыбка.

– А ты не смейся! – сказала она, толкнув его в плечо. – В моем возрасте я имею полное право верить во всякую чушь… В твоем возрасте человек имеет право на все, подумал он, убирая пачку сигарет в карман пальто, откуда выпал его бумажник – прямо на траву. Из бумажника вывалилась фотокарточка – Кейт тут же ее подняла.

На ней были изображены Мартин в обнимку с Шарлоттой – оба смотрели прямо в объектив. Снимок был сделан в Париже на Мосту искусств. Он возил ее туда на выходные через полгода после смерти Жюля. – Твоя жена? Как ее зовут? – Шарлотта, – прошептал он.

 – Да она у тебя просто красавица!

На него нахлынуло волнение, да так внезапно, что он не смог его сдержать. Он вовремя отвернулся, чтобы Кейт не заметила его слез.

Его руки сжимали ей шею все крепче, он был опьянен яростью и без всякого сожаления смотрел, как мертвеет ее взгляд. Она не сопротивлялась, ни разу не дернулась.

Просто смотрела ему в глаза, как будто все это не имело для нее никакого значения. Наверное, она думала, что он не пойдет до конца. Наверное, только на это и надеялась. – Очень сожалею, если брякнула не то, – сказала Кейт, убирая фотокарточку обратно.

 – Нет, все нормально, не бери в голову.

– Просто я все про себя да про себя, а про тебя, в конце концов, я ничего не знаю…

 – И что же тебе хочется знать?

 – Ну, например, чем ты занимаешься по жизни? – Работаю издателем, в Лондоне. – Ух ты… здорово! Ладно, я хоть и не большая любительница чтива, но думаю, работенка у тебя классная! Ты издаешь бестселлеры? – Нет, не совсем – главным образом книги по искусству.

Конечно, красавица – была… она была самой красивой женщиной из всех, которых он знал, а теперь ее красота застыла – похолодела, испачкалась землей. Померкла от прикосновения его рук. На него нахлынуло волнение, да так внезапно, что он не смог его сдержать. Он вовремя отвернулся, чтобы Кейт не заметила его слез. Его руки сжимали ей шею все крепче, он был опьянен яростью и без всякого сожаления смотрел, как мертвеет ее взгляд. Она не сопротивлялась, ни разу не дернулась.

Просто смотрела ему в глаза, как будто все это не имело для нее никакого значения. Наверное, она думала, что он не пойдет до конца. Наверное, только на это и надеялась. – Очень сожалею, если брякнула не то, – сказала Кейт, убирая фотокарточку обратно.

– Нет, все нормально, не бери в голову.

– Просто я все про себя да про себя, а про тебя, в конце концов, я ничего не знаю…

 – И что же тебе хочется знать?

– Ну, например, чем ты занимаешься по жизни? – Работаю издателем, в Лондоне. – Ух ты… здорово! Ладно, я хоть и не большая любительница чтива, но думаю, работенка у тебя классная! Ты издаешь бестселлеры? – Нет, не совсем – главным образом книги по искусству.

– Ах, ну да, – проговорила Кейт, как будто расстроившись. – А здесь что делаешь?

– Отдыхаю, времени-то свободного полно, так что читаю, пописываю. Вот и тело Шарлотты успел сбросить в яму и закопать.

 – Да нет, я на самом деле имела в виду – здесь, у скал среди ночи. У тебя что, бессонница? Признаться, когда я тебя увидела в машине, то испугалась – подумала, вдруг ты и есть тот серийный убийца, про которого болтают в новостях. История просто жуть!

 Я точно знаю, этот придурок живет где то поблизости, – может, я даже встречала его… – Знаешь – и все-таки села ко мне в машину? – Ну да, ведь выбора-то у меня, как ни крути, не было: перспектива протопать три десятка миль, да еще ночью, совсем не улыбалась. Или я опять дала маху? Она пристально взглянула на него, словно пытаясь угадать ег реакцию. А Мартин думал, что ей, собственно, от него нужно. Признаний, будто это он убил тех бедняжек? Страшилок, которые так любят детишки? Ну а если сказать ей, что он на самом деле сотворил с Шарлоттой и что она разговаривает с самым настоящим убийцей, хоть и не с тем, про которого думает, – что тогда? Он не вынесет, если она будет смотреть на него так же, как его жена в последние мгновения жизни.

– Ну, нам лучше поторопиться, если не хочешь прохлопать поезд, – заметил он, глянув на часы. – Хотя, впрочем, я могу доставить тебя и обратно, в приемную семью, мне не трудно. – Нет, я твердо решила. К тому же сейчас не самое ю, так ведь? Мартин кивнул, потом встал и помог ей подняться. На вокзальчике Хатэм-Коув он воспользовался тем, что Кейт отошла покупать билет, снял в банкомате пару тысяч фунтов и присовокупил их к четырем сотням, что лежали у него в бумажнике. Он подошел к ней на перроне и сунул пачку денег в карман ее куртки.

– Вот, это тебе на авиабилет, когда приедешь в Лондон. Не трать время зря, займись своим делом, если оно впрямь тебе по душе. – Мартин, но я не могу принять… – От подарков не отказываются, – ответил он, доставая из бумажника карточку. Я делаю это с удовольствием. Здесь я напишу номер телефона и адрес одной моей близкой приятельницы, ее зовут Камилла. Она живет в большом доме в Пасадене, с тех пор как ее дети уехали учиться в университет. Передашь ей, что ты от меня, и расскажешь про себя – она с радостью приютит тебя на любое время. Я предупрежу ее эсэмэской. Знаю, хочется быть независимой, но у тебя непременно должен быть верный человек, а еще – крыша над головой. Прошу тебя об одном: позвони ей прямо из аэропорта – обещаешь?

 – Ладно, – протянула Кейт, взяв карточку, – обещаю… Дай мне свой электронный адрес, буду писать – сообщать о себе. А когда скоплю деньжат, верну тебе долг, обещаю. – Брось, все это мелочи, уж поверь.

Кейт взяла его руку и пожала. – Знаешь, а мне, сказать по правде, страшновато…

– Понимаю. Страх – это нормально. Но он скоро пройдет, глазом не успеешь моргнуть, уж поверь. А потом, когда выйдешь на сцену и будешь петь первую песню, вспомни обо мне. Кейт рассмеялась и поцеловала Мартина в щеку. Затем ее губы коснулись его губ. Мартин в изумлении отпрянул. Регулировщик в хвосте поезда свистнул, давая сигнал к отправлению. Кейт взошла на ступеньки, не сводя с него глаз, и, перед тем как двери вагона закрылись, успела напоследок поблагодарить его еще раз. Мартин почувствовал, как у него по щекам потекли слезы, и быстро отвернулся, чтобы она их не заметила. Он провожал взглядом поезд, воображая, как сам уезжает в нем навстречу свободе, бросив все позади и надеясь, что ужас, который он сотворил, никогда не настигнет его.

 Он вернулся в зал ожидания и заметил там Тома, знакомого Шарлотты, державшего бар в центре города, – он тоже возвращался с перрона, как будто и сам провожал кого-то. Мартин окликнул Тома, но тот, не расслышав его, спешным шагом направился прямиком к выходу. Мартин решил немного пройтись, перед тем как вернуться в опустевшую квартиру. Возвращение было сродни пытке.

Но в дальнейшем его ждала куда более мучительная вещь. Он спустился по широкой улице к морю и пошел вдоль пляжа в компании бегунов, совершавших утренний моцион, а вслед за тем вышел на дорожку, что вела на вершину скалы, где три года назад они с Шарлоттой останавливались полюбоваться фейерверком. Тогда они весь день провели в постели, а из дому вышли только вечером – с бутылкой вина и корзиной, полной всякой снеди. Спали они прямо на вершине той скалы и пробудились незадолго до того, когда первые лучи солнца коснулись их лиц, и они как зачарованные засмотрелись на небо, тронутое пастельными тонами зарождающегося утра. И теперь его женщина лежит в земле, точно обыкновенное животное. В рот набилась грязь, кожа поблекла. К чему было проводить так много времени вместе, если все должно было закончиться вот так. Мартин присел на большой белый камень.

Десятки чаек с криком метались по небу, будто ожидающему, когда его запечатлеет кисть художника; в подернутой дымкой дали вырисовывались очертания сухогруза, державшего курс на Францию. Он, как и обещал, отправил эсэмэску своей подруге Камилле, в которой предупреждал, что, вероятно, скоро к ней приедет девушка по имени Кейт, и просил приютить ее на время, если у нее есть такая возможность. Убрав телефон, он наполнил легкие насыщенным йодом воздухом с моря. Кругом колыхались травы на холодном ветру. Он почувствовал, что она тоже здесь, еще до того, как и правда ее увидел. А когда повернул голову, его лицо озарилось. Шарлотта пришла к нему – сидела совсем рядом и смотрела на море. Совершенная красота. Как прежде. Мартин любовался ею, не смея подойти ближе и испугать чарующее видение. Она казалась такой умиротворенной. Только вот за тем вышел на дорожку, что вела на вершину скалы, где три года назад они с Шарлоттой останавливались полюбоваться фейерверком. Тогда они весь день провели в постели, а из дому вышли только вечером – с бутылкой вина и корзиной, полной всякой снеди. Спали они прямо на вершине той скалы и пробудились незадолго до того, когда первые лучи солнца коснулись их лиц, и они как зачарованные засмотрелись на небо, тронутое пастельными тонами зарождающегося утра.

 И теперь его женщина лежит в земле, точно обыкновенное животное. В рот набилась грязь, кожа поблекла. К чему было проводить так много времени вместе, если все должно было закончиться вот так. Мартин присел на большой белый камень. Десятки чаек с криком метались по небу, будто ожидающему, когда его запечатлеет кисть художника; в подернутой дымкой дали вырисовывались очертания сухогруза, державшего курс на Францию. Он, как и обещал, отправил эсэмэску своей подруге Камилле, в которой предупреждал, что, вероятно, скоро к ней приедет девушка по имени Кейт, и просил приютить ее на время, если у нее есть такая возможность. Убрав телефон, он наполнил легкие насыщенным йодом воздухом с моря. Кругом колыхались травы на холодном ветру.

Он почувствовал, что она тоже здесь, еще до того, как и правда ее увидел. А когда повернул голову, его лицо озарилось. Шарлотта пришла к нему – сидела совсем рядом и смотрела на море. Совершенная красота. Как прежде. Мартин любовался ею, не смея подойти ближе и испугать чарующее видение. Она казалась такой умиротворенной. Только вот догадывалась ли она, что он тоже здесь, совсем рядом? Он провел кончиками пальцев по ее влажной коже, поправил прядку волос. Но едва ему захотелось попросить у нее прощения, как она исчезла. Пустота, которую он тут же ощутил, казалась бесконечно глубже той, что простиралась у него под ногами. Устремив взгляд в сторону горизонта, он решительно встал.

Готовый перенестись на другой берег. Оказавшись там, он отыщет ее непременно. Мартин сделал глубокий вдох, закрыл глаза. И двинулся, не останавливаясь, вперед – к краю скального отвеса. Там, сотней метров ниже, грохотали волны.