2
Трофимыч дернул еще порцию. Любит это дело? Во время учебы нас водили в музей уродцев. Страшное место, где жалко рожденных детей с патологиями, не совместимыми с жизнью. Вот их и консервировали в банки-колбы и заливали тремя-четырьмя литрами спирта. Думаю, сталкер от такой растраты огненной жидкости долго бы возмущался.
В качестве стакана он использовал маленькую рюмочку. Железная, с накарябанным чем-то острым изображением противогаза. Возможно, автор хотел показать лицо сталкера с одним из обязательных атрибутов. Противогаз, или как называли его мы – «презерватив», служил наказанием для солдата. Нет, я не про всякие извращения, а про самое простое ношение.
Выдавали его в холщовой сумке, на которую обязан прилепить дощечку с фамилией, и носишь ты эту сумку с собой. Она хоть и маленькая, но раздражает дико. Потерять нельзя, оставить нельзя, а использовать нам, не ходящим в Зону, случаев не представлялось.
Только при проверке, под крики старшины, надо успеть натянуть за несколько секунд презерватив на голову.
Я сидел спиной ко входу. Смотреть на морду «туши» отказывался, боясь, что вырвет.
– Трофимыч, – решил спросить я, – а в Зоне часто презерватив используют?
Сталкер замер в удивлении, даже не донес до рта кусок мяса:
– Кузьма, тебя нагло обманули, в Зоне нет проституток.
– Нет, на рюмке нацарапан противогаз. У нас его по-другому называют, – пояснил я.
– А! В мое время «хоботом» звали.
Трофимыч повертел рюмкой, свет от керосиновой лампы весело заиграл на боку.
– Это мне нацарапал друг. Хороший друг, который оступился и сделал ошибку. Я остановить его не успел, в тот момент далеко находился, – произнес Трофимыч с грустью в голосе.
Получается, он рюмку носит, как зарубку о прошлом. Интересно, а что за друг? Спрашивать я не стал, зачем человеку душу бередить. Захочет, сам расскажет. Однако Трофимыч продолжил разговор о противогазах.
– «Хобот» штука нужная. Правда, применять ее редко приходится. Я про себя говорю. Глубоко, к АЭС я не хожу, различные загрязненные районы стараюсь обходить стороной. Хотя, однажды историю слышал. Направились трое сталкеров на Болота артефакты искать…
– Так они же закрыты? – спросил я. После еды хотелось спать. Хотелось уронить голову на стол и отключиться. Хотя, раскладушка-то стоит за спиной Трофимыча.
– Хе. Теперь, они закрыты на две трети. В Зоне многое меняется, был момент, когда после сильного Всплеска Топи стали открытыми. В курсе?
– Нет, – сказал я, – Трофимыч, а раскладушка меня выдержит?
Он намек понял.
– Ложись, спи. Я тебя подниму, в караул по схрону заступишь. А пока байку слушай, – серьезно сказал он и продолжил: – Так после очередного Всплеска опять все поменялось, точно Зона умылась. Это не помешало троим отправиться в поход за журавлем в небе…
Я снял бушлат, аккуратно сложил его на табурет. Сумку поставил сверху. Раскладушка жалостно скрипнула подо мной, хотя садился очень аккуратно. Лег, натянул рваное одеяло. Холод от стены бодрил. Понятно, почему раскладушка стоит ближе к столу, а не упирается в стену. Все как у нас в казарме. От этой простой мысли мне стало веселее. Профилактика заболеваний. Так прислонишься к стене во сне, заболеешь, и как Баранову, потом придется получать уколы в попу.
Трофимыч теперь оказался спиной ко мне. Он неторопливо доедал банку тушенки и прищурено поглядывал на периодические вспышки «разрядки». Та рада стараться, щелкала чаще и чаще. На погоду, что ли?
Я посмотрел в сторону двери. Морда скалилась. Мерзко, и закрыть никак. Сверкнула молния. Подул свежий ветер. Начался дождь. Вот и странности Зоны, за день отмахали аж километра два. Становится ясно, почему при таком небольшом размере тяжело и долго ходить по отчужденной территории.
Прежде чем заснуть, я, каким-то чудом, успел услышать окончание рассказа Трофимыча, и даже начало новой истории.
– Так вот, из них, у одного «хобот» на плече болтался. И самое интересное, попали они в зараженный участок на болоте. Пузыри на поверхность поднимались и лопались, вонь стояла ужасная.
– И тот, с противогазом, остался жив, остальные погибли? – спросил я тихим голосом. Банальная страшилка, похожими нас пугали «деды» в части.
– Нет, выжил другой, который сообразил и забрал «хобот», – сказал Трофимыч и налил еще себе.
– Это как же он забрал? – я аж приподнялся на раскладушке.
Трофимыч согнул пальцы, показав пистолет:
– Бац-бац.
Весело тут у них. Трофимыч поднял банку от тушенки.
– Помню, нас, солдатиков, на складе с тушенкой оставляли. Людей много служило, на всех открыть, отереть от солидола времени и сил уходило немало. Так вот, кушать хотелось, как тебе сейчас. Понятное дело, мы ее ели.
Сталкер поставил банку на стол.
– Обыскивали нас. Ну, на выходе понятно, чтобы не своровали. А вот что главное, на входе тоже. Знаешь, в чем заковырка?
– Нее, – промычал я, погружаясь в пучину сна.
– Смотрели внимательно, есть ли с собою хлеб. Проверено лично, только тушенку, больше двух банок в себя не впихнешь. Жирная она…
Я провалился в сон.
Почти сразу же открыл глаза. Керосиновая лампа шипела и мигала. Банка забита доверху бычками от сигарет. В темноте проступали контуры мебели. Лампа вдохнула воздух, и огонь осветил табурет. Обычный, солдатский, с окрашенными до половины в серый цвет ножками.
Сон. Даже когда вырубаюсь, не дает мне Зона отдохнуть. Конечно, чаще всего сон – это проекция из жизни. Мозг ищет выход из лабиринта проблем, ищет решение задачи. Читал, что мозг не в состоянии придумывать новые лица, новых людей, а для создания сна выдергивает из глубин памяти встретившихся на жизненном пути. Даже если мельком, давно, проезжая мимо на автобусе увидел человека, то он может присниться. Парадокс.
Я решил перевернуться на другой бок, сменив эту безрадостную картину. Всегда помогало. Сон липкий, я вдыхал гарь от керосина, воздуха не хватало. Во сне закрыл глаза, перевернулся. Раздался скрип отодвигаемой табуретки. Открыл глаза. Морда «туши» находилась перед лицом. Красные глазки бурили во мне дырки, и я проснулся.
Трофимыч сидел за столом в той же позе. Прибавилось окурков. Я вдохнул поглубже, странно, воздух чистый, не прокуренный. Сердце стучало, пытаясь выбраться из решеток ребер. Туша находилась на месте.
Приснилась же полная чушь!
– Встал? Или еще будешь спать? – спросил сталкер, не поворачиваясь.
Я промолчал, пытаясь понять, чего именно хочу.
– Тебя в группировку «Сон» надо записать, – продолжил Трофимыч. Затянулся. Огонек на кончике сигареты затрещал с такой силой, что я смог услышать этот процесс.
– Почему сон? – спросил я. В горле першило, голову будто набили мягкой ватой.
– Спишь много, вот чего, – ответил сталкер.
Попытался, встал, раскладушка зашаталась. Я протянул руку и схватил Трофимыча за плечо, стараясь удержаться. Сталкер положил сверху свою руку, и татуировка оскалила пасть. Выглядело это страшно, набитый пес норовил укусить.
Я дернулся и проснулся окончательно.
Время тянулось медленно.
– Ну, навалились! – скомандовал Трофимыч.
Я напрягся, упираясь ногами в скользкий пол. Повышенная влажность или от дождя? Раскладушка завалилась на бок, и я рухнул, на удивление Трофимыча. Охарактеризовал падение он фразой:
– Солдатику больше не наливать.
Намекал на отпитый спирт с баклажки.
– Мутанта не трогай! – строго сказал Трофимыч.
Я старался его не задевать. Мышцы болели от напряжения, а чертова дверь не хотела открываться.
– Уперлись! – выдохнул он, и мы вместе попытались приподнять створку. На чуток она приподнялась, на самый миллиметр и вернулась на место.
– Перерыв, – выдохнул сталкер.
Я прислонился спиной к белой стене. Вспыхнула «разрядка» и морда «псевдотуши», расположенная и так очень близко передо мною, приобрела ужасающий вид.
Нет, я видел мертвых свиней. И головы их, когда проходишь по рынку, нанизаны для привлечения внимания покупателей. Эх, я больше люблю плов из баранины, и сейчас бы не отказался от домашней колбаски. Или просто мелко порезать кусочки сочного, темно-красного мяса, обвалять в приправах и обжарить несколько минут на сковородке. Уплел бы за милую душу.
Я отошел к столу, взял бутылку с водой и отпил короткими глотками. Экономлю.
Трофимыч же рылся вокруг.
– Понял, почему мне она не нравится, – сказал я и плюхнулся на табурет.
– Ну да, не дает открыть двери, преследует, пытается убить и схарчить… – перечислял Трофимыч, – так что поводов много. Правда, зная тебя, Кузьма, уверен – ты имеешь свою вескую причину.
Сталкер взял деревяшку, покрутил ее, повертел. Мы пытались приподнять створку двери и просунуть туда палку, создать тем самым рычаг. Трофимыч отбросил ее в сторону и пояснил:
– Трухлявая. Как та, первая, что разлетелась. Надо железяку.
Я кивнул. Надо выбираться и идти дальше. Хотя, я уже начал подумывать, не вернуться ли мне назад. Ночь провел? Провел. Приключений на пятую точку нашел и даже успешно их пережил.
– Автомат, – предложил я, шкрябая лейкопластырь.
– Голову подложи, – недовольно проворчал сталкер и посмотрел на меня, – рану не трогай, пусть заживает.
– Пусть, – согласился я и продолжил разговор: – Мне морда мутанта не нравится по простой причине. Она, словно взяли кожу с лица и натянули на свинью, и вот мутант, вроде зверь, а чем-то напоминает человека.
Трофимыч перестал рассматривать раскладушку.
– Знаешь, Кузьма, слухи ходят, мутанты-то не просто так появились. Радиация там, гибернация, еще долгие годы должна влиять, прежде чем появилось бы такое. – Он махнул в сторону двери.
Я промолчал, ожидая, что сталкер продолжит, и не ошибся. Заметил, после пробежки, он стал больше со мной общаться. Как он говорит: ищи причину? Почему? Наверное, тропа мутантов к болтовне не располагала. Или старается поддержать меня. Все же закрытое помещение, с одной стороны аномалия, с другой мутант. С одной стороны, неподвижная аномалия, с другой – мертвый мутант. С одной стороны, аномалия, которая мешает поискать лом, с другой стороны – шесть центнеров, которые мешают выйти на свободу.
– Слухи ходят, лаборатории есть. Наследие советской эпохи и гонки вооружений. «За ценой не постоим!» и это во всем выражалось. Правильно, победителей не судят, но… – Трофимыч подошел к «разрядке» и начал всматриваться.
– Но мы проиграли? – закончил я.
Трофимыч многозначительно промолчал. Я взял из пакета бутерброд. Крайний. Неровно разломал белый хлеб, разделив по кусочку колбасы. Третий кусочек повертел и положил Трофимычу. Он подсел, хмыкнул и поменялся бутербродами:
– Ешь, тебе еще расти.
– Куда ж еще? И так почти метр девяносто, – сказал я. Бутерброд казался верхом кулинарного искусства. Эх, в следующий раз возьму батон и две палки, нарежу… В следующий раз, в медицинском пункте, поправил я сам себя.
– Вширь расти. Жердь худющая.
Трофимыч откусывал меленькими кусочками и тщательно пережевывал. Открыл бутылку и налил в стакан.
Пока я мучился от кошмаров, спирта в баклажке существенно уменьшилось. Интересно, что ж ему снится, если он не хочет ложиться спать?
Трофимыч оценивающе посмотрел на меня и добавил:
– Не, расти вверх. Не знаю, как сейчас, в мое время рядовому выше сто девяноста, положена двойная пайка. Рост измеряют в медчасти, так что у тебя проблем не возникнет. Скажешь начмеду, он штамп и роспись поставит.
– Угу, – промычал я, заглатывая последний кусок колбасы, – что, правда?
– Ну, ты, Кузьма… Сам же служишь в пункте, а не знаешь прописных истин, – сказал Трофимыч.
Я не успел объяснить, что этим еще не занимался. Сталкер бросил бутерброд на стол, схватил лежащий рядом автомат.
– Туши лампу, – скомандовал он, перемещаясь к перевернутой вагонетке.
Я ткнул выключатель, обжегся о горячий металл. Свет неторопливо погас. За спиной вспыхнула, зашипела аномалия и через минуту погасла.
Нас окружила темнота.
