Глава шестая
Стоят врата без стражи – что ни год,
Чрез них чредою вечного бредет –
То с Волги, то из Турции – народ.
Китайцы, и малайцы, и балийцы,
Тевтоны, кельты, скифы, сицилийцы, –
Они бегут от горестей и бед,
Из Старого приносят в Новый Свет
Своих богов, и веры, и молитвы.
Их силы вдохновляются на битву.
Средь грязных улиц – в самый темный час
Их голоса звучат в ушах у нас
Уж не акцентом, – а угрозой страшной
Как отголоски с Вавилонской башни…
Томас Бэйли Олдрих, «Врата без стражи», 1882 г.
То Тень катался на Самой Большой в Мире Карусели, обнимая за шею тигра-орла, а то красные и белые огни карусели протянулись вдруг хвостами комет, замерцали и погасли – и Тень стал падать через океан звезд, и механический вальс сменился ритмичным и оглушительным шелестом и плеском, словно грохот литавр или волн о волноломы на берегу дальнего моря.
Единственный свет исходил от звезд, но высвечивал все вокруг с холодной ясностью. Скакун под Тенью потянулся, мягко ступил одной лапой, потом другой, под левой рукой у Тени оказался теплый мех, а под правой – жесткие перья.
– Хорошо прокатились, а? – раздался голос у него за спиной, прозвучал в его ушах и в его мыслях.
Тень медленно повернулся, разбрасывая вкруг себя каскады образов себя: каждое застывшее мгновение, каждое мельчайшее движение продолжались в бесконечность. Образы, отпечатывавшиеся в его мозгу, показались ему лишенными смысла: он словно видел мир многогранными глазами стрекозы, но каждая грань запечатлевала иное, и он никак не мог свести воедино то, что видел, не мог распознать его смысл.
Он смотрел на мистера Нанси, старого негра с тоненькими усиками, в спортивном клетчатом пиджаке и лимонно-желтых перчатках, скачущего на льве с карусели, который то поднимался, то опускался и в то же время на том же месте он видел расцвеченного драгоценностями паука ростом с лошадь, с глазами, похожими на изумрудные туманности, и, пристально глядя на него, паук важно поднял длинную ногу; одновременно Тень глядел на исключительно высокого человека с кожей цвета тикового дерева и тремя парами рук, в тиаре из страусовых перьев, с лицом, раскрашенным красными полосами, и скакал этот человек на рассерженном золотом льве, двумя руками вцепившись в черную гриву зверя; он видел и чернокожего мальчишку в лохмотьях, левая нога у которого распухла и в ране ползали черные мухи; и за всеми этими личинами Тень видел крохотного коричневого паучка, притаившегося под пожухлым желтоватым листом.
И проникнув за эти обличья, Тень понял, что они есть одно.
– Если ты не закроешь рот, – сказали существа, бывшие мистером Нанси, – туда кто-нибудь залетит.
Закрыв рот, Тень с трудом сглотнул.
На холме в миле впереди маячило деревянное строение. Их скакуны неспешно трусили к холму, но копыта и лапы беззвучно ступали по сухому песку у линии прибоя.
С Тенью поравнялся Чернобог на кентавре.
– Ничего этого не происходит на самом деле, – сказал он, похлопав по человечьей руке своего скакуна. Голос у него был расстроенный. – Это все у тебя в голове. Лучше не думай об этом.
Да, Тень видел перед собой седого иммигранта из Восточной Европы в поношенном дождевике, с одним железным зубом. А еще он видел приземистое черное создание, что было темнее, чем сама тьма вокруг, и глаза у него были как два раскаленных уголька; а еще он увидел князя с длинными волосами и усами, струившимися на невидимом ветру, лицо и руки у него были в крови, и скакал он голым, лишь в медвежьей шкуре на плечах, верхом на существе – наполовину человеке, наполовину звере, лицо и торс которого украшали синие татуировки завитков и спиралей.
– Кто ты? – спросил Тень. – Кто ты?
Их скакуны мягко ступали по берегу. Неутомимо бились волны о ночной пляж.
Среда направил своего волка – теперь это был громадный и угольно-серый зверь с зелеными глазами – поближе к Тени. Когда скакун Тени шарахнулся в сторону, Тень погладил его по шее, успокаивая, мол, ему нечего бояться. Тигриный хвост агрессивно хлестнул из стороны в сторону. Тут Тень заметил, что неподалеку бежит еще один волк, близнец того, что оседлал Среда, бежит, не отстает от них среди дюн, не давая себя разглядеть.
– Ты знаешь меня, Тень? – спросил Среда. На волке он скакал, запрокинув к небу лицо. Его правый глаз поблескивал, а левый был пуст. На плечах у него был плащ с большим, словно монашеским, капюшоном, бросавшим тень на лицо. – Я же сказал, что назову тебе мои имена. Звался я Грим, звался я Ганглери, звался Воитель, и Третий я звался. Я – Одноглазый. Меня звать Высокий и Знанием владеющий. Гримнир – мне имя. Я – Тот, кто из Тени. Я – Всеотец и с Посохом Гондлир. Столько имен у меня, сколько ветров есть на свете, а званий – столько, сколько есть способов смерти. Хугин и Мунин, Разум и Память мне на плечи садятся, волков моих звать Гери и Фреки. Виселица – конь мой.
Два призрачно-серых ворона, прозрачные подобия птиц, опустились на плечи Среды, вонзили клювы в его голову, словно пробуя его мысли на вкус, потом, захлопав крыльями, вновь взмыли в черноту.
«Чему мне верить?» – подумал Тень, и откуда-то из недр под миром низким рокотом откликнулся голос: «Поверь всему».
– О́дин? – спросил Тень, и ветер сорвал имя у него с губ.
– О́дин, – прошептал Среда, и грохот волн о берег черепов был недостаточно громок, чтобы заглушить этот шепот. – О́дин, – повторил Среда, смакуя слово. – О́дин! – победно прокричал он, и крик его эхом пронесся от горизонта до горизонта. Имя его набухло и разрослось и заполнило мир, будто шум крови в ушах Тени.
А потом – как это бывает во сне – они не скакали больше верхом к дальнему залу. Они уже были там, и скакуны стояли стреноженные у коновязи.
Строение было огромное, но примитивное. Стены деревянные, а крыша крыта соломой. В середине зала горел огонь в выложенном камнями очаге, и от дыма у Тени защипало в глазах.
– Надо было делать это не в его голове, а в моей, – пробормотал на ухо Тени мистер Нанси. – Тогда было бы теплее.
– Мы в его мыслях?
– Более или менее. Это Валаскъяльв. Его старые палаты.
Тень с облегчением заметил, что Нанси вновь обратился в старика в желтых перчатках, правда, повинуясь танцу пламени, тень его подрагивала и искривлялась и изменялась во что-то совсем уже нечеловеческое.
Вдоль стен тянулись деревянные скамьи, на которых сидели – или стояли рядом – человек десять. Они держались поодаль друг от друга. В этом пестром сборище Тень отчетливо различил степенную женщину в красном сари, нескольких потасканного вида бизнесменов, других от него отделяло пламя.
– Да где же они? – горячо зашептал Среда Нанси. – Ну? Где они? Нас тут должно быть несколько дюжин. Сотни!
– Я всех приглашал, – отозвался Нанси. – Думаю, просто чудо, что пришли и эти. Как по-твоему, рассказать им историю для затравки?
Среда покачал головой:
– Исключено.
– Вид у них не слишком доброжелательный, – возразил Нанси. – История – хороший способ перетянуть людей на свою сторону. Если у тебя нет барда, чтобы им спел.
– Никаких историй, – отрезал Среда. – Не теперь. Будет еще время для сказок. Только не теперь.
– Ладно, никаких сказок. Буду просто на разогреве. – И с беспечной улыбкой мистер Нанси вышел в освещенный круг. – Я знаю, что вы все думаете, – сказал он. – Вы думаете: «Что компе Ананси тут затеял, обращаясь к нам, когда позвал нас сюда Всеотец?» – как он позвал и меня самого. Ну, знаете, иногда людям надо кое о чем напоминать. Войдя сюда, я оглянулся по сторонам и подумал: а где остальные? Но потом я подумал: только то, что нас мало, а их много, мы слабы, а они сильны, еще не значит, что мы проиграли.
Знаете, однажды я увидел у водопоя Тигра: у него были самые большие яички, какие только бывают у животного, и самые острые когти, и клыки, длинные, как ножи, и острые, как клинки. И потому я сказал ему: «Братец Тигр, ты иди купайся, а я пригляжу за твоими яйцами». Он так ими гордился. Так вот. Он полез купаться в водоем, а я нацепил его яйца и оставил ему собственные паучьи яички. А потом знаете, что я сделал? Я побежал оттуда со всех ног.
И не останавливался, пока не прибежал в соседний город. А там я увидел Старого Павиана. «Отлично выглядишь, Ананси», – сказал Старый Павиан. А я в ответ: «Знаешь, что поют все и каждый вон в том городе?» «Что они поют?» – спрашивает он меня. «Самую новую, самую лучшую песню», – сказал я ему. И тогда я заплясал и запел:
Тигриные яйца, о-йе,
Тигриные яйца я съел.
Теперь уж меня не остановить,
Не оборвать моей жизни нить
И не поставить меня к стене,
Потому что у тигра я яйца съел,
И правда съел!
Старый Павиан едва живот не надорвал от смеха, все за бока держался да трясся и ногами топал, а потом сам запел: «Тигриные яйца, я съел тигриные яйца». И притом все пальцами хлопал и кружился, став на задние ноги. «Хорошая песня, – говорит он, – я всем друзьям ее спою». «Давай-давай», – сказал я и вернулся назад к водопою.
А там уже Тигр расхаживает взад-вперед, воздух хвостом сечет, уши прижаты, а шерсть на загривке аж вся дыбом стоит, и зубами на каждую пролетающую мошку щелкает, старыми саблезубыми клыками, а глаза так и пышут оранжевым огнем. И кажется он большим и страшным, но промеж ног у него свисают самые крошечные яички в самой крошечной, самой черной и сморщенной, какая только бывает, мошонке.
– Эй, Ананси, – говорит он, завидев меня. – Ты должен был сторожить мои яйца, пока я плавал. Но я вылез из лужи, а на берегу не было ничего, кроме вот этих сморщенных и черных, никуда не годных яиц, какие сейчас на мне.
– Я старался изо всех сил, – говорю я ему, – но пришли обезьяны и сожрали твои яйца, я пытался их отогнать, но они мне самому яйца оторвали. И мне стало так стыдно, что я убежал.
– Ты лжец, Ананси, – говорит мне Тигр. – И я съем твою печень.
Но тут он услышал, как из своего города идут к водопою обезьяны. Десяток счастливых мартышек и павианов прыгают по тропинке, пальцами прищелкивают и распевают во всю мочь:
Тигриные яйца, о-йе,
Тигриные яйца я съел.
Теперь уж меня не остановить,
Не оборвать моей жизни нить
И не поставить меня к стене,
Потому что у тигра я яйца съел,
И правда съел!
И тут Тигр заворчал, и зарычал, и рванул в лес за ними, так что мартышки с визгом полезли на самые верхние ветки. А я почесал мои новые большие яйца, и знаете, так приятно было, что они висят меж моих худых ног, и пошел себе домой.
Вот почему и сегодня Тигр всё гоняется за мартышками.
А вы все помните: то, что ты маленький, еще не значит, что ты совсем бессильный.
Широко ухмыльнувшись, мистер Нанси поклонился и развел руками, с видом профессионала принимая аплодисменты и смех, потом вернулся туда, где стояли Среда и Чернобог.
– Я думал, мы условились: никаких историй, – проворчал Среда.
– И это ты называешь историей? Да я едва горло прочистил. Просто разогрел их для тебя. Давай заставь их хохотать до упаду.
Среда вышел в круг света от огня – кряжистый старик со стеклянным глазом, в коричневом костюме и старом пальто от Армани. Он стоял, глядя на людей на скамьях, и молчал дольше, чем, как казалось Тени, кто-то может молчать, не испытывая неловкости. Наконец он заговорил:
– Вы меня знаете. Вы все меня знаете. У многих из вас нет причин любить меня. Но, любите вы меня или нет, вы меня знаете.
Из сумрака послышался шорох – слушатели заерзали на скамьях.
– Я здесь дольше многих из вас. И, как и все вы, считал, будто мы сможем прожить на том, что имеем. Это – не достаток, но довольно, чтобы выжить. Так вот, такого больше нет. Надвигается буря, и не мы ее вызвали.
Он помолчал. Потом вдруг сделал шаг вперед и сложил на груди руки.
– Приезжая в Америку, люди привозили нас с собой. Они привезли меня, Локи и Тора, они привезли Ананси и Льва-бога, они привезли лепреконов, коураканов и баньши. Они привезли Куберу и Фрау Холле и Эштар, и они привезли вас. Мы приплыли в их умах и пустили здесь корни. Мы путешествовали с поселенцами через моря и океаны.
Страна была огромна. И вскоре наши народы бросили нас, вспоминали лишь как существ с далекой родины, оставшихся дома, а не приехавших с ними. Те, кто искренне верил в нас, канули в Лету или перестали верить, а мы остались – покинутые, напуганные и обобранные – перебиваться на тех крохах поклонения или веры, которые могли отыскать. И доживать, как сумеем.
Так мы и делали: доживали и перебивались кое-как на краю их культуры, где никто к нам не присматривался.
У нас, давайте признаемся честно, не много влияния. Мы обманываем их, живем за их счет как можем; мы танцуем в стрип-барах, снимаем клиентов на улицах и часто напиваемся; мы работаем на заправках, крадем, обманываем и ютимся в щелях этого их общества. Старые боги в этой новой безбожной стране.
Среда помолчал, переводя тяжелый, серьезный взгляд с одного слушателя на другого. А они смотрели на него бесстрастно, и лица их походили на пустые маски. Откашлявшись, Среда сплюнул в огонь. Пламя вспыхнуло и, поднявшись, осветило весь зал.
– А теперь, как у вас, без сомнения, будет немало поводов убедиться самим, в Америке вырастают новые сгустки верований: боги кредитной карточки и бесплатной трассы, Интернета и телефона, радио, больницы и телевидения, боги пластмассы, пейджера и неона. Гордые боги, жиреющие и недалекие создания, раздувшиеся от собственной важности и новизны. Они знают о нашем существовании и боятся, и ненавидят нас, – сказал О́дин. – Полагая иначе, вы обманываете себя. Они уничтожат нас, если сумеют. Настало нам время объединиться. Настало нам время действовать.
В круг света вышла старуха в красном сари. Между бровями у нее поблескивал синим крохотный драгоценный камень.
– И ты созвал нас сюда ради этой чепухи? – фыркнула она, и в ее голосе прозвучали удивление и раздражение. Среда нахмурил брови.
– Да, я созвал вас сюда. Но это разумно, Мама-джи, и вовсе не ерунда. Даже ребенку это понятно.
– Выходит, я ребенок? – Она погрозила ему пальцем. – Я была древней в Калигате за много веков до того, как о тебе стали даже задумываться, глупый ты человек. И я ребенок? Похоже, что так, ибо в твоих пустых словах нечего понимать.
И вновь на Тень снизошло двойное видение: он видел перед собой старуху с лицом, сморщенным от возраста и неодобрения, а за ней стояла огромная обнаженная женщина с черной, как новая кожаная куртка, кожей, но язык и губы у нее были цвета алой артериальной крови. На шее у женщины висело ожерелье из черепов, а многие руки сжимали ножи и мечи и отрубленные головы.
– Я не называл тебя ребенком, Мама-джи, – примирительно отозвался Среда. – Но кажется самоочевидным…
– Единственное, что кажется самоочевидным, – оборвала его старуха, поднимая руку (а за ней, через нее, над ней эхом поднялся черный палец с острым когтем), – это твоя жажда славы. Много столетий мы мирно жили в этой земле. Согласна, одним приходится легче, другим – тяжелее. Мне не на что жаловаться. Дома в Индии осталась моя реинкарнация, которая живет много лучше моего. Но я не завистлива. Я видела, как возносятся новые боги и как они низвергаются вновь. – Ее рука упала. Тень заметил, что остальные смотрят на неё и во взглядах их соединились уважение, удивление, даже замешательство. – Не далее мгновения назад они поклонялись тут железным дорогам. А теперь боги свай позабыты так же, как изумрудные охотники…
– Переходи к делу, Мама-джи, – буркнул Среда.
– К делу? – Ее ноздри раздулись, а уголки рта опустились. – Я – а я, как это самоочевидно, только ребенок – говорю: подождем. Не станем ничего делать. Мы не знаем наверняка, желают ли они нам вреда.
– И ты станешь советовать выжидать и тогда, когда они явятся ночью, чтобы убить или увезти неизвестно куда?
На лице ее отразилось веселое пренебрежение: чтобы показать его, хватило движения бровей и губ.
– Если они попытаются, – сказала она, – то увидят, что меня не так-то просто поймать и еще труднее убить.
Приземистый молодой человек на скамье позади нее издал горловое «хррмп», чтобы привлечь внимание, а потом раскатистым басом произнес:
– Всеотец, мой народ живет в достатке. Мы извлекаем лучшее из того, что имеем. Если эта твоя война обратится против нас, мы можем потерять все.
– Вы уже все потеряли, – ответил на это Среда. – Я предлагаю вам шанс хоть что-то отвоевать.
Огонь, словно повинуясь его голосу, вспыхнул выше, освещая лица слушателей.
«Я на самом деле не верю, – думал Тень. – Ничему из этого не верю. Может, мне все еще пятнадцать. Мама еще жива, и я даже не повстречал пока Лору. Все, что случилось до сих пор, просто очень яркий сон». Однако и в этом тоже он не мог себя убедить. Вера основана на чувствах, которыми мы воспринимаем и постигаем мир, – на зрении и слухе, на осязании и вкусе, и еще на памяти. Если они нам лгут, значит, ничему нельзя доверять. И даже если мы не верим, мы все равно не можем идти по пути иному, чем тот, какой показывают нам они. По этой дороге идти приходится до конца.
А огонь догорел, и Валаскъяльв, О́динова Палата, погрузилась во тьму.
– И что теперь? – шепотом спросил Тень.
– Теперь мы вернемся в зал с каруселью, – пробормотал мистер Нанси, – и старик Одноглазый купит всем обед, даст кое-кому на лапу, поцелует младенцев, и никто больше не произнесет слова на букву «б».
– Слова на букву «б»?
– Боги! Что ты вообще делал в тот день, когда раздавали мозги, малыш?
– Кое-кто рассказывал байку об украденных тигриных яйцах, и я должен был остановиться и узнать, чем она закончилась.
Мистер Нанси хмыкнул.
– Но ведь ничего не решено. Никто ни на что не согласился.
– Он их понемногу обрабатывает. Рано или поздно он их перетянет на свою сторону по одному. Вот увидишь. Они все в конечном итоге пойдут за ним.
Тень почувствовал, как откуда-то налетел ветер, взлохматил волосы, коснулся лица, потянул за собой.
Они стояли в зале с Самой Большой в Мире Каруселью и слушали «Императорский вальс».
В дальнем конце комнаты Среда говорил о чем-то с группкой людей, по виду туристов – их тут было столько же, сколько смутных фигур в палатах О́дина.
– Идем, – пророкотал Среда и повел всех через единственный выход, оформленный как разверстая пасть чудовища – с острыми клыками, готовыми в любой момент разорвать всех в клочья. Он вел себя как политик, улещивая, подстегивая, улыбаясь, мягко не соглашаясь, примиряя.
– Что там произошло? – спросил Тень.
– А что там произошло, дерьмо заместо мозгов? – переспросил мистер Нанси.
– Палаты. Огонь. Тигриные яйца. Катание на карусели.
– Бог с тобой, кататься на карусели запрещено. Разве ты не видел таблички? А теперь примолкни.
Через пасть монстра они вышли в органный зал, что снова сбило Тень с толку: разве не этой дорогой они сюда пришли? Во второй раз зал выглядел не менее странно. Среда повел их вверх по каким-то лестницам, мимо свисавших с потолка моделей четырех апокалиптических всадников, а потом они проследовали за указателем к ближайшему выходу.
Тень и Нанси замыкали процессию. Вот они уже вышли из Дома на Скале, направляясь к стоянке, миновали сувенирный магазинчик.
– Жаль, что нам пришлось уйти, не посмотрев всего, – сказал мистер Нанси. – Я надеялся увидеть самый большой искусственный оркестр во всем мире.
– Я его видел, – подал голос Чернобог. – Ничего особенного.
Ресторан оказался в десяти минутах езды. Каждому из гостей Среда сказал, что обед за его счет, и организовал проезд для тех, у кого не было собственных средств передвижения.
Тень спросил себя, как же они тогда добрались до Дома на Скале и как же они разъедутся по домам, но решил вслух ничего не говорить. Это показалось ему самым умным из возможных замечаний.
Ему выпало отвезти в ресторан несколько гостей Среды. На переднее сиденье к нему села старуха в красном сари, еще двое устроились сзади: приземистый, необычного вида молодой человек, чье имя Тень не совсем расслышал, но звучало оно как «Элвис», и другой, в темном костюме, которого Тень никак не мог запомнить.
Он стоял возле этого человека у машины, открыл перед ним дверцу, закрыл ее – и не смог ничего о нем вспомнить. Повернувшись назад, он внимательно рассмотрел его, запечатлевая в памяти лицо, волосы, одежду, чтобы удостовериться, что узнает его при встрече, потом повернулся, чтобы завести машину, и тут обнаружил, что незнакомец ускользнул из его мыслей. По себе он оставил лишь впечатление богатства, но ничего больше.
«Устал я, наверное», – подумал Тень и краем глаза глянул на индианку справа. На шее у нее висело крохотное серебряное ожерелье из черепов, меж бровей поблескивал синий камешек, а магические браслеты из голов и рук позвякивали крохотными колокольчиками всякий раз, когда она двигалась. Пахло от нее пряностями – кардамоном и мускатом, а еще цветами. Волосы у нее были как соль с перцем. Поймав его взгляд, индианка улыбнулась.
– Можете звать меня Мама-джи, – сказала она.
– Меня зовут Тень, Мама-джи.
– И что вы думаете о планах вашего работодателя, мистер Тень?
Он притормозил, пропуская большой черный фургон, который обогнал их, обдав водой.
– Я не спрашиваю, а он не говорил.
– Если хотите знать мое мнение, он желает смертного противостояния. Вот чего он хочет. А все мы такие старые и такие глупые, что, возможно, кое-кто скажет ему «да».
– Задавать вопросы не мое дело, Мама-джи, – сказал Тень, и по машине прозвенел колокольчиками ее смех.
Мужчина на заднем сиденье – не необычного вида молодой человек, а другой – что-то сказал, и Тень ему ответил и тут же понял, что, будь он проклят, если сумеет вспомнить сказанное.
Странного вида молодой человек ничего не говорил, но стал гудеть себе под нос, и от этого мелодичного низкого звука начал гудеть и вибрировать сам остов машины.
Странного вида человек был среднего роста, но необычного телосложения. Тень как-то слышал выражение «грудь колесом», но не мог себе представить, как это выглядит на самом деле. У этого молодца грудь и впрямь была колесом и ноги – как стволы деревьев, а руки, ну в точности, как окорока. Одет он был в черную парку с капюшоном и несколько свитеров, толстые рабочие штаны из саржи и – несообразно с погодой и прочей одеждой – в белые теннисные туфли, которые размером и формой напоминали коробки для обуви. Его пальцы походили на сардельки, только с плоскими и квадратным кончиками.
– Ну и бас у вас, – сказал, не отвлекаясь от дороги, Тень.
– Извините, – смущенно отозвался странный молодой человек низким-пренизким голосом. И перестал гудеть.
– Нет, мне понравилось, – сказал Тень. – Не останавливайтесь.
Странный молодой человек помялся, потом снизошел до того, чтобы загудеть снова так же низко и звучно, как прежде. Но теперь в это гудение вкраплялись слова. «Зо-о-в-в, зо-о-в-в, зо-о-в-в, – пел он так низко, что подрагивали стекла. – Зо-о-в-в, зо-о-в-в, зо-о-в-в, зо-о-в-в, зо-о-в-в».
На карнизах домов и зданий, мимо которых они проезжали, перемигивались рождественские гирлянды всевозможных форм и размеров: от скромных золотых огоньков, мерцающих каскадом, до гигантских изображений снеговиков и плюшевых мишек, присыпанных разноцветными звездами.
Тень притормозил у ресторана, большой амбарного вида постройки, и выпустил пассажиров через переднюю дверцу, после чего отвел машину за здание на стоянку. Ему хотелось в одиночестве прогуляться до входа по холодку, чтобы проветрить голову.
Машину он припарковал возле черного фургона и даже спросил себя, не тот ли это фургон, который пронесся мимо них на трассе. Закрыв дверцу машины, он минуту постоял, вдыхая морозный воздух.
Тень представил себе, как в ресторане Среда уже рассаживает своих гостей вокруг большого стола, как он обходит зал. Интересно, правда ли сама Кали ехала на переднем сиденье его машины, интересно, кого он вез на заднем…
– Эй, приятель, спичка найдется? – спросил смутно знакомый голос.
Тень обернулся, чтобы, извинившись, сказать, мол, нет – и получил удар рукоятью пистолета в левую бровь и начал падать. Он успел выбросить руку, чтобы остановить падение. Тут в рот ему затолкали что-то мягкое, чтобы он не сумел закричать, и приклеили скотчем: движение было легкое и натренированное, словно мясник потрошил цыпленка.
Тень попытался закричать, предупредить Среду, предупредить всех, но изо рта у него не вырвалось ничего, кроме приглушенного клекота.
– Птички в клетке, – произнес смутно знакомый голос. – Все на местах?
Ответом ему стали треск и голос, едва слышный по радио:
– Входим и забираем всех.
– А как насчет здоровяка? – спросил другой голос.
– Запакуйте, – ответил первый.
На голову Тени натянули похожий на мешок капюшон, запястья и колени обмотали изолентой, потом бросили в фургон и повезли.
В крохотной комнатенке, в которой заперли Тень, окон не было. Тут стояли пластмассовый стул, складной стол и ведро с крышкой, которое служило Тени импровизированным туалетом. На полу лежали шестифутовый кусок желтой пенки и тонкое одеяло с давно уже запекшимся бурым полумесяцем в середине: была ли это кровь, еда или кал, Тень не знал, и выяснять ему не хотелось. Высоко под потолком светила голая лампочка в металлической сетке, но Тени не удалось найти выключатель. Свет горел все время. Ручки с его стороны двери не было.
Ему хотелось есть.
Комнату он тщательно обследовал сразу после того, как агенты, по виду федералы, втолкнув его в комнатенку, сорвали связывавший его скотч и разлепили рот. Он простукал стены – звук глухой, металлический. Металл. В потолке имелась небольшая вентиляционная отдушина, забранная решеткой. Дверь плотно заперта.
Из царапины над левой бровью медленно сочилась кровь. Голова болела.
Ковра на полу не было. Он простучал и пол. Звук от него исходил такой же, как и от стен.
Сняв крышку с ведра, он помочился, потом вновь вернул крышку на место. Если верить его часам, с момента облавы в ресторане прошло около четырех часов.
Бумажник исчез, но ему оставили монеты.
Присев за стол, покрытый прожженным во многих местах зеленым сукном, Тень стал практиковаться в иллюзии передвижения монет по столу. Потом взял два четвертака и произвел «тупой фокус».
Один четвертак он спрятал в ладони правой руки, другой оставил на виду в левой, держа большим и указательным пальцами. Потом сделал вид, будто берет монету из левой руки, но на самом деле дал ей упасть назад в левую ладонь. Затем разжал правую ладонь, показывая четвертак, который и без того там был.
Смысл манипуляций с монетами был в том, что они поглощали Тень целиком; точнее, он не мог их проделывать, когда был зол или расстроен, поэтому создание иллюзии, пусть даже сама по себе эта иллюзия была совершенно бессмысленна – ведь он прилагал невероятные усилия и умение для того, чтобы казалось, что он переложил монету из одной руки в другую, тогда как в реальности это не требовало вообще никаких умений, – его успокаивало, изгоняло из мыслей смятение и страх.
Он начал практиковаться в трюке еще более бессмысленном: трансформация одной рукой полудоллара в пенни, только он проделывал ее с двумя четвертаками. В ходе трюка каждую монету следовало то показывать, то прятать: он начал с одним показанным четвертаком, а с другим спрятанным. Подняв руку ко рту, он дунул на видимую монету, а сам классическим приемом спрятал ее в ладони, а два первых пальца тем временем извлекли спрятанный четвертак и предъявили его отсутствующей аудитории. В результате он показал четвертак в руке, дунул на него, снова опустил руку и все это время показывал один и тот же четвертак.
Он проделывал этот фокус раз за разом.
И под конец даже спросил себя, убьют ли его, тут его рука чуть дрогнула, и один из четвертаков упал на запачканное зеленое сукно.
А потом, поскольку он не в силах больше был играть монетами, он их убрал и, достав данный Зорей Полуночной доллар со Свободой, зажал его в кулаке и стал ждать.
В три утра – по его часам – федералы вернулись для допроса. Двое мужчин с темными волосами, в темных костюмах и начищенных черных ботинках. Федералы. У одного была квадратная челюсть, широкие плечи, отличные волосы, до мяса обкусанные ногти и такой вид, словно в колледже он играл в футбол, у другого – залысины, очки в серебряной оправе и маникюр. Хотя с виду они нисколько не походили друг на друга, Тень вдруг заподозрил, что на каком-то уровне, возможно, на клеточном, оба они идентичны. Они встали по обе стороны карточного стола, глядя на него сверху вниз.
– Как давно вы работаете на Карго, сэр? – спросил один.
– Не знаю, кто это, – ответил Тень.
– Он называет себя «Среда». «Грим». «Олфатер». «Старик». Вас видели в его обществе, сэр.
– Я работаю на него несколько дней.
– Не лгите нам, сэр, – сказал федерал в очках.
– О'кей, – ответил Тень. – Не буду. Но все равно я работаю на него несколько дней.
Федерал с квадратной челюстью резко вывернул Тени ухо, зажав его между большим и указательными пальцами, и, выворачивая, к тому же сжал. Боль оказалась острой.
– Мы просили не лгать нам, сэр, – сказал мягко он и отпустил.
Под пиджаками федералов выпирали пистолеты. Тень решил не пытаться дать сдачи, а сделал вид, будто снова в тюрьме. «Отсиживай срок, – думал он. – Не говори им ничего, чего они бы и так не знали. Не задавай вопросов».
– Вас видели с опасными людьми, сэр, – сказал федерал в очках. – Вы послужите своей стране, если станете давать показания государству. – Он сочувственно улыбнулся, мол, «Я добрый коп».
– Понимаю, – сказал Тень.
– А если вы не поможете нам, сэр, – сказал гладковыбритый, – то сами увидите, каковы мы бываем, когда расстроены.
Открытой ладонью он ударил Тень в живот, выбив из него дух. Это не пытка, подумал Тень, просто знаки препинания во фразе. Он хочет сказать: «Я дурной, злой коп». Он рыгнул.
– Мне бы не хотелось вас расстраивать, – сказал Тень, как только смог заговорить.
– Мы просим всего лишь о сотрудничестве, сэр.
– Могу я спросить… – выдохнул Тень («Не задавай вопросов», – предостерег себя он, но было слишком поздно, слова уже сказаны). – Могу я спросить, с кем я буду сотрудничать?
– Вы хотите, чтобы мы назвали вам наши имена? – спросил чисто выбритый. – Вы, наверное, не в себе.
– Нет, в его словах есть смысл, – возразил очкарик. – Так ему будет проще нам довериться. – Глянув на Тень, он улыбнулся как человек, рекламирующий зубную пасту. – Будем знакомы. Я мистер Камень, сэр. А мой коллега – мистер Лес.
– Я, собственно, спрашивал, из какого вы учреждения? ЦРУ? ФБР?
Камень покачал головой:
– Эх, если бы сейчас все было так просто, сэр. Все они перемешались.
– Частный сектор, – добавил Лес, – государственный сектор. Сами знаете. Взаимодействие сейчас тесное.
– Но заверяю вас, – сказал Камень с новой улыбчатой улыбкой, – мы хорошие парни. Вы голодны, сэр? – Из кармана пиджака он вынул «сникерс». – Вот. Это подарок.
– Спасибо.
Развернув обертку, Тень съел батончик.
– Наверное, запить хотите? Кофе? Пива?
– Воды, пожалуйста.
Отойдя к двери, Камень постучал в нее, потом сказал несколько слов охраннику по ту сторону двери, который кивнул и минуту спустя вернулся с пластиковым стаканчиком холодной воды.
– ЦРУ, – Лес уныло покачал головой, – ох уж эти недотепы. Слушай, Камень. Я слышал одну цеэрушную шутку. Как можно быть уверенным, что ЦРУ непричастно к покушению на Кеннеди?
– Не знаю, – отозвался Камень. – А как можно быть в этом уверенным?
– Он ведь мертв, правда? – сказал Лес.
Они рассмеялись.
– Вам лучше, сэр? – спросил Камень.
– Пожалуй.
– Почему бы вам не рассказать нам, что произошло сегодня вечером, сэр?
– Смотрели достопримечательности. Были в Доме на Скале. Поехали поесть. Остальное вам известно.
Камень тяжело вздохнул. Лес, словно бы разочарованно, покачал головой и ногой ударил Тень в коленную чашечку. Боль была мучительная. Потом Лес медленно надавил кулаком в спину Тени как раз над правой почкой, нажал с силой костяшками пальцев. По сравнению с этой мукой боль в колене показалась Тени легким уколом.
«Я больше любого из них, – думал он, – я могу их вырубить». Но они вооружены, и даже если он – каким-то образом – сумеет убить или усмирить их обоих, он все равно окажется с ними в запертой камере. (Но у него будет пушка. Две пушки. Нет.)
Лица Тени Лес не касался. Никаких следов. Ничего, что было бы видно потом: только удары кулаками и ногами в туловище и колени. Было больно, и Тень крепко сжимал в кулаке доллар со Свободой и ждал, когда все кончится.
И спустя слишком долгое время избиение закончилось.
– Мы вернемся через пару часов, сэр, – сказал Камень. – Знаете, Лесу, честное слово, не хотелось этого делать. Мы разумные люди. Как я говорил, мы хорошие парни. Это вы – не на той стороне. А тем временем, почему бы вам не поспать?
– Вам лучше начать воспринимать нас всерьез, – предупредил Лес.
– Прислушайтесь к Лесу, – сказал Камень. – Подумайте хорошенько.
Дверь за ними захлопнулась. Тень еще спросил себя, выключат ли они свет, но они этого не сделали, и лампочка сияла в камере будто холодный глаз. Тень отполз на желтую пенку и, натянув на себя одеяло, закрыл глаза и, цепляясь за пустоту, держался за сны.
Время шло.
Ему снова было пятнадцать, и мать умирала. Она пыталась сказать ему что-то очень важное, а он не мог ее понять. Он шевельнулся во сне, и копье боли заставило его всплыть из полудремы в полубодрствование. Он поморщился.
Тень дрожал под тонким одеялом, правым локтем закрывая глаза от света голой лампочки. Интересно, на свободе ли еще Среда и остальные, живы ли они? Он очень надеялся, что это так.
Серебряный доллар холодил руку. Тень чувствовал его в кулаке, как чувствовал на протяжении всего избиения. И почему он не нагревается до температуры тела? В его полудреме-полубреду монета, мысль о Свободе, и луна, и Зоря Полуночная сплелись в витой луч серебряного света, который сиял из глубины небес, и Тень поднимался по серебряному лучу прочь от боли, душевной тоски и страха, назад в благословенные сны…
В дальнем далеке он слышал какой-то шум, но уже слишком поздно было размышлять об этом: сон забрал его целиком.
Он успел понадеяться, что это не его идут будить, чтобы ударить или накричать. А потом с удовольствием заметил, что действительно спит и ему больше не холодно.
Кто-то где-то звал на помощь – в его сне или наяву. Тень в полусне скатился с пенки, обнаружив при этом новые места, болевшие при каждом движении.
Кто-то тряс его за плечо.
Ему хотелось попросить не будить его, дать еще поспать, оставить в покое, но на волю вырвалось лишь уханье.
– Щенок, – позвала Лора. – Пора просыпаться. Пожалуйста, милый, проснись.
И это стало мгновением ласкового облегчения. Какой странный ему привиделся сон: о тюрьме и мошенниках, об опустившихся богах, а теперь вот Лора будит его, чтобы сказать, что пора на работу, и, может, ему хватит еще времени ухватить кофе и поцелуй или больше, чем поцелуй, и он протянул руку, чтобы ее коснуться.
Ее плоть была холодной как лед и липкой.
Тень открыл глаза.
– Откуда кровь? – спросил Тень.
– Чужая, – ответила она. – Не моя. Я наполнена формальдегидом в смеси с глицерином и ланолином.
– Чья чужая?
– Охранников, – объяснила Лора. – Все в порядке. Я их убила. Тебе лучше уйти. Думаю, я никому не дала шанса поднять тревогу. Возьми по дороге пальто, а не то зад себе отморозишь.
– Ты их убила?
Пожав плечами, она неловко улыбнулась. Руки у нее выглядели так, словно она рисовала красным, создавая картину исключительно в красно-багровых тонах, и на лице и на одежде (на том самом синем костюме, в котором ее похоронили) остались брызги и пятна, что напомнило Тени Джексона Поллока, потому что гораздо проще было думать о Джексоне Поллоке, чем принять иное.
– Когда сам мертв, людей убивать намного легче, – пояснила она. – Я хочу сказать, ну что в этом такого? Уже нет особых предрассудков.
– Для меня это пока много значит, – сказал Тень.
– Хочешь остаться здесь до прихода утренней смены? – спросила Лора. – Оставайся, если хочешь. Я думала, тебе захочется выбраться.
– Они подумают, что это я сделал, – тупо проговорил он.
– Может быть, – ответила она. – Надень пальто, милый. Замерзнешь.
Тень вышел в коридор. В конце коридора находилась дежурка. Там было четверо мертвецов: три охранника и человек, назвавший себя Камнем. Его друга нигде не было видно. Судя по кровавого цвета следам волочения на полу, двоих притащили в дежурку и там бросили на пол.
Его собственное пальто висело на вешалке. Бумажник по-прежнему лежал во внутреннем кармане, по всей видимости, нетронутый. Лора раскрыла пару картонных коробок, заполненных «сникерсами».
Охранники, теперь он мог получше их разглядеть, были одеты в темный камуфляж, но без официальных нашивок. При них не было вообще ничего, что указывало бы, на кого они работают. С тем же успехом они могли быть охотниками на уток, одевшимися на воскресную вылазку.
Лора сжала руку Тени своей холодной. Подаренная им монета поблескивала на золотой цепочке у Лоры на шее.
– Хорошо смотрится, – сказал Тень.
– Спасибо. – Лора мило улыбнулась.
– А что с остальными? – спросил он. – Со Средой и всеми остальными? Где они?
Лора подала ему несколько пригоршней шоколадных батончиков, которые он стал распихивать по карманам.
– Тут никого больше не было. Много пустых камер, и еще одна, в которой сидел ты. Да, а в еще одну пошел охранник дрочить с журналом. Ну и удивлен же он был.
– Ты убила его, пока он дрочил?
Она пожала плечами.
– Думаю, да, – несколько неловко призналась она. – Я тревожилась, что они тебя обижают. Надо же кому-то присматривать за тобой, и я ведь сказала, что это сделаю, правда? Вот, возьми это.
Это были химические грелки для рук и ног: тонкие прокладки, если переломить их, нагревались и держали тепло часами. Тень и их убрал в карман.
– Присматривать за мной. Да, – сказал он, – и ты это сделала.
Холодным пальцем Лора погладила царапину над левой бровью.
– Ты ранен.
– Пустяк.
Он потянул стальную дверь в стене. Та медленно отъехала в сторону. До земли было фуга четыре, и он спрыгнул, как ему показалось, на гравий. Потом взял Лору за талию и опустил ее вниз, как опускал всегда – легко и без раздумий…
Из-за толстых облаков вышла луна. Она висела низко над горизонтом, вот-вот собиралась садиться, но ее света, отражаемого снегом, хватало, чтобы видеть.
Они выбрались, как выяснилось, из выкрашенного в черный цвет стального вагона длинного товарняка, отогнанного или брошенного на лесной узкоколейке. Череда вагонов тянулась в обе стороны, насколько хватало глаз, теряясь среди деревьев. Он был в поезде. Следовало бы знать.
– Как ты, черт побери, меня нашла? – спросил он мертвую жену.
Она медленно и как будто бы с удивлением покачала головой.
– Ты светишь, как маяк в темном мире, – сказала она. – Не так уж это было и трудно. А теперь иди. Иди так далеко и быстро, как только можешь. Не пользуйся кредитными карточками, и все с тобой будет в порядке.
– Куда мне идти?
Она запустила руку в свалявшиеся волосы, откинула челку с глаз.
– Шоссе в той стороне. Сделай, что можешь. Укради машину, если придется. Поезжай на юг.
– Лора, – начал он, потом помялся. – Ты знаешь, что происходит? Ты знаешь, кто эти люди? Кого ты убила?
– Да. Кажется, знаю.
– Я перед тобой в долгу, – сказал он. – Если бы не ты, мне не выбраться. Не думаю, что они собирались сделать со мной что-то хорошее.
– Да, – кивнула она. – Ничего хорошего.
Они пошли прочь от пустых вагонов. Тень вспомнил другие поезда, с гладкими стальными вагонами без окон, которые тянулись миля за милей, одиноко гудя в ночи. Его пальцы сомкнулись на долларе со Свободой в кармане, и он вспомнил Зорю Полуночную и то, как она поглядела на него в лунном свете. «Ты спросил ее, чего она хочет? Умные люди всегда спрашивают об этом мертвецов. Иногда те даже отвечают».
– Лора… чего ты хочешь?
– Ты правда хочешь знать?
– Да. Пожалуйста, скажи мне.
Лора поглядела на него мертвыми голубыми глазами.
– Я снова хочу стать живой, – сказала она. – Это же не жизнь. Я хочу быть по-настоящему живой. Я хочу опять почувствовать, как в груди бьется сердце. Я хочу чувствовать, как по мне бежит кровь – горячая, соленая и настоящая. Странно, всегда считаешь, что такое нельзя почувствовать, но поверь мне, когда она остановится, сам поймешь. – Она потерла глаза, размазывая по лицу красное с рук. – Послушай, это тяжело. Знаешь, почему мертвецы выходят только по ночам, щенок? Потому что в темноте проще сойти за настоящих людей. А я не хочу, чтобы мне приходилось «сходить». Я хочу быть живой.
– Я не понимаю. Что ты хочешь, чтобы я сделал?
– Сделай так, чтобы это случилось, милый. Ты придумаешь. Я знаю, что придумаешь.
– Ладно, – сказал он. – Я попытаюсь. А если я придумаю, как мне тебя найти?
Но она уже исчезла, и тишина и пустота, только слабая серость в небе, которая сказала ему, в какой стороне восток, и одинокое завывание декабрьского ветра, который, возможно, был криком последней ночной птицы или зовом первой птицы рассветной.
Повернувшись лицом к югу, Тень двинулся в путь.
