Книга: ВСЕ РОМАНЫ В ОДНОМ ТОМЕ
Назад: Часть II
Дальше: Глава 24

Глава 21

Эллен вошла и отдернула занавеску.
— Мальчики чувствуют себя совсем хорошо, сударыня. Мастер Гарри уже сидит, и оба они совсем меня замучили — все спрашивают, что им дадут на завтрак. Мастер Дик говорит, что вчера остался без ужина и теперь голоден, как волк.
— Мистер Телфорд уже встал?
— Да, сударыня. Он ушел с мистером Риверсом. Они пошли на обрыв посмотреть место, где это случилось. Наверно, промокнут до костей. Дождь льет как из ведра.
Беатриса оделась и уже кормила мальчиков завтраком, когда Генри и Уолтер вернулись. Она вышла в переднюю, где они снимали плащи, с которых ручьем лила вода. Генри был мрачен.
— Беатриса, я видел это место… Просто чудо, что они остались живы.
Она рассмеялась.
— Еще как живы! Требуют малины со сливками. Конечно, зайди к ним, только сначала поешь. Они тоже сейчас завтракают. Не разрешай им много болтать. Генри, и не брани их, если можно. Они изо всех сил стараются быть веселыми, но если с ними заговорить о вчерашнем, они сразу расплачутся, а это им вредно. Лучше всего не упоминать об этом, пока они совсем не оправятся. Расскажи им о камнях друидов или почитай. А сейчас идите есть жареные сардины.
Когда он ушел к мальчикам, Беатриса повернулась к брату.
— Уолтер, мы с Генри пойдем к Пенвирну сразу же, как только уйдет доктор. Как мне с ним говорить? И в чем больше всего нуждается его семья?
— Во всем! Во всем, начиная от башмаков и кончая крышей над головой.
Когда имеешь дело с такой бедностью, трудно решить, с чего начать. Будь даже Билл более рассудительным человеком, он и тогда вряд ли мог бы ответить иначе. Пожалуй, им нужнее всего хороший дом и мебель. И новая лодка, разумеется. Но я думаю, что за советом тебе лучше всего обратиться вот к кому. — И он глазами указал на вошедшего Повиса, который начал убирать со стола.
— Повис, миссис Телфорд спрашивает меня, что, по моему мнению, нужнее всего Пенвирнам. Я думаю — приличный дом. Их конура непригодна для жилья.
Повис, собиравший посуду, со странным выражением искоса посмотрел на хозяина.
— Бесспорно, сэр. Но приличные дома стоят дорого. Может, мистер Телфорд смотрит на это дело иначе — ведь, кроме всего прочего, придется покупать новую лодку. Говорят, старую починить невозможно. Так, может, он сочтет, что хватит и этого?
— Я думал, что вы знаете нас лучше, Повис, — спокойно сказал Уолтер. — Мистер и миссис Телфорд думают о деньгах не больше, чем думали бы на их месте вы сами.
— Мне кажется, мы не понимаем друг друга, — вставила Беатриса. — Мой муж уже говорил мне, что собирается продать кое-какую землю, чтобы можно было построить хороший дом и купить лодку, а у меня есть немного своих денег, которых хватит на мебель и теплую одежду для всей семьи. Меня заботят не расходы, — я не знаю, что предложить и как предложить, не обидев Пенвирнов. Мне нужен деловой совет.
Повис поставил стопку тарелок на стол и задумался.
— Понимаю. Ну что ж, сударыня, лодку купить нетрудно, Да и дом построить тоже, коли на то пошло. В Камелфорде есть дельный подрядчик, а в Трепанее — каменоломни. В здешних местах камень — самый дешевый материал и самый пригодный для такого климата: не боится ни ветра, ни сырости.
Перевозка обойдется недешево, но когда картофель будет убран и лошади освободятся, я думаю, Мартин не запросит за них дорого, а когда улов сардин будет продан, многие в поселке будут рады подработать.
Он повернулся к Уолтеру.
— Вы, наверно, выделите участок для застройки, сэр?
— Разумеется.
— Это может подействовать на Билла. Есть что-то такое в словах «свободное владение»… — Он снова поднял тарелки. — Не так пахнет милостыней.
Беатриса удивленно посмотрела на него.
— Милостыней? Этот человек спас наших детей. Должен же он понимать, что мы до самой смерти его неоплатные должники.
— Это вы так считаете, сударыня, и мистер Риверс, да Билл-то этого не знает. Не так легко простым людям вроде него или меня разобрать, что думают благородные господа. Мы ведь народ необразованный.
Злоба в его голосе заставила Беатрису снова взглянуть на него. Он стоял спиной к ней.
— Это может относиться к Пенвирну, — мягко сказала она, — но не к вам.
Вам дали хорошее образование, или по крайней мере вы каким-то образом сами сумели его приобрести. Я каждый день обнаруживаю, как много вы знаете.
Складывая скатерть, он оглянулся на Беатрису с обычной иронической усмешкой.
— Что правда, то правда, сударыня; можно сказать, мне повезло. Я прошел три хорошие школы, пока еще пел дискантом. Моя мать научила меня читать священное писание и молиться; мой отец научил меня обращаться с лошадьми и собаками, а господа научили меня прислуживать за столом и помалкивать. Это оказалось для меня полезнее всего. — Он поднял поднос. — А потом началось мое образование. Как вы сказали, сударыня, оно было хорошее. Да только не для дамских ушей… Вода для бритья готова, сэр; и я достал коричневый костюм.
Когда он вышел. Беатриса проводила его взглядом.
— За этим скрываются тяжелые воспоминания, Уолтер.
— И очень много. У Повиса бывали самые разнообразные приключения, и, пожалуй, не обо всех можно рассказывать. Индийская кампания принесла ему две раны и медаль; он спускался по Хугли, плавал вверх по Нилу и огибал мыс Горн на торговом бриге; он был слугой офицера в Гибралтаре, коридорным в Париже, поваром в Каире и сменил еще несколько профессий.
— Но что заставило его вести такую жизнь?
— Трагедия, которую ему пришлось пережить.
— Я так и думала. Вчера вечером он сказал мне, что потерял ребенка.
— Он сказал тебе об этом? Значит, он о тебе высокого мнения, Би. За все эти годы он только два раза говорил со мной о своем ребенке.
— По его голосу чувствовалось, какое это было горе для него.
— И не удивительно. Раз он сам упомянул об этом, я думаю, ему не будет неприятно, если я расскажу тебе о его жизни.
— Я буду рада, — сказала она, — если ты расскажешь мне о нем все, что возможно. Вчера вечером кое-что в его словах произвело на меня странное впечатление… как будто через него мы можем понять Пенвирна.
— Из того, что он говорил тебе о себе?
— Н— Нет. То есть не прямо… Да, пожалуй, он имел в виду себя.
Уолтер на минуту задумался.
— Я могу рассказать только в общих чертах. Он сын бедного уэльского батрака; детство у него было тяжелое и безрадостное: он пас овец в горах.
Когда ему исполнилось четырнадцать лет, его взяли в местный «господский дом»
— поместье какого-то баронета — учиться обязанностям лакея под присмотром дворецкого. Как я однажды от него слышал, он прослужил там шесть лет и ни разу ни в чем не провинился, если не считать того, что распевал псалмы рано по утрам. Еще и теперь, когда рядом нет посторонних, он иногда поет старинные уэльские песни, и у него удивительно приятный голос.
— Неужели? Вот никогда бы не подумала!
— По его словам, большинство горцев Уэльса страстно любят музыку. Так вот, он женился очень молодым. Она служила в том же доме и была на таком же хорошем счету, как и он. Она тоже любила петь, и, кажется, он в ней души не чаял. Они поселились в домике на землях баронета. Когда Повису исполнилось двадцать лет, его обвинили в краже меченной полукроны — ее нашли у него в кармане. Он сразу догадался, кто ее туда положил, и мог бы очистить себя от подозрений, если бы ему позволили объяснить, но баронет тут же послал за констеблем, и Повиса отправили к мировому судье, который однажды уже судил его, когда он был еще мальчиком.
— За браконьерство?
— Он убил зайца. Не браконьерство, а простая ребяческая шалость. Но этого оказалось достаточно.
— Опять законы об охоте! Как ты думаешь, станем мы когда-нибудь цивилизованной страной?
— На нашем веку — нет. Но ведь так дела обстоят не в одной Англии.
Вспомни Францию!.. Так что, разумеется, Повиса осудили, не выслушав. Когда ошибка выяснилась, он уже отбыл первый год наказания. К этому времени его дом продали, а жена и ребенок умерли в богадельне от какой-то болезни, которую подхватили в царившей там грязи и тесноте. Их похоронили в могиле для бедняков. Это озлобило его больше всех других несчастий, которые ему довелось пережить, — словно над его близкими было совершено гнусное надругательство. Когда он вышел из тюрьмы, ему предложили множество благочестивых советов и — «во утешение» — пять гиней.
— И что он сделал?
— Швырнул деньги на пол и пошел в солдаты. В армии ему жилось неплохо.
Он воевал под командой Клайва, не растрачивал зря своей доли добычи и наград и был уволен после Плесси.
— И снова стал слугой?
— Ну нет! Как он сам мне объяснил, «господами он был сыт по горло».
Кроме того, он пристрастился к бродячей жизни. Поэтому, вооружившись хорошим тесаком, а также кулинарным искусством, позаимствованным у спившегося повара француза, он отправился посмотреть мир. Насколько мне известно, ему довелось увидеть немало. Через девять лет его высадили на берег в Лиссабоне с острым ревматизмом и без гроша в кармане; он бредил и, видимо, был при смерти.
Какие-то монахи приютили его и послали за доктором, моим знакомым, который никак не мог его понять и попросил меня определить, что это за наречие.
Когда он начал поправляться, я стал брать у него уроки валлийского языка, так что мы виделись довольно часто. Он пробыл в монастыре четыре месяца и вышел оттуда с больным сердцем. Мы с доктором снабдили его одеждой и кое-какими деньгами. Он уехал очень обиженный, чуть ли не отказавшись пожать мне на прощанье руку. Он рассердился потому, что средства не позволяли мне держать лакея. Я ничего не слышал о нем, пока он не явился в Вену, чтобы предложить мне свои сбережения, если они мне нужны, и свои услуги — нужны они мне или нет. Судя по всему, денег у него было гораздо больше, чем у меня.
— Откуда он их взял?
— Именно это я его и спросил. Он засмеялся и сказал, что можно набраться всяких дурацких знаний и все-таки голодать, но хорошо одетому человеку, который умеет готовить соус из трюфелей, нечего опасаться бедности.
— Но я все-таки не понимаю, как он ухитрился честным путем заработать столько за такой короткий срок.
— Смотря что называть честным путем. Насколько я понял, он обдумал свой план еще в Лиссабоне. Он немного говорил по-французски и умел превосходно готовить. Он добрался до Каира, выдал себя за французского шеф-повара, обучавшегося стряпне на кухнях Версаля, и с замечательной наглостью за большие деньги пошел на службу к богатому и невежественному бею.
— И его не разоблачили?
— Отнюдь. Через два года он уехал, увозя с собой тяжелый кошелек сбережений и бирюзовое кольцо, которое носит до сих пор, — дар бея в знак уважения.
— Что за странная история! И немножко страшная, по-моему. В этом неуклонном стремлении к намеченной цели есть что-то нечеловеческое.
— Согласен. Я тоже иногда это чувствую. И все же я никому так не доверяю, как ему.
— Мне кажется, — сказала Беатриса, помолчав, — он мог бы нам помочь.
Между двумя такими необычными людьми должно быть что-то общее.
Уолтер покачал головой.
— Я думал об этом, но, пожалуй, ничего не выйдет. Между Сатаной Мильтона и философствующим дервишем Вольтера нет ничего общего.
Апокалиптический гнев Билла кажется Повису наивным и детским; он считает, что жизнь надо принимать такой, как она есть, и не ждать от нее слишком многого. Боюсь, он был прав, говоря, что получил хорошее образование. Нет, дорогая, если кто-нибудь и может спасти Билла от него самого, так это ты; а пять лет назад это было бы не под силу и тебе.
— И год назад тоже. Думаю, что даже и теперь мне это не удастся, если я не смогу подобрать к нему ключ. Нельзя ли повлиять на него через жену?
Наверное, нет, если их брак неудачен.
— Боюсь, что так. Мэгги в простоте душевной сделает все, что сможет, но она выводит Билла из терпения своей набожностью, хотя мне кажется, что они все еще очень привязаны друг к другу. По-видимому, она не просто благочестива. Возможно, она действительно впадает в состояние экстаза, о котором большинство последователей Уэсли знают только понаслышке, — это написано на ее лице. Но ее отношения с мужем от этого не улучшаются. В теперешнем его настроении Билл приходит в неистовую ярость от душеспасительных разговоров, а бедняжка Мэгги обрела Христа и не может молчать о нем.
— А если я попробую подействовать на него через детей? Ты говорил, что у него их много.
— Даже слишком: у всех здешних рыбаков огромные семьи. Правда, одного из мальчиков он любит больше других, хотя я не уверен, что даже через него тебе удастся чего-нибудь добиться. Насколько я могу судить, остальные неблагодарная почва; их никак нельзя сравнить ни с отцом, ни с матерью. Но у этого мальчика необыкновенное лицо, и я слышал от Повиса, что Билл в нем души не чает. Я пытался подружиться с малышом, но сблизиться с кем-нибудь из Пенвирнов очень трудно из-за вечных нападок Фанни и гордости Билла. Все его дети, по-моему, боятся со мной разговаривать. Я подозреваю, что Билл им это запретил; он, возможно, опасается, как бы я не подумал, что раз они проявляют дружелюбие, то, значит, хотят что-то у меня выклянчить. Видишь ли, некоторые из рыбаков уже пробовали этот способ. К сожалению, больше я ничем не могу помочь тебе, Би. Тебе придется попробовать самой.
— Во всяком случае, ты, я думаю, согласишься, что мне не остается ничего другого, как попробовать. Я не смогу смотреть в глаза ни одной матери, если не найду способа помочь этим людям.
Доктор приехал в девять, и, выходя за ним из комнаты больных, Генри сиял от радости. Осмотр обоих пациентов дал самые утешительные результаты.
— Надеюсь, — сказала Беатриса, — что моя невестка провела ночь хорошо?
— Она еще спала крепким сном, когда я уезжал. У меня сегодня большой обход, и я выехал из дома рано. Он повернулся к Уолтеру.
— Я хотел бы поговорить с вами наедине.
— Со мной? — удивленно спросил Уолтер. Генри помрачнел.
— Если вы не решаетесь сообщить нам что-то дурное, доктор, — сказал он, — то мы с женой предпочли бы…
— Нет, нет, это не имеет никакого отношения к мальчикам. Мне надо посоветоваться с мистером Риверсом совсем по другому делу.
Уолтер провел его в кабинет. Лицо доктора стало очень серьезным.
— Скажите мне, — начал он, — вы не замечали в поведении миссис Риверс чего-нибудь необычного?
— Ну… только то, что вы сами видели: она не умеет сдерживаться.
— Вам не приходило в голову, что это может быть связано с душевным заболеванием?
Уолтер растерянно посмотрел на него.
— Я… не думал об этом. Вы хотите сказать, что она… сумасшедшая?
— Пока не берусь это утверждать, но она кажется мне не вполне нормальным человеком. Говоря откровенно, вчера вечером, впервые услышав ее голос, я подумал об алкоголизме, но, по-видимому, дело не в этом.
— Я никогда не замечал, чтобы она пила.
— Во всяком случае, вчера она была совершенно трезва. Я не вполне понимаю, что с ней такое. В моей практике я еще не встречался с подобными случаями. Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь о ее обычном поведении о ее привычках, например?
Уолтер заколебался, и лицо его болезненно сморщилось.
— Когда она приезжала сюда прошлым летом, я заметил, что ее истерические припадки и… все остальное — стали сильнее. А теперь — не знаю; она только что приехала. Но мне следует объяснить вам, что за последние пять лет я почти не виделся с моей женой. Мы обвенчались, зная друг друга очень недолго — меньше месяца, а через четыре года почти совершенно разошлись. То есть каждый год она приезжает сюда на несколько недель… но и тогда мы встречаемся только за столом, два раза в день. Она встает поздно, и я уже обычно работаю, когда она выходит из своей комнаты.
— Значит… простите меня… у вас отдельные спальни?
— Да. Когда она приезжает, я сплю в этом кабинете, куда, как мы уговорились, она не должна входить.
— Поэтому вы и не заметили некоторых симптомов. Я могу только посоветовать вам обратиться к специалисту по душевным болезням. Лучше всего покажите ее кому-нибудь в Лондоне.
— Непременно, если мне удастся убедить ее поехать туда. Но я не имею на нее почти никакого влияния и в ближайшее время все равно не могу уехать отсюда. Мои сестра и зять не знают Корнуэлла, и им нужна моя помощь. А пока — что нам предпринять? Ей нельзя оставаться здесь, даже если бы в доме была свободная комната. Моя сестра едва начала оправляться от долгой болезни после несчастного случая, который стоил жизни одному из ее сыновей; она сама уцелела только чудом, — а теперь еще и это… Я не могу допустить, чтобы повторилась вчерашняя сцена.
— И для мальчиков это также было бы крайне вредно — после такого потрясения им нужен полный покой. Если я могу чем-нибудь помочь вам…
— Если бы вы согласились недели на две взять к себе миссис Риверс под постоянное наблюдение и не пускать ее сюда, вы оказали бы нам огромную услугу. Но захочет ли она остаться у вас?
— Думаю, что да. Конечно, она ни в коем случае не должна даже подозревать, что находится под присмотром. Она во что бы то ни стало хочет знать, что вы. а также мистер и миссис Телфорд собираетесь предпринять, особенно в вопросе о вознаграждении Пенвнрну. Она боится, что он потребует больше, чем ему положено, а ведь ближе Тренанса она нигде не найдет приличного ночлега. К счастью, кроме меня, ни у кого в деревне нет закрытой кареты. Я постараюсь не привозить ее сюда, а пешком она не доберется. Но у мистера Мамфорда есть открытая двуколка. Боюсь, что когда дождь кончится…
— Эта двуколка как раз поднимается на холм, и она сидит рядом с ним под зонтиком.
— В такой дождь? Я знал, что она рвется сюда. Вчера вечером она пыталась добиться от меня обещания, что я подожду ее. Ну, я спущусь в поселок и посмотрю, что с Пенвирном.
Его карета уже спускалась с холма, когда двуколка подъехала к дому с противоположной стороны. Беатриса в гостиной надевала шляпу. Она с улыбкой повернулась к невестке, которая входила в комнату в сопровождении священника.
— Доброе утро, Фанни; еще минута, и вы нас не застали бы. Мы с Генри собираемся навестить спасителей. Надеюсь, в доме доктора вам было удобно?
Доброе утро, мистер Мамфорд! С вашей стороны было весьма любезно подвезти миссис Риверс. Боюсь, что вы промокли в дороге. Благодарю вас, мальчики чувствуют себя хорошо; доктор только что ушел. Да, поистине чудесное спасение. Совершенно справедливо — наши сердца преисполнены благодарности.
Могу я вам что-нибудь предложить перед уходом? Попросить Эллен взять ваш зонтик, Фанни?
На этот раз Фанни была настроена не очень воинственно. Она явно чувствовала себя неловко, хотя и не так, как ее провожатый.
— Беатриса, — начала она, — мистер Мамфорд хотел бы поговорить с вами и с Генри, прежде чем вы поедете к рыбакам. Ему надо кое-что сообщить вам, и я считаю, что вам следует его выслушать.
— Я надеюсь, — сказал священник, — что вы извините меня, если я задержу вас на несколько минут. Это довольно важное дело, и мой долг повелевает мне…
Беатриса любезно пришла ему на помощь.
— О, разумеется. Пожалуйста, присядьте: мы не особенно торопимся.
Только разрешите, я позову моего мужа и брата. А, вот и ты, Уолтер. Ты не попросишь Генри присоединиться к нам? Фанни и мистер Мамфорд хотят нам что-то сообщить. Ужасная сырость, не правда ли? И так ветрено. Наверно, это надолго — ведь столько времени держалась прекрасная погода. Но уж если дождь начнется… Это мистер Мамфорд из Тренанса, Генри; мои муж, мистер Мамфорд.
Священник откашлялся. Судя по его виду, ему хотелось провалиться сквозь землю.
— Мистер Телфорд, я взял на себя смелость заехать к вам, ибо в отсутствии леди Маунтстюарт ее здесь представляю я. Я убежден, что она пожелала бы, дабы я принес… выразил ее поздравления по поводу столь чудесного избавления от смерти…
— Ну… благодарю вас, — сказал Генри.
— Я также убежден, что ее желанием, кроме того, было бы осведомить вас о некоторых подробностях поведения этого Пенвирна, прежде чем вы займетесь вопросом о награде, которую он не преминет потребовать…
Он беспомощно посмотрел на Фанни.
— Миссис Риверс говорила мне, что вы, возможно… выкажете большую щедрость… Это, разумеется, достойно всяческого восхищения, но я знаю, что чувства леди Маунтстюарт…
Он умолк, робко поглядывая на своих слушателей. Нижняя губа Генри не слишком его ободрила, но Уолтер сохранял обычную вежливую сдержанность, а Беатриса все еще улыбалась самой любезной из своих улыбок.
— Извините меня, — медленно начал Генри. — Я вас не совсем понимаю.
Какое, собственно, отношение имеет ко всему этому леди Маунтстюарт?
— Как владелица поместья…
— А разве эта земля по-прежнему часть ее поместья? Мне казалось, что она продала ее мистеру Риверсу.
— Ну… конечно, но леди Маунтстюарт, естественно, сохраняет интерес самый благожелательный интерес — к благосостоянию и нравственности здешних рыбаков. И я знаю, что она, как и все мы, сочла бы, что бывают случаи, когда излишнее великодушие не приносит добра… совсем не приносит… — Он снова запутался и умолк.
— Я думаю, что следовало бы выказать уважение к желаниям дорогой леди Маунтстюарт, — сказала Фанни. — В конце концов она самая важная особа в здешней округе, и именно она заботится о духовных нуждах местных жителей.
Если бы не ее щедрость, здесь не было бы ни церкви, ни священника ближе чем за семнадцать миль.
Видя, что Генри начинает закипать, Беатриса с милой улыбкой поспешила вмешаться:
— Разумеется, мы с мужем будем очень признательны за всякие сведения, которые помогут нам понять положение. Вас не затруднило бы, мистер Мамфорд, объяснить нам подробнее, что вы имеете в виду? Насколько я поняла, вы полагаете — или, вернее, так, по вашему мнению, полагала бы леди Маунтстюарт. — что слишком щедрое выражение признательности, которую мы испытываем к Пенвирну, может оказать губительное влияние на благосостояние и нравственность жителей поселка?
Мамфорд испуганно и недоуменно посмотрел на Беатрису, но вид у нее был самый невинный.
— Я… — запинаясь, начал он. — Дело в том, что все сложилось крайне неудачно. Конечно, как говорит миссис Риверс, мы все бесконечно благодарны провидению за эту неизреченную милость…
— Но, может быть, вам кажется, что было бы лучше, если бы оно избрало другое орудие?
Уолтер в первый раз вмешался в разговор:
— Спасти их мог только он. Разрешите спросить вас, мистер Мамфорд, вы опытный гребец?
— Я… нет; я не имел обыкновения…
— Ну, а у меня есть некоторый опыт, и я знаю это побережье. Никто, кроме Пенвирна, не решился бы попытаться спасти их оттуда, кроме, пожалуй, моего слуги Повнса, а он утверждает, что у него не хватило бы на это уменья.
— Ах, вот как… Разумеется, все мы ценим… Но, к несчастью, этот человек… не из тех, кому могут пойти на пользу лишние деньги… человек, недостойный слишком большой награды. Конечно, какой-нибудь приличествующий знак признательности… и. естественно, новая лодка… но я могу уверить вас, основываясь на личном знакомстве с ним, что он не способен чувствовать ни малейшей благодарности…
— И не нужно… — пробормотал Генри, а Беатриса прибавила нежнейшим голосом:
— Видите ли, это мы ему благодарны.
Она перевела взгляд с потемневшего лица Генри на его стиснутые кулаки, потом на трепещущего священника. Времени терять было нельзя. Она встала.
— Вы были очень любезны, мистер Мамфорд: проделать такой путь, чтобы сообщить нам все это, и к тому же в такую погоду. А теперь, я надеюсь, вы извините нас. Мы должны успеть спуститься в поселок и вернуться домой до начала прилива, а нам надо повидать там нескольких человек. Спасибо, Фанни, но я думаю, что нам лучше поехать одним, — мы же родители, вы понимаете.
Уолтер, ты не посидишь с мальчиками до нашего возвращения? Постарайся, чтобы они лежали спокойно. Я очень сожалею, Фанни, но доктор пока не разрешает допускать к ним гостей. До свидания.
Карета успела благополучно тронуться в путь, прежде чем Генри взорвался:
— Вот дьявольская наглость! Извини, дорогая, я нечаянно. Но соваться не в свое дело и командовать, как нам поступить с собственными деньгами, и тыкать нам в нос своей леди Маунтстюарт в доме Уолтера! Я… я просто не понимаю, почему я не дал ему хорошего пинка.
— Это было бы излишне, — ответила она, стараясь успокоить его. — Он уже получил хороший пинок от судьбы, да и от Пенвирна, кажется, тоже. Бедняга, наверное, уже привык, что его пинают. Ты заметил, как он поглядывал на Фанни, ожидая приказаний? Хотела бы я знать, откуда у нее такая власть над ним и почему он так трепещет перед ней?
— Я впервые в жизни вижу женщину, которая так похожа на ядовитую змею.
Бедный Уолтер — быть мужем такой ведьмы! И что его толкнуло на это?.. Ведь, кроме всего прочего, она еще и страшна как смертный грех. Она, наверное, напоила его и..
— Не думаю, чтобы Уолтер хоть раз в жизни был пьян.
— Знаю, знаю. Он очень воздержан, но кому в молодости не приходилось разок хлебнуть лишнего? Ну, как бы то ни было, совершенно ясно, что она при помощи какой-то хитрости заманила его к себе в постель или сама залезла к нему. Остальное было уже нетрудно: стоило ей только притвориться, что ожидается потомство, и бедняга решил, что, как честный человек, он обязан жениться на ней. Во всяком случае, здесь был какой-то фокус-покус. И по-моему, ты права, родная: этот попик до смерти боится ее. Да и не удивительно!
— Возможно, она внушила ему, что имеет влияние на леди Маунтстюарт и может лишить его места. Или она знает о нем что-нибудь компрометирующее настоящее или вымышленное: для такого труса это не имеет значения. Фанни не задумываясь пустит в ход любую случайно услышанную сплетню, чтобы запугать его и подчинить себе. Ну, давай забудем о них обоих. Они не стоят того, чтобы из-за них сердиться. Генри, милый, я хочу поговорить с тобой прежде, чем мы увидим Пенвирна. — Она взяла его за руку. — По словам Уолтера, он трудный человек; и сейчас с ним, наверное, будет особенно трудно. Он пережил страшное потрясение — ведь ему пришлось не легче, чем мальчикам. И возможно, он не спал из-за своей ноги. Кажется, она не только вывихнута, но и поранена: Гарри сказал мне, что у него весь сапог был в крови. Кроме того, ты знаешь, как мучительно может болеть вывих. А мальчики накануне вели себя возмутительно. Если он заупрямится или будет груб, постарайся сдержаться.
Он крепко сжал ее руку.
— Любимая, неужели ты думаешь, что я буду думать о его манерах? Я… я готов стать перед ним на колени… Если бы ты видела этот риф…
До конца поездки они больше ни о чем не говорили и только крепко держались за руки.

Глава 22

Рыбачья деревушка была на редкость унылой. Кучка убогих хижин примостилась под угрюмой скалой; пороги их облепены грязью, маленькие окошки потемнели от дождя, который сеется с нависшего над самыми крышами грязно-серого неба. Был час отлива, и по всему берегу валялись выброшенные волной рыбьи потроха; даже прожорливые чайки на сей раз уже насытились и больше не подбирали отбросов. Море и то казалось грязным. На берегу было пустынно и только несколько усталых рыбаков еще заколачивали последние бочонки под навесами, где гулял ветер; и по их вялым, сонным лицам было видно, что вчерашний день, полный тяжкого труда и радостного волнения, закончился попойкой.
Грязный мальчишка с заячьей губой подошел к карете, когда она остановилась у края песчаной отмели. Генри высунулся из окна.
— Не скажешь, где живет Пенвирн?
— Э?..
— Где тут дом Пенвирна?
— Э-э…
— Здешний дурачок, — шепнул Генри. Неряшливо одетая женщина отворила дверь.
— Иди домой, Джо, — позвала она. — Чего уставился на господ, как баран на новые ворота?
— Добрый день, мэм. Не скажете ли, где живет Пенвирн?
— А как же. Джо, сбегай проводи господ к Биллу. Выйдя из кареты, они стали пробираться по неровному песку, стараясь не наступить на рыбьи потроха; Генри низко пригибал зонт, защищая голову жены от ветра и дождя.
Она уже начала было тяжело дышать от усталости, но тут Джо, который плелся впереди, остановился у одной из самых жалких хижин этого забытого богом уголка.
— Э-э.
Он получил свой шестипенсовик и ушел, а они стояли под дождем, онемев при виде этой удручающей нищеты. Крыша протекала, стены набухли и перекосились, разбитые окна заткнуты тряпками; костлявая корова привязана под навесом; разбитая лодка валяется вверх дном на песке, и в ней зияет пробоина…
— Господи, какая развалина, — пробормотал Генри. Он постучал, и девушка лет семнадцати, забитая, болезненно-бледная, с соломенными волосами, падающими на бесцветные сонные глаза, держа в руках завернутого в тряпье младенца, приотворила дверь и молча уставилась на пришельцев.
— Пенвирн здесь живет? Мы родители мальчиков, которых он вчера спас.
Можно войти?
Ни слова не говоря, она медленно отворила дверь пошире. На лице ее застыл испуг.
В доме, очевидно, была всего одна довольно большая комната, вторая дверь, ведущая в пристройку-кухню, была растворена, и там что-то мастерили два мальчика. За дверью видна была приставная лестница, ведущая то ли на чердак, то ли на сеновал. На веревке, протянутой в глубине комнаты, висело изношенное, все в заплатах белье, и вода капала с него на неровный глиняный пол. Под дырявую крышу в одном месте подставили миску, в другом — ведро, и в них, звеня, непрерывно стекали струйки дождя. В одном углу из-за линялой ситцевой занавески в синюю и белую клетку виднелось что-то вроде постели, в другом были свалены рваные одеяла, которые тоже, очевидно, служили постелью.
Старый пес, кошка и несколько босоногих ребятишек сидели на полу — там, где он еще оставался сухим. У стола измученная, преждевременно состарившаяся, сгорбленная женщина споласкивала в глиняной миске тарелки и кружки; светлые волосы, редкие и потускневшие, закручены на затылке тугим узлом. Уголки рта горько опущены, но профиль строгий и тонкий. Должно быть, в юности, когда от горя, нужды и материнства еще не увяли ее голубые, как незабудки, глаза, она была не просто хорошенькой, но настоящей красавицей.
Пенвирн сидел у дымящего очага, в единственном кресле, спиной к вошедшим. Больная нога, туго перевязанная, в лубках, была вытянута на подушке, обтянутой все тем же полинявшим клетчатым ситцем. В зубах у него торчала пустая, дочерна обкуренная трубка. Исцарапанная, вся в кровоподтеках рука лежала на ручке кресла, — рука небольшая, но на редкость сильная.
Худой, жилистый, он как-то странно застыл без движения, точно притаившийся в засаде хищный зверь.
Женщина поспешно поставила на стол кружку, которую она мыла, и, вытирая руки краем фартука, пошла к ним навстречу. Видно было, что она недавно плакала.
— Пожалуйста, входите, мэм. Вон как вымокли. На дворе-то так и хлещет.
Входите, сэр, входите, ничего.
Она, как и дочь, казалась испуганной. Захлопнув двери, чтобы в комнату не ворвался ветер и дождь, она тем же фартуком вытерла стул и поставила его перед Беатрисой, потом пододвинула Генри деревянную табуретку и крикнула через плечо:
— Джим! Джимми, принеси-ка щепок, подкинь в огонь. Дождь заливает в трубу, все погасло.
Рослый, одетый в лохмотья паренек вышел из пристройки с охапкой выброшенных морем обломков. Он молча, неловко поклонился, опустился на колени и раздул огонь.
— Выплесни воду, — сказала мать, кивком показывая на миску. — Дженни, а ты уведи ребят в пристройку. Меньшого оставь.
Мальчик снова неловко поклонился и. свистнув собаке, унес миску. Пес выбежал за ним, а девушка усадила малыша на пол и, забрав всех остальных детей, вышла в пристройку и закрыла за собой дверь.
— Садитесь, сэр, пожалуйста. Доктор приходил, сказал, вы его послали.
Душевное вам спасибо.
Хозяин чуть повернул седеющую голову к гостям и искоса поглядел на них недобрыми глазами.
— Он отдыхает. — Поспешно объяснила женщина. — Уж вы простите, что он не встает. Всю ночь с ногой промаялся… Доктор велел малость полежать… У него там косточка сломанная.
— Чего надо? — неожиданно и зло спросил Пенвирн.
Генри подошел к нему и протянул руку.
— Мы с женой пришли поблагодарить вас за наших мальчиков. Я… я просто не знаю, как выразить… Мы до самой смерти будем вам благодарны. Позвольте пожать вашу руку.
Пенвирн с отвращением отмахнулся.
— Заговаривайте зубы кому другому. Велика заслуга… выудил двух щенят, экое сокровище, подумаешь! Лучше бы утопли, туда им и дорога.
— Ох, Билл, — простонала его жена и поглядела на Беатрису полными отчаяния глазами. — Не сердитесь, мэм. Не сердитесь! Он ничего такого не думает. Это просто нога его доняла, да еще лодку разбило, да он улов упустил, да…
Беатриса улыбнулась.
— Ну что вы, миссис Пенвирн, мы так благодарны вашему мужу, разве мы можем на него сердиться.
У женщины дрогнули было губы, но тотчас снова застыли. Как удивительно тонко они очерчены, редко увидишь такой безукоризненный изгиб.
— Он устал, мэм. Уж вы простите его. Такой день тяжелый выдался. Все утро корову искали, потом…
— Попридержи язык, Мэгги, — прервал муж спокойно, почти добродушно. — Нечего толковать про наши беды, им это ни к чему. Делай свое дело, и все тут.
— Что это вы, Пенвирн, — сказал Генри. — Разве же мы вам враги? Вы спасли наших детей от страшной смерти, и это самое главное, что бы вы теперь ни говорили. Зачем нам ссориться? Мы ведь пришли только, чтобы поблагодарить вас и узнать, чем мы можем доказать свою благодарность на деле.
Пенвирн откинулся на спинку кресла и злобно захохотал.
— Чем доказать? Слыхали мы такие разговоры! Да— Да, господин хороший. Вы не думайте, мне не впервой выуживать из соленой воды вашего брата. Я и до этих поганцев людей спасал. Давно бы надо стать умнее. Лодку продырявил, ногу разбил, рыбу упустил — и все из-за вас. А что мне толку от вашего спасиба? На новую лодку небось не хватит.
— На лодку, Пенвирн? — подхватил Генри. — А может быть, лучше приличный дом вместо этой…
— Нет, нет, Билл! Не надо! — вскрикнула Мэгги. Но было уже поздно, забыв о больной ноге, Пенвирн вскочил и, подняв кулаки, бешено сверкая глазами, кинулся на Телфорда.
— Этой лачуги, а? Насмехаешься над моим домом? Это мой дом, слышишь, мой, пока я плачу аренду. Убирайся отсюда, убирайся вместе со своей сукой, пока я… Вон, черт тебя, подери, вон!
Генри тоже поднял кулак, желая просто защитить себя. Этот сумасшедший на все способен. Так они застыли на мгновение, точно бык и пантера, готовые кинуться друг на друга. И тут между ними стала Беатриса, обеими руками схватила занесенный кулак Пенвирна, заглянула в горящие яростью глаза; секунда другая — в зрачках его что-то дрогнуло.
— Погоди, Генри. Молчи. Послушайте, вы просто не поняли. Разве вы не хотите принять от моего мужа дом? И лодку тоже?
Пенвирн молча смотрел на нее.
— Миссис Пенвирн, — позвала Беатриса, все еще глядя в глаза Пенвирна. — Подойдите сюда и скажите, пожалуйста, вашему мужу, что бы вы сделали для человека, который спас ваших детей?
Мэгги порывисто закрыла лицо руками. Кулаки Пенвирна сами собою разжались. Он по-прежнему не отрываясь глядел на Беатрису. Она быстро наклонилась и поцеловала руку, которую все еще держала в своих. Он отшатнулся, попятился к своему креслу и сел. Беатриса нагнулась и положила его больную ногу на подушку. Он медленно повернулся, посмотрел на жену, потом на Генри — у того глаза были полны слез, — и неуверенно протянул ему руку.
— Не обижайтесь, сэр. Я не… я думал, у вас другое на уме. Генри схватил протянутую руку и крепко стиснул ее.
— Помилуйте, Пенвирн. Что же еще могло быть у меня на уме?.. Ну— Ну, господь с вами.
Он выпустил руку Пенвирна, громко высморкался и отвернулся, нащупывая стоявший позади стул.
— Ну— Ну, не могу я этого. Сразу дураком себя чувствуешь. Займемся-ка лучше делом.
Он наконец сел и вытащил записную книжку.
— Я бы хотел подсчитать, хотя бы начерно, чтобы прикинуть, во что это обойдется. Подробности можно обсудить и после. Я хочу, чтобы у вас был приличный домик и кое-какая мебель и чтобы вы могли побольше зарабатывать на жизнь. Прежде всего вам нужна хорошая лодка.
— Спасибо вам, сэр. Вот без лодки мне и вправду никак нельзя. Я не хочу просить у вас лишнего… Но вот если б мне лодку получше, парусную бы.
Беатриса, обнимавшая вздрагивающую от рыданий Мэгги, при этих словах обернулась к нему.
— Мой брат попозже спустится сюда и поговорит с вами о лодке, он в этом понимает больше нас. Он просил передать вам, что, если вы с моим мужем решите, какой строить дом и выберете место, он пригласит землемера из Падстоу измерить участок, чтобы поверенный мог составить документ на свободное владение землей.
Да, Повис был прав: эти слова обладали волшебной силой. Билл ничего не сказал, но она видела, что он одними губами повторил: «Свободное владение».
— Вот и хорошо, — оживился Генри. — Начнем с дома. Кстати, а сколько у нас времени в запасе? Мы еще хотим поблагодарить Полвилов за помощь и успеть вернуться до прилива.
— Времени пропасть, сэр. Больше двух часов.
— Тогда поговорим о доме. В домах я разбираюсь. У меня есть кое-какой опыт по этой части. Прежде всего, сколько вас в семье?
Билл, словно все еще не веря своим ушам, оглянулся на Беатрису. Она улыбнулась в ответ.
— Обсудите это с моим мужем. Вот увидите, он знает толк в домах. А мы с вашей женой поговорим об одежде для детей. Миссис Пенвирн, давайте составим список.
Увидав, что она достает из ридикюля бумагу и карандаш, Мэгги подошла к висевшей в углу полке, сняла с нее замусоленную, растрепанную книжку и подала Беатрисе, чтобы той удобнее было писать. Это было дешевое издание Евклидовой геометрии.
Беатриса удивленно вскинула глаза: Уолтер говорил ей, что здешние рыбаки почти сплошь неграмотные. На полке стояло несколько потрепанных книжек — какие-то школьные учебники, а также ветхое четырехтомное издание, вероятно какой-нибудь энциклопедический словарь. Кроме того, там стояли две-три самодельные модели машин, а на стене висело что-то вроде грубого чертежа или диаграммы. Беатриса отложила карандаш в сторону и посмотрела на Билла.
Впервые она могла спокойно, без помехи разглядеть его — они с Генри были поглощены расчетами.
Похож на обезьяну, безобразный…
Что ж, вполне понятно, что мальчики, ничего другого не увидали в нем, они ведь еще дети.
Нет, Пенвирн совсем не уродлив и не страшен. И, однако, маленький, худой, смуглый и очень живой, он, придя в ярость, мог показаться неискушенному глазу ничем не лучше рассвирепевшего шимпанзе. Даже и сейчас, в добрую минуту, прежде всего бросались в глаза скорбный рот и гневная складка меж бровей.
И еще нечто было в его облике. Нечто, отличавшее не одного Пенвирна, но многих жителей этого края, и если бы не Уолтер, она вряд ли разглядела бы это. Под горечью и озлобленностью, тлевшей в нем, таилась вековая, от предков унаследованная обида — обида жителя бесплодных земель: печать бессознательной, но никогда не угасающей враждебности, которой, по словам Уолтера, отмечены все неимущие. В Пенвирне было что-то от того малорослого смуглого племени охотников, которое кельты изгнали из его родного края, а также нечто и от самих кельтов, которые в свою очередь были согнаны с насиженных мест. Здесь, в Каргвизиане, Уолтер уже не раз указывал ей лица, отмеченные этой печатью, но ни у кого другого она не видела такого высокого лба, таких пытливых глаз.
Заметив, что Беатриса задумалась, Мэгги стала перетирать и убирать тарелки. А когда ее позвали, послушно подошла и молча остановилась рядом.
— Что же вы стоите, миссис Пенвирн? — сказала Беатриса. — Надеюсь, когда мы уедем отсюда, у всей вашей семьи будет на зиму теплое платье и крепкая обувь. Сколько у вас детей? Четверо мальчиков. А девочек? А этот малыш ведь ваш внук, правда? Скажите мне, как их зовут и кому сколько лет.
Мэгги отвечала едва слышным шепотом. Нет, надо как-то разбить лед, надо заставить ее разговориться.
— Я хочу написать домой, пусть пришлют сюда одежду, из которой мои дети уже выросли. Кроме мальчиков, у меня еще есть дочурка, и все они растут так быстро, что ничего не успевают сносить. Обычно я все отдаю друзьям или соседям, но весь этот год я проболела, и все вещи остались. Пожалуй, можно будет переслать из Бристоля в Падстоу морем целый сундук, — продолжала она, подумав. — Возчик завезет его в Тренанс, а уж оттуда его нетрудно доставить к вам. Тогда видно будет, что еще нужно докупить. Сколько лет той беленькой девочке, которая играла с собакой? Мне кажется, платья моей дочки будут ей как раз впору.
Еще немного, и преграда, разделявшая их, рухнула. Мэгги, постепенно осмелев, заговорила о детях, а там и о муже. Она, видимо, боялась, как бы добрая леди не подумала, что Билл всегда «такой злой на язык», и горячо уверяла ее, что это только когда дела особенно плохи. А вообще он хороший муж и отец, несмотря на грубые речи.
— Работает больше всех… И не пьет почти… так только иной раз… самую малость… И то разве что господа обидят… Вот тогда он и делается злой.
— Понимаю, — мягко сказала Беатриса. — Мы все делаемся злыми, когда жить становится уж очень тяжко. Я это по себе знаю.
Мэгги поглядела на нее с сомнением: ей и в голову не приходило, что господам тоже иной раз тяжело приходится. Потом ее синие глаза стали строгими.
— Но если обретешь бога, мэм, все можно стерпеть.
Что ж, пусть тешит себя сказками, простая душа, если ей от этого легче… И Беатриса снова перевела разговор на теплое белье.
Неожиданно Билл отбросил листок с расчетами. Голос его прерывался от волнения, чувствовалось, что он делает над собой отчаянное усилие.
— Нет, сэр, не надо мне этого! Спасибо вам за вашу доброту, это мы очень даже понимаем. Но вам незачем строить для нас дом. Девятнадцать годков мы тут прожили и еще потерпим. Вот разве только крышу починить. Она вся как решето. Если б залатать малость, на наш век хватит. Авось нам уже недолго…
— Но почему? — перебил Генри. — Я предлагаю вам дом от чистого сердца, вы заслужили куда большего. Почему же вы не хотите?
— Потому что есть кой что поважней дома! Мэгги не будет на меня в обиде… верно, старушка?
Он повернулся к жене, словно ища у нее поддержки.
— Мы проживем и тут, нам не привыкать. А вот если б Артуру образование…
Мэгги, ахнув, всплеснула руками. А Билл продолжал, торопливо, сбивчиво, спеша излить то, что было у него на душе.
— Это станет не дороже дома. А я бы… Верно, сэр. Артур оправдает. Он малый с головой. Так и доктор сказал, его к нам мистер Риверс присылал прошлый год, когда на всех хворь напала. Он сказал: этого парнишку стоит учить. Право слово!
Генри поднял руку.
— Погодите! Одну минуту. Я не понимаю. Артур ваш сын?
— Да, сэр. Мой второй.
— Это он сейчас заходил?
— Нет, нет. Это Джим и Джонни. Этим место здесь. Они попытают нашего рыбацкого счастья… А вот Артур, он совсем другой.
Беатриса закусила губу. Совсем другой… Бобби, Бобби!..
Генри сдвинул брови.
— Послушайте, Пенвирн. Не мое дело вам указывать. Я сказал, что хочу дать денег на дом. И если вы предпочитаете распорядиться ими иначе, я все равно не откажусь от своего слова. Но, по-моему, это не годится: как можно принести здоровье жены и других детей в жертву одному сыну, ценой лишений всей семьи дать ему образование, которое ему не нужно и не принесет ему добра. Пусть лучше остается там, где ему положено быть, и вырастет хорошим человеком и хорошим рыбаком.
— Верно, сэр, — ответил Билл, глядя прямо ему в глаза. — Вы желаете нам добра, это мы понимаем. Спасибо вам. Но вы не знаете, что значит быть рыбаком.
— Но подумайте, — настаивал Генри. — Какой прок будет вашему мальчику от образования? Разве от этого он станет джентльменом?
— Нет, сэр. он станет механиком.
Генри покачал головой.
— Он только потеряет покой, начнет презирать братьев и сестер.
Мэгги вскинулась, ее застенчивости как не бывало.
— Нет, сэр! Мой мальчик не такой. Вы не знаете Артура!
Генри беспомощно обернулся к Беатрисе.
— Попробуй ты объяснить им. Это безумие.
— По-моему, мы ни о чем не можем судить, пока не узнаем побольше, серьезно ответила она. — Если мальчик и в самом деле одаренный, мы, может быть, сумеем кое-чему обучить его, и при этом не в ущерб дому. Пожалуйста, расскажите нам о нем. Почему вы думаете, что он… совсем другой? Погоди, Генри. Я хочу послушать, что скажет миссис Пенвирн.
Мэгги подняла на нее огромные, строгие глаза.
— Билл верно сказал, мэм. Господь судил Артуру быть его слугой, трудиться на его ниве, и не нам становиться ему поперек дороги.
— А, брось болтать глупости, — сердито перебил муж. — Заделалась методисткой, и теперь у нее на уме одни только миссии да обращение язычников, а им это вовсе ни к чему.
Он стукнул кулаком по ручке кресла.
— Говорят тебе, не допущу, чтобы Артур шел в священники. Не допущу, так и знай!
Генри потер лоб — верный признак крайнего смятения.
— Ничего не понимаю, чепуха какая-то. Пойми, дорогая, я готов сделать все что угодно, лишь бы они были довольны. Но нельзя же поступать опрометчиво. Не то, чтобы я жалел денег… хотя, конечно, приходится смотреть на вещи трезво… мы не можем обещать больше того, что мы в силах выполнить. Мы не имеем права действовать в ущерб Бартону. Надо еще отблагодарить Полвилов за их помощь… Они тоже заслужили… И купить новую лодку Уолтеру… да еще расходы из-за болезни, и… и все это, не считая дома и лодки.
Билл поднял руку.
— Не нужно нам всего этого, сэр. Мы ничего больше не просим. Выучите моего парня — и мы квиты… только еще лодка, конечно.
— Вздор, вздор, приятель, вам нужен новый дом. Подумайте о своей жене, каково ей, бедной. Послушайте, если мальчик способный, мы научим его самому необходимому, и это не будет помехой дому. На это не нужно больших денег. В Тренансе есть школа?.. Почему бы ему не походить туда? Он бы выучился читать, писать, считать, а чего еще ему…
— Не надо ему это, — перебил Пенвирн.
— Артур пишет и считает очень даже хорошо, сэр. Он всякую свободную минутку читает, — с гордостью добавила жена.
— А, так он уже кое-чему учился. Где же это?
— Отец выучил его читать, он тогда еще во-он какой был. Его от книжек не оторвешь, обедать и то не дозовешься. Беатриса взяла лежащую у нее на коленях книгу.
— Он и эту читает?.. Это Евклид, Генри.
Мэгги тихо рассмеялась; смех у нее был прелестный.
— Он нарисовал в пристройке на стене одну такую картинку, чтоб учить эти треугольники и всякое другое, пока чистит картошку. Ох, я забыла про картошку! Простите меня, мэм.
Она поспешила в кухню.
— Дженни, Артур принес картошку? Чистят ее? Может, ты дочистишь?
Господи, да что ж это вы?
Она вернулась, смущенно улыбаясь.
— Хотите поглядеть, мэм? Он взял картошку, чтобы сложить такую картинку, да и забыл про нее. Билл снисходительно засмеялся.
— Твой сын, Мэгги. Оба вы мастера забывать. Беатриса прошла за ней в пристройку. На столе она увидела сорок седьмую теорему — вместо линий разложены прутики, по углам картофелины. В задумчивости возвратилась она в комнату.
— Они правы, Генри. Мальчик должен получить образование.
— Что ж, дорогая, конечно, если ты считаешь… Я-то против того, чтобы забивать ребятам головы. Это им почти всегда во вред. Но если это особый случай…
Он повернулся к Пенвирну.
— Сколько парнишке лет?
— В том месяце сравняется тринадцать.
— Хм… Что ж, может, мы дадим ему коммерческое образование, если ему счет легко дается… и конечно, если он мальчик усидчивый… А там, пожалуй, я сумею пристроить его куда-нибудь клерком, если вы всерьез думаете, что это разумно.
— А мне все-таки кажется, — вмешалась Беатриса, — что, прежде чем строить планы, надо узнать побольше о мальчике. Он сейчас дома? Хорошо бы повидать его.
— Он во дворе, мэм, чистит хлев. Там все залило.
— Может быть, вы его позовете?
— Уж больно он сейчас грязный, чтоб показаться на глаза леди. Но если вы обождете…
Она снова заглянула в пристройку.
— Дженни, поди скажи Артуру, пускай помоется да идет сюда, господа хотят с ним поговорить. Да чтоб вымыл ноги, а то еще натопчет тут.
Когда она вернулась, Беатриса рассматривала чертеж, висящий на стене.
— Это Артур делал?
— Нет, мэм, это Билл, и вот это все тоже он. Беатриса поглядела на модели и повернулась к Биллу.
— Эх, — горько сказал он. — Что уж на них глядеть. Я хотел, чтоб люди не гнули спину. Глупость одна.
— И это так и не было построено? Он пожал плечами.
— Откуда же было взять денег? Когда у людей нет денег, дешевле, чтоб они гнули спину, — так я говорю? Женщины всегда могут народить еще, будет кому спину гнуть.
— Скажите, вы показывали эти модели кому-нибудь, кто знает толк в машинах? Он помрачнел.
— Да, мэм. Показал было шкиперу, я тогда матросом был. Четыре года каждую свободную минутку мастерил их. Книг накупил, хотел разобраться, как они действуют. А он только и сказал: «Не будь дураком, знай свое место».
— И вы больше никому не показывали?
— А как же! Носил эту модель по разным конторам в Плимуте. Все просил, чтоб поглядели. Уж кого только не просил. Наконец один джентльмен поглядел.
— Он умолк и нахмурился.
— И что же? — мягко подсказала она.
— «Опоздали, мой милый». Да, так и сказал — мой милый. «Опоздали.
Поглядите в окно. Вон она, ваша машина». И верно. Такая же, еще получше моей. Я сразу увидел — она и работает легче и сломается не так скоро. Кто ее придумал, уж, верно, был ученый человек. А бедняку в эти дела и соваться нечего. Тут без математики никуда. Всегда тебя кто-нибудь обскачет. Это все одни глупости.
Только и всего.
— С изобретателями нередко так случается, — сказала Беатриса, — даже если они и ученые. И это очень обидно. А больше вы ничего не пытались делать?
Он рассмеялся своим недобрым смехом.
— А как же, мэм, много чего делал! Пошел и напился вдрызг и подставил Мэгги фонарь под глазом, чтоб не ворчала. — Лицо его смягчилось. — Но она простила. Так, что ли, старушка?
— Я забыла, — просто ответила она.
— Но куда же это годится, Пенвирн, — вмешался Генри. — Конечно, это был для вас большой удар, но жена-то ваша тут при чем? Надо же понимать, что женщину бить не следует.
— Нашему брату много чего надо понимать, — пробормотал Билл.
Мэгги подняла, глаза на Беатрису.
— Уж вы не думайте худо про Билла, мэм. Он не злодей какой-нибудь. Он потом так убивался, так убивался, плакал даже. У него дурного и в мыслях нет, все равно как вон у нашей маленькой хрюшки.
И она с грустной улыбкой поглядела на ползающую у их ног крохотную девочку.
— Когда она стукнется об стул, она его бьет — зачем сделал ей больно.
Ничего не смыслит, чистая душа. А мужчина что дитя малое.
— А женщина что сорока, — проворчал Билл. — Никак не может не трещать.
Тем дело и кончилось, мэм, — продолжал он, обращаясь к Беатрисе. — Мне уж механиком не быть. А Артур будет, если вы его выучите. И не сбивай ты его, Мэгги, нечего ему лезть в священники. Нет уж, моя милая!
— На все воля божья, — тихо и строго ответила она.
Беатриса отвернулась, и взгляд ее снова остановился на моделях Пенвирна. Давно знакомое чувство безнадежности, мысли о тщете всего земного — все разом нахлынуло на нее. Несчастные люди… Пожалуй, Артуру грозит немалая опасность, если преданный отец, любящая мать и искренний доброжелатель будут силою тащить его каждый в свою сторону.
Между тем хлопнула дверь, потом в пристройке послышался торопливый шепот и плеск воды. И вот внутренняя дверь приотворилась и в комнату бесшумно проскользнул босоногий мальчик.
— Поди сюда, Артур, — позвал Билл напряженным, хриплым от сдерживаемого волнения голосом.
Мальчик молча подошел, неловко поклонился гостям и остановился у отцовского кресла, глядя в пол. Беатриса повернулась к нему, и сердце у нее сжалось. «Да ведь это архангел Гавриил», — почти со страхом сказала она себе.
В странном обличье, что и говорить. Серафим, попавший в беду, лишенный своих сверкающих крыльев, заключенный, как в темницу, в неуклюжее тело подростка, худой, робкий, скованный застенчивостью; он не столько умылся, сколько размазал на себе грязь, и от него пахло рыбой, потом, отсыревшим тряпьем и свиным навозом. И однако — это был архангел Гавриил.
В эту странную минуту сильней всего в ней была жалость к Биллу.
У кого есть талант и он зароет его в землю… Никогда еще она так ясно не понимала, что значат эти слова. Бедняга, неудачник, все его неосуществленные мечты, вся мука загубленного дара, который и поныне не дает ему покоя, обратились в неистовую, страстную жажду завладеть этой неподвластной ему душой.
Ему никогда не быть механиком, но вот Артур… Артур будет. И, однако, в Артуре восторжествует то, что заложено в нем. Стремясь к тому неведомому, что ему предназначено, он растопчет все то, что лелеяли в сердце своем и отец и мать, и даже не заметит этого.
С матерью его роднит хотя бы внешнее сходство. Но Билл даже и внешне почти ничего не передал своему любимцу. Большой лоб, невысокий рост да сухощавая, крепкая фигура — вот и все, что есть у них общего. По виду он весь в мать. Все ее — рот, посадка головы, строгий и чистый профиль, светлые волосы, длинные пальцы, крылатые тонкие брови. Глаз сейчас не видно, но уж конечно они синие.
— Вот какое дело, Артур, — продолжал Билл. — Этот джентльмен хочет дать тебе образование.
Мальчик бросил быстрый, испуганный взгляд на отца, потом на Генри и снова опустил глаза.
— Пойдешь в школу, выучишься математике и всякому такому, алгебре и как машины делать…
— Одну минуту, Пенвнрн, — остановил его Генри. — Дайте я ему объясню.
Послушай, дружок. Твой отец спас моих сыновей от смерти, и я хочу отблагодарить его. Он просит дать тебе образование. Что ж, я с удовольствием. Но прежде всего ты должен понять: чтобы стать образованным человеком, надо много и упорно трудиться. Никакая школа не пойдет тебе на пользу, если ты не сумеешь взять то, что она дает. Я могу дать тебе лишь возможность учиться. А станешь ли ты образованным человеком — это зависит от тебя одного.
Он помолчал, но так и не дождался ответа. Мальчик по-прежнему не поднимал глаз. Мэгги подалась вперед, губы ее приоткрылись. Тяжело дыша, она то сжимала, то разжимала сложенные на коленях руки.
— Так вот, — продолжал Генри, — если я определю тебя в школу, будешь ты вести себя примерно и усердно учиться? Постараешься не осрамить своих родных?
— Да, сэр, — едва слышно ответил мальчик.
— Ты не станешь задирать нос и бездельничать, не забудешь отца с матерью, которые не жалели трудов, чтобы вырастить тебя?
— Нет, сэр.
— Твой отец говорит, что ты умеешь читать, писать и считать.
— Да, сэр.
— Что ж, хорошо, — покорно сказал Генри. — Только давайте действовать разумно. Сперва пускай походит год в школу, посмотрим, что получится. Если через год мы увидим, что он способен к математике и все такое, ну и, разумеется, если он и в самом деле хороший, усидчивый, прилежный паренек, тогда я охотно дам ему солидное коммерческое образование. Может быть, со временем удастся обучить его бухгалтерии или чему-нибудь в этом роде. И если он будет по-прежнему примерно вести себя, то, когда он станет постарше, я попытаюсь его пристроить. Я думаю, мой двоюродный брат по моей рекомендации не откажется испытать его в деле. А уж дальше от него самого будет зависеть, далеко ли он пойдет.
— Спасибо вам, сэр, — неуверенно начал Билл. — А в этих школах математике учат? Я хотел бы сделать из него настоящего…
— Артур, — позвала Беатриса, — поди сюда, пожалуйста. Он подошел послушно, но точно нехотя, и остановился, по-прежнему глядя в пол.
Видя, что мужчины уже снова поглощены разговором, а Мэгги внимательно прислушивается, Беатриса наклонилась к мальчику и тихо спросила:
— Чем ты огорчен, дружок? Тебе разве не хочется в школу?
Он все молчал и только переминался с ноги на ногу.
— Ну, скажи. Неужели тебе не хотелось бы знать больше, чем ты знаешь теперь?
— А как же.
— А в школу ходить не хочешь? Ты что же, боишься?
— Нет, мэм.
— Тогда в чем же дело?
Он медленно повернул голову, поглядел на Мэгги и снова опустил глаза.
— Мама будет плакать…
Так вот оно что!
— Скажи, Артур, твоей маме сейчас легко?
Он покачал головой.
— Ну вот видишь. Ей и не может быть легко, пока твой отец так терзается из-за того, что ты не учишься. Если ты поедешь в школу, ты сможешь приезжать на лето домой, к маме. И, наверно, ты и сам увидишь, что у нее станет гораздо легче на душе. И вот что еще я тебе скажу. Маме теперь уже никогда не будет так трудно. У вас будет новый дом, и новая парусная лодка, и хорошая корова…
Впервые мальчик поднял голову, и слова замерли у нее на губах. Да, глаза у него синие. Но таких синих глаз она еще никогда не видала. Это была сапфировая синева морских глубин, и глядели они не на нее, а сквозь нее, в бесконечность, Но откуда в них такая скорбь?
Не сразу ей удалось снова заговорить.
— Не тревожься о маме. Твой отец спас наших детей, и мы бесконечно благодарны ему. Мы позаботимся о ней. Скажи мне, ты в самом деле хочешь выучиться математике и стать механиком?
— Я постараюсь. Отец так хочет… Голос его оборвался.
— Я знаю, ты будешь стараться изо всех сил. Но, может быть, ты хотел бы стать кем-нибудь еще?
Он молча кивнул. Она притянула его к себе.
— Кем же? Мы будем рады помочь тебе. Если бы ты мог выбирать, кем бы ты стал?
Какие трагические глаза! Она крепче обняла его.
— Ты не хочешь сказать мне?
Наконец он решился.
— Я хочу… колоть свиней, — шепнул он.
Хорошо, что она давно уже выучилась владеть своим лицом и оно не выдало ее. Она просто на миг опустила ресницы, и мальчик так и не узнал, как резанули ее его слова.
В этом краю вересковых равнин, на отдаленных фермах скот забивали за небольшую плату странствующие мясники, они же заодно от случая к случаю торговали рыбой и перепродавали свиней и телят. Только вчера, проходя мимо фермы, стоявшей на высоком холме, она отвернулась, чтобы не видеть, как рослый детина с жестоким и грубым лицом тащит на убой визжащую свинью.
И, помолчав лишь одно короткое мгновение, она спросила по-прежнему тихо и ласково:
— Почему тебе этого хочется, милый?
Мальчик снова отвел глаза.
— Свиньи так вопят… Я бы убивал их быстро.
У нее сжалось сердце. А ведь ему и тринадцати нет… Блаженны милостивцы. Нет… о нет, если уже в этом возрасте они знают, что милосердие в том, чтобы даровать быструю смерть.
— Артур, — спросила она, помолчав еще минуту. — А ты бы не хотел стать доктором, когда вырастешь? Будешь приходить к больным и возвращать им здоровье.
— А как же, мэм. Только…
— Да?
Он безнадежно покачал головой.
— Доктора все из господ.
Она потрепала его по плечу.
— Ну, ничего, ты еще успеешь выбрать. Прежде всего надо поступить в школу и получить общее образование. А там видно будет…
Мэгги вдруг вскрикнула со слезами в голосе.
— Бристоль! Нет, нет, сэр, нет, я не могу… Ни за что не отпущу его так далеко. Я думала в Камелфорд. Тогда бы он приезжал по воскресеньям домой. Возчик ездит из Тренанса…
— Помолчи! — сердито оборвал Билл. — Чему его там научат? Не слушайте ее, сэр. Она думала, эти методистские святоши в Камелфорде приглядят за парнем, чтоб не отлынивал от ученья. Артур и так будет учиться, и нечего им совать нос куда их не просят.
Умоляюще стиснув руки, Мэгги повернулась к Беатрисе.
— Не давайте увозить его так далеко, мэм! Я его и не увижу.
Беатриса молчала:
— Ну— Ну, что это с вами, — начал Генри. — Если вы хотите дать мальчику образование…
Мэгги отчаянно зарыдала. Артур печально поглядел на Беатрису, подошел к матери и погладил ее обнаженный локоть.
— Не плачь, мама. Не надо, — шепнул он.
Наступило тяжелое молчание.
— Вот что, — заговорил Генри. — Если уж делать дело, так делать как следует. Тут знаете как — на грош смолы пожалеешь, весь корабль ко дну пойдет. Я понимаю, матери разлука тяжела. Но ведь ни одной матери этого не миновать. Наши мальчики тоже учатся далеко от дома, и мы видим их только во время каникул. Мы, конечно, устроим так, чтобы и ваш сын приезжал домой на каникулы. Но даже Бристоль не лучшее, что можно придумать. А я, если хотите знать, или совсем отказался бы от мысли дать ему образование, или уж сделал бы все, что только возможно. Пускай для начала походит в обычную школу, а там пошлем его в хорошее коммерческое училище в Лондон, где он сможет…
Отчаянный вопль Мэгги прервал его.
— В Лондон? В Лондон! Ни за что на свете, сэр! Нет, нет! Она обеими руками обхватила сына и повернулась к мужу.
— Билл Пенвирн, если ты пошлешь моего мальчика в Лондон, я никогда не прощу тебе… никогда, до самой смерти! Мы очень вам благодарны, сэр. Я знаю, вы желаете нам добра. Но лучше мне увидеть его…
Она повернулась к Беатрисе.
— А вы бы оставили своих мальчиков одних в Лондоне? Это грешный город… это Содом и Гоморра. Разве я не знаю, что бывает с людьми в Лондоне? Они, может, и не знают, а ты знаешь, Билл. Что случилось с парнишкой трубочиста из Падстоу — помнишь, ушел туда три года назад под Михайлов день? Связался с недобрыми людьми, да— Да, и угодил на каторгу — разбил сердце своему отцу. А дочка Полвила ушла туда служить, что с ней приключилось?
— А что приключилось с нашей, а она ведь дальше Камелфорда и носа не совала… — пробормотал Билл. — Эх, Мэгги, Мэгги. Уж кому судьба худо кончить, тот и в Каргвизиане собьется с пути. А кому не судьба, тому и Лондон не страшен.
Мэгги в упор смотрела на него, крепко обхватив руками побледневшего мальчика.
— Я все от тебя терпела, Билл, сам знаешь! И никогда словечка поперек не вымолвила. А уж чего ты только не делал — и бил меня, и ругал. Я родила тебе детей, сам знаешь, нелегко мне с тобой приходилось. Но не отдам я мое единственное дитя, моего ягненочка жадным волкам в Лондоне. Он мой! Не ты носил его под сердцем, Билл, я носила — Нет, сэр. Пускай уж тогда мой мальчик останется с нами и не ищет лучшей доли. Господь поможет мне, я уберегу его от злодеев…
Билл вскочил и вцепился в плечо жены.
— Нет, отец, не надо, — пронзительно вскрикнул Артур.
— Парню раз в жизни улыбнулось счастье, а ты хочешь все загубить из-за своей методистской блажи? Этого ты хочешь?
— Отец! Отец, не надо!.. Не давайте ему бить маму!
Мальчик в отчаянии ухватился за руку, которая сжимала плечо матери, и старался по одному разжать цепкие пальцы.
Генри, сперва оцепеневший от неожиданности, очнулся и, обхватив разъяренного Билла, оттащил его от жены.
— Пенвирн! Ради бога, опомнитесь, что вы делаете!
Билл провел рукой по лбу.
— Я… я не хотел… Мэгги, прости, старушка… Я не хотел тебя…
Он сел и прикрыл глаза рукой; он дышал тяжело, судорожно глотая воздух.
Мэгги стояла, вся дрожа, в объятиях сына; лица ее не было видно.
Беатриса осторожно коснулась ее руки.
— Доверьте своего мальчика мне, миссис Пенвирн. Я воспитаю его вместе со своей дочерью.
— Беатриса! — ахнул Генри.
Видно, все вокруг сошли с ума. Уж верно во всей Англии не найти более благодарного отца; но взять к себе в дом оборвыша из корнуэллской лачуги… сына этих сумасшедших!..
Жена повернулась к нему; никогда еще он не видел ее такой.
— Генри… в память Бобби.
И большой, сильный человек вздрогнул. С того дня, как она прошептала ему: «Бобби убит», — он в первый раз услышал от нее это имя.
Она протянула к нему руки.
— Помоги мне, дорогой. Ведь я никогда еще ни о чем тебя не просила.
В глазах его блеснули слезы.
— Ну, конечно, родная, все… все, что хочешь. Бобби… Пенвирны, все трое, молча глядели на них. Генри держал Беатрису за руку, другую она протянула им.
— Год назад у меня на глазах бешеный бык убил моего младшего сына. Если вы доверите нам Артура, он займет его место. В нашем доме он не научится ничему дурному. Хочешь стать нам сыном, Артур?
Он посмотрел на мать, потом на отца. Потом медленно подошел к Беатрисе и вложил свою руку в ее, и она молча накрыла его руку рукою Генри, Потом поцеловала мальчика в лоб, и Генри последовал ее примеру с таким чувством, словно он выполняет религиозный обряд. Никто не произнес ни слова.
В карете Генри впервые почувствовал, как вокруг его шеи обвились руки жены, которую он любил уже пятнадцать лет.

Глава 23

— Мне опять нужна ваша помощь, — сказала Беатриса Повису, приподнимаясь, когда он принес ей чай.
Три часа она пролежала без сил, без движения. Вернувшись из деревушки, она заглянула к мальчикам, несколько минут хлопотала там, потом, изнемогая от усталости, вся в холодном поту, ушла в кабинет и легла. Грызущая боль в спине, которая со времени того несчастья начиналась всякий раз, как Беатриса сверх меры напрягала душевные или физические силы, сейчас уже стала утихать.
Все еще бледная, с черными кругами под глазами, она поглядела на Повиса и подавила улыбку. На его лице, так странно схожем с физиономией старого ворчливого барана, была привычная презрительная и недовольная мина, но он поставил на столик рядом с тарелкой веточку ее любимого вереска. Она уже знала его нрав и рассудила, что сегодня с ним можно заговорить.
— Мистер Риверс уже вернулся? — спросила она.
— Он только что ушел, мэм. Вместе с мистером Телфордом. Вон они спускаются по тропинке.
— Так поздно?
— Они весь день занимались расчетами, а теперь пошли потолковать с Биллом.
— И с Полвилом. Утром мы уже видели старика. Но мы очень спешили только успели заглянуть на минутку, поблагодарили его и пообещали прийти попозже: уже начинался прилив. Присядьте, Повис. Брат говорил вам, что мы хотим усыновить одного из мальчиков Пенвирна?
— Да, мэм.
Он отвечал с явной неохотой. Беатриса улыбнулась.
— Можете не говорить мне, что я беру на себя трудную задачу, невероятно трудную. Мне понадобятся все мои силы и вся помощь, какую мне смогут оказать друзья, если я не хочу потерпеть поражение.
— Это верно, мэм.
— И все-таки я уверена, что справлюсь.
— Надеюсь, что да.
— Но думаете, что нет? Скажите, Повис, вы знаете, что произошло сегодня утром у Пенвирнов?
— Знаю, конечно. Мистер Телфорд мне рассказал немножко. И мистер Риверс тоже.
— Они рассказали вам о споре между родителями?
— Да. Меня это не удивило.
— По-вашему, я иду на слишком большой риск? Я это знаю. Но ведь какой бы путь мы ни избрали, разве у нас будет уверенность в счастливом исходе?
— Вряд ли.
— Я тоже так думаю. Вы же знаете его родителей — они никак не могут сговориться.
— И каждый тянет мальчишку в свою сторону, а у того свое на уме. Ну да, дело ясное Раз уж вы хотите его спасти или хоть попробовать, вам нельзя останавливаться.
— Его отец спас моих сыновей.
— И чуть было не оставил своих сиротами. Да, это верно, вам не приходится особенно выбирать. Лучше хоть что-то впереди, чем вовсе ничего, да еще, пожалуй, самоубийство или убийство в придачу, а то и все сразу.
— Значит, и вы об этом думали?
— Еще бы. Что и говорить, штука опасная — показать голодному псу мясо, да и отнять. Билл уже совсем до крайности дошел; вы, верно, и не знаете, как ему было худо. Вот уж шесть лет, как он вбил себе в голову выучить парнишку на механика. Год за годом они с женой лишали себя последнего, прикопили немножко денег и купили долю в рыболовецкой шхуне, — и все затем, чтоб можно было откладывать ему на ученье. А судно попало в туман у мыса Тревоз, да и пошло ко дну, и они потеряли все до последнего гроша.
— Какой ужас!
— Но это еще не самое плохое, куда там. Потом он возьми да и пошли свою девчонку в услужение в Камелфорд, а она придурковата. Всякий мог наперед сказать Биллу, чем это кончится. Девчонка собой недурна, голубые глаза, светленькая, а соображения что у кролика. Ее с детства так приучили: отцово слово — закон. Должен он был понимать, что если ей и другой кто прикажет, она тоже перечить не станет. Топни на нее ногой — и готово. Так нет же, уперся на своем. Я уж ему говорил: не можешь взять что хочешь, бери что можешь. Но Билл и слушать не стал: уж если он что забрал в голову, он идет напролом, как медведь.
— Понимаю. А потом еще эта история с миссис Риверс.
— Да. И она со старухой Маунтстюарт хотела вышвырнуть их всех отсюда. А там пошла корь, и один из ребятишек умер, только один он еще у них и был смышленый. Нет, не такой, как Артур, но получше остальных. А потом Мэгги связалась с методистами; теперь она только и знает, что распевает гимны, и ни о чем не помнит, и что ни день у нее обед подгорает, а у нее один разговор — про кровь невинного агнца. Я уж иной раз думаю, как бы тут какая другая кровь не пролилась. Если она со своими методистскими бреднями станет ему поперек дороги теперь, когда ему наконец-то улыбнулось счастье, он, пожалуй, под горячую руку может и придушить ее, а потом спохватится, да и кинется с утеса вниз головой. Вы не думайте, Билл не злодей; но ведь сколько народу повешено за убийство, а многие, верно, не думали не гадали, что человека убьют. Все больше по дурости, а не по злому умыслу.
Беатриса слушала, не пропуская ни слова.
— У меня не было выбора. Я рада, что и вы это понимаете. Но если я не справлюсь, это будет для меня не меньшим несчастьем, чем для Пенвирнов. Вы понимаете?
Он замялся.
— И все же, — добавила она, — вы думаете, что меня ждет неудача?
— Если уж вы так напрямик спрашиваете, мэм, не обижайтесь, я вам напрямик и отвечу. Не скажу, что это дело безнадежное. По-моему, раз уж вы меня спрашиваете, вся суть в том, по плечу ли вам эта ноша, вам и всей вашей семье. Усыновить тоже можно по-разному. Вы-то, конечно, лучше многих, не спорю. Но ведь вы все господа, а мальчишка рыбацкий сын. Ну, усыновите вы его, — так ведь надо еще, чтоб он у вас себя своим чувствовал, иначе ничего хорошего не получится. Уж лучше тогда пускай остается дома и голодает с теми, кто его любит.
— Вы думаете, я не буду его любить? Нет, я понимаю, что вы хотите сказать. Но вы несправедливы к моему мужу. Он всему обрадуется, всему, что прибавит мне желания жить. Не знаю, поверите ли вы мне, но даже господа иногда любят своих жен.
— Ну, это-то я понимаю, мэм. Любовь не всякому дается, как и многое другое.
— Да, не много среди нас таких счастливцев. Это правда. Но тогда кто же вас смущает? Мои сыновья?
— Отчасти.
— Да, меня не удивляет, что вы о них плохо думаете. Они вели себя грубо и глупо и доставили всем много хлопот… Но ведь и вы когда-то были мальчишкой. И неужели в их возрасте вы были такой уж примерный?
— Где там, мэм. Зато и драли меня нещадно.
— Ну, сломанные ноги и вывихнутые руки все равно что хорошая порка. Вам не кажется, что они могли кой-чему научиться со вчерашнего утра?
— Пожалуй, что и так.
— Попробуйте отнестись к ним как можно снисходительнее. Вы видели их в самом неприглядном виде, но вообще-то они не хуже других детей. Это трудный возраст, и школа влияет на них не так хорошо, как мне хотелось бы. И потом, не забудьте, весь этот год они жили все равно что без матери. Право же, в том, что случилось, больше виновата я, чем они.
Она вздохнула.
— С прошлого лета я им ни строчки не писала. И даже когда они приехали на рождество, я была просто тяжелобольная, которую ничем нельзя беспокоить.
А ведь когда мальчики растут, за ними нужен глаз да глаз. Но теперь все позади; душой я уже не калека, остался только телесный недуг. Вот увидите, они будут относиться к Артуру как надо. И притом они почти все время будут проводить не дома, а в школе, а он будет жить с нами. Моей дочурке тоже сейчас придется начинать чуть ли не с самого начала, и первый год я смогу учить их вместе.
— Вот-вот, мэм. В этом-то вся беда. Я больше всего и опасаюсь не из-за мальчиков, а из-за молодой барышни.
— Из-за Глэдис? Ну что вы, Повис. Ведь ей еще и девяти нет!
Он кивнул.
— Это не так уж мало. Благовоспитанные барышни и в восемь лет сумеют довести беднягу до того, что он пожалеет, зачем на свет родился, грязный оборвыш. Вы глазам своим не поверите.
Неожиданный смех Беатрисы прервал его на полуслове.
— Благовоспитанные барышни! Если б вы только знали мою Глэдис… Она просто курносый сорванец, другой такой доброй души нет на свете. Еще совсем крошкой она протягивала свою конфету или яблоко первому встречному. В шесть лет она готова была обнять каждого приблудного пса и привести в дом каждого нищего цыгана, а это уж поистине были грязные попрошайки, да к тому же еще и вороватые, и всякий раз нам стоило немалого труда этому помешать. Глэдис совершенно уверена, что все люди, звери и птицы на свете ее лучшие друзья. И потом Артур вовсе не будет грязен.
— Конечно, мэм, я знаю, его отмоют дочиста. Но всяким хорошим манерам, как держать себя за столом и говорить правильно — этому так скоро не выучишься. Не хотел бы я, чтоб парнишку поднимали на смех.
— Скорей нужно опасаться другого. Глэдис очень одинока с тех пор, как… Братья к ней привязаны, во всем ей уступают. Вы были бы о них лучшего мнения, если бы знали, как они любят сестренку. Но она видит их так редко, и они думают, что она совсем маленькая, и балуют ее. Она будет так счастлива, что у нее снова есть товарищ, станет бегать за Артуром по пятам, как щеночек. Если он не будет уж очень неприветливым. она будет обожать его и без конца ластиться к нему.
— А ваши слуги?
— Они люди степенные, добросердечные. Вы же видели Эллен и Робертса. Да к тому же они дорожат местом. Не тревожьтесь, я буду все время начеку, да и наша старая экономка все сделает, чтобы помочь мне. Только бы нам попасть домой, там я сумею все устроить. А вот здесь мне очень нужна помощь. Мальчик взволнован, сбит с толку и на первых порах будет очень чувствителен к каждой мелочи. Он совсем не знает нас, а тут еще миссис Риверс… Пока его не вымыли, не приодели, не научили хоть немножко правильнее говорить и вести себя, ему не избежать неприятных минут, как бы мы ни старались оберечь его.
И потом он ведь почувствует, что он уже не такой, как его братья и сестры.
— А тут еще Билл со своей гордостью, и Мэггн со слезами и наставлениями, да еще соседские злые языки — настоящее змеиное гнездо!
Зависть — страшная штука; и чем скорее паренек уберется отсюда, тем лучше.
— Вы правы, но мы не можем двинуться, пока у Дика не срастется перелом, а это будет никак не раньше, чем через два месяца. Так уж неудачно все сложилось. Да и мальчик все время будет как на иголках: будет разрываться между двумя мирами и мучиться в ожидании разлуки с матерью. Но это неизбежно. Теперь вы понимаете, почему мне нужна ваша помощь?
— Я сделаю все, что в моих силах.
— Спасибо, Повис, я другого от вас и не ждала. Тогда перейдем к делу.
По-вашему…
— По-моему, сперва надо как следует отмыть его и поглядеть, нет ли на нем какой живности. Мэгги-то, конечно, старается о чистоте, бедняга, но…
Он выразительно пожал плечами.
— Но, — подхватила Беатриса, — мы с вами были бы не чище, если б нам пришлось жить вдесятером в такой лачуге, всем в одной комнате. Конечно, о его чистоте необходимо позаботиться, но надо сделать это так, чтобы он не почувствовал себя униженным.
— Предоставьте это мне, мэм. Я сумею свести с ним дружбу. Отдайте-ка мне его на денек-другой. Только вот в чем заковыка: можно отмыть парнишку до блеска, но если он опять влезет в свои вонючие лохмотья…
— А платье Дика не подойдет ему? Боюсь, оно будет велико, хоть Артур и годом старше. Но, может быть, все-таки на первое время ничего, пока у него еще своего нет?
Повис покачал головой.
— Нет, мэм, не одевайте его по-господски, пока он не уехал отсюда. Он будет чувствовать себя попугаем — братья-то ходят в лохмотьях; и соседи станут пялить глаза и чесать языки. Не всЈ сразу. В Падстоу продают одежду для здешних парней. Вот и купите ему — и Джиму с Джонни тоже — фуфайку, рабочую блузу и простые башмаки для будней, да приличную воскресную куртку, вроде тех, что сыновья Полвила надевают в церковь. В дорогу Артур может надеть костюм мастера Дика, а все его вещи пойдут Джонни.
— Вы совершенно правы. Пожалуй, завтра я уже смогу поехать с ним в Падстоу и все купить.
— Навряд ли, мэм, не такой у вас вид. Неделю-другую у нас у всех работы будет по горло, а если и вы опять сляжете, нам легче не будет. До Падстоу далеко, и дорога тяжелая, да еще по лавкам ходить — целый день на это убьете. Если доверите это мне, я куплю ребятам одежду, только скажите, сколько денег можно потратить. Сами покуда отдохнете, за мальчиками походите, а у меня будет случай присмотреться к парнишке.
— Это было бы огромное облегчение для меня. И, конечно, израсходуйте, сколько найдете нужным.
Еще накануне узнав от Джейбса, что ему велели «с утра пораньше перво-наперво идти наверх», Артур явился туда чуть свет, одетый в самое лучшее, что только ему насобирали дома, и вид у него был покорный и испуганный, точно у агнца, ведомого на заклание.
Мэгги постаралась как могла. Она так тщательно скребла, терла и отмывала его мылом, что лицо, шея и уши у него блестели, а шелковистые светлые волосы были прилизаны волосок к волоску. В огромных башмаках старшего брата, заплатанных и бесформенных, — ничего лучшего в доме не было, — его худые ноги казались еще тоньше. Куртка была ему явно мала, и от этого он еще больше смущался.
Одеваясь в кабинете брата, Беатриса из окна увидела нелепую маленькую фигурку, взбиравшуюся на утес под ветром и дождем, и приветливо помахала рукой. Вскоре она вошла в кухню, где Артур уже сидел между Эллен и Повисом, поглощая завтрак с жадностью вечно голодного подростка. Проходя мимо, она поцеловала склоненную бледно-золотую голову.
— Молодец, что пришел рано. У меня есть для тебя одно поручение. Ты мне поможешь?
— Да, мэм.
— Сегодня я не могу уделить тебе много времени: бедному Дику утром стало хуже, он совсем приуныл; и мне надо побыть с ним и с Гарри. Мы пока не сможем взяться за ученье. Но Повис едет в Падстоу, и я хотела бы, чтобы ты поехал с ним и помог ему выбрать кое-какую одежду для Джима, для Джонни и для себя. Их размеры я знаю.
— Прощу прощенья, мэм, разве нам будет новая одежа? Всем парням?
— Не только мальчикам — у всех будет новая одежда, у всей вашей семьи.
— И у мамы?
— Конечно. Но платье для мамы ты ведь не сможешь выбрать. Как только Дику станет лучше, мы с твоей мамой поедем на денек в Падстоу. Но если вы с Повисом купите кое-что из еды и одежду для тебя и твоих братьев, это будет очень хорошо для начала. Список у вас, Повис? И зайдите, пожалуйста, к землемеру, попросите его приехать. Что случилось, Артур?
— Прошу прощенья, мэм, нам бы поскорей. В десять возчик уже уедет в Тренанс, а дотуда здорово далеко — ходу два часа; надо бы нам поскорее.
— Вы не поедете с возчиком, дружок, у нас есть карета. Повис будет править. Вон она спускается с горы. Не торопитесь, Повис. Мы предупредим мать Артура, что он вернется только к ночи. И хорошенько пообедайте оба в Падстоу.
В глазах мальчика все еще была тревога.
— Прошу прощенья…
— Да?
— Он шибко хворает… мастер Дик?
Да, когда разговариваешь с этим ребенком, надо взвешивать каждое слово.
Уголки его чутких губ уже опустились, и острая жалость вновь проникла в душу Беатрисы. Она поспешила успокоить его:
— Нет— Нет, дружок, не тревожься, он скоро поправится. Просто у него болит нога. Это и понятно: ему досталось куда больше, чем Гарри. На той неделе ты уже сможешь повидать его, но прежде постарайся привыкнуть звать его просто Дик. Он еще и не знает, что у него есть новый брат. Ну, мне пора идти к нему. А это тебе. — И она положила возле его тарелки блестящую монету в полкроны.
Он широко раскрыл глаза.
— Прошу прощенья, мэм, а что мне с ней делать?
— Что хочешь. Купи себе в Падстоу, что понравится. Он вышел из-за стола как зачарованный, крепко зажав в руке монету. Проснувшись утром, он в первую минуту решил, что все вчерашнее было просто сном. Во сне чего только не увидишь. Но сейчас-то уж он не спит, а сон все продолжается: карета, как для господ; колбаса и малиновое варенье на завтрак; всем новая одежа; и полкроны — настоящая серебряная монета, и можно купить что захочешь, и никто ничего не скажет.
Он вернулся вечером, сытно пообедав, нагруженный свертками и пакетами; глаза его слипались, но на губах блуждала улыбка: какой чудесный был день!
Однако, узнав, что его ожидает горячая ванна и что надо влезть в нее, прежде чем одеться во все новое, он испытал жестокое разочарование. Вежливо, но решительно он стал объяснять, что он уже хорошо вымылся вчера вечером, хотя ведь еще и не суббота, — какое же может быть купанье до будущей субботы. А тогда уж все опять пойдет своим чередом. Натолкнувшись на непоколебимую решимость Повиса, он еще поспорил немного и наконец подчинился с видом вежливого неодобрения, как человек, уступающий явно неразумным требованиям лишь для того, чтобы сохранить мир. Всякому ясно: мыться два дня кряду — это уж чересчур, такого самопожертвования нельзя требовать даже от самого покладистого человека.
Выйдя из кухни, чтобы доложить, как идут дела, Повис лукаво поглядел на Беатрису.
— Ну, мэм, как парнишка ни послушен, а и он может заупрямиться. Вы ведь, надеюсь, не думали, что взяли на воспитание гипсового ангелочка.
Пришлось мне потрудиться, пока я уговорил его влезть в воду.
— Спасибо и на этом, — пробормотал Уолтер.
— Что ж, — снисходительно сказал Генри. — По-моему, он в этом вовсе не виноват. В конце концов не забудьте, в каком доме он рос. А кстати сказать, редкий мальчишка любит мыло и воду. Помню, миссис Джонс приходилось не раз воевать со мной, когда я был в его возрасте. А уж Дик… в прошлом году ему это даже записали в матрикул. Ничего, дорогая, вырастет — поумнеет.
Беатриса громко, весело рассмеялась; так она смеялась только в детстве.
И Уолтер вздрогнул, словно ему вдруг явилось привидение.
— Если бы вы только знали, как меня радует, что он все-таки живой человек, а не ангел небесный, — сказала она. — Сегодня утром я прямо испугалась его, такой он был невероятно хороший.
— Можешь не беспокоиться, — сказал Уолтер, — мальчишка, который терпеть не может мыться, это самый настоящий мальчишка, даже если он и очень хороший.
— И, может быть, — добавил Генри, — когда он к нам привыкнет, он будет не такой уж страшно хороший.
— Нет, сэр, — сказал Повис. — Он будет очень даже хороший, можете не сомневаться. Вот вы посмотрите, что он накупил на свои деньги. Однако, какой он там ни хороший, он уплетет все леденцы, сколько ему ни дать, да в придачу такой обед, что хватило бы на двоих взрослых мужчин, так что с голоду не помрет. У него это само собой получается, что он хороший, не надо ему для этого, как некоторым, поперек себя идти.
Вскоре появился и Артур, точно застенчивая невеста в подвенечном наряде, — его ввели в гостиную, чтобы он мог показаться своим новым родным.
Он поклонился несколько увереннее, чем вчера, и отвечал на вопросы не запинаясь, хотя все еще едва слышным шепотом. Генри, и сам несколько смущенный необычностью этого нового родства, всячески старался вести себя, как полагается отцу.
— Ну-ка, посмотрим, что ты там накупил. Вон сколько у тебя свертков.
Башмаки, это хорошо. Будем надеяться, что они достаточно крепкие, не то они живо изорвутся на здешних камнях. А вот и блузы. Полные костюмы для Джима и для Джонни — такие же, как твой. Хорошо, когда мальчики в блузах, — куртки не пачкаются, и матери меньше работы. А в корзине что за пакетики?
— Подарки, сэр.
— Ого, подарки! А откуда они взялись?
— Миссис Телфорд дала ему полкроны на карманные расходы, сэр, — сказал Повис.
— Ты столько всего накупил, Артур, что у тебя, наверно, не много осталось?
— Да, сэр. И мистер Повис еще дал мне шиллинг и пять пенсов.
— Вон как! Сколько же у тебя всего было?
— Три шиллинга одиннадцать пенсов, сэр. И полпенни осталось.
Одну за другой он вынимал свои покупки — грошовые игрушки для младших детей, погремушка для младенца, лента для Дженни, моток бечевки для Джима, шарики для Джонни, пачку табаку для Пенвирна, пакетик сластей всей семье.
Генри всякий раз выражал подобающее восхищение.
— Даже не пойму, как это тебе на все хватило. А это, верно, для тебя самого? Тут, по-моему, для каждого есть что-нибудь. Постой-постой. А матери ты ничего не купил?
— Купил, сэр, — поспешно ответил за Артура Повис. В корзинке оставались еще два свертка, один длинный и необыкновенно тщательно завернутый; но лицо у мальчика стало такое несчастное, что вмешалась Беатриса:
— Давайте лучше отложим до другого раза. Уже поздно, и вряд ли мама будет спокойна, если Артур пойдет в темноте скользкой тропой, да еще со всеми покупками.
И Артур робко подтвердил:
— Это верно, мне пора домой.
— Правильно, — сказал Генри. — Он уже совсем засыпает. Ну, иди домой. И скажи отцу, что завтра я опять приду. Уолтер поднялся и взял несколько свертков.
— Я провожу его до хорошей дороги, Би. Всю эту мелочь я бы на твоем месте рассовал по карманам, Артур.
Они пошли к дверям, но по лицу мальчика было видно, что его все еще что-то мучит. На пороге он обернулся и бросил умоляющий взгляд на Повиса; тот вышел вслед за ними. Вскоре он вернулся с пакетом в руках.
— Это вам, мэм. Никак не мог решиться сам отдать. Чуть было не заплакал.
Слезы застлали Беатрисе глаза, когда они показала мужу подарок Артура.
То была дешевая чашка с блюдцем, расписанная красными и синими розами и с надписью: «На память из Падстоу».
— Очень мило с его стороны, — сказал Генри. — Молодец. Но уж слишком робок, надо его от этого отучить. Почему он не хотел нам показать, что он купил для себя? Постой-постой. Если тот сверток для матери, значит для себя он ничего не купил.
— Для нее два подарка, сэр; второй у него в кармане, слишком драгоценный, чтоб показывать. Там хоть трава не расти, а матери нужно два подарка: один он ей отдаст сегодня, другим удивит завтра утром, потому что, говорит: «Мама сроду подарков не получала». Полдня мы их выбирали. Обыскали весь город. Чего только не смотрели — и книжечки с псалмами, и кастрюли, и ленты шелковые. Под конец выбрали медную брошку с голубым стеклышком и герань в горшке.
— Значит, для себя он ничего не купил? Повис рассмеялся.
— Ну нет, сэр, он еще не совсем святой! Просто он забыл, а когда хватился, осталось только полтора пенса. Совсем было расстроился, я уж думал — не миновать слез. Предложил ему шесть пенсов, но он не взял. Потом увидал губную гармонику за пенни и повеселел. И рад-радешенек. Заиграл прямо на улице, как шестилетнее дитя.
Благополучно миновав опасное место, Уолтер пожелал Артуру спокойной ночи, тот мотнул в ответ головой и стал медленно спускаться с утеса; карманы его новой куртки оттопыривались, несколько свертков он нес в руках, другие висели через плечо. Лицо у него было печальное и озабоченное.
Теперь, когда он остался один, мучительное сомнение овладело им, и он весь похолодел. Так ли он потратил свои три шиллинга и десять с половиной пенсов, не сплоховал ли? Может, если б он еще подумал, не спешил бы, он мог бы выбрать и лучше? В сотый раз он стал подсчитывать свои расходы.
Шесть пенсов на сласти, пять на игрушки — одиннадцать. Лучше б я купил теплые рукавички маленькой. Как придут холода, она уж верно опять обморозится, бедная крошка. Прошлый год у ней все пальчики распухли; как она плакала жалостно. А маме надо было купить кувшин с портретом преподобного мистера Уэсли, это да… Три шиллинга и десять с половиной пенсов — целая прорва денег, а станешь тратить — и не заметишь, как уплывут…
Вот и дождь перестал, а небо до чего ясное, все розовое и облачка, как цыплячьи перышки… совсем золотые. И как высоко… А ведь это к ветру: утром жди непогоды, уж это как пить дать, раз ветер с тон стороны.
Он лизнул палец и поднял его, чтобы узнать, откуда ветер.
Ох и вкусный же ростбиф в Падстоу, и все эти соусы, и зелень. Жалко, дома никто этого и не пробовал.
Вот господа — они могут есть ростбифы, когда захотят, и вишневый пирог, и все такое. «Чтоб им пусто было, этим господам», — говорит отец. Он иногда такое скажет, что просто грех вроде. Только ведь он ничего такого не думает.
Мистер Повис, он вон как говорит: «Ты, говорит, гордись своим отцом. Не всякий решится спасать утопающих на Лугу Сатаны». И уж это верно — никто туда не сунется, да еще в прилив.
Господа не все плохие. Вот мистер Риверс, он добрый, так и мистер Повис говорит. А уж миссис Риверс — ну хуже нет! И старая леди из большого дома.
Обе они хуже некуда.
Может, все женщины такие? Нет, эта леди не такая, она добрая. Недаром она мистеру Риверсу сестра.
Вдруг ей не понравится чашка? А она такая дорогая… целых шесть пенсов. Не купил бы я ее и губную гармошку, были бы маленькой рукавицы. Семь пенсов. Герань — восемь. Экая прорва денег. Но маме понравится. Цветы все красные, и в каждом посередке звездочка, капельная красная звездочка; торчит, как на булавке, такая красивая. И у каждой пять лучей. Ровно пять, я считал.
У морских звезд тоже лучи, только они как обрубки, и на них вроде как иголки торчат. Рыбе от них беда. У них когда пять лучей, когда три, когда четыре, а то и целых семь.
На небе тоже звезды. У них лучей нет, разве в туман только, а так они вроде круглые. Откуда это у них в туман лучи? Может, про это в словаре написано?
Утром мама увидит брошку и. обрадуется. Ей страх как нравится все голубое. И те голубые цветы на лугу она любит…
Должно бы остаться больше полпенни… Лента для Дженни четыре пенса, брошка шесть. Еще четыре пенса… За что ж это еще четыре? А, верно, табак же! Отцу от табаку полегчает, у него уже четвертый день ни крошки. Ох и болит же небось нога, вся черная и распухла.
Вот мастер Дик тоже ногу сломал, верно и болит же… Дик… Она велит говорить «Дик» и «дядя Уолтер».
Чудно! Они все господа, а я ему: «дядя Уолтер». А большого джентльмена тогда как же? А вон морская ласточка полетела. Как близко, руку протянешь и вот она. Пищит — громко, потом тихо, громко, тихо. Этак можно и на моей гармонике: громко, тихо… вроде как замирает. Крылья какие красивые… и длинные, а самые кончики загнутые. Отец говорит, это чтоб ловить ветер.
Вы, ангелы небесные, Слетите к нам на землю…
А у ангелов крылья тоже загнутые на концах? Или, может, им не надо ловить ветер? Может, они просто парят, как тикари, или прямо ходят по воздуху, как Иисус по морю Галилейскому… Как хорошо — Галилейскому…
Галилейскому… Ласково так.
Сколько пескороев, завтра будет пропасть наживки. А отец не может рыбачить — нога болит и лодки нет. Господи помилуй! Что ж это мы станем делать без лодки? Может, большой джентльмен справит ему новую? Должен бы.
Вот опять летят ласточки. Какие крылья — длинные-длинные… будто она может лететь и лететь и никогда не остановится. Вот бы нам так… лететь… и далеко— Далеко… далеко.
Сам не зная отчего, он вдруг заплакал.
Назад: Часть II
Дальше: Глава 24