Глава 4
— Что еще случилось, дед? — спросил Бертильон, распаковывавший тюк. — Неужели опять мул свалился в пропасть?
Разговор происходил в полуразвалившейся хижине на перевале. Потоки ледяного дождя хлестали по крыше и нависшим вокруг скалам. Дувший с ледников ветер проникал в каждую щель, и людям, которые еще недавно брели по жарким, удушливым болотам близ Гуаякиля, казалось, что он острее ножа.
В ответ на вопрос Бертильона Маршан только презрительно хмыкнул.
— Мул? — воскликнул Лортиг. — Будь моя воля, в пропасть полетел бы кое-кто другой. Вы только подумайте, мальчики, этот трусливый прохвост взял и сбежал!
Де Винь широко раскрыл глаза.
— Сбежал! Кто? Червяк?
Эта кличка пристала к Гийоме; за глаза его теперь только так и называли.
— Черта с два, — проворчал Маршан. Стоя спиной к остальным, он грел руки, согнувшись над дымящим очагом.
— Да нет, — досадливо бросил Лортиг. — Переводчик. Удрал ночью — скорее всего, отправился догонять погонщиков мулов, которые повстречались нам вчера.
— Но почему это он удрал?
— По-видимому, его напугали рассказами о хиваро. Во всяком случае, его нет.
— Что же мы теперь будем делать, доктор? Маршан пожал плечами.
— Вернемся в Кито и наймем другого.
— В Кито!
Офицеры вскочили на ноги.
— Опять спускаться по этому собачьему ущелью? Черт знает что! Это уж слишком!
— Ничего особенного, — хладнокровно заметил Маршан. — Переводчики всегда удирают, если им предоставляется случай, — такая уж это порода. Новому надо будет внушить, что мы свернем ему шею, если он попытается выкидывать какие-нибудь штуки.
— Но опять спускаться!
— Вернуться нужно будет, конечно, только одному или двоим. Остальные с мулами и багажом будут дожидаться здесь. Лортиг окинул взглядом хижину и сделал гримасу.
— Нечего сказать, приятная неделька ждет нас в этой гостинице.
Сначала полковник хотел послать в Кито только Маршана с двумя индейцами, а самому с отрядом ждать их возвращения, разбив лагерь в каком-нибудь укрытом от ветра месте, гели только поблизости удастся найти что-нибудь подходящее. Но тут обнаружилось, что часть продовольствия, закупленного в Кито, никуда не годится. Тогда полковник решил, пока Маршан еще не отправился в путь, тщательно осмотреть все запасы, чтобы тот мог потребовать замены недоброкачественных товаров, попавших к ним по ошибке или подсунутых мошенниками-торговцами. Результаты осмотра привели Дюпре в такой ужас, что он решил сам вернуться в Кито. Вдобавок ко всему оказалось, что одна лошадь и несколько мулов больны.
— Господа Мартель, Лортиг и Штегер, — сказал Дюпре, входя вечером в хижину. — Прошу вас приготовиться — завтра рано утром вы отправитесь со мной в Кито. Остальные будут ждать нас здесь. Замещать меня будет доктор Маршан.
Маршан взял его под руку и вывел за дверь, под приливной дождь.
— Ну что ж, по крайней мере, один человек у тебя будет работать без понуканий. Знаешь что, раз уж ты едешь, возьми с собой и Гийоме.
— Гийоме! Ты шутишь? Чего нам стоило втащить его сюда!
— А ты подумал, чего нам будет стоить тащить его с собой дальше? Надо что-то придумать; не можем же мы столкнуть его в пропасть, а если мы оставим его где-нибудь по дороге против его воли, папаша устроит скандал. Остается одно — нагнать на него такого страху, чтобы он сам сбежал. Надо его немного потаскать по горам и показать ему, что его ждет, — быть может, он решит, что европейский климат ему полезнее.
— Я полагал, что ты достаточно хорошо меня знаешь, Рауль, — сурово сказал полковник. — Как ты мог предположить, что я соглашусь на подобный план?
Маршан ухмыльнулся, нимало не смутившись.
— Ну разумеется, Арман. Когда же ты соглашался с моими гнусными замыслами? Пускай остается со мной; если он в твое отсутствие свалится в водопад, ты будешь ни при чем. А моя репутация все равно погибла.
Полковник ничего не ответил, но, вернувшись в хижину, приказал Гийоме собираться. Ко всеобщему удивлению, Червяк не возражал. Экспедиция ушла в горы, не дождавшись запоздавшего почтового парохода. Теперь европейская почта уже наверняка прибыла, и Гийоме надеялся получить благоприятный ответ на посланное из Вальпарайсо письмо, в котором он умолял отца разрешить ему вернуться в Брюссель.
После двух дней изнурительной переправы через скользкие скалы и вздувшиеся потоки маленький отряд полковника наконец добрался до Кумбайи. расположенной в верхней части долины Кито. Они остановились в доме знакомого чиновника, откуда до Кито было легко добраться верхом.
Рене в изнеможении повалился на постель. Он был покрыт синяками, все тело у него болело, но тем не менее он был признателен сбежавшему переводчику, благодаря которому он все-таки получит драгоценные письма из дома.
Нанять нового переводчика оказалось не так-то просто. Слова «река Пастаса» отпугивали всякого. Незадолго до этого одно из диких племен хиваро, выведенное из терпения непрошеным вмешательством в их дела белых и мошенничеством «цивилизованных» индейцев племени канелос, совершило налет на миссию, расположенную в нижнем течении реки Напо. Немногий оставшиеся в живых после учиненной индейцами резни перебрались через Анды и теперь рассказывали всякие ужасы.
Перепуганным жителям всюду чудились поклоняющиеся дьяволу людоеды, размалеванные боевой краской; на голове у них торчали перья, в верхней губе — кабаний клык, а у пояса болтались почерневшие головы христиан.
Обещание уплатить вперед вызвало только новые трудности. Теперь от желающих не было отбою, но все они явно рассчитывали, получив деньги, улизнуть при первой же возможности; да если бы они и остались, вряд ли от них был бы прок. Полковник целыми днями занимался переговорами с надувшими их торговцами н лошадиными барышниками, и просеивание подонков города Кито, как и предвидел Маршан, выпало на долю Рене. Тем временем Лортиг, Штегер и Гийоме развлекались каждый на свой лад: один верхом на лошади с ружьем за плечами, другой в гамаке, с трубкой в зубах, третий в обществе хорошенькой мулатки.
Запоздавшая почта прибыла на четвертый день. Гийоме, получивший от отца категорическое запрещение возвращаться. пока не восстановит свое доброе имя, впал в состояние тоскливой апатии. Рене пришли трогательные письма с пожеланием доброго пути от Анжелики. Анри и английских родственников, несколько сдержанных строк от маркиза, сообщавшего, что Маргарита уже начала предварительный курс лечения, и пестрящие ошибками каракули Жака, передававшего поклоны от всех слуг и кое-кого из крестьян. Сама же Маргарита прислала целый дневник, написанный в бодром тоне: тут были и последние домашние новости, и отрывки, из прочитанных ею книг, и рассуждения о греческой поэзии и французской прозе XVIII века. Из тетради выпал сложенный вдвое листок в котором лежали несколько засушенных лепестков душистого майорана.
Кладя лепестки обратно, Рене увидел нацарапанные на внутренней стороне листка слова:
— Рене, Рене береги себя! Подумай, что будет со мной, если ты ко мне не вернешься… что будет со мной?
Он все еще держал письмо в руках, когда в дверь просунулась нахальная физиономия его слуги — метиса Хосе.
— Еще переводчики, господин.
Усилием воли Рене вернул себя к действительности, и начался новый трудовой день. В это утро Хосе впускал к нему еще более невообразимый сброд, чем вчера, — грязных оборванцев, не знающих ни одного языка наглых пьяниц. В течение трех часов Рене терпеливо с ними занимался; он чувствовал сильнейшее раздражение, что случалось с ним крайне редко, и поэтому больше обычного старался держать себя а руках и не впадать в резкий тон. Затем его позвали к полковнику. Оказалось, что их хозяин предложил воспользоваться погожим днем и съездить поохотиться. Лортиг был в восторге, но полковник колебался, говоря, что надо быстрей кончать со всеми делами и отправляться в обратный путь.
В результате Рене, как и следовало ожидать, вызвался остаться для переговоров с переводчиками и торговцами. Он уже начал привыкать к тому, что Лортиг и Штегер сваливали на него свою работу, и, не желая вступать в пререкания с людьми, которые были ему неприятны, позволял себя эксплуатировать.
— Вы просто неутомимы, господин Мартель, — сказал полковник. — Я буду совершенно спокоен, оставляя все на ваше попечение.
Брови Рене едва заметно поднялись, и он на мгновение стал похож на отца. Когда охотники уехали, он вернулся к себе и, ощупывая в кармане письмо Маргариты, попытался сосредоточить внимание на достоинствах очередного кандидата, которого Хосе превозносил до небес.
— Наконец-то тот человек, который нам нужен, господин. Я хорошо его знаю, он из нашей деревни. Говорит на трех… четырех… шести языках, а уж честный-то!
— Сколько он тебе заплатил? — улыбаясь, перебил его Рене.
— Мне? Ничего! Уверяю вас, господин…
— Ладно, давай его сюда.
Расхваленный полиглот оказался звероподобным метисом без малейших лингвистических познаний, и Рене скоро его выпроводил. Когда земляк Хосе выходил из двери с видом побитой собачонки, к дому подскакал Лортиг, вернувшийся, чтобы заменить сломавшееся ружье. Увидев метиса, он схватил его за плечо и закричал:
— Эй, сюда! Держите его!
— В чем дело? — спросил вышедший на шум Рене.
— Где вы нашли его, Мартель? Это тот самый молодец, который вчера вечером стащил у меня портсигар. Ну-ка, голубчик, выворачивай карманы!
Когда из грязных карманов метиса было извлечено несколько ложек и других мелких предметов, Лортиг дал ему хорошего пинка и отпустил на все четыре стороны. Рене передернуло. Хотя он знал, что этой публике пинки нипочем, и вполне сознавал всю нелепость излишней чувствительности, подобные сцены всегда вызывали у него отвращение. Он огорченно повернулся к ухмылявшемуся слуге.
— Ну что же, Хосе, у вас в деревне все такие?
— У нас в деревне, господин? Сроду его не видел! У нас в деревне народ честный.
— С хорошей же публикой вам приходится иметь дело, Мартель, — сказал Лортиг, выходя из дома с ружьем. — Слава богу, что мне не надо этим заниматься. Да и этот Хосе тоже сомнительная находка.
— Он не хуже других — они здесь все такие, — ответил Рене. Проводив глазами Лортига, он вернулся в дом и сел за стол.
«Пока хватит, до обеда никого больше не буду принимать, — подумал он, Надо хоть часок отдохнуть от этого». Он повернулся, чтобы позвать Хосе.
— Пошел вон отсюда! — раздался за дверью сердитый голос слуги. — Нечего туг околачиваться! Знаем мы вас — сейчас что-нибудь стащишь!
Хосе явно срывал на ком-то зло за провал своего кандидата. Тихий дрожащий голос быстро произнес что-то в ответ, Рене уловил только слово «переводчик».
— Еще чего! — возмущенно закричал Хосе. — Посмотрел бы ты, как он только что вытолкал взашей приличного, хорошо одетого человека. Станет он с таким оборванцем разговаривать, как же!
Рене поднял занавес и выглянул наружу.
— В чем дело, Хосе? Еще один?
— Пугало, господин, настоящее пугало! Я знаю, что вы с таким не захотите разговаривать.
— Не твое дело рассуждать. Где он?
— Я его прогнал, господин. Я думал…
— Ну так в другой раз не думай, а делай, как тебе говорят. Немедленно верни его.
Вспомнив, что совсем недавно отругал Хосе за то, что тот не желал думать, Рене опустил занавеску и сел.
«Боже мой, — подумал он. — Я становлюсь похожим на беднягу Дюпре. Так разговаривать со слугой, который не смеет ответить мне тем же!..»
Занавеска бесшумно поднялась и опустилась. Обернувшись и увидев стоящего в дверях человека, Рене от неожиданности чуть не привскочил. Это действительно было пугало.
Хосе, пожалуй, можно было простить — во всем Эквадоре, наверно, не нашлось бы более жалкого человеческого отребья. Бедняга дошел до того состояния, когда само несчастье внушает скорее гадливость, чем сочувствие. Рене посмотрел на грязное тряпье, на босые израненные ноги, затем перевел взгляд на изуродованную левую руку, на обнаженное плечо, такое исхудалое, что сквозь кожу отчетливо проступали кости, на горевшие голодным, волчьим блеском глаза под спутанными космами черных волос. Метис, конечно; однако этот бронзовый оттенок кожи скорее походил на загар, чем на естественный цвет. Но как мог европеец оказаться в таком отчаянном положении?
«Что довело его до этого?» — подумал Рене и с пробудившимся интересом всмотрелся в лицо незнакомца. Оно выражало только одно — голод. Пожав плечами, Рене стал задавать обычные вопросы.
— Вы предлагаете свои услуги в качестве переводчика? До сих пор человек молчал. Он все еще стоял у двери, держась за занавес и учащенно дыша. Теперь он ответил шепотом:
— Да.
— Какие языки вы знаете?
— Французский, испанский, английский, кечуа, гуарани и… некоторые другие.
Рене улыбнулся. Он уже привык выслушивать громкие заверения; при проверке обычно обнаруживалось, что дальше ломаного испанского и скверного кечуа дело не шло.
— Вы когда-нибудь раньше исполняли обязанности переводчика?
— Постоянно — нет, но мне нередко приходилось переводить. У меня получалось неплохо.
Испанским он несомненно владел лучше большинства метисов, и его голос звучал необыкновенно мягко. Незнакомец говорил тихо и неуверенно, без присущей метисам крикливой интонации. Рене не стал проверять, как он знает французский, и разговор продолжался на испанском языке.
— Какие у вас рекомендации?
— Никаких.
— Как? Неужели никто не может за вас поручиться?
— Меня здесь никто не знает. Я не здешний. Я пришел с юга.
— Но откуда вы пришли сейчас? Из Кито?
— Нет, из Ибарры.
— Как же вы сюда добрались?
— Через горы, по пешеходной тропе на Гуаллабамба. Я услышал, что вам нужен…
— Из Ибарры! С такими ногами! Но до Ибарры шестьдесят миль!
— Я… когда я пустился в путь, ноги у меня были здоровы, это я об камни. Река как раз разлилась… Рене окинул его недоверчивым взглядом.
— В такую погоду вы перешли горы? Один?
— Я боялся опоздать. Ноги заживут — это все пустяки. Я обычно хромаю гораздо меньше, чем сейчас, сударь. Я не буду отставать.
С этими словами человек порывисто сделал несколько шагов вперед, отойдя наконец от двери. Что бы он ни говорил, сейчас он хромал так сильно, что ему пришлось опереться рукой о стол. Рене уже заметил покрытую шрамами левую руку, на которой не хватало двух пальцев. Сейчас он взглянул на правую, здоровую, ожидая увидеть на ногтях голубоватые лупки, изобличающие метиса.
«Да он же белый!» — поразился Рене.
Загар на руке был почти кофейного цвета, однако, ногти неопровержимо доказывали, что в жилах этого человека нет ни капли туземной крови.
«И такая изящная рука, — с недоумением думал Рене.
Он чем-то не похож на настоящего бродягу. Может быть, его довело до этого пьянство? А если нет, есть смысл его испытать».
Рене еще раз всмотрелся в незнакомца, и его поразило нечеловеческое напряжение в темных глазах, оно вызывало у него ощущение неловкости, раздражало своей неуместностью. Почему он так смотрит? Что с ним случилось? Нет, ничего не выйдет; разве можно связываться с человеком, у которого такое лицо? Того и гляди, перережет ночью кому-нибудь горло или уйдет потихоньку в лес и повесится. Брр!
— К сожалению, — сказал Рене, — вряд ли вы нам подойдете. Нам нужен… несколько иной человек.
Ни один из отвергнутых Рене «переводчиков» не ушел без крика и споров, без попытки его разжалобить. Этот же шагнул вперед, с глубоким отчаянием заглянул Рене в глаза и, не говоря ни слова, повернулся к выходу.
— Подождите! — воскликнул Рене. Худые плечи человека дрогнули, он остановился и, медленно повернувшись, застыл, опустив голову.
— Я не приму окончательного решения, не поговорив с начальником экспедиции, — продолжал Рене. — Особенно на это не рассчитывайте — я не думаю, чтобы вы нам подошли, но можете все-таки подождать его.
Рене охватило нелепое и мучительное чувство стыда, как будто он сделал что-то отвратительное, как будто он подло ударил существо, неспособное защитить себя.
«Черт бы его побрал, — думал он. — Ну что я могу поделать? Брать его просто глупо — он обязательно заболеет, и нам придется с ним возиться. Он, наверно, и ворует. Да к тому же у него, кажется, чахотка».
Человек вдруг поднял глаза. Они были не черные, как сначала показалось Рене, а синие, цвета морской воды.
— Если… если вы не можете взять меня переводчиком, сударь, может быть у вас найдется какая-нибудь другая работа? Я могу…
— Никакой другой работы нет. Мы все делаем сами, а тяжелую работу выполняют индейцы.
Человек поднес руку к горлу. Дыхание его опять участилось.
— Например… носильщиком?
— Носильщиком? — в крайнем изумлении выговорил Рене. Белый человек, явно больной, хромой, с израненными ногами и изуродованной рукой, просит, чтобы его наняли переносить тяжести наравне с туземцами!
— Мне… мне приходилось этим заниматься, сударь; я умею ладить с индейцами. И я г-гораздо сильнее, чем кажусь, з-значительно сильнее…
Он начал заикаться.
«Да он же попросту умирает с голоду, — с состраданием подумал Рене. — Бедняга, плохо же ему, верно, пришлось».
— Вот вернется начальник, тогда посмотрим, — сказал он. — А сейчас… вы ведь, наверно, голодны? Слуги как раз собираются обедать. Я распоряжусь, чтобы вас тоже накормили. Они там, под большим…
Рене запнулся на полуслове, увидев даже через коричневый загар, как побелело лицо незнакомца.
— Спасибо, не беспокойтесь, я только что пообедал, — торопливо проговорил тот на чистейшем французском языке с едва заметным иностранным акцентом; так мог говорить только образованный человек, Рене вскочил на ноги.
— Но вы… вы же человек нашего круга!
— Какое вам до этого дело?
Когда впоследствии Рене вспоминал эту сцену, эти яростно брошенные ему в лицо слова, он не сомневался, что в то мгновение ему грозила опасность получить удар ножом или быть задушенным. Но тогда он ничего не понял и лишь беспомощно глядел на незнакомца.
Наконец тот нарушил молчание, сказав очень тихим, но ясным и твердым голосом:
— Простите, пожалуйста. Я пойду.
Рене схватил его за руку.
— Нет, нет! Постойте! Разве вы не видите, что произошла ошибка! Знаете что — пообедайте со мной!
Не успел Рене произнести эти простые слова, как почувствовал, что они были восприняты как отмена смертной казни. Человек круто повернулся, изумленно посмотрел на него, потом тихонько рассмеялся.
— Благодарю вас, я очень признателен; но я… — он замолк и взглянул на свои лохмотья, — только как же я в таком виде?..
У него вдруг задрожала нижняя губа, и он показался Рене совсем юным и беззащитным.
— Ну, это легко устроить, — сказал Рене, хватаясь за возможность прекратить этот невыносимый разговор. — Эй! Хосе!
В дверях появился Хосе, радостно оскалившийся в предвкушении скандала.
— Этот джентльмен хочет принять ванну, — с чувством огромного облегчения сказал ему Рене.
— Как? — Хосе разинул рот и с изумлением переводил взгляд с одного на другого.
— Немедленно приготовь в моей комнате теплую ванну, — невозмутимо продолжал Рене, — принеси чистые полотенца и нагрей побольше воды. После этого подашь нам обед.
Он открыл дверь в свою комнату.
— Сюда, пожалуйста. Я сейчас достану мыло и… Да, вам ведь нужно будет во что-нибудь переодеться.
Встав на колени перед раскрытым чемоданом, он продолжал, не поднимая глаз:
— Боюсь, что мои вещи будут вам немного велики — ну да как-нибудь устроитесь: Куда это носки задевались? Вот рубашка, и… Ну, кажется, все. Я подожду вас в соседней комнате.
Он встал, оставив ключ в чемодане. А в голове стучало:
«Какой же я болван! Какой непроходимый идиот! Он, конечно, украдет все, что попадется под руку. И поделом мне, дураку! Но что же мне оставалось делать?»
В дверях Рене обернулся со словами:
— Если вам что-нибудь понадобится, позовите Хосе, — но, увидев, что незнакомец, дрожа всем телом, прислонился к столу, чтобы не упасть, вернулся, взял его за локоть и усадил на стул.
— Вам надо чего-нибудь выпить, — сказал он, наливая коньяку из охотничьей фляжки. Человек отстранил стакан.
— Не надо, ударит в голову. Я… слишком долго… — Он выпрямился и откинул со лба волосы: — Ничего, сейчас пройдет. Пожалуйста, не беспокойтесь.
Дожидаясь его в соседней комнате, Рене злился на собственную глупость. Навязать себе на голову больного, умирающего с голоду авантюриста, возможно преступника, явного проходимца, привыкшего, по его собственному признанию, якшаться с туземцами, — и все только потому, что у того вкрадчивый голос и красивые глаза. Безумие!
Наконец появился незнакомец, преображенный почти до неузнаваемости. Он вообще был ниже и тоньше Рене, и к тому же крайне изможден, и теперь, в висевшей на нем мешком одежде, казался еще более юным и хрупким, чем был на самом деле, — почти совсем мальчиком. Неумело подстриженные и зачесанные назад волосы открывали замечательной красоты лоб и глаза. Когда он, хромая, подошел к столу, Рене снова поразило, какой у него был невероятно больной вид, и ему вдруг пришло в голову, что, может быть, вопрос о том, как поступить с незнакомцем, вскоре разрешится сам собой — он попросту умрет. Однако, кроме изнуренного вида и крайней истощенности, у него не было ничего общего с оборванцем, который вошел в эту комнату час назад.
Он извинился перед своим хозяином за то, что заставил его так долго ждать, и поддержал начатый Рене разговор о посторонних предметах. Казалось, он стремился укрыться в светской беседе. Он говорил по-французски не совсем бегло, видимо слегка его подзабыв, употреблял много латинизмов, вдобавок очень сильно заикался, — и тем не менее тембр его голоса придавал неизъяснимое достоинство его запинающейся речи. Несколько книжные обороты указывали на обширное знакомство с классиками: можно было подумать, что он вырос на Паскале и Боссюэ.
— Но вы же совсем ничего не едите, — воскликнул Рене. Его гость с гримасой отвращения отодвинул тарелку.
— Простите. После длительной голодовки трудно много есть.
Рене внимательно посмотрел на него:
— Значит, вы в полном смысле слова умирали с голоду?
— Да, но не очень долго — всего три дня. Вначале у меня было с собой немного хлеба.
— Что бы вы стали делать, если бы не застали нас здесь? Ответа не последовало. Рене почувствовал, что совершил грубую бестактность, и торопливо продолжал:
— Но ведь ночевать в горах невероятно тяжело. Синие глаза внезапно потемнели.
— К этому привыкаешь — вот и все. Самое неприятное… что ты один.
— Но как же спать в горах, в таком холоде и сырости?
— Спать там не приходилось.
Рене встал из-за стола.
— Тогда, быть может, вы приляжете до возвращения начальника? Вы, наверно, страшно устали. Хосе вам постелит.
К вечеру, когда охотники вернулись домой, незнакомец вполне оправился и на вопросы Дюпре отвечал уверенно и спокойно — он проспал до самой темноты и, проснувшись, еще немного поел.
Полковник приехал с охоты в прескверном настроении: Лортиг оказался лучшим, чем он, стрелком и вдобавок хвастался этим всю обратную дорогу. К тому же опять зарядил дождь, и все вымокли и устали. Надев очки, полковник посмотрел на незнакомца, как судья на осужденного преступника.
— Господин Мартель сообщил мне, что вы прибыли из Ибарры, господин…
— Риварес.
— Риварес? Это, кажется, испанское имя?
— Я родился в Аргентине.
— И… оказались в Эквадоре совсем один и в таком отчаянном положении?
— Я участвовал в боях…
— Против диктатора Розаса?
— Да. Я был ранен, как видите, искалечен. Меня схватили. Потом мне удалось бежать на торговом судне в Лиму. Там я надеялся разыскать своего друга и побыть у него, пока мне не удастся дать знать родным. Я уехал без гроша в кармане, за мной гнались по пятам. Приехав в Лиму, я узнал, что мой друг только что отплыл в Европу.
— Когда это было?
— Месяцев девять тому назад. Я кое-как перебивался в Лиме, дожидаясь ответа из Буэнос-Айреса от родных, которым мне удалось послать письмо с просьбой немедленно выслать денег. С обратным пароходом я получил ответ. Старый слуга писал мне, что по приказанию Розаса наш дом сожгли, а всех моих родных убили. Тогда я перебрался в Эквадор в надежде получить работу на серебряных рудниках. В Ибарре я услышал, что вам нужен переводчик, и отправился сюда предложить свои услуги.
— Откуда вы знаете местные наречия, если вы сами с юга?
— Я научился говорить на них уже после того, как поселился в Эквадоре. Языки всегда давались мне легко.
— А откуда вы знаете французский?
— Я воспитывался в коллеже французских иезуитов.
— Вы верите этому вздору? — прошептал Штегер на ухо Рене.
Они сидели рядом, слушая, как полковник расспрашивает незнакомца. Рене нахмурился и не ответил. В глубине души он был убежден, что весь рассказ — выдумка от начала до конца. Его злило, что незнакомец лжет и что Штегер об этом догадался, а больше всего то, что он, Рене, злится. Какое ему до этого дело?
— Наверно, было очень трудно перейти через горы сейчас, когда все реки вздулись от дождей? — с недоверием продолжал допрашивать Дюпре. — Сколько же времени занял у вас переход?
— Четыре дня.
Рене досадливо передернул плечом. Черт бы его побрал! Уж если лжешь, так по крайней мере помни, что говоришь. За обедом он сказал «три».
Веки незнакомца едва заметно дрогнули, и Рене понял, что его жест был замечен. Риварес тихим голосом поправился:
— Впрочем нет, не четыре, а три.
Допрос тянулся томительно долго. Проверяя, не лжет ли незнакомец, Дюпре расставлял нехитрые ловушки, которых тот благополучно избегал, отвечая тихим неуверенным голосом, с тревогой во взгляде.
— Благодарю вас, господин Риварес, — наконец сказал Дюпре. — Попрошу вас подождать немного в соседней комнате. Я вас скоро позову и сообщу свое решение.
Риварес вышел, глядя прямо перед собой. Проходя мимо Рене, он бросил на него быстрый взгляд, но Рене внимательно рассматривал свои башмаки.
— Итак, господа, — обратился к ним Дюпре, — я хотел бы знать, какое впечатление произвел на вас этот человек. Поскольку он белый и, по-видимому, получил кое-какое образование, совершенно очевидно, что он должен будет есть и спать вместе с нами. Поэтому, хотя окончательное решение остается, разумеется, за мной, я хотел бы по возможности принять во внимание мнение всех здесь присутствующих. У вас есть какие-нибудь соображения?
Некоторое время все молчали. Штегер и Гийоме переглянулись, Рене все еще смотрел на свои башмаки. Наконец Лортиг, небрежно облокотившийся на стол и ковырявший во рту зубочисткой, заметил, зевая:
— По моему мнению, полковник, этот субъект явный обманщик и к тому же нахал. В жизни не слыхал более беззастенчивого вранья.
— Вопрос решен, — шепнул Штегер Рене, толкая его локтем. — Что бы ни сказал сегодня Лортиг, старик сделает наоборот. Они грызлись всю дорогу. Нам лучше высказаться в пользу этого молодца, а то старик будет коситься на нас целую неделю.
— Вы говорите весьма категорически, господин Лортиг, — ледяным тоном сказал Дюпре. — Могу я узнать, какие у вас данные это утверждать?
Лортиг снова принялся ковырять в зубах.
— Я и не притворяюсь, что знаю толк в разных там данных, полковник. Я спортсмен, а не сыщик. Но обманщика от честного человека отличить могу.
Дюпре, не отвечая, с достоинством от него отвернулся, и обратился к Штегеру:
— А каково ваше мнение, господин Штегер? Во взоре Штегера светилась неподкупная немецкая честность.
— Я, конечно, не могу навязывать вам своего мнения, полковник, но со своей стороны я не понимаю, почему у господина Лортига сложилось такое скверное мнение об этом человеке. Мне его рассказ показался вполне правдоподобным.
— Говорит он гладко, я этого не отрицаю, — презрительно бросил Лортиг.
Словно не расслышав его слов, Дюпре продолжал:
— Так вы хотели бы, чтобы мы его наняли?
— Да, сударь, если вы сочтете это возможным. Лично я сочувствую его злоключениям. Мне кажется, что любая жертва этого чудовища Розаса имеет право на нашу помощь, тем более что Розас является также и врагом Франции.
— Вы совершенно правы. Господин Гийоме? Бельгиец осклабился. Он был готов поддержать любой вариант, лишь бы оттянуть тот страшный день, когда ему вновь придется, рискуя жизнью, тащиться. по горам.
— Я склонен согласиться с господином Лортигом. Мне кажется опасным брать человека без рекомендаций. По-моему, нам следует остаться здесь еще на несколько дней и подыскать кого-нибудь более подходящего.
Полковник обратился к Рене:
— У вас, господин Мартель, была возможность приглядеться к нему поближе. Его можно в какой-то мере считать вашим протеже. Полагаю, что вы согласны с господином Штегером?
С минуту Рене мучительно колебался. Нужно же было так случиться, чтобы его голос оказался решающим. Ему хотелось только одного — никогда больше не видеть этого человека. Он почти надеялся, что его отвергнут единогласно. Но сейчас высказаться против было бы все равно, что вынести смертный приговор.
— Мне кажется, — заговорил он наконец, — что у нас нет выбора. Конечно, лучше было бы найти человека с рекомендациями, но одни такой от нас уже сбежал. Мы отправляемся в опасные места, и не всякий с нами пойдет. Каков бы ни был этот человек, он по крайней мере готов идти куда угодно. Весьма возможно, что он проходимец, но мы ведь не собираемся вступать с ним в тесные дружеские отношения, а лишь мириться с его присутствием, поскольку мы нуждаемся в его услугах. Что же касается предложения подождать еще, то мы уже и так пробыли здесь четыре дня и пока никого не нашли. Еще немного, и реки в горах так разольются, что вьючные животные ни за что не смогут благополучно спуститься с Папаллакты. Вода прибывает с каждым днем. Я считаю, что, если он знает свое дело, имеет смысл его взять.
Позвали Ривареса. На его напряженном лице сквозь загар проступала страшная бледность.
— Господин Риварес, — начал полковник, — вы несомненно понимаете, что взять человека без всяких рекомендаций — серьезный шаг…
— Да, — ответил едва слышно Риварес; на лбу у него выступили капельки пота.
— С другой стороны, — продолжал Дюпре, — из чувства гуманности и как француз я не хочу отказать в помощи белому человеку, оказавшемуся в таком тяжелом положении. Я попробую взять вас, при условии, конечно, что ваше знакомство с местными наречиями окажется удовлетворительным. Предупреждаю вас, однако, что я делаю это с большими сомнениями и главным образом по рекомендации господина Мартеля.
— Полковник… — начал Рене.
— Разве я вас неправильно понял? — спросил Дюпре, устремив на него суровый взор.
Рене все стало ясно. Если дело примет плохой оборот, виноват будет он; если же все обойдется благополучно, заслуга будет принадлежать полковнику. Кровь бросилась ему в лицо, и он закусил губу.
— Я только сказал, — возразил он, — что… — и запнулся на полуслове, встретившись взглядом с Риваресом.
Какую-то секунду они молча смотрели друг другу в глаза.
— …я, конечно, за то, чтобы взять господина Ривареса, — торопливо закончил Рене и опять стал разглядывать свои башмаки.
— Вот именно, — подтвердил Дюпре и продолжал: — Вы, разумеется, не будете являться членом экспедиции, а лишь служащим по найму, и в случае несоответствия нашим требованиям за нами остается право уволить вас без всякой компенсации в первом же безопасном месте. Вы должны быть готовы беспрекословно исполнять приказания и делить с нами неизбежные трудности и опасности путешествия. Считаю своим долгом предупредить вас, что они будут весьма значительны.
— Опасности меня не пугают.
— В таком случае мы позовем сейчас носильщиков и послушаем, как вы говорите на местных диалектах.
Проверка оказалась успешной, и был составлен контракт. Незнакомец дрожащей рукой вывел свою подпись — «Феликс Риварес». Подавая бумаги Дюпре, он густо покраснел, отвернулся и проговорил, сильно заикаясь:
— А… к-как будет с экипировкой? У меня н-ничего нет, эту одежду мне одолжил господин Мартель.
Дюпре ответил своим обычным снисходительным тоном:
— Вы, разумеется, получите снаряжение, приобретенное для вашего предшественника, в том числе мула и ружье. Но я не возражаю против затраты умеренной суммы на вашу экипировку. Завтра господин Мартель поедет в Кито сделать кое-какие дополнительные покупки, — отправляйтесь с ним и купите под его наблюдением себе гардероб.
— Простите, полковник, — сказал Рене, — но мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь заменил меня завтра. Я совсем не умею торговаться, да к тому же был очень занят все эти дни и не успел восстановить записи, которые погибли вместе с тем мулом.
— Мне очень жаль, господин Мартель, но с записями придется подождать, пока выдастся свободное время. Завтра всем найдется дело — это наш последний день, послезавтра утром мы выступаем. И я убежден, что вы вполне справитесь. От вас только требуется проследить за тем, чтобы господин Риварес, делая покупки, соблюдал строжайшую экономию.
Риварес не поднял глаз. Выражение его лица вызвало у Рене приступ глухого гнева: надо совсем не иметь самолюбия, чтобы с такой покорностью выслушивать подобные замечания!
Рано утром они отправились верхом в Кито, взяв с собой Хосе присматривать за лошадьми и нести покупки. Всю дорогу Рене упрямо молчал. Ему претила навязанная ему роль, а ехавший рядом Риварес вызывал в нем раздражение, не признававшее никаких доводов рассудка. Он сердился на Ривареса не столько за то, что тот безропотно сносил унижения — что еще оставалось ему делать! — сколько за то, что он довел себя до такой крайности, когда ему приходится их сносить. Риварес, заметив, что Рене не склонен к разговорам, тоже молчал.
— Поезжай вперед, Хосе, и узнай, почему нам до сих пор не доставили кофе, — сказал Рене, когда они въехали в город. — Встретимся около лавки шорника.
Когда метис отъехал настолько, что уже не мог их слышать, Рене натянуто обратился к Риваресу:
— Когда вы вчера ушли спать, полковник сказал мне, что вам необходимо приобрести хороший гардероб. Поэтому, настаивая на соблюдении разумной экономии, он отнюдь не намерен ограничивать вас в приобретении всего, необходимого. Он согласился со мной, что составленный вчера список недостаточен.
Рене не упомянул о том, кто заставил полковника изменить свою точку зрения. Глядя на уши своей лошади, Риварес тихо сказал:
— Я б-был бы вам очень п-признателен, если бы вы сами выбрали все необходимое. Мне так… было бы легче.
— Я? — спросил Рене еще более натянутым тоном. — Право, я не понимаю, почему вы не можете сами выбрать себе вещи?
Риварес рассмеялся коротко и горько.
— Вам, конечно, не понять. Видите ли, полковник… А впрочем, прошу прощения, господин Мартель. Если у вас нет желания помочь мне, то, разумеется, не стоит.
Рене вдруг понял.
— Я с удовольствием сделаю все, что в моих силах, — смущенно пробормотал он и снова замолчал.
Когда они вышли из шорной лавки, Хосе дожидался их у дверей, болтая с разбойничьего вида негром — продавцом фруктов, который тут же начал приставать к Рене, предлагая ему свой товар.
— Ну нет, любезный, у тебя я ничего не куплю. В прошлый раз ты мне продал гнилые фрукты да в придачу еще и обвесил. Хосе, возьми сверток у господина Ривареса.
Повернувшись к Хосе, чтобы отдать ему сверток, Риварес оказался лицом к лицу с шагнувшим к нему негром. Рене услышал за спиной тихий сдавленный возглас и, круто обернувшись, увидел, как нагловато-подобострастная ухмылка негра сменилась выражением изумленного и злобного презрения.
— Что? Это и есть ваш новый переводчик, Хосе? Разве ты его не узнаешь? Посмотри на его хромую ногу и левую руку! Это же сбежавший из цирка клоун. Если старик Хайме его поймает, он переломает ему все ребра. Разве ты не видел объявления о беглом рабе?
— Ты что, пьян? — начал было Рене. — Или ты не видишь…
— Пресвятая дева, так оно и есть! — завопил Хосе. — То-то мне все казалось, что я его где-то видел. И мне еще пришлось готовить ему ванну!
— Господин Риварес… — начал Рене и запнулся, у него перехватило дыхание. Человек, стоящий рядом с ним, превратился в неподвижное изваяние; широко открытые глаза на землистом лице мертвеца смотрели в пространство. Поток непристойностей и брани, изрыгаемый Хосе, в бессильной ярости разбивался о стену молчания.
— Так ты, значит, пришел из Ибарры? А кто запустил в тебя в ту субботу гнилой гренадиллой? Вот этот самый Мануэль! А кто ударил тебя по хромой ноге за то, что ты не знал роли, и ты полетел кувырком? Я, и я еще…
Тут он тоже замолк на полуслове и уставился на жуткое лицо Ривареса. Несколько мгновений никто не шевелился.
— Ах ты гнусная тварь! — закричал Рене на метиса, задыхаясь от бешенства. — Подлое, трусливое животное!
Он вытащил кошелек и швырнул на землю несколько монет.
— Вот твое жалованье! Бери и чтобы духу твоего здесь не было! Вещи твои я завтра пришлю в таверну. И если ты только посмеешь показаться мне на глаза около дома… Прочь отсюда! Прочь! Прочь!
Рене схватил лошадь Хосе под уздцы, и метис кинулся бежать, воя от страха, но не забыв подобрать деньги. Мануэль уже скрылся из виду.
Немного отдышавшись, Рене медленно повернулся к разоблаченному самозванцу. Тот по-прежнему стоял не шевелясь и глядел в пространство.
— Господин Риварес, — позвал Рене и повторил, подходя ближе. — Господин Риварес!
— Что?
— Я… думаю, нам следует торопиться. Куда мы пойдем сначала, в обувную лавку?
— Хорошо.
Рене с лихорадочной поспешностью тащил Ривареса из лавки в лавку. Он торопился вернуться домой, пока Хосе не успел нажаловаться и распустить злобные сплетни. Нечаянное открытие привело Рене в ужас. Он содрогался при одной мысли о том, что оно может стать достоянием Лортига и Гийоме. Эта страшная трагедия, невероятная и непостижимая, покажется им чем-то смешным, они обязательно начнут отпускать шуточки, может быть даже глумиться. Он украдкой взглянул на своего спутника. Лицо несчастного уже не было таким мертвенно-застывшим, и землистая бледность постепенно с него сходила, но Рене все еще не осмеливался заговорить с Риваресом. Однако один вопрос он должен был задать.
— Ну, кажется, все, — сказал он наконец.
— Вам теперь понадобится еще один носильщик, — проговорил Риварес мучительно напряженным голосом.
— Сейчас уже поздно этим заниматься, придется обойтись
без него.
Рене помолчал, потом тихо начал:
— Господин Риварес…
— Да?
— Этот… человек, о котором они говорили… он имеет на вас какие-нибудь права?
— Нет, никаких, но никому этого и не требуется — у меня нет друзей.
И до самого лома оба молчали. Лошадь Хосе, нагруженная свертками, трусила сзади, дергая повод. Когда они спешивались, из дверей вышел Дюпре.
— А, вот она, — сказал он, увидев лошадь Хосе. — Значит, он ее все-таки не украл.
— Кого?
— Кобылу. Ваш метис явился час тому назад на чужой лошади и заявил, что вы его уволили. Я посадил его под арест, пока не выяснится, что стало с лошадью.
— Где он?
— Вон в том сарае. Его сторожит высокий индеец. Рене передал хлыст и повод слуге, который отвязывал пакеты.
— Держи! Разрешите поговорить с вами наедине, полковник?
Риварес бросил на него быстрый взгляд и тут же снова спустил глаза.
«Господи, да он, кажется, думает, что я собираюсь все рассказать!» — подумал Рене.
Войдя с Дюпре в дом, он сказал:
— Я был вынужден уволить Хосе за неслыханно наглую выходку. Я заплатил ему причитающееся жалованье, а также неустойку за месяц вперед.
Дюпре недовольно поджал губы.
— Я привык, господин Мартель, чтобы мои подчиненные советовались со мной, прежде чем предпринимать подобные шаги. Если вина была незначительна, его не нужно было так поспешно увольнять, если же он совершил серьезный проступок, он тем самым потерял право на эти деньги.
— Прошу извинить меня, полковник, — виновато ответил Рене. — Он так безобразно себя вел, что я, по правде говоря, вышел из себя.
Кроткий тон Рене смягчил Дюпре.
— Конечно, если он допустил дерзость по отношению к вам, это меняет дело.
— Он сказал вам, почему я его уволил?
— Он нес какую-то околесицу о цирке и о том, что вы подружились с беглым клоуном, кажется чьим-то рабом или слугой, но он так кричал и ругался, что я не стал его больше слушать. Что, собственно, произошло? Вы, наверно, помешали ему избить какого-нибудь беднягу?
Рене ухватился за подсказанную ему мысль.
— Да, порой просто невозможно не вмешаться. Это было отвратительное зрелище. Мне очень жаль, что я причинил вам неудобство, полковник.
Совершенно умиротворенный, Дюпре тут же согласился, что Хосе следует отдать его пожитки и незамедлительно выставить за ворота. Он остался весьма доволен тем, что экипировка Ривареса обошлась относительно недорого, и за ужином выказывал переводчику явную благосклонность — подшучивал над его бледностью и усталым видом и советовал пораньше лечь спать, так как завтра на рассвете они выступают.
— У вас, по-видимому, очень сбиты ноги, — добавил Дюпре. — Попросите у господина Мартеля его примочку. Поразительно помогает.
Рене принес примочку. Когда он передавал пузырек Риваресу, ему бросилась в глаза надпись на этикетке, сделанная рукой Маргариты. В глазах у Рене потемнело: он забыл ответить на ее письмо! Выйдя из дома, он принялся шагать взад и вперед по темному двору. Его душил бессильный гнев.
Боже милостивый, что же это с ним происходит?! С ума он сошел, что ли, или уж на самом деле такая тряпка, что первый встречный бродячий клоун может перевернуть вверх дном весь привычный уклад его жизни?
Если хорошенько вдуматься, ведь это что-то невероятное. Беглый клоун из низкопробного цирка, по всей вероятности преступник, скрывающийся от правосудия, — иначе с какой стати стал бы белый человек выносить издевательства Хосе и Мануэля? — отщепенец, привыкший к брани и пинкам и опустившийся до того, чтобы принимать их безропотно, бездарный лгун, которого с первого взгляда раскусили даже такие тупицы, как Лортиг и Штегер, — этот человек пришел и посмотрел на него — просто посмотрел, — и только поэтому, да еще потому, что его душа казалась сплошной раной, которой каждое прикосновение причиняло боль, он, Рене Мартель, стал его покорным орудием. Ради этого потрепанного судьбой авантюриста он сделал то, чего не сделал бы для родного брата: он сохранил его тайну, из-за него он лгал, из-за него унижался перед Дюпре, из-за него потерял всякое самообладание, как не терял никогда в жизни, кроме одного случая в детстве, когда нянька плохо обошлась с Маргаритой. И что хуже всего, из-за него он забыл про Маргариту! Все остальное он мог бы себе простить, но это уже переходило все границы.
— Черт бы его побрал! — бормотал Рене. — Будь он проклят!
Он ходил до тех пор, пока немного не остыл, а затем отправился писать письма домой. Было уже очень поздно, когда, осторожно ступая, чтобы не разбудить спящих, он пошел к себе в спальню. При мысли о том, что с завтрашнего дня он будет вынужден терпеть общество этого проходимца не только днем, но и ночью, есть с ним за одним столом и спать чуть ли не под одним одеялом, в нем опять поднялось раздражение.
— Господин Мартель!
Кто-то стоял у двери в его комнату. Рене услышал знакомый запинающийся голос и, даже не успев рассмотреть горящие глаза беглого клоуна, нахмурился еще больше.
— Да? — резко сказал он. — Что вы хотите мне сказать?
— Только то, что я вам очень благодарен. Рене поднял брови.
— За примочку?
После минутной паузы тихий голос ответил:
— Да, за примочку. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
