Дмитрий Чарков
Москва
Тигры, мишки, тополя…
Когда «вертушка» зависает, разглядывая тебя выпуклыми глазищами и покачивая пулеметами, то невольно замираешь, пялясь в бездушные затонированные стекла. Пилоты проявляются, как изображения на «Поляроиде», мгновениями позже. Но Митя слышал от брата, что глаз их не видишь никогда — просто не успеваешь: эти люди смотрят поверх тебя, куда-то вдаль, ты инстинктивно сбрасываешь оцепенение, оглядываешься и тут вдруг падаешь, отброшенный чудовищной силой навзничь: кто-то из тех людей незаметно нажал на какую-то кнопку. И ты уже мертв.
Всего-то кнопка — не педаль даже…
— Вот уж довелось… снова отступать к Москве, — прохрипел дед Кирилл. Он сильно болел эти дни, почти не вставал с постели.
— Почему опять, деда?
— Да в сорок первом-то… — Дед Кирилл закашлялся. — Ох ты ж, господи. Тьфу! … Я примерно такой же был, как Иса наш — вот мы драпали от фрицев…
— Да ну! Ты ж говорил, вы били их!
— Это в сорок четвертом били их да в сорок пятом… Били. И нас били. Так не свои же!
— Дед, а ты тоже федерал?
— Чего это вдруг я федерал? — откликнулся Кирилл Федорович, переворачиваясь на бок в своей постели.
— А папка мой — федерал?
— Аслан не федерал, уж точно. И мама Ира твоя тоже не федералка, уймись.
— Он в такой же форме на фотографиях, когда в армии служил, как и эти федералы, — авторитетно заявил мальчик, кивнув неопределенно в сторону завешенного одеялом окна. — И твоя форма на войне тоже на их очень похожа. Там, где ты возле флага. На фотке той, помнишь?
— Помню, — тихо ответил дед.
Фоток больше не было. И кителя его армейского парадного тоже не было — как и не было их квартиры на втором этаже пятиэтажного дома на Фабричной в Грозном, в которой они с женой Галей прожили без малого четверть века.
Внук подсел на краешек кровати и заговорщически прошептал:
— Я тебе кое-что расскажу по большому-большому секрету, только ты никому не говори, обещаешь?
Дед Кирилл молча кивнул.
— Нет, ты скажи «клянусь Аллахом».
— Я не знаю никакого Аллаха, Митька, и Иисуса тоже, — в ответ прошипел дед. — С чего я ими клясться-то буду?
— Так… порядок такой.
— Ладно, клянусь, — пробормотал Кирилл Федорович.
— Аллахом? — поднял брови Митя.
— И им, и Буддой, и Христом-богом, — заверил его дед.
— Перекрестись.
Перекрестился.
— Палец вверх подними. Да нет, указательный давай, не хлюзди — большой не пойдет!
Дед поменял пальцы.
— Скажи сперва, ты видел на войне фрицев в вертолете? Чтобы вот так прямо перед тобой, как… лист перед травой.
Дед невесело усмехнулся.
— Фрицев-то видел, конечно.
— Нет, а вот чтобы лопасти перед носом: вжих-вжих, как из-под земли, вдруг? И пулеметы — настоящие, боевые, как… как змеи пучком целым уставятся и смотрят, смотрят…
— В Отечественную не было еще вертолетов, Мить.
Тамерлан, как звал его отец, озадаченно посмотрел на старичка. Как так — не было вертолетов? «Ми-24» были всегда: двухглазые циклопы, один глаз над другим — побольше и пошире.
— У нас танки зато были, — продолжил Кирилл Федорович. — Ты же слышал про Курскую битву, про Рокоссовского, Гудериана? Я к инженерному батальону тогда приписан был после контузии. Довелось столкнуться с фашистским «тигром» нос к носу. Он, представляешь, заплутал, видимо — от своих отбился, и к нам прямо в тыл вышел.
— Да ну? Что он, баран, что ли, чтобы от своих отбиться? — засомневался Митя.
Тигр ему представлялся умным и вполне воспитанным хищником.
— Клянусь тебе всеми ими! — Дед поднял глаза кверху, Митя за ним тоже.
— Представляешь, вытаскиваю из блиндажа корзину с провиантом, а он, «тигр» ихний — на-ка тебе! Как лист перед травой, ага: заворачивает с просеки прямо на нашу опушку.
— Так ты б с «калаша» его!.. Та-та-та-та-та!!! Загрызет же иначе, я знаю!
— А «винтарь» мой у поленницы прислонен остался. Да и проку-то стрелять: «тигровая» броня — там сотня тонн весу.
Про броню у тигра Митя ничего не знал: шкура — да, хорошая папаха могла бы выйти, он был уверен.
— А танк-то ваш где был?
— Наши все на Дуге уже стояли.
— Ну, деда, а из танка по тигру… Мокрое место — клочки по закоулочкам!
Кирилл Федорович засомневался: о том же самом ли «хищнике» они с внуком говорят?
— «Тигры» фрицевские крепкие были, — уверенно провозгласил дед, откидываясь на подушку. — Завернул он, значит, и встал. Понял, что к чужим угодил! И я встал, рот открыл.
— Ты б ему подкинул хлебца — он и ушел бы, сытый.
Дед опять привстал на локте:
— О! Моя кровь, хоть и в чеченских жилах! Верно ведь: я от неожиданности-то сперва выронил все, а потом схватил сверху краюху — да в него! Да второй и третьей…
Митя захихикал тихонько.
— И не поверишь ведь: как дал фриц задний ход, и мигом — фьюить! Только я его и видел. Сказывали потом, что он в речушке увяз там, рядом.
Мальчик, оглянувшись на дверь, тихо прошептал:
— Деда, а тебе страшно было? Испугался? Да?
Кирилл Федорович почесал бороду, глянул на внука и ответил:
— Да, Мить, очень страшно.
— А ты… это… нафурил в штаны?
Дед от неожиданности замер — уж не потешаться ли над ним вздумал этот шалопай черноглазый? Но парень выглядел серьезным и несколько настороженным.
— Ну, я ж на войне был. Мало ли чего там увидишь — так и портков не напасешься.
Мальчик тяжело вздохнул и отвернулся. Дед Кирилл насторожился:
— А ну-к, погоди, ты ж мне рассказать хотел что-то? Про «вертушку» небось? Давай, твоя очередь.
Митя немного помялся, потом выдавил из себя:
— Я тоже так вот, нос к носу… с «мишкой».
Дед ахнул:
— Бурым?!
— Нет, — помотал головой мальчик, — с «двадцать четвертым».
Кирилл Федорович сообразил, что речь о «Ми-24»: его в Грозном узнавали все.
— Как так? Тебе ж отец запретил ходить со двора? А если брат узнает? Иса тебе голову оторвет сразу.
— Тс-с! — испуганно приложил палец к губам Тамерлан. — Не оторвет, а отрежет, между прочим. Но ты же поклялся не говорить!
— Поклялся, как же… Теперь ты мне клянись, что ни шагу впредь отсюда.
Митя перекрестился, затем направил указательный палец вверх, одновременно поклонившись и омыв ладонями лик свой, при этом пробормотав что-то под нос.
— За домом Муслима — у них, знаешь ведь, овражек такой, и забор кирпичный, красный.
— Ну?
— Я на минутку только: хотел добежать, поменять ему кассету «Рэмбо» на «Рокки», и сразу назад. Представляешь, только подбежал к воротам, а тут из-за забора, снизу из оврага — «мишка». Прям на меня. И как твой тигр: замер, будто сам меня испугался, понимаешь? А я… вот… в общем, штаны мои потом мокрые оказались. Деда, скажи: я теперь трус, значит?
В глазах мальчика Кирилл Федорович видел крошечное отражение мягко колышущегося пламени свечи, стоявшей тут же, на столе. На миг даже показалось, что отражение как-то поплыло вниз в Митиных глазах, к длинной реснице, и растаяло… Парень отвернулся, шмыгнув носом.
— Мить, честное ветеранское: это не имеет никакого отношения к храбрости…
— Но ты-то ведь тогда один на один с целым тигром оказался, и ничего — сам сказал!..
Митя осекся, потому что где-то за окном послышался нарастающий свист.
Снаряд разорвался, наверное, в трех-пяти домах вниз по переулку. Митя резко прижал ладони к своим ушам и зажмурился, прошептав:
— Хоть бы не в Мусика, хоть бы не в Мусика, хоть бы не в…
Из прихожей они услышали твердый голос Аслана:
— Так! Все в подвал по лестнице, быстро! Ира, ты первая с Адамом — там внизу Иса поддержит. Тещ-щ-ща, вы где? Тамерлан?
Даже теперь дед Кирилл не мог не отметить про себя какой-то особой теплоты, прямо-таки шуршащей в голосе зятя, когда тот произносил слово «теща», и непроизвольно улыбнулся — ранее в своей жизни он не встречал ни у друзей, ни у знакомых такого бережного отношения к родне, особенно к женщинам.
Тамерлан подскочил на кровати, ринулся к дверям, потом резко замер и, обернувшись, спросил:
— Дед… ты?..
— Давай иди, иди, Митя, я тоже, я сейчас. — Он осторожно приподнялся на постели и перенес ноги на пол.
Ох уж эта немощь, эта одышка, эта постоянная боль в груди. И это нескончаемое бегство. Ну, лишь бы его котелок не продырявился — не время сейчас, до Пятигорска бы дотянуть.
Кирилл Федорович выпрямился во весь рост и вдруг замер, пробормотав:
— Старый пень… надо было сказать ему! Конечно, надо было, вот я…
— Тесть мой, как вы тут? — На пороге появился зять.
Второй взрыв прогремел чуть дальше первого, но в той же стороне — значит, метили направленно в одну точку.
Аслан двумя шагами преодолел разделявшее их пространство и, аккуратно обхватив тестя спереди, приподняв, мелкими шажками доставил к подполу, в котором собралась уже вся семья — Ира, Галка, Иса…
Ту ночь они пережили, обошлось, лишь старый кот Джохар неподвижно лежал под сенью абрикосового деревца. Но он умер от старости, как заверил Митю потом отец.
А дед Кирилл умер в Пятигорске две недели спустя. Отступление к Москве совсем подорвало его силы, и в последние дни он находился между реальностью происходящего и какой-то другой, из своего далекого прошлого. Когда сознание ненадолго возвращалось к нему, он пытался что-то сказать Тамерлану, но Аллах лишил деда Кирилла дара речи после той ночи, когда не стало Джохара. Все, что у него получалось, это по-детски жалобно заглядывать в быстро повзрослевшие Митькины черты и нечленораздельно что-то мычать, немощно указывая на свои ноги. Все успокаивали его, пока наконец Тамерлан не положил конец никому не понятной суете деда, прошептав ему на ухо лишь несколько слов:
— Дедуля, я услышал. Ты рассказал мне тогда не всю правду про то, как с «тигром» повстречался. Но ведь к храбрости это не имеет никакого отношения, я знаю, ты мне сам говорил, поэтому не переживай. Все будет хорошо, скоро приедем в Москву.
Кирилл Федорович благодарно ему кивнул и нервно улыбнулся, сжав костлявыми пальцами узкую ладонь внука. С тех пор его и отпустило.
А через три дня мальчик горько плакал на могиле деда в одиночестве, когда все уже вышли за ограду. Необычный блеск он видел и в глазах старшего брата, но Иса плакал молча, стиснув зубы. Адам же, самый младший, ревел вовсю — и по поводу, и без. Хотя к настоящему мужеству ничто из этого не имело никакого отношения.
Посмотреть бы только вот еще в глаза тем, кто деда снова заставил воевать…
