Уже к концу 90-х моя набитая профессиями и конторами десятилетняя трудовая книжка была заполнена наполовину. После дембеля в 1989 году я не вернулся на завод, а решил податься в культуру. Однако быстро сообразил, что в это смутное время всем не до оной, и ушел в производственный кооператив. Вскоре он стал АО, где я ненароком получил производственную травму. Из-за больного колена пошел на суперпопулярные в те годы бухгалтерские курсы, и вскоре меня перевели из слесарей в бухгалтеры. Полгода спустя мне предложили долю с дохода и должность главбуха в торгово-шмоточной фирме. Через год падение рубля свело компанию к банкротству, а меня закинуло на охрану строек — студента-заочника на тот момент нигде больше видеть не жаждали. Но и там больше года удержаться не получилось.

И тут школьный друг Шурик предложил мне встать за прилавок небольшого продовольственного магазинчика в универмаге «Московский». Тогда идея о превращении столицы в город-рынок только набирала обороты и советские торговые дома пока еще удерживали свою былую популярность. Наш большой сосед — громадный продовольственный универсам под землей — как-то не спешил делать себе рекламу на поверхности. И вся голодная рать, приезжая на три вокзала, рвалась к ближайшему входу в «Московский», где тут же благополучно упиралась в наш отдел.

По клавишам я с детства шлепал живо, а потому кассу освоил за час. В тот же день красотка-коллега в местном форменном халате попыталась взять что-то без очереди. Чуть постояв с «блатной» стороны, она обиженно скрючила губы и спросила: «Молодой человек! Когда же вы меня отпустите?» От меня отскочило быстрее, чем успел подумать: «Да кто же вас держит?» И с того момента всю смену конкретно проперло на шутки: «А какую водку посоветуете?» — «Я советую завязать с алкоголем и заняться спортом!» Или: «Что-то водка у вас вчера была не свежая! Выпили две бутылки под один беляш с приятелем — и потом так тошнило!» — «Ну так вы ж с пластмассовых стаканчиков пили? Вот с этого все и травятся!»

Нередко веселили и сами покупатели. К примеру, был случай. До одиннадцати утра покупателей много не набегало. В одно из таких преддверий к нам зашел почтенный такой дедок. Он встал поодаль и несколько минут рассматривал алкогольную стену прилавка, нервно шевеля губами. Наконец подошел и заговорил: «Молодой человек, а что такое «уве́с росхе́р»?» — «Не знаю, уважаемый. В школе вроде не проходили» — «Но ведь у вас же стоит!» — «Бывает, но чаще по утрам. А при чем тут это?» — «Да я не про то! Вон на верхней полке пятая слева». Пятой слева стояло французское шампанское «Ив Роше». Ну да, «Yves Rocher»!

Поначалу были проблемы с привокзальными бомжами, которые пытались устроить у нас в торговом зале спальню-столовую. С ними я после практики охранником договорился почти без слов — они прытко убрели, словно трухлявые пеньки из фильма «Морозко». Все бы ничего, но у нас продавалась самая перевариваемая и дешевая водка в округе. Вот бездомные горемыки и шли за ней, пихая вонючие пачки мятых цветных фантиков — тогдашних сотен и двухсотенных. Я как-то сразу не стал принимать от бомжей такие деньги, потому как стыдно их было давать на сдачу другим покупателям. Соответственно, обломал и с водкой. На другой день на разборки от бомжей Казанского вокзала пришел их «маркиз» — еще молодой азиат в зеленом пальто, длинном сером шарфе до пят и шапочке в цвет. Я ему пояснил, что к печальной участи некоторых моих сограждан я отношусь с пониманием, однако грязные и перетертые купюры брать отказываюсь. Шурик хотел и «маркиза» обвинить в антисанитарии, но тот сдержанно предъявил вчерашнюю справку из бани. Договорились на том, что вся продажа пойдет через него, чистюлю, но его дурно пахнущие подданные в наш отдел ни ногой.

Помимо кошерной водки, горячей останкинской колбасы, жвачки и приставок «Денди» мы торговали всякой ерундой для доброго пути, в том числе суперклеем. Как-то раз потребовалось самим немного что-то приклеить, а остатки пошли на новое развлечение — к поверхности кассового столика мы намертво прилепили мелочь. После смешно было наблюдать, как шикарно разодетые дамы, прикрыв руки сумочкой, пытались отковырнуть жалкие копейки. Перед Новым годом мы и вовсе устроили забаву — приклеили к полу железную сторублевку. Если 400 рублей стоил плотный пакет с ручками, то цена ей нынче была бы рубль. Из простого люда за монетой нагибался далеко не всякий, зато у бомжей та монета отняла покой. Конкурентом им был другой сорт людей — сторублевке, словно отбивая поклоны золотому тельцу, кланялись блондинки в норках. В итоге монету специально обученным совком в момент отколошматили местные бабули-уборщицы.

С ними тоже была история. Утро понедельника отводилось пересменке — заступала другая бригада. Когда удавалось хорошо посчитаться, то нам перепадали премиальные. Заканчивалось мероприятие по передаче активов вызовом бабулек, которые подхалтуривали влажной уборкой помещения. Нам же в это время оставалось дожидаться конца пересчета, то есть бить баклуши и курить. Вернувшись из курилки, я спросил Шурика про премию: «Ну что, бабки давали?» Он озорно оглядел гигиенический отряд и усмехнулся: «Да нет, они только пришли!» За что и схлопотал от бабулек тряпкой.

Рабочая неделя, конечно же, выматывала. По дороге домой боялся уснуть и проехать остановку — стоял. Да и сессии сдавались кое-как. Зато в то непростое время наш лабазик был островком стабильности с элементами малого бизнеса. Коллектив мало-помалу обрастал добрыми традициями. Частенько заскакивали друганы и родня — днем на перекур почти всегда можно было оторваться. Но однажды и до нас добрел господин Облом. И на вопросы друзей «Что хорошего?» мы с Шуриком радостно отвечали, что замечательно все: работа в тепле, график нормальный, платят хорошо. А на вопрос «А что плохого?», не меняя тембра бодрости, отвечали: «Да гонят нас на фиг с этой работы!» Увы, наш босс, которого и видели-то пару раз мельком, проиграл наш магазинчик в рулетку.

Странные и страшные были годы. То ОМОН перепутает офис, сперва всех закошмарит, а потом извинится и уйдет. То знакомую старушку на Пушкинской взорвут. Но больше мучили не внезапности, а неопределенность. Когда мотаешься не один месяц по объявлениям, тащишь у ребенка из копилки на проезд до бюро по трудоустройству, халтуришь на рынках, пытаешься хоть коготком зацепиться хоть за какой то доход. А то ты вдруг финансовый директор! Но в любом случае та простая работа в универмаге за прилавком вспоминается каким-то светлым пятном среди всяких стрелок-разборок и безнадеги. 90-е радовали нечасто.