В начале девяностых годов мы с мамой жили в гостинице «Северная» (ныне не существующей) рядом со старейшим универмагом столицы «Марьинский». Окна фасада и логотип гостиницы — рогатый олень — ежедневно смотрели грустными, тоскливыми глазами на Сущевский Вал. Размещение в этой гостинице было недорогим: остановиться здесь мог проезжий с абсолютно любым достатком, а проживать на постоянной основе мог позволить себе любой человек, имеющий хоть какую-то мало-мальскую работу; и вполне приличным: ее до безобразия длинные коридоры были устланы отутюженными красными коврами с зелеными полосами по краям, лифт почти никогда не застревал, а на втором этаже по вечерам работал «Видеосалон», который каждый день неизменно показывал западные боевики. Несмотря на повторы сеансов, в комнате с видеодвойкой всегда был аншлаг.

Видеосалон был меккой всех мужчин, которые жили в то время в гостинице. В первую очередь, конечно, потому, что фильмы там крутили сугубо мужские: «Двойной удар», «Кровавый спорт», «Кик-боксер», «Коммандос», «Американский ниндзя». Магию видеосалона сложно передать: когда выключался свет, в переполненной комнате становилось тихо, как в библиотеке, и разговаривать можно было только героям фильмов. Яркий квадратный экран показывал нам западную жизнь, которая казалась какой-то нереальной и красивой. В маленькой гостинице посреди серой криминальной столицы, с видеокассетной пленки оживали герои, которым мы, еще пока не знавшие войн мальчишки, подражали на следующий день. Арнольд Шварценеггер, Сильвестр Сталлоне, Жан-Клод Ван Дамм, Брюс Ли… мы хотели быть ими, этими героями — спасителями обиженных, борцами за справедливость.

Но, как и все хорошее, фильмы заканчивались, и мы, огорченные, но вдохновленные, брели по своим комнатам. Те, кто побогаче, жили в небольших комнатках по двое-трое, семьями. Мы жили в комнате, где было много женщин. Спали с мамой на одной кровати: так было дешевле.

А еще по выходным в редкие дни, по вечерам, на первом этаже гостиницы открывал для посетителей свои двери банкетный зал. Людей было очень много: русские, армяне, грузины, молдаване, украинцы, чеченцы — все отдыхали в одной общей компании, а столы ломились от всяческих лакомств, которые я видел только там: заморские ананасы, печеные поросята, жареная утятина, блюда из рыбы, икра. Но главное — это, конечно, люди. Они не были похожи на тех, которых я повседневно видел в нашей гостинице. Эти улыбались, веселились и полноценно радовались жизни. Танцплощалка набивалась разными представителями общества, когда живой оркестр начинал свой концерт.

Но больше всего почему-то пользовался популярностью танец «Лезгинка». Однажды я увидел, как мальчик моего возраста под исступленные удары барабанщика по ударной установке яростно изображал маленького орленка, а люди, огромная толпа, окружили его, аплодировали и кидали ему под ноги деньги. Я решил, что это отличный способ заработать. И когда вновь музыканты заиграли народный кавказский танец, я пустился в пляс, повторяя движения своего сверстника. Но на меня никто даже не взглянул. Уже тогда я понимал, что это солидарность. А точнее, ее возможное отсутствие.

А днем, после школы, мне и многим другим детям, чьи родители в поисках счастья или приключений, а может, и в попытке бегства приехали в столицу России, детям, которым игрушки заменяли палки от деревьев, нам иногда совсем нечего было делать. Диафильмы можно было смотреть лишь в темное время суток, каруселей вокруг не было, а разрешение на прогулку можно было получить от родителей только по их возвращении с работы. Нам ничего не оставалось, как придумывать игры на ходу, в тепличных условиях гостиницы.

Однажды, совершенно случайно, мне пришла идея «поиграть в иномарки». Я собрал всех детей с этажа и привел к окну в конце коридора, которое открывало обзор на Сущевский Вал. С четвертого этажа улицу было видно прекрасно. Игра заключалась в следующем: двое выбирали себе определенную полосу движения и начинали считать, сколько импортных автомобилей проедет по их полосе. Так играли до десяти очков, затем менялись. Каждая новая, редкая иномарка встречалась неистовым детским криком. Мы не знали марки машин, но совершенно точно понимали, где отечественная, а где импортная. Иногда кон шел очень долго, и мы жадно и сосредоточенно смотрели сквозь пыльные окна гостиницы на обшарпанный миллионами шин асфальт, боясь пропустить диковинный автомобиль…

Я понимаю, что того времени не вернуть. Как невозможно вернуть и детство. Тогда мы словно родились заново, Россия получила западную реинкарнацию, тотальный апгрейд. Мы не плачем и не рыдаем, мы живем в юной, но любимой стране, и, кто знает, быть может, доживем и до ее зрелости. Правда, если вдруг мы захотим поиграть в эту «автомобильную игру» сейчас, нам нужно будет считать русские машины, и неизвестно, насколько дольше будет каждый кон…