Часть 4
Самый лучший день
14 (1) октября 1917 года, 6:00. Петроград, Таврический дворец
Журналистка Ирина Владимировна Андреева
«Главное начать, и прибыля пойдут», – так кажется, говаривал один отрицательный персонаж той нашей недавней истории. Тот самый, что с пятном на лысине. Но к черту Меченого, сегодня более актуальной будет строчка из песни времен молодости моих родителей: «Сегодня самый лучший день, пусть реют флаги над полками…» Действительно, настроение приподнятое, и к тому же налетевший южный ветер разогнал обложившие небо тучи, через которые даже проглянуло бледное осеннее солнце.
В такой день самое то начинать строительство нового государства, новой политики и новой жизни. Но это новое – уже подзабытое нами старое. Нам довелось заново строить страну, которую мы уже однажды потеряли. Я знаю, что этот праздник перейдет в тяжкий нечеловеческий труд спасения России. Новому правительству в наследство от предшественников достались авгиевы конюшни. Для того чтобы заняться этим геракловым трудом, сегодня с утра пораньше в Таврическом дворце собираются особые люди, и имя им – большевики. Самое главное, что в отличие от того правительства, которое мы оставили в XXI веке, среди них нет ни одного вора, дурака или предателя.
Но давайте по порядку. Вчера вечером в Смольном, после той сцены с Троцким на лестнице, мы прошли в комнату, которая была чем-то вроде гостиной: диван, стол, несколько стульев. При желании можно было здесь и поспать, правда, без особого комфорта. Сосо оставил меня с сопровождающими, то ли всерьез, то ли в шутку сказав при этом:
– Нечего людей пугать, а то тут некоторые слабонервные, хуже барышень, так что посидите покуда, а я сейчас…
И исчез часа на полтора. Ничего себе «сейчас»! Потом он все-таки появился, весьма довольный, с горячим чайником в одной руке и краюхой в другой. Поставив чайник на стол, Сталин выудил из кармана куртки завернутый в чистую тряпицу кусок сала и бумажный фунтик с колотым сахаром. Как я поняла, по нынешним временам это была просто царская еда и невиданная роскошь.
Илюша Алексеев – хотя какой он Илюша, фигура в дверь не помещается! – в свою очередь, пошарив в вещмешке, поставил на стол банку тушенки, пластиковую коробочку с пакетиками заварки и пачку печенья из сухпая.
– Да вы просто буржуи! – пошутил Сталин. – Надеюсь, товарищи из будущего поделятся с бедным голодным председателем Совнаркома?
– Обижаете, Иосиф Виссарионович, – укоризненно пробасил Илья, – у нас как раз все по-товарищески, – подумал и добавил: – И по завету отцов: «все, что есть в печи – на стол мечи». Если мы с вами объединим капиталы, то у нас получится достаточно калорийный и вполне полезный ужин на четверых. Так что в связи с этим, товарищ председатель Совнаркома, у меня к вам встречное предложение – как там насчет сала? Вы нам тоже, надеюсь, не откажете?
Во время ужина Сталин сообщил нам, что сумел проинформировать практически всех своих будущих коллег по правительству. Отсутствовал лишь Фрунзе, но и он должен к вечеру или к следующему утру приехать из Шуи.
– Люди готовы трудиться, – со вздохом говорил Сталин, накладывая на хлеб ломоть сала, – боязно им, конечно, но ведь никуда не деться, все делается в первый раз. Вон, взять Александра Дмитриевича Цюрупу – он прекрасно справлялся работой управляющего имением князя Кугушева, а тут – огромная Россия. Он долго отказывался, но я его в конце концов уломал. Примерно так же пришлось разговаривать почти с каждым. Но это и хорошо. Если бы кто-то из них сразу же согласился, то я не стал бы доверять такому вот торопыге – наверняка не справится с порученным делом. Но, как народ говорит, глаза боятся, а руки делают.
В общем, товарищи, – закончил Сталин, – сбор народных комиссаров назначен на завтрашнее утро. Ровно в 6:00 все члены советского правительства собираются у входа в Смольный и идут пешком к Таврическому дворцу. Мы решили, что Совнарком лучше всего расположить именно там. Здание большое, правда, во время пребывания там «временных» его немножко подзагадили. Но уже с месяц как Таврический дворец стали приводить в порядок, чтобы разместить в нем Учредительное собрание. Еще днем я послал туда одного товарища, чтобы он осмотрел Таврический дворец. Мне сообщили, что хоть ремонтные работы еще ведутся, но помещения для работы Совнаркома найдутся.
Старший лейтенант Бесоев, допивая чай, спросил:
– Товарищ Сталин, а что вы собираетесь делать с Учредительным собранием? Как мне кажется, сейчас это крайне ненужная и бессмысленная структура.
– Товарищ Бесоев, – кивнул Сталин, – вы, в общем, правы. Мы, большевики, постараемся свести на нет эту совершенно неуместную инициативу «временных». А то как-то несправедливо получается – кому-то разгребать дерьмо, а кому-то ораторствовать с трибуны Учредилки и ставить нам палки в колеса. Не выйдет!
Вот товарищ Тамбовцев советует пока укреплять советские структуры, а всеобщие выборы провести позже, весной или летом следующего года. В любом случае нам будет нужен некий отстойник, куда мы могли бы сплавить собственных болтунов от политики. Товарищ Зиновьев, Каменев, Бухарин, Пятаков, Рыков и иже с ними все равно не способны сделать ничего хорошего, а вот навредить могут преизрядно. Сейчас нам нужно будет думать о том, куда их девать до тех пор.
Старший лейтенант Бесоев кивнул, и разговоры о политике на этом завершились. После ужина мы еще немного поболтали на разные темы, о том, о сем, и легли спать. Мне Сосо галантно уступил диван, а сам улегся вместе с остальными мужчинами на полу. Немного поворочавшись, они быстро захрапели. Вскоре уснула и я.
Проснулась рано утром от того, что Сталин свистящим шепотом ругал кого-то, просунувшего голову в комнату:
– Ти что арошь, нэ видишь, дэвушка спыт, устала, бэдная, – от волнения Сосо заговорил с акцентом, – ти мнэ скажы толком, что случылос?
– Товарищ Сталин, – отвечал незнакомый голос, – тут у ворот авто приехали, вас спрашивают. Говорят, что транспорт для товарищей народных комиссаров подан.
Эге, подумала я, это Васильич, похоже, подсуетился. Посмотрим, что за «членовозы» он нам подогнал.
Проснувшись окончательно, я с неохотой выползла из-под теплой шинели, которой укрыл меня Сталин. Заботливый. Мои коллеги мужского пола, оказывается, уже давно совсем не спали и успели умыться, побриться и прочие утренние дела. Я тоже быстренько привела себя в порядок, сходила куда надо – б-р-р-р, и это называется Институт благородных девиц!
Потом мы все пошли к выходу. По дороге нам попался человек, которому Сосо был так же рад, как перебегавшей дорогу черной кошке. Весь в коже, начиная от черных хромовых сапог и до черной кожаной кепки, сам чернявый, с вывернутыми губами, в пенсне… Одним словом – черт! На нас он смотрел… В общем, очень нехорошо смотрел. Образно говоря, шерсть у меня на загривке тут же встала дыбом. Рука опять, как в случае с Троцким, сама потянулась к пистолету. Хотя этот тип поздоровался с нами почти вежливо. Не знаю. Товарищ Сталин тоже был крайне не рад этой, может быть, и совсем неслучайной встрече. Что-что, а тот момент, когда в кустах начинают появляться рояли, я чувствую очень хорошо.
Этот дядя явно тут неслучайно появился. Сосо с ним поздоровался, а минутой позже пробормотал под нос какое-то грузинское ругательство. Я напрягла извилины и, наконец, вспомнила – мы встретили Свердлова. Ох, и попьет он нашей кровушки!
Очевидно, то же пришло в голову старшему лейтенанту Бесоеву, и тот зашептал Сталину на ухо, кстати, кажется, тоже по-грузински. Сталин пожал плечами и так же тихо ответил.
У больших чугунных ворот стояли с десяток новоиспеченных наркомов. В лицо я узнала лишь Дзержинского и Семашко. У мамы на работе – она у меня была медиком – висел его портрет. Вообще-то, накануне Октября он должен был находиться в Москве, но оказывается, его вызвали в Питер по делам Моссовета два дня назад. Так что, скорее всего, он уже в Москву не вернется. Будет заниматься своими делами здесь, в Питере.
Тут же стояли и сами «членовозы». Увидев их, я негромко хихикнула. Сталин удивленно посмотрел на меня, а я продолжала посмеиваться. Ляксандра Васильич ничего лучше не придумал, как прислать за нами два бэтээра. В общем, он был по-своему прав – надежно и, относительно местного транспорта, вполне комфортно. Поездила я на здешних костотрясах, скажу вам прямо: езда на них – это сплошной экстрим. Конечно, нормальная подвеска и шины-пневматики еще не получили большого распространения.
У одного из бэтээров нетерпеливо переминался с ноги на ногу незнакомый мне старлей. Он козырнул Сталину и предложил товарищам наркомам занимать места. Из второго бэтээра вылез сам Тамбовцев. Он подмигнул мне, поздоровался со старшим лейтенантом Бесоевым и рядовым Алексеевым, потом пожал руку товарищам Сталину и Дзержинскому, после чего был представлен всем наркомам.
Мы забрались в теплое нутро бэтээра, бронированные двери захлопнулись, и машина, урча двигателем, плавно тронулась, набирая ход…
Дорога до Таврического дворца обошлась без приключений. Должно быть, ранние прохожие смотрели на наши транспортные средства выпучив глаза. Да и неудивительно: шурша шинами, мчится по мостовой этакая невиданная диковина, больше похожая на огромный гроб о восьми колесах, ревет дизелем и плюется сизой соляровой гарью.
Вскоре после нас к Таврическому на «Тигре» подъехал с Суворовского Ленин. С всклокоченными, кое-как причесанными волосами и красными, как у кролика-альбиноса, глазами, Ильич выглядел неважно – похоже, он всю ночь не спал и имел большой и содержательный разговор с Васильичем. Да и Дед тоже выглядел как огурчик – весь зеленый и в пупырышках. Время от времени он прикладывал ладонь к левой стороне груди и тайком от всех глотал какие-то таблетки. Да, достается ему, бедному. Но, как говорил отец, солдат сначала идет, сколько может, а потом – сколько нужно. А все мы здесь сейчас солдаты…
Для заседания Совнаркома товарищи подобрали длинную комнату, в которой имелось все необходимое. То есть длинный стол для совещаний и набор разномастных стульев. По крайней мере, никому стоять не придется. Открыл заседание, как и полагается, сам Сталин. Ленин сидел рядом с ним по правую руку и олицетворял единство теории и практики. Я как представитель прессы скромно устроилась в сторонке с ноутбуком на коленях и быстро набрасывала эскиз статьи об этом знаменательном событии в завтрашний номер «Рабочего пути». Дело есть дело, и ничего тут не попишешь.
– Товарищи! – сказал Сталин. – Социалистическая революция, о необходимости которой так долго говорили большевики, совершилась. Но я не обещаю вам легкой жизни. Будет не просто трудно, будет очень трудно. Теперь нам предстоит длительная и тяжелая работа по наведению в России элементарного порядка и построению в ней самого прогрессивного и справедливого социалистического государства…
– Начнем, товарищи, с насущных проблем, – продолжил Сталин. – И прежде всего, с наведения элементарного порядка в городе и в стране. Это задача для вас, товарищ Дзержинский. Повсюду царит разгул бандитизма. Режут, грабят, насилуют, убивают, зачастую прикрываясь при этом революционными лозунгами. Это совершенно недопустимо.
Особое внимание вы должны обратить на хранящиеся в Петрограде запасы спиртного. В ближайшее время можно ожидать пьяных погромов. Толпы люмпенов, направляемые врагами революции, с вожделением уже поглядывают на подвалы Зимнего дворца. Там хранятся ценные вина и более крепкие спиртные напитки. Правда, Зимний дворец сейчас находится под охраной наших особых большевистских подразделений, а с этими ребятами особо не забалуешь.
Этой ночью они уже отбили первую попытку погрома, открыв пулеметный огонь поверх голов. Но обращаю ваше внимание, что Зимний дворец очень большой, и его охрану необходимо усилить отрядами красногвардейцев. К тому же неприкрытыми остаются винные склады, частные винные погреба и прочие места, где есть алкоголь. Примите все возможные меры.
На улицах – самый настоящий разгул уголовщины и бандитизма. Старая полиция распущена, а милиция, созданная Керенским, со своими обязанностями явно не справляется. Да и как она может с ними справляться, если сформировали ее большей частью из безусых пацанов-гимназистов и из тех же уголовных элементов, которых к милицейским делам нельзя допускать категорически. От вас требуется реорганизовать ее в рабоче-крестьянскую советскую милицию, пополнить ее ряды политически грамотными товарищами и опытными профессионалами старой школы.
Тут встал Александр Васильевич:
– Товарищ Дзержинский, я предлагаю разыскать бывшего начальника российской сыскной полиции Аркадия Францевича Кошко и поручить ему сформировать новую службу – уголовный розыск. Кошко сейчас находится где-то на юге России. Он скрывается от своих бывших «клиентов», которые вышли на свободу по амнистии, устроенной Керенским, и они теперь ищут лучшего сыщика России, чтобы расправиться с ним.
И еще. Должен сказать, что необходимо жестоко карать злодеев, пойманных за руку. Если нет никаких сомнений в совершенных ими преступных деяниях, то убийц, грабителей, насильников и громил следует расстреливать на месте.
Товарищ Чичерин, по извечной интеллигентской привычке, попробовал заикнуться о жестокости таких мер, но тут Дед не выдержал:
– Кого жалеть-то?! – воскликнул он. – Убийц, у которых руки по локоть в крови?
Сталин дослушал Деда и молча обвел взглядом присутствующих. Больше вслух о гуманности в отношении душегубов никто не заикнулся. Ленин как председатель ВЦИК заявил, что уже сегодня будет принят Декрет о беспощадной борьбе с преступностью, где в отношении убийц, грабителей, насильников и громил, пойманных на месте преступления, будет предусмотрен расстрел на месте.
Дальше товарищ Сталин поставил задачу наркому продовольствия Цюрупе организовать снабжение города продуктами питания. Он сказал, что есть договоренность с советами хлеборобных губерний о посылке в Петроград эшелонов с зерном и мукой.
– Да и вы, Александр Дмитриевич, посоветуйтесь с Феликсом Эдмундовичем и тщательно проверьте оптовые склады – наверняка их хозяева припрятали продукты и теперь ждут, когда цены на них поднимутся еще выше. Найдите таких спекулянтов и изымите у них продовольствие. Дайте расписку в том, что после того как будет восстановлена финансовая система и напечатаны новые деньги, мы с ними рассчитаемся. Не по спекулятивной, разумеется, цене.
Наркома промышленности и внешней торговли Красина Сталин попросил по своим каналам провести зондаж немецкой стороны о возможности заключения перемирия.
– Леонид Борисович, ведь у вас остались связи с партнерами из «Сименса»? – спросил Сталин.
Красин утвердительно кивнул и сказал, что он попробует довести до некоторых влиятельных германских промышленников предложение Сталина.
Потом выступил Ленин и сообщил, что уже готовы к опубликованию декреты новой власти. Правда, Декрет о земле пришлось создать на основе эсеровской программы, но, как сказал Ильич:
– Неважно, кто что придумал, важно, что мы его примем и воплотим в жизнь. А там пусть социал- революционеры возмущаются, как говорится, поезд-то ушел. Декрет о мире мы опубликуем чуть позднее, когда станут известны результаты официальных усилий Наркоминдела и неофициального зондажа Красина.
– Прошу прощения, Владимир Ильич, – опять встал со своего места Дед, – как представитель той силы, которая отвечает за желание Германии провести мирные переговоры, должен вам сказать, что Декрет о мире должен быть принят ВЦИК незамедлительно. Надо заявить о намерениях советского правительства выйти из этой бессмысленной для нас войны не только уставшим от трех лет бойни жителям России, но и на весь мир. Ну, а уж мы, со своей стороны, организуем товарищу Чичерину на переговоры с немцами делегацию вполне легитимную и договороспособную.
Сталин кивнул и, подводя итоги первого заседания, сообщил, что наркомов в их министерствах, еще не ставших наркоматами, возможно, ждет саботаж чиновников. С ним надо бороться, но так, чтобы не развалить окончательно само министерство. В успешной работе по преодолению саботажа могут помочь бывшие руководители этих министерств. Сталин сказал, что некоторые министры ушедшего в отставку правительства Керенского готовы сотрудничать с новой властью. Часть из них приглашена в Таврический дворец, и после завершения первого заседания Совнаркома товарищи могут встретиться с ними и оговорить условия совместной работы.
На этом повестка дня была исчерпана. Все стали расходиться. Сталин попросил остаться Дзержинского, чтобы переговорить с ним относительно некоторых вопросов, которые должно знать лишь тем, кому это необходимо.
Как я поняла, речь пойдет о борьбе с саботажем чиновников и разоружении военных училищ и школ прапорщиков. Я тихонько спросила у Васильича, где находится полковник Бережной, который, как я знала, тоже должен был присутствовать на Совнаркоме. На что Дед мне тихонько ответил, что Бережной этой ночью при полуроте «летучих мышек» и трех бэтээрах выехал по железной дороге в Могилев за особо ценными узниками, томящимися в Быховской тюрьме. Так что в ближайшее время мы будем иметь честь любоваться на особо редкий экземпляр льва с головою барана. Но писать об этом пока не надо…
Я вздохнула – ну, это уже чисто мужская работа…
14 (1) октября 1917 года, 08:00. Петроград, Таврический дворец
Капитан Александр Васильевич Тамбовцев
С вновь назначенными наркомами я вышел в коридор, где в окружении нескольких наших бойцов стояли бывшие министры правительства Керенского. Из присутствующих я узнал лишь Ливеровского – видел его фотографию в музее Дороги жизни на Ладожском озере, и адмирала Вердеревского – его фото было в книге об эсминце «Новик». Вердеревский, тогда еще капитан 2-го ранга, стал его первым командиром. Остальные господа были мне не знакомы.
Вежливо поздоровавшись с ними, я заявил, что уполномочен новым главой большевистского правительства Иосифом Сталиным провести с ними переговоры на предмет участия бывших господ министров в работе нынешнего правительства.
Господа бывшие министры слегка помялись, но никто из них не сделал попытку покинуть помещение, что было воспринято мною как знак согласия. Я предложил им на выбор – или они будут присутствовать во время переговоров с каждым из них, или данные переговоры провести приватно, с глазу на глаз. Попросив у меня пару минут на раздумье, они посовещались и устами бывшего министра юстиции Павла Николаевича Малянтовича заявили мне, что хотели бы поприсутствовать на переговорах с их коллегами, чтобы была ясна диспозиция новой власти и отношение их к тем моментам, которые касаются не только их ведомства.
Что ж, позиция здравая. Я пригласил бывших министров в пустующее пока помещение, где был большой стол для совещаний и стулья. Занавеси и люстры отсутствовали, делая комнату неуютной. Но сие, по моему мнению, не должно помешать нашей содержательной беседе.
Когда все расселись, я прокашлялся и начал свою речь.
– Не знаю, как к вам и обращаться, – начал я, – большинство из вас привыкли к обращению «господа», некоторые – «товарищи». В новом правительстве обращение будет, естественно, «товарищи», так что желающие работать в Совнаркоме пусть привыкают к этому обращению.
Итак, товарищи, скажу вам сразу – на портфели министров, или, как сейчас будут называться эти должности, народных комиссаров вы можете пока не рассчитывать. Такое доверие еще надо заслужить. – Кое-кто из приглашенных при этих словах слегка поморщился, но вслух никто не возразил, и я продолжил: – Начну с того, что новые министры, или народные комиссары, будут нуждаться в советах людей, пусть и не разделяющих их политические взгляды, но искренне желающих исправить ту катастрофическую ситуацию, в которой оказалась Россия. Если говорить честно, то во многом и вашими стараниями, товарищи бывшие министры…
Но не будем искать виновных. Надо думать о том, как выбраться из того болота, куда мы все угодили. Работы будет много. Сразу же предупреждаю вас, что придется не просто высиживать время в своих кабинетах, а пахать, как пашут мужики в страдную пору.
Первым я обратился к бывшему министру земледелия Маслову:
– Вот вы, Семен Леонтьевич, должны это хорошо себе представлять. Я понимаю, что вам, старому социалисту-революционеру, будет нелегко работать в большевистском правительстве. Но тут уж ничего не поделаешь. К тому же не такой уж большой секрет и то, что не сегодня-завтра одним из первых Совнаркомом будет принят и опубликован Декрет о земле. В этом документе нашли отражение те идеи, которые вы высказывали в течение длительного времени, и которые вошли в программу партии социалистов-революционеров.
Так что теперь, Семен Леонтьевич, вы получите шанс на деле осуществить все то, о чем когда-то мечтали. Должность наркома земледелия сейчас совмещается с должностью наркома продовольствия, обязанности которого исполняет Александр Дмитриевич Цюрупа. Ведь наверняка вы с ним знакомы? – Бывший министр кивнул мне. – Так вот, Семен Леонтьевич, работать вы будете вместе с ним. Поскольку вы теперь все «товарищи», то должность ваша будет называться «заместитель наркома по земледелию». Надеюсь, что у вас с Александром Дмитриевичем сложатся подлинно товарищеские отношения.
– Хорошо, госпо… то есть товарищ Тамбовцев, – ответил мне Маслов. – Где и когда я смогу встретиться и переговорить с товарищем Цюрупой?
– Нет ничего проще, – ответил я, – с сегодняшнего дня в этом здании и будет находиться Совнарком. Александр Дмитриевич уже обживает один из кабинетов, предназначенных для его наркомата. Так что сразу же после нашей беседы вы можете его найти и более подробно поговорить о предстоящей совместной работе.
Маслов сел, а я посмотрел на Александра Васильевича Ливеровского, бывшего министра путей сообщения.
– Теперь о другом, не менее важном вопросе. Мы с вами, Александр Васильевич, оказывается, двойные тезки. Так вот, товарищ Ливеровский, нам надо срочно налаживать работу транспорта. Россия – страна огромная, и без связи всех ее частей в единое целое она существовать не может. Я знаю, что вы опытный специалист, у которого за плечами большой опыт строительства железных дорог. Огромна ваша роль в строительстве Кругобайкальской железной дороги, Средне-Сибирской и Восточно-Амурской железных дорог. Я хочу сказать, что ваш опыт бесценен, и будет нам очень нужен во время строительства новых железнодорожных магистралей. Поверьте мне, что планы строительства железных дорог нового правительства большевиков приятно вас удивят. Железные дороги будут проложены туда, куда еще можно добраться лишь на санях, да и то по зимнику.
Но пока вам необходимо наладить работу с Викжелем. Вашим наркомом будет Марк Тимофеевич Елизаров, который был кооптирован туда от РСДРП(б). Но он, скорее, будет лишь политическим руководителем, который будет разруливать ту сложную ситуацию, которая на настоящий момент сложилась в этом самом Викжеле. А вся техническая работа по обеспечению движения ляжет на ваши плечи. Ну как, товарищ Ливеровский, вы согласны взяться за эту работу?
– Да, товарищ Тамбовцев, согласен, – кивнул мне бывший министр. – Сразу как кончится это совещание, я немедленно отправлюсь в свое министерство, где перед прибытием Марка Тимофеевича буду успокаивать нервных дамочек и не менее нервных чиновников мужского пола. А то можете себе представить, сколько охов и ахов насчет ужасных большевиков я наслушался за весь вчерашний день. Либеральная публика перед вами просто вибрирует.
– Я догадываюсь, – вздохнул я и обратился к бывшему министру юстиции Малянтовичу: – Павел Николаевич, теперь поговорим о наших законах, которые естественным образом должны сменить законы царские и те юридические благоглупости, которые издавал в свое время ваш предшественник, министр юстиции Александр Федорович Керенский.
Разгрести эти авгиевы конюшни придется вам, Павел Николаевич. Я знаю, какую огромную помощь вы оказывали большевикам, защищая их на судебных процессах. Но сейчас вам предстоит большее – надо почти с нуля создавать новую, справедливую социалистическую юстицию, с новыми законами и судами.
Правда, вам будет, наверное, полегче, чем вашим коллегам. Работать над новым законодательством вы будете вместе с лидером партии большевиков Владимиром Ильичом Ульяновым-Лениным. Он по образованию юрист и с сегодняшнего дня является председателем ВЦИК, в обязанности которого и входит принятие новых законов. Я думаю, что вы с Владимиром Ильичом легко найдете общий язык. Еще я бы посоветовал вам привлечь к работе над новыми законами вашего бывшего помощника Андрея Януарьевича Вышинского.
Если вы согласны на все эти условия, то после окончания этого совещания мы с вами отправимся в Смольный, где вы встретите немало ваших бывших подзащитных. Там можно будет обсудить с Владимиром Ильичом самые срочные декреты и подзаконные акты, которые необходимо будет принять уже сегодня.
– Хорошо, – кивнул Малянтович, – я согласен. Никогда не думал, что вот так сразу, можно сказать, с чистого листа придется писать законы, не оглядываясь при этом ни на Петра Алексеевича, ни на Анну Иоанновну, ни на Екатерину Великую или Николая Павловича. Даже как-то страшновато.
– Ничего не боятся только дураки, но мы им завидовать не будем, – кивнул я. – Мне ведь тоже страшно, но глаза боятся, а руки делают. – Я повернулся в сторону бывшего министра народного просвещения Салазкина: – Сергей Сергеевич, вам нужно будет встретиться с Анатолием Васильевичем Луначарским, который в новом правительстве назначен на должность наркома просвещения. Я знаю, что вы давно уже готовили проект реформы высшей школы. Это, конечно, замечательно, но сейчас главное – это просто школа. Ваш народный комиссариат сразу же должен будет заняться поголовной ликвидацией безграмотности. В России миллионы людей, которые вообще не умеют читать и писать. В начале ХХ века это настоящий позор.
Нам надо ликвидировать неграмотность и малограмотность, и тем самым провести еще одну революцию, на этот раз культурную. Конечная цель большевиков в сфере образования – это дать возможность приобщиться к культуре не узкой прослойке избранных, а всему народу. Вот сие и будет вашей основной задачей, Сергей Сергеевич. Работа предстоит неимоверная. Но нас, большевиков, это не пугает. Мы надеемся на вашу помощь, товарищ Салазкин.
Дослушав мои речи, Сергей Сергеевич только кивнул и спрятал в карман маленький блокнот, в котором по ходу разговора делал какие-то пометки. Будем надеяться, что этот кивок означает знак согласия.
Теперь мне предстояло переговорить с военной частью Временного правительства. Адмирал Вердеревский и генерал Верховский терпеливо слушали нашу беседу, практически мой монолог, с их бывшими коллегами. Естественно, сделали определенные выводы из всего сказанного, но помалкивали до поры до времени. Теперь, наконец, настала и их очередь.
– Александр Иванович, Дмитрий Николаевич, – обратился я к ним, – вам я скажу вот что. Независимо от общественного строя, Россия была и будет вожделенной добычей для ее алчных соседей. Такой уж Господь ее создал. Поэтому нашей стране всегда будут нужны те, кто сможет и будет ее защищать. Я знаю, что вы всегда были патриотами Отечества, поэтому не стану тратить слов попусту и задам вам один-единственный вопрос: согласны ли вы служить так же честно и добросовестно новой России, как служили Российской империи?
И генерал Верховский, и адмирал Вердеревский не сговариваясь кивнули. Я продолжил:
– Тогда, товарищи, я прошу вас помочь нашему новому народному комиссару по военным и морским делам побыстрее войти в курс дела. Имя Михаила Васильевича Фрунзе вам ничего не говорит. Он большевик, был в свое время приговорен к смертной казни, замененной позднее пожизненной каторгой. Военного образования не имеет. Но поверьте мне, у нас есть достоверные сведения, что Фрунзе как раз из тех самородков, из каких в свое время Наполеон Бонапарт делал маршалов. Вспомните Нея – сына бочара, и Мюрата – сына трактирщика.
Есть еще и другие причины, по которым наркомвоенмором назначен именно Фрунзе. Но пока о них рассказывать не стану. Всему свое время. Скажу только, что Россия вовсе не погибла, как считают некоторые. Наоборот, Россия, как птица феникс, возродится и будет жить вечно.
В Евангелии от Луки говорится: «И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие; а иначе молодое вино прорвет мехи, и само вытечет, и мехи пропадут; но молодое вино должно вливать в мехи новые; тогда сбережется и то и другое».
Сейчас происходит нечто подобное. Россия обновляется. И если вы не воспользуетесь возможностью приложить свои силы, ум и опыт на благо новой России, то никогда потом себе этого не простите.
Как и штатским товарищам, я не могу пообещать вам легкой жизни. Но, поверьте мне, еще при жизни вы увидите обновленную Красную Русскую империю, которая займет достойное место в мире. И тогда сможете сказать своим детям и внукам: «Я был одним из тех, кто начинал строить эту махину».
– Да уж, Александр Васильевич, – покачал головой адмирал Вердеревский, – слишком уж заманчивую картинку вы тут нам нарисовали… Но почему-то я вам верю. Скажите, а где мы с Александром Ивановичем сможем встретиться с господином, извините, товарищем Фрунзе для передачи дел по министерствам?
Я посмотрел на часы и ответил:
– Его поезд прибывает на Николаевский вокзал около одиннадцати часов утра. Если хотите, подходите сюда к десяти тридцати. Тогда мы отправимся встречать Михаила Васильевича все вместе: вы, я и товарищ Дзержинский.
Потом наступила томительная тишина, и, наконец, Александр Иванович Верховский спросил, глядя мне прямо в глаза:
– Александр Васильевич, скажите нам, кто вы и откуда? Откуда вы пришли к нам со своими фантастическими кораблями, аэропланами, этими, как у вас их называют, вертолетами и тяжелыми бронемашинами? Если вы за Россию, то и мы с Дмитрием Николаевичем тоже будем с вами, как и другие честные офицеры, пусть даже вас послал сам сатана. Хоть с чертом, господин Тамбовцев, но за Россию.
– Господа, – вздохнул я, – уверяю вас, что к нечистой силе ни я, ни мои товарищи отношения не имеем. Слуги дьявола не цитируют Святое Писание, – пошутил я, а потом сказал уже серьезно: – Хотя в любой момент мы способны устроить для наших недругов самый настоящий ад кромешный.
Но все эти разговоры давайте отложим на потом. А пока смотрите на нас внимательно и думайте. Тогда истина откроется вам сама…
14 (1) октября 1917 года, 09:00. Петроград, Министерство иностранных дел бывшей Российской империи, у Певческого моста
Старший лейтенант ГРУ Николай Арсентьевич Бесоев
Пост сдал – пост принял. Это только у часовых все легко и просто. А в цивильной жизни передача полномочий от старого начальства новому сопровождается такими ритуалами, что нам, военным, до них, как до Пекина раком. Особенно если пост передают друг другу злейшие политические враги.
В МИД мы выехали представительной делегацией. Естественно, возглавлял ее новый нарком товарищ Чичерин. В помощь ему генерал Потапов выделил своего порученца, штабс-капитана Якшича. Был и представитель Центробалта Николай Григорьевич Маркин. Я вспомнил, что и в той, реальной, истории этот человек вместе с назначенным на пост наркома иностранных дел Троцким ставил на уши МИД, разыскивая тайные договоры Российской империи со странами Антанты. Думаю, что в этот раз наезжать на бывшего министра иностранных дел Временного правительства миллионера Терещенко не понадобится. Мы теперь не какие-то там самозванцы и узурпаторы, а вполне легитимные чиновники нового правительства, пришедшие принимать дела. Впрочем, господин Терещенко и его правая рука, управляющий министерством господин Нератов – те еще фрукты. От них в любой момент можно ждать какую-нибудь пакость.
Но как ни странно, в здании у Певческого моста встретили нас довольно спокойно. Никто не корчил нам рожи и не плевался вслед. Смотрели на нас господа дипломаты, естественно, без особой радости, но нам и не нужны были их восторженные лица и вопли восторга.
Бывший министр, Михаил Иванович Терещенко, принял нашу делегацию в своем кабинете. Он с усмешкой посмотрел на матроса Маркина, который в чопорном и строгом кабинете министра действительно выглядел инородным телом в своей лихо заломленной бескозырке и с деревянной кобурой маузера на боку. Терещенко кивнул Чичерину, скользнул взглядом по штабс-капитану, после чего его внимательный взгляд остановился на мне. Я, разумеется, был не во фраке, а в своей повседневной полевой камуфляжной форме. Правда, автомат, бронежилет и разгрузку с прочими орудиями смертоубийства я оставил под охраной своих ребят в «Тигре», на котором мы приехали в МИД. Единственно, что при мне были пистолет АПС в плечевой кобуре и ручная рация в чехле на поясе.
Видимо, до господина Терещенко уже успели дойти кое-какие сведения о разгроме немецкого десанта под Моонзундом, а также так называемой Большевистской эскадре и ее возможностях. И поэтому взгляды, которые он бросал в мою сторону время от времени, были настороженными и опасливыми. А я, в свою очередь, с интересом смотрел на здешнего олигарха. А как же иначе назвать этого человека? И миллионер (личное состояние семьдесят миллионов золотых рублей – огромные деньги по довоенным временам), и любитель бриллиантов (обладатель второго в мире по величине алмаза, носящего его имя), и яхта у него одна из самых больших в мире – словом, нечто вроде нашего Абрамовича.
Выдержав паузу, Терещенко прокашлялся и, стараясь выглядеть невозмутимо, предложил нам присесть и, при желании, курить. После чего, наконец, поинтересовался целью нашего прихода. Выслушав ответ товарища Чичерина, он ненадолго задумался, глядя на равнодушно машущие маятником старинные часы в углу кабинета.
Потом, перервав паузу, Терещенко, наконец, начал было говорить:
– Господа… – успел сказать он, но матрос Маркин довольно бесцеремонно перебил экс-министра и миллионера:
– Господа остались в прошлом, гражданин Терещенко, отныне все служащие будут обращаться друг к другу «товарищи».
Терещенко поморщился, словно от зубной боли, но пререкаться с Маркиным не стал и продолжил:
– Хорошо, пусть будут товарищи. Но я уже не служащий министерства, поэтому считаю, что, во-первых, вы мне не товарищи, а во-вторых, ваши распоряжения меня не касаются. – Терещенко вздохнул и облизал губы. – Итак, господа-товарищи, насколько я понял, вы пришли принять у меня дела. Не соблаговолите ли вы предъявить соответствующие документы, которые подтверждали бы ваши полномочия?
Георгий Васильевич Чичерин протянул бывшему министру несколько бумажек. Одна из них была ксерокопией заявления Керенского об отставке и передаче власти партии большевиков, вторая – выпиской из решения ЦК партии большевиков о назначении товарища Чичерина Г. В. народным комиссаром, сиречь министром иностранных дел.
– Гм, значит, вы теперь народный комиссар, Георгий Васильевич, – с иронией сказал Терещенко, – все, как во времена Французской революции. Только вы, наверное, помните, чем закончилась та революция?
– Помню, Михаил Иванович, – спокойно сказал Чичерин, – только мы постараемся не повторить ошибок якобинцев. Мы сделаем все, чтобы нам не пришлось отбивать нашествие интервентов и вести кровопролитную гражданскую войну с Вандеей.
– Ну, у вас, наверное, уже и Наполеон приготовлен, – ехидно сказал миллионер, – кто только, не пойму – Ленин или Сталин? А может быть, некий Троцкий?
Я непроизвольно хихикнул – это надо же, балабола Троцкого обозвать Наполеоном, или, к примеру, Ленина. Наверное, господин Терещенко так шутит, или же он просто не понимает того, о чем говорит.
А товарищ Чичерин невозмутимо поднял бровь и с достойной иронией ответил господину бывшему министру:
– Михаил Иванович, дорогой, давайте не будем щеголять друг перед другом остроумием. В свою очередь скажу только, что Тайлераном ни мне, ни вам не быть. А пока прошу передать нам все текущие дела и ключи от архивов министерства. А также шифры для дипломатической переписки.
– А если я откажусь все это вам передавать?! – неожиданно огрызнулся Терещенко.
– В этом случае вы совершите поступок, о котором впоследствии будете сильно жалеть, – спокойно ответил Чичерин.
– Очень сильно и очень недолго, – добавил я, демонстративно разминая пальцы в спецназовских перчатках, – ровно до конца вашей бренной жизни. У нас есть способы получить от вас нужную информацию, только они сопряжены с некоторыми крайне неприятными процедурами.
Терещенко развел руками, словно показывая, что он сдается под угрозой грубого физического насилия. Ему хотелось до конца доиграть свою роль униженного и оскорбленного интеллигента, которого принуждают оставить штурвал руководителя внешней политики Российской республики какие-то там большевики.
Примерно в таком же духе состоялся разговор с управляющим министерством иностранных дел действительным тайным советником Анатолием Анатольевичем Нератовым. Тот сразу и без затей обозвал всех нас узурпаторами и хамами, заявив, что признает лишь ту власть, которая будет назначена Учредительным собранием. А власть большевиков он не признает и дел с нами иметь не желает.
Пришлось господина Нератова взять под стражу и отправить в Таврический дворец, где в подвале уже были приготовлены особые помещения – КПЗ для особо несговорчивых чиновников. Пусть посидят там, подумают. Глядишь, через день-два станут более покладистыми. А если и не станут, так это только их проблема. Мы не толстовцы, и не собираемся отпускать на свободу людей, которые из ненависти к «хамам» будут до конца жизни гадить России.
Вместе с Чичериным и штабс-капитаном Якшичем, у которого, оказывается, здесь было множество знакомых, мы прошли по лабиринтам министерства. С нами было двое моих ребят и десяток красногвардейцев. При обходе мы выставляли посты у помещений, в которых хранились дипломатические документы, шифры и личные дела дипломатов. Я знаю, что многие разведки мира были бы рады порыться в этих документах.
Служащие министерства поглядывали на нас настороженно, а кое-кто и откровенно враждебно. Я с сочувствием посмотрел на Георгия Васильевича. Ох, и труднехонько ему здесь придется! Но товарищ Чичерин спокойно шагал по коридорам министерства, в котором проработал не один год, здоровался со знакомыми, включая сторожей и архивариусов, и на ходу делал пометки в своем блокноте.
Закончив обход, мы снова поднялись в кабинет министра. Терещенко собрал свои личные вещи и, уже одетый в пальто и котелок, сидел на диване, задумчиво глядя в окно.
– Господа-товарищи, – задумчиво сказал миллионер, – на что вы надеетесь? Ведь ваше правительство не признает ни одно государство в мире. Как только страны Антанты добьются победы над Германией и Австро-Венгрией, они сразу же с помощью оружия свергнут вашу власть. И я уверен, что в этом они найдут поддержку в самой России. Вы понимаете, что вы халифы на час?
– Ошибаетесь, господин Терещенко, – я покачал головой, – мы взяли власть надолго и всерьез. Вы ошибаетесь буквально во всем, начиная со стратегического положения на фронтах и кончая вашей оценкой настроений русского народа. Я не выдам вам тайны, когда скажу, что правительство большевиков намерено в самое ближайшее время выйти из совершенно ненужной и бесцельной войны. У нас есть надежные средства для того, чтобы объяснить германскому командованию всю пагубность продолжения боевых действий на Восточном фронте. И будьте уверены, они нас послушают, ибо невозможно не прислушаться к силе, способной за один раз доставить пять тысяч пудов бомб в любую точку Германии или Австро-Венгрии.
Ну а потом, о какой победе Антанты вы будете говорить, когда германцы стоят в сорока верстах от Парижа. И это при том, что половину их сил сковывала русская армия. Скоро на Западном фронте будут все немецкие солдаты, и там состоится новый Седан и осада Меца. А мы еще поможем изнывающим от блокады немцам продовольствием и сырьем.
Ничего личного, господа, только бизнес. Вы ведь делец, господин Терещенко, и знаете, что в коммерции отсутствует такое понятие, как мораль. Я не возьмусь пророчествовать, но года на два мясорубка на Западном фронте еще затянется точно. И в конце ее будет не победа одной из сторон, а бессмысленнейшее перемирие, случившиеся от того, что стороны исчерпали все возможности для борьбы. Поверьте, лет десять – пятнадцать Европе точно будет не до нас.
Я не поручусь за то, что в Австро-Венгрии, Германии, Франции не произойдут какие-то свои революции, вызванные разочарованием итогами войны. Пока там будет продолжаться европейская смута, мы будем укреплять Россию, врачевать ее раны, нанесенные войной и бездарным царским и вашим правлением. Пройдет совсем немного времени, и Советская Россия станет одной из величайших держав на планете. Мы позаботимся о том, чтобы она могла сокрушить любого врага, а уровню жизни ее народа будут завидовать рабочие и крестьяне во всем мире. Все будет так, как я говорю, будьте в этом уверены!
По мере того как Терещенко слушал мою речь, он поочередно то краснел, то бледнел, а когда я закончил, криво нахлобучил на голову котелок и, не прощаясь, выскочил за дверь.
– Эка вы с ним немилосердно, Николай Арсентьевич, – покачал головой товарищ Чичерин. – Человек был так уверен в своей значимости и незаменимости, а вы его носом в грязь. И кстати, что вы там говорили о мире с Германией?
– Об этом, Георгий Васильевич, вы скоро узнаете, – ответил я. – Придет день, и перед вами будут сидеть германские дипломаты, готовые к подписанию мирного договора на условиях сохранения довоенного статус-кво, – я подумал и добавил: – Возможно, за исключением Польши. Как конкретно это будет сделано, я вам сейчас сказать не могу. У нас, военных, тоже есть свои секреты.
14 (1) октября 1917 года, 11:00. Петроград, Николаевское инженерное училище (Инженерный замок)
Старший лейтенант ГРУ Николай Арсентьевич Бесоев
Только-только успели мы разобраться с фрондирующими дипломатами, как мне по рации сообщили еще одну «приятную» весть. Агенты генерала Потапова доложили ему о том, что началась непонятная и подозрительная возня в юнкерских училищах. Услышав об этом, наш Дед насторожился. Возможность попытки мятежа они заранее обговорили с полковником Бережным перед его отъездом в Могилев. В нашем прошлом на четвертый день после прихода большевиков к власти взбунтовались и попытались совершить контрпереворот юнкера нескольких военных училищ, подстрекаемые неким Комитетом спасения родины и революции. Им удалось захватить телефонную станцию и отключить Смольный, арестовать часть членов Военно-революционного комитета и даже начать разоружение красногвардейцев. Мятеж удалось подавить лишь с помощью броневиков и артиллерии.
И вообще, все это совершенно не вовремя и как бы беспричинно. Революции в классическом смысле не было, власть была передана полюбовно и вполне легитимно, а вот контрреволюция, причем в самом ее классическом виде, имеется. Загадка? А отгадка, как учат нас товарищи Шарп и Сорос, непременно находится либо в британском, либо во французском посольстве. Либо в обоих сразу.
Я понял, почему Дед так забеспокоился. В наше время в определенных кругах было принято лить слезы по «невинно убиенным злыми красными комиссарами мальчикам-юнкерам». На самом же деле этим «мальчикам» было уже далеко за двадцать, а иногда и за тридцать, и убить их было не так уж просто. Они сами могли кого хочешь прихлопнуть. В военное время, когда большая часть кадровых офицеров была выбита на фронте, для подготовки пополнения командных кадров военные училища были преобразованы в школы прапорщиков. Были среди юнкеров этих школ и юноши бледные со взором горящим. Но в большинстве своем обучались в бывших военных училищах фронтовые унтер-офицеры, которые после окончания учебы рассчитывали получить офицерские погоны.
Для бывших крестьян, рабочих и мастеровых одинокая звездочка на погонах могла стать путеводной звездой. Ведь табель о рангах никто пока не отменял, да и чины на войне шли быстро. Поэтому юнкера так болезненно встретили известие о переходе власти к большевикам, поначалу обещавшим распустить армию. Все надежды на карьеру, на возможность вылезти из грязи в князи могли пойти прахом. Потому-то и взбунтовались юнкера в Москве и в Питере в октябре 1917 года в нашей реальности. То же самое могло произойти и сейчас. Если, конечно, не принять решительные меры и не придушить недовольство на корню. Была лишь одна маленькая разница – правительство под председательством Сталина не собиралось делать ничего подобного.
В нашем прошлом штабом мятежа стал Михайловский замок, в котором находилось Николаевское инженерное училище. Похоже, что и в этом времени недовольные новой властью стали собираться в нем и готовиться к вооруженному выступлению. Перво-наперво Дед отдал команду блокировать все петроградские военные училища сводными оперативными группами. Каждая такая группа состояла из одного-двух отделений наших морских пехотинцев и приданного им отряда красногвардейцев. Для оказания особого впечатления на недовольных, всем этим группам придавалась бронетехника.
Следующим этапом работы были переговоры с командованием этих училищ с требованием на всякий случай разоружить юнкеров. Ну а потом, на третьем этапе, было необходимо провести с каждым индивидуальную беседу, предложив на выбор – остаться и дальше продолжать учебу, получить офицерские погоны и отправиться в войска, или снять военную форму и катиться на все четыре стороны. А перед этим сообщить всем, что русская армия никуда не денется, грамотные и опытные офицеры ей нужны, и все, кто свяжет свою судьбу со службой в этой армии, никогда не пожалеет об этом.
Моей группе было поручено заняться штабом готовящегося мятежа, Михайловским, или как его сейчас здесь называют, Инженерным замком. В помощь мне были приданы до взвода морской пехоты при полном боевом, два БМП-3, БТР-80 и «Тигр» с пулеметом. Кроме того, несколько пулеметчиков с «печенегами» и снайпера с СВД будут держать на прицеле окна замка во время переговоров. Роль массовки выполнял отряд красной гвардии с Путиловского завода, один из самых преданных Сталину и дисциплинированных.
Решение было твердым, если кто-то из юнкеров захочет проявить ненужный героизм и пострелять, то тут же получит пулю в лоб или любое другое место, обеспечивающее летальное поражение организма. Дед сказал, что надо действовать решительно и не подвергать наших людей риску.
И вот мы у замка. Похоже, что агенты-информаторы генерала Потапова не ошиблись. Вокруг здания, в котором когда-то придушили императора Павла I, отирались какие-то подозрительные личности с винтовками. Некоторые из них были в военной форме, некоторые – в гражданском. Увидев наш кортеж, который вывернул со стороны Марсова поля, они засуетились и, пригибаясь, словно под обстрелом, помчались к воротам.
Пока мы приближались, в замке успели закрыть наглухо толстые входные ворота и выставить в открытые окна пулеметы. Похоже, что ребята собрались отсидеться за толстыми стенами царевой крепости и не сдаваться каким-то там большевикам.
Я сел в «Тигр», велел водителю подъехать поближе к воротам и через мегафон начал вести переговоры с засевшими в Михайловском замке обормотами.
– Господа юнкера и господа офицеры! Предлагаю открыть ворота и впустить парламентеров для переговоров. Новая власть обещает вам, что все желающие продолжить службу в качестве офицеров в обновленной русской армии, продолжат учебу и к ним не применят никаких репрессивных мер. В этом я даю вам слово офицера!
– А в каком полку вы служите, господин офицер? – крикнул мне в ответ из окна человек в офицерской форме с погонами полковника. – Почему мы должны вам доверять?
– Старший лейтенант ГРУ Бесоев, честь имею, – ответил я слишком любознательному полковнику. – А кто вы, господин полковник? Пока, боюсь, это у меня нет оснований доверять вам. Надеюсь, что вы не побоитесь сообщить мне свое имя?
– Полковник Полковников Георгий Павлович, главнокомандующий войсками Петроградского военного округа, – ответил мой собеседник, – а что это за часть такая – ГРУ? Я никогда не слышал о ней.
– Это подразделение Главного разведывательного управления Главного штаба Русской армии, а то, что вы о ней не слышали – неудивительно. Германцы вот тоже никогда не слышали о нас, до разгрома их десанта на острове Эзель. Но теперь те, что выжили и попали в плен, знают о нас уже достаточно. Но эта история, господин полковник, вам, наверное, уже известна? Сейчас наше командование приняло решение, что нельзя позволить господину Керенскому и ему подобным окончательно развалить Россию, и заключило союз с большевиками.
– Так это ваших рук дело… – полковник замолчал, а потом, после небольшой паузы, продолжил: – Если это так, то я готов поверить вам. Но сдержат ли слово и не расправятся ли с юнкерами и офицерами ваши союзники-большевики? Ведь мы хорошо помним, что происходило в Кронштадте и Гельсингфорсе в феврале этого года. Тогда с офицерами не церемонились.
– Георгий Павлович, – сказал я, наблюдая за тем, как в окнах показались лица юнкеров и офицеров, с интересом прислушивающихся к нашей беседе, – вы правильно сказали, что нашими союзниками являются большевики. Они понимают, что Россия – страна огромная и богатая, и именно потому она вызывает вожделенный интерес у прочих стран. И чтобы умерить аппетиты у желающих нас пограбить, нашему государству, какой бы общественный строй в нем ни существовал, необходима сильная армия и флот. Помните, еще император Александр Третий говорил, что у нас, кроме этих союзников, нет больше никого. Армия же не может существовать без офицерского корпуса. Так что желающие посвятить свою жизнь служению Отечеству могут нас не опасаться. А вот те, кто хочет повернуть оружие против своего же народа, будут уничтожены безо всякой пощады. Ибо нет страшней войны на свете, чем война гражданская.
Несколько минут господа офицеры у окна совещались, потом полковник Полковников ответил:
– Хорошо, господин старший лейтенант ГРУ, мы верим вашему слову, мы откроем ворота и не будем оказывать вам сопротивления. Скажите, что нас ждет?
– Разговор по душам. Все желающие остаться в армии – останутся, дав клятву служить народу и России. Своего рода новая присяга. Ведь старая, с момента отречения Николая Второго, уже недействительна. Ну, а те, кто не захочет этого делать, будут уволены из армии. Вас устраивает мой ответ?
– Вполне, – ответил Полковников.
Ворота замка со скрипом распахнулись, и из них с опаской начали выходить юнкера. Они были без оружия.
Но, как я позднее узнал, не везде переговоры прошли так же гладко. Кое-где пришлось пострелять, например, во Владимирском пехотном училище на Петроградской. Были жертвы с обеих сторон. Погибло несколько красногвардейцев и все оказавшие сопротивление. Наши снайпера и пушечно-пулеметный огонь с бронетехники быстро охладили горячие головы.
В общем, денек выдался жаркий. Но, слава богу, мы успели, и отдельные горячие очаги недовольства были быстро и решительно подавлены. Для советского правительства это первое испытание закончилось благополучно. Но впереди еще было много дел, много нерешенных проблем, много пота, крови и слез…
Кстати, задушевные беседы с полковником Полковниковым и другими офицерами подтвердили, что в этом деле наличествует британский и французский след. Можно сказать, что господа дипломаты вели себя с истинно слоновьей грацией и не стеснялись в методах. Пора ловить их на горячем и устраивать скандал. Вот приедет полковник Бережной со своим «цирком», он ими займется…
Уже после этой операции вернувшись в Смольный, я встретился с капитаном Рагуленко, известным всему честному народу под позывными Слон. Он мне и рассказал о том, как они тормознули броневики, которые юнкера пытались угнать из Манежа.
– Проезжали мы тут по Невскому на машине с генералом Бонч-Бруевичем, – начал он свой рассказ. – Слышим, по рации сообщают, что какие-то типы с оружием ломятся в Манеж и хотят угнать броневики. Просят помощи, в общем… Ну, педаль на газ, бронетранспортер вперед. Завернули мы, что называется, на огонек. Оказывается, с десяток юнкеров и офицеров решили угнать несколько броневиков. Пришлось с ними разобраться и разъяснить противоправность их поведения.
Поначалу попробовали воздействовать на сознательность. Но они не захотели слушать даже генерала и полезли в драку. Правда, стрельбы не было. Но тут мои ребята показали им мастер-класс рукомашества и ногодрыжества… Дерьмо они, а не фронтовики. Скажу – слабаки против нас. Неудивительно, что у них фрицы до Риги доперли безо всякого блицкрига.
В общем, отметелили мы их – любо-дорого смотреть. Каждому пару визитов к дантисту точно обеспечена, а к травматологу – через одного. Тут и Красная гвардия подоспела. Мы господ юнкеров и офицеров разоружили и передали этим, которые с красными повязками на руках. И пошли они солнцем палимы на губу – она все там же, на Садовой, как в мои юные годы. Как-то раз по молодости довелось там побывать.
А генерал еще долго удивлялся тому, как это мы лихо руками и ногами машем. Потом оставили мы все хозяйство на Красную гвардию и вернулись с генералом в Смольный. Только магнето я со всех броневичков поскручивал и спрятал понадежней, ибо нефиг баловаться.
Да, подумал я, как говорится, наш пострел везде поспел. Не он ищет приключения, а наоборот – они его.
Покачав головой, я пошел отчитываться Деду о проделанной работе.
14 (1) октября 1917 года, 11:35. Балтика, ТАКР «Адмирал Кузнецов»
Контр-адмирал Виктор Сергеевич Ларионов
Операция по принуждению Германии к миру шла своим чередом. Садились и взлетали на палубу «Кузнецова» самолеты и вертолеты, наносящие удары как по ближним тылам 8-й армии, так и по территории Восточной Пруссии, Польши, Саксонии и Бранденбурга. Ввиду отсутствия бесконечного запаса боеприпасов и ресурса техники, в качестве целей были избраны узловые железнодорожные станции и мосты через крупные реки.
C одним не совсем полноценным авианосцем и с полутора десятками самолетов я совершенно точно не смогу разгромить всю германскую армию. Но вот разнести вдребезги всю их логистическую структуру нам по силам. И теперь на Восточном фронте вместо орднунга наступает хаос. Еще не поднялся в атаку ни один русский солдат, а немецкие генералы уже начали испытывать беспокойство.
Сегодня, на второй день операции, удар перенесен на немецкую союзницу, Австро-Венгрию, в которой целями должны стать крупнейшие железнодорожные узлы и мосты через Дунай. Не стоит забывать и о тех, чье ослиное упрямство дало старт этой мировой бойне, открывшей дорогу всем ужасам ХХ века. И если заказчиком войны была Великобритания, она же должна была стать и ее главным бенефициаром, то первый выстрел точно сделали австрийцы, прекрасно зная, каков будет ответ из Петербурга на бомбардировки Белграда. По итогам Первой мировой не было своего Нюрнбергского трибунала, людей, допустивших зверства против мирного населения, не судили как военных преступников. Что же, придется нам выступить в одном лице и судьями и палачами.
С минуты на минуту должны начать возвращаться самолеты, совершившие сегодня уже свой второй боевой вылет на Вену. После первого были полностью уничтожены все мосты в окрестностях австрийской столицы, а после второго, целью которого был железнодорожный узел, командир авиагруппы полковник Хмелев кратко доложил с места событий:
– Гнездо, я Буран, цель полностью уничтожена, не осталось и камня на камне. Мы возвращаемся. Следующей целью нашей авиации станут мосты через Дунай в районе Будапешта и железнодорожные узлы обеих половинок второй столицы Австро-Венгерской империи.
Но не успел я передать в оперативный отдел указание о подтверждении цели для следующего удара, как сначала с «Ярослава Мудрого», потом со «Сметливого» мне сообщили, что к нам приближаются незваные гости – две подводные лодки под электромоторами на перископной глубине. Теоретически это могли быть и немецкие, и британские, и германские лодки, но нам все это как-то было без особой разницы. Андреевский флаг на флагштоках различим издалека, и любая лодка, выходящая на нас в атаку, априори считается вражеской. Просто сейчас расстояние до них на порядок превосходит дистанцию хода местных торпед. Значит, поиграем с гостями в кошки-мышки.
Было бы желательно вынудить хотя бы одну лодку всплыть из-за полученных повреждений. Что называется, «Гюльчатай, покажи личико». Но, к сожалению, для подводных лодок этого времени такой исход является ненаучной фантастикой. Но мы все же попытаемся.
Тогда же, совсем рядом, британская подлодка Е-19
Капитан-лейтенанта Кроми
Приказ, полученный из посольства в Петербурге, был недвусмысленным: найти и по возможности потопить союзные большевикам боевые корабли под русским флагом, крейсирующие в центре Балтики, а также принадлежащие этой же эскадре несколько вспомогательных крейсеров и транспортов, ошвартованных в Торговой гавани Петрограда. Приказ вероломно атаковать союзника был бы чудовищным для военного флота любой державы, кроме Великобритании. Эта страна не ставила ни во что любого союзника, считая их или временными попутчиками, или простыми вассалами. Зато различных интересов у Британии было хоть отбавляй.
Капитан-лейтенант Кроми был не только моряком. Точнее, не столько моряком. Основной своей работой он считал Секретную службу его величества. Он знал, что сейчас у его страны только один интерес – русские должны продолжать приковывать к себе более половины всех наличных сухопутных сил Германской империи. После победы им можно кинуть кусочек вражеской территории (а может, и нет), но сейчас они должны продолжать умирать во имя священных британских интересов.
Правительство большевиков и их таинственные союзники придерживались прямо противоположной точки зрения. Капитан-лейтенант Кроми знал, что они собирались в ближайшее время выйти из совершенно не нужной России войны, направив всю ярость тевтонов в западном направлении. Этого ни в коем случае нельзя было допустить, тем более что и среди большевиков были сторонники так называемой «революционной» войны с Германией. Но в правительство большевиков не попал ни один из этих людей, давно и прочно связанных с одной или несколькими разведками Антанты.
То, что премьером стал не Ульянов, не Троцкий, не Свердлов, а мало кому известный Сталин, еще больше обостряло ситуацию. Когда к финишу первой приходит темная лошадка, значит, здесь дело нечисто, и кому-то это выгодно. Внезапный разгром германского флота у Моонзунда показал, что кому-кому, а немцам большевики точно не служат. Десантный корпус, линейный крейсер и несколько легких крейсеров – слишком большая цена за «операцию прикрытия». Всю картину ужасающей бойни, устроенной немцам неизвестной эскадрой под русским флагом, сподобилась увидеть команда лодки С-26 лейтенанта Дауни.
В общем, получив приказ посла Бьюкенена, капитан-лейтенант Кроми колебался недолго. Три малых лодки типа «С»: С-26, С-27 и С-35 – он направил к Петрограду, приказав уничтожить транспортные суда и вспомогательные крейсера. Сам же командующий британской бригадой подводных лодок возглавил отряд средних субмарин типа «Е»: Е-1, Е-8, Е-9, Е-19, – который направился на поиски таинственной эскадры в центре Балтики. Первой, по причине неполадок в дизельном двигателе, вернулась на базу в Гельсингфорс лодка Е-1 капитан-лейтенанта Лоренса. Потом, принужденный взбунтовавшейся командой, повернул назад капитан-лейтенант Гудхард на Е-8 – узнав о том, кто должен стать их целью, британские моряки встали на дыбы.
Роял Нэви во все времена славился не только своим мужеством, но и буйным нравом моряков. Недаром британские матросы никогда не расстаются с ножами, а офицеры с револьверами. Только вот револьвер в кобуре на поясе – это слабое утешение, если нож уже приставлен к горлу. Да и с поломкой дизеля на Е-1 тоже не все чисто. Иногда не обязательно бунтовать, вместо этого можно всего лишь подсыпать песочка в смазку. Вот вам и поломка дизеля.
Таким образом, в поход отправились лодки капитан-лейтенанта Хортона Е-9 и Е-19 самого Кроми. Осталось лишь найти цель и уничтожить ее. У Кроми было несколько зацепок на район поисков. В докладе лейтенанта Дауни указывался курс, по которому к Моонзунду прилетали и улетали эти странные летательные аппараты с винтами сверху. Капитан-лейтенанту Кроми оставалось лишь обогнуть остров Даго, выйти в тот район, в котором двенадцатого числа находилась лодка Дауни, и лечь на указанный им курс.
Четко и педантично британские штурманы проделали все необходимые вычисления. И вот, в перископ на горизонте стали видны неизвестные корабли. Капитан-лейтенант сразу понял, что союзная большевикам эскадра лежит в дрейфе. Корабли неподвижны, а над трубами не видно ни дымка. Один же из кораблей был настолько огромным и имел столь непривычные формы, что Кроми сразу же решил атаковать именно этот корабль. Вид взлетающих с необычной плоской палубы аэропланов только укрепил его решимость. Ущерб, нанесенный лишь одной атакой, должен был стать для этих странных людей невосполнимым.
Приняв решение, командир Е-19 повел свой корабль на сближение с целью; Е-9 кралась за ним по пятам. Английские подводники не знали, что давно обнаружены, взвешены, измерены и взяты на мушку. А их медленное приближение делало их похожими на двух слонов, ползущих по-пластунски по посудной лавке. Ибо стоит только сесть на рабочее место акустика, как сразу становится понятным все несовершенство и убожество этих подводных лодок. Когда британским субмаринам осталось до авиаматки около двух миль, все вокруг пришло в движение.
Тогда же и там же, ТАКР «Адмирал Кузнецов»
Контр-адмирал Виктор Сергеевич Ларионов
Как я уже говорил, у нас не было никакой уверенности ни в том, какова национальная принадлежность этих лодок, ни в их намерениях. Но всему есть предел. Их скрытное приближение в подводном положении к «Адмиралу Кузнецову» нельзя было объяснить ничем, кроме подготовки к торпедной атаки. А «Кузнецов» – это такая дура, что в проекцию его борта даже не надо особенно целиться – торпеда сама найдет цель.
Когда расстояние между нами и неизвестными лодками сократилось до двадцати кабельтовых, я отдал приказ на их уничтожения. Все очень просто, неизвестные подлодки сами того не ведая вошли в зону поражения противолодочных комплексов РБУ-6000 одновременно «Адмирала Ушакова», «Москвы» и «Ярослава Мудрого».
Вой косо летящих по небу реактивных бомб, исполинские взрывы, выбрасывающие высоко в небо тонны воды и обломков. Не успела отбушевать ярость огня, как с палубы «Адмирала Кузнецова» в воздух поднялся Ка-27ПС на поиски выживших подводников. Нам все-таки было интересно, кто это таким оригинальным способом попытался нанести нам визит. Если немцы, то это одна история, а вот если кто-то еще, так совершенно другая.
Одна лодка – как мы позже выяснили, британская Е-9, – смятая взрывами РГБ-10, ушла на дно почти сразу. Воздушный пузырь, вырвавшийся через трещины в обшивке, не выбросил на поверхность ничего, кроме мелкого мусора.
Другая же, Е-19 капитан-лейтенанта Кроми, от близкого разрыва разломилась пополам. Когда к месту ее гибели подлетел вертолет, то на поверхности воды кроме мусора плавали несколько человеческих тел в форме британских военных моряков, в окружении сотен рыбьих тушек. Похоже, что одна из бомб угодила в стайку салаки. Уйти на дно телам моряков не давали одетые поверх их одежды пробковые жилеты. Большая часть британцев, находившихся в центральном посту лодки Е-19, утонули и теперь были так же мертвы, как и салака, убитая подводными взрывами. Но два офицера, когда их вытащили из воды, начали подавать признаки жизни и были направлены сначала к врачу, а потом в разведывательный отдел на допрос.
И если вахтенный офицер лейтенант Шарп не представлял для контрразведчиков особого интереса, то имя капитан-лейтенанта Кроми нашим смершевцам было хорошо известно. У нас больше не было сомнений в том, кто именно пытался на нас предательски напасть.
Я приказал передать сообщение о случившемся на «Североморск». Некоторое время спустя был получен ответ. Сообщалось, что в Финском заливе у Кронштадта были уничтожены две малые лодки англичан типа «С», а еще одна такая лодка всплыла и выкинула белый флаг.
На допросе, находясь под воздействием неких особых препаратов, капитан-лейтенант Кроми сильно разоткровенничался. Информацию Кроми, на этот раз абсолютно добровольно, подтвердила и команда сдавшейся под Петроградом С-26. Теперь у нас появились твердые основания интернировать остатки британского отряда подводных лодок и взять за мягкое место мистера Бьюкенена. Уж больно далекой от статуса дипломата оказалась его деятельность.
14 (1) октября 1917 года, 13:35. Николаевская железная дорога, поезд Москва – Петроград
Член партии большевиков с 1904 года Михаил Васильевич Фрунзе (Товарищ Арсений)
Поезд мерно постукивал колесами на стыках и стрелках. До Петрограда оставалось всего ничего. Из вагонного окна уже была видна угрюмая серая туча дыма, нависшая над миллионным городом. Конечно, это не Лондон, но все-таки. Всего неделю назад Михаил Васильевич выехал отсюда в Шую, после участия в так называемом Демократическом совещании. Бессмысленная восьмидневная говорильня, инициированная меньшевиками и правыми эсерами с одной лишь целью – продлить агонию Временного правительства. Результат, как можно было предсказать заранее, оказался нулевым. Господа делегаты поговорили и разъехались, не учредив за действиями Временного правительства никакого внешнего контроля, что планировалось изначально. Был лишь создан некий орган, получивший название Предпарламент, окрещенный тут же острословами Предбанником. Тогда уже было видно, что ситуация зашла в тупик. И вдруг вчера утром телеграмма в Шую на его имя: «Арсений, срочно выезжай в Петроград. Дело особой важности. Коба».
К концу сентября Сталин-Коба стал фактически вторым человеком в партии. А с учетом добровольной эмиграции Ленина в Финляндию, то и первым. Именно на нем лежала вся черновая кропотливая работа по подготовке к взятию власти большевиками. Фрунзе предполагал, что случиться это может не раньше чем через месяц, и не позже Рождества. Правительство так называемых революционных партий стремительно разлагалось, и если большевики не возьмут власть, то может случиться очередная корниловщина. Или что еще похуже.
Но вот срочный вызов всего через неделю после последней встречи со Сталиным наводил Арсения на определенные мысли. Подчиняясь партийной дисциплине, Фрунзе немедленно сел на первый же поезд, идущий в Петроград. По старой революционной привычке, в дороге Михаил Васильевич обходился минимумом вещей, легко умещавшимся в маленьком фанерном чемоданчике.
Сейчас он стоял в тамбуре, задумчиво курил и смотрел на пролетающие мимо окон деревья, роняющие наземь желтеющую листву. До Петрограда было рукой подать, и по обе стороны пути уже мелькали пригородные деревеньки и дачные поселки. Еще немного, и, добравшись до Смольного, он, наконец, найдет Сталина и прояснит причины столь срочного вызова.
Михаил Васильевич еще не знал, что пришельцы из будущего, с целью застать врасплох разные неприятные личности вроде генералов Каледина, Духонина и быховских сидельцев, отрезали столицу бывшей Российской империи от остальной страны. На почте и телеграфе подчиненные генералу Потапову офицеры Главного штаба ввели тотальную цензуру, задерживая все сообщения об отставке правительства Керенского и назначении премьером Сталина. Операция «Красный Октябрь» развивалась согласно всем правилам военного искусства.
Вот поезд, уже замедляя ход перед поворотом, пронесся мимо песчаного карьера, оставив позади Фарфоровский пост. За карьером Михаил Васильевич увидел проводящих воинские учения солдат и людей в штатском, скорее всего красногвардейцев. Особое удивление Фрунзе вызывали участвующие в этих учениях броневики на гусеничном ходу. Не ломая строя, они двигались по заросшему кустами пустырю и одну за другой пересекали нисколько линий окопов. То есть проделывать то, на что ни один обычный броневик не был способен.
Красногвардейцы и солдаты при этом не шли цепью, как это было принято, а собирались небольшими кучками позади боевых машин, прикрываясь их корпусами от воображаемого ружейного и пулеметного огня. На двух машинах в центре строя развевались флаги – на одной белый, с косым синим крестом – Андреевский, а на другой революционный – красный.
Но вот и эта сюрреалистическая, оставившая много вопросов картина и осталась позади. Поезд миновал Сортировку и приближался к Обводному каналу. Это был уже Петроград.
Тогда же. Петроград, Николаевский вокзал
Компания, собравшаяся на перроне Николаевского вокзала, выглядела весьма пестро. Невысокий, рябой грузин Сталин с пышными усами; рядом такой же невысокий господин с аккуратно подстриженной седоватой бородкой. Тут же генерал Потапов в классической генеральской шинели с красной подкладкой и молодой офицер кавказской внешности, с погонами поручика, в пятнистой полевой форме неизвестного образца. Полдесятка солдат, одетых в такую же, как и у молодого поручика, форму, рассыпалось по перрону, окружив Сталина и компанию. Настороженные взгляды, оружие наготове, «разгрузки» топорщатся от боекомплекта.
Фланирующие неподалеку казачки обходят энтих стороной. Всему городу уже стало известно, что они сначала метко стреляют, а уж потом смотрят – в кого. Насчет подраться бойцы в пятнистом тоже были не промах, и среди городских задир и гопников появились искалеченные и даже убитые. Смешно наблюдать, как ожидающая прибытия поезда «чистая» публика обтекала эту компанию по краю перрона. Офисный планктон – он и в семнадцатом году был таким же, как в XXI веке.
– Вы, Николай Михайлович, не сомневайтесь, – говорил Тамбовцев генералу Потапову, поглядывая при этом на показавшийся вдали дым приближающегося поезда. – Михаил Васильевич Фрунзе – это просто прирожденный военный талант, примерно как Наполеон и его маршалы. Тем более что на первых порах ему и делать особо ничего не надо будет, немцев мы ломать уже начали. Лишь бы дипломаты нас не подвели. Никаких перемирий, прекращений огня и прочей ерунды. Только мирный договор.
– Вы, Александр Васильевич, я смотрю, оптимист, – грустно улыбнулся генерал, протирая свое пенсне, – германцы еще очень сильны, и выбить их из войны будет крайне тяжело.
– Посмотрим, Николай Михайлович, посмотрим, – кивнул Тамбовцев, – вот увидите, все будет наилучшим образом. Самое главное…
– Все, товарищи, – прервал их беседу Сталин, – потом поговорите, поезд уже на подходе, – потом сам не удержался и добавил с легкой ехидцей: – Товарищ генерал, вы же убедились, что наши товарищи всегда держат слово. Нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики!
Генерал Потапов только пожал плечами, как бы признавая правоту своего собеседника. В это время мимо них неспешно прокатился пышущий дымом и паром локомотив, таща за собой обшарпанные вагоны.
Лязгнули буфера, и состав замер как вкопанный. Среди стоящих на перроне Фрунзе сразу узнал Сталина. Но что это за люди рядом с ним? Странная компания. Царский генерал, во всем своем великолепии, рядом с ним незнакомый товарищ – интуиция подсказывала Михаилу Васильевичу, что этот невысокий человек в полувоенной одежде является именно товарищем, а не господином. И весь этот натюрморт дополняли молодой офицер в полевой форме незнакомого образца, а также несколько одинаково с ним одетых и экипированных солдат. Фрунзе заколебался было, стоит ли ему подходить к этим людям, или лучше самостоятельно добраться до Смольного и там все выяснить. Но тут его заметили. Один из солдат махнул рукой, и головы этой странной компании повернулись в его сторону. У Фрунзе не осталось сомнений в том, что встречают именно его скромную персону.
– Товарищ Арсений, – окликнул Сталин, и снующие вокруг обыватели втянули головы в плечи, словно солдаты, заслышавшие свист пролетевшей мимо пули, – идите сюда, мы вас ждем, а вы от нас прячетесь.
Фрунзе еще раз внимательно посмотрел на Сталина. Того откровенно потешал комизм ситуации. Не было ни малейшего намека на то, что это ловушка или провокация. Ну, и потом, будет смешно, если он бросится бежать от товарищей по партии. Да и к тому же удрать от этих – он бросил взгляд на насторожившихся бойцов – вряд ли удастся. Догонят вмиг.
– Здравствуйте, товарищ Фрунзе, – снова поприветствовал его Сталин, – с приездом вас. Знакомьтесь, это товарищ Тамбовцев. Вы его еще не знаете, но когда вы его узнаете, то будете уважать так же, как и я. Он в нашем правительстве занимается вопросами пропаганды и информации.
В ответ на недоумевающий вид Фрунзе, Сталин шлепнул себя рукой по лбу:
– Ах, вы ведь еще ничего не знаете! Так вот, вчера правительство Керенского в полном составе подало в отставку и передало всю полноту власти большевикам. Не верите? Я и сам бы не поверил, но с сегодняшнего утра сформированный нами Совнарком и есть законное правительство Российской Советской Республики, а я его председатель. А вам в этом правительстве предназначен пост народного комиссара по военным и морским делам. Вот начальник Разведки Главного штаба генерал Потапов, он будет вашей правой рукой и наставником в военной науке.
Бывшие министры Временного правительства по военным и морским делам генерал Верховский и адмирал Вердеревский выказали желание стать вашими заместителями. Вам будет подчинена особая большевистская эскадра под командованием контр-адмирала Ларионова, которая уже всыпала как следует немцам под Моонзундом, и особая бригада Красной гвардии под командованием полковника Бережного. Давайте, товарищ Фрунзе, думайте скорее, времени на раскачку совершенно нет.
– А как же товарищ Ленин? – осторожно спросил Михаил Васильевич, пытаясь собраться с мыслями после ошеломивших его новостей.
– Товарищ Ленин у нас взял на себя руководство ВЦИКом, – быстро ответил Сталин, увлекая Фрунзе к выходу из вокзала. – Ведь надо кому-то руководить Советами всех уровней. Да и с законами полная неразбериха. Шутка ли, у Советской Республики нет ни одного писаного закона, одна лишь революционная целесообразность. Как выразился сам Владимир Ильич, «адово море работы, все надо сделать архисрочно». И так обстоят дела у всех, никому не будет легко. Да, кстати, все кандидатуры наркомов, конечно же, утверждены через ЦК.
Пока товарищ Сталин говорил, вся честная компания, прикрываемая грамотно распределившими сектора ответственности бойцами, миновала здание вокзала и вышла на привокзальную площадь со стоящим в центре ее памятником императору Александру III Миротворцу.
Тут товарищ Фрунзе опять удивился. Он думал, что их будут ждать пролетки или бензиновые тарахтелки вроде «Рено» или «Форда». Но то, что стояло на площади, ничем не напоминало известные ему модели машин. Фрунзе подвели к огромному крытому авто, длинному и просторному, как американский дилижанс. Еще один солдат за рулем сделал какое-то движение на приборной панели, и прямо перед ними дверцы вдруг сами щелкнули и открылись. Сопровождавшие их солдаты споро грузились в стоящий рядом длинный восьмиколесный броневик, вооруженный пулеметом в небольшой приплюснутой башенке.
«Куда я попал?» – немного растерянно и тоскливо подумал Фрунзе. Но тут же эту мысль вытеснила другая. Товарищ Фрунзе подумал, что если ему партией доверен один из наиболее ответственных постов, то он ни в коей мере не должен обмануть доверие партии. И самой главной его задачей будет разобраться в том, что происходит, и учиться военному делу настоящим образом…
14 (1) октября 1917 года, 15:35. Петроград, Захарьевская улица, д. 23
Глава секретариата ЦИК РСДРП(б) Яков Михайлович Свердлов
Все пошло совсем не так, как планировалось изначально. Шагающий по Шпалерной Яков Свердлов ломал голову над проклятым вопросом – почему переход власти от Керенского к партии большевиков случился так неожиданно для него? И почему эта власть перешла не к Ленину, а к Сталину, которого до сего момента в партии мало кто брал в расчет? В чем его ошибка, что помешало свершиться тому, что было задумано им и его друзьями за пределами России?
Для того, чтобы попытаться разобраться во всем этом, Свердлов и шел на конспиративную квартиру на Захарьевской, где его ждал старший брат Залман, сменивший имя и фамилию и ныне известный как Зиновий Пешков. Фамилию он взял у своего крестного отца, знаменитого писателя Максима Горького. Но в душе остался все тем же Свердловым, сыном гравера Мойши Израилевича Свердлова.
Сейчас Зиновий находился в Петрограде. Капитан французской армии, потерявший правую руку в сражении под Верденом и награжденный Военным крестом с пальмовой ветвью, Зиновий Пешков был направлен правительством Пуанкаре летом 1917 года на свою бывшую родину в качестве представителя Французской республики при правительстве Керенского. Правда, теперь этого правительства уже нет, и захочет ли Сталин общаться с Зиновием? На этот вопрос Яков не мог сейчас ответить.
Сзади него шагал охранник – его родственник Енох Иегуда, правда, называвший теперь себя Генрихом Ягодой. Шустрый молодой человек – далеко пойдет.
Яков Свердлов знал, что вскоре в Петроград должен прибыть из Британии связной от его младшего брата Беньямина, который жил в САСШ и был там банкиром. Беньямин был хорошо знаком лично и поддерживал деловые отношения с банком «Кун, Лейб и Ко» и его фактическим владельцем банкиром Яковом Шиффом. Яков вспомнил имя посланника от Беньямина – Сидней Рейли, или, как его звали когда-то в Одессе, Соломон Розенблюм. Он давно уже работал на английскую разведку. Но в еще большей степени он работал на Якова Шиффа.
Зиновий ждал своего младшего брата в доме, построенном в египетском стиле. «Не может никак избавиться от своих масонских замашек», – усмехнулся Яков, подходя к дому. Поднявшись по лестнице на третий этаж, Свердлов позвонил в бронзовый звонок. За дверью раздался шорох, щелчок, а потом знакомый голос брата спросил:
– Яша, это ты?
– Это я, Зяма, – ответил Свердлов, – свои…
Дверь приоткрылась. В темноте маячил силуэт человека в военной форме с револьвером в левой руке.
– Смотри, Зяма, не застрели родного брата, – с усмешкой сказал Яков.
– А кто это там с тобой? – подозрительно спросил Зиновий Пешков.
– Зяма, это наш родственник, Энох, муж Иды Авербах, дочери нашей сестры Софы, – ответил Свердлов.
– Это тот самый, который дважды обокрал нашего отца, будучи его учеником? – насмешливо спросил Зиновий Пешков.
– Было такое, – спокойно ответил Яков Свердлов, – только молодой человек уже взялся за ум и больше ничего такого себе не позволяет. Но надеюсь, мы с тобой не будем на лестнице обсуждать наши семейные дела? Да и не за этим я к тебе пришел.
– Проходите, – Зиновий шагнул в глубь прихожей. Яков Свердлов и его спутник вошли. Пешков еще раз настороженно оглянулся и, сунув револьвер в кобуру, закрыл входную дверь.
Войдя в дверь, Яков сразу же перешел к делу,
– Зяма, что происходит в Петрограде?! Я ничего не понимаю! Откуда появилась эта проклятая эскадра, которая смешала все наши карты? Что об этом знает ваша разведка? Что это за неизвестные аппараты, прилетающие неизвестно откуда и приземляющиеся прямо в центре города? Как Ленин сумел незаметно попасть в Петроград, когда мы еще не успели подготовить всех членов ЦИК к решению вопроса о вооруженном восстании, и с чего это вдруг этот фигляр Керенский передал власть этому грузинскому недоумку Сталину?
– Яша, ты задаешь слишком много вопросов, – меланхолично проворчал Зиновий Пешков, – ни на один из них я и сам не знаю ответа. Скажу только, что появившаяся ниоткуда эскадра адмирала Ларионова и разгром ею германского десанта у Эзеля – все это и нам самим изрядно спутало карты. Кроме того, до нас дошла достоверная информация о том, что группа Сталина в вашей РДРСП(б) и их неизвестно откуда появившиеся помощники намерены силой принудить Германию к заключению полноценного мирного договора с кайзером Вильгельмом. Этого допустить никак нельзя. Если такое случится, то станет настоящей катастрофой. Россия должна сражаться с Германией до последней капли крови русских солдат. Только так, и никак иначе!
– Гм, Зяма, – задумчиво сказал Яков, – насчет продолжения войны не все так просто. Русскому народу война уже осточертела, и многие в ЦИК тоже считают, что надо с ней кончать. Но надо закончить ее так, чтобы не было ни мира, ни войны. Чтобы германцы не могли снять с русского фронта ни одного солдата, и в то же время, чтобы народ убедился, что войны уже нет. Я предполагал направить для переговоров одного нашего человека, Лейбу Троцкого. Он умеет хорошо владеть языком и, как мне кажется, сумеет уболтать немецких дипломатов на грядущих мирных переговорах.
Но Сталин назначил на должность наркома иностранных дел этого интеллигента Чичерина и тем спутал все мои планы. А Троцкого сделали питерским градоначальником. Из-за этого он тут же повздорил со Сталиным, за что сталинские держиморды чуть было не пристрелили на месте бедного Лейбу.
– Ну, Яша, это уже твои проблемы, – ответил Зиновий Пешков, покачав головой. – Я, конечно, помогу тебе всем, чем смогу, но главную работу ты должен будешь сделать сам. Если тебе нужны деньги… – Зиновий вопросительно посмотрел на брата.
– Зяма, ты же знаешь, что деньги никогда не бывают лишними, – ответил Свердлов. – Сейчас в первую очередь нужно срочно сместить с поста Сталина и поставить на его место одного из нас.
– Что ты конкретно намерен сделать? – с интересом спросил Зиновий Пешков. – Как именно ты хочешь избавиться от Сталина?
– Прежде всего, наши люди организуют в Петрограде погромы… – начал Яков Свердлов.
– Надеюсь, не еврейские? – настороженно спросил Зиновий Пешков.
– Нет, толпа начнет громить винные склады, аптеки – словом, места, где хранится спиртное, – ответил Свердлов. – Кроме того, нападению подвергнутся дипломатические представительства. Естественно, не стран Антанты. Это осложнит впоследствии дипломатическое признание нового правительства.
А насчет Сталина… Есть у меня одна мысль. С юнкерами у меньшевиков и эсеров ничего не вышло. Сталин и его люди, надо отдать им должное, справились с этим быстро и почти без стрельбы и крови. Теперь нам надо попробовать взбунтовать гарнизон. Особое внимание следует обратить на казаков.
Надо распустить слух о том, что правительство Сталина намерено продолжить войну с германцами и отправить казачьи полки на фронт. А чтобы этому слуху поверили, надо, чтобы его подтвердил авторитетный член нашей партии, умеющий убеждать людей. Я думаю направить в казармы казаков на Обводном Лейбу Троцкого. И, скорее всего, вместе с ним поеду туда сам.
Я прочитаю приказ, якобы подписанный Сталиным, в котором будет говориться о том, что казачьи части должны быть срочно направлены на фронт под Ригу, чтобы освободить ее. А потом выступит Троцкий, который заведет казачков и натравит их на Смольный. Одновременно в городе начнутся погромы и грабежи. Все лояльные Сталину части отправят на подавление беспорядков. Так что Смольный будет захвачен, что называется, голыми руками. Ну, и на всякий случай, несколько верных людей будет направлено на 10-ю Рождественскую, в гости к Аллилуевым…
– Хороший план, – немного подумав, сказал Зиновий Пешков. – Яша, скажи, что тебе нужно для его осуществления?
– Люди и деньги, – сразу же ответил Яков Свердлов, – и то, и другое, в больших количествах.
– Я доложу послу Нулансу, – пообещал Пешков, – и думаю, что ты получишь все, что просишь…
Когда Яков Свердлов покинул конспиративную квартиру и направился в сторону Смольного, в чердачном помещении дома напротив человек в неприметном костюме мастерового отключил аппаратуру, которой еще не существовало в этом мире. Весь разговор между братьями был снят с оконного стекла лазерным микрофоном и записан на соответствующую аппаратуру, чтобы быть в дальнейшем представленным заинтересованным лицам. Николай Ильин, подполковник еще не существующей спецслужбы, предтечу которой еще предстояло создать, стащил с головы наушники и посмотрел на своего напарника – сержанта ГРУ:
– Ну что, брат-храбрец, полный трындец?!
Тот молча кивнул, разбирая и упаковывая прослушивающую аппаратуру. Еще прошлым утром, когда в Петроград были переброшен взвод спецназначения и офицеры ГРУ и СВР, под самый плотный контроль попали все негативные фигуранты той истории. И Яков Свердлов был одним из первых. В слежке помогали и сотрудники военной разведки, руководимые генералом Потаповым. За эти два дня это был уже второй визит Якова на Захарьевскую, так что ничего удивительного не было в том, что «кровавой гэбне» захотелось прослушать то, о чем будут беседовать братья.
14 (1) октября 1917 года, 16:05. Петроград, Думская улица, д. 1, здание Петроградской Городской думы
Среди гласных Петербургской Городской думы настроения царили самые упаднические. Все шло совсем не так, как это виделось господам гласным еще полгода назад. Представители революционных и не очень демократических партий предполагали, что после падения самодержавия Россия немедленно воспрянет и воспарит, безо всяких дополнительных усилий. А вышло-то все наоборот. Кругом тлен и запах плесени. Вот и правительство Керенского ушло в небытие.
Собравшиеся к трем часам пополудни унылые депутаты уныло читали унылые речи, призывающие «сплотиться, как один, перед лицом большевистской угрозы». Время от времени по Невскому, рыча моторами и шурша шинами по брусчатке, проносились огромные трехосные грузовые авто и восьмиколесные броневики. В эти моменты все господа гласные, не сговариваясь, испуганно вжимали головы в плечи, ожидая визга тормозов, лающих армейских команд и топота десятков ног. Сначала «народные избранники» боялись арестов, но Силе, которая сейчас хозяйничала в городе, было глубоко наплевать на все их бестолковые речи и резолюции.
Господ интеллигентов особенно возмущал союз большевиков с самой махровой военщиной. Больше всех распинался на эту тему Абрам Гоц, а Петроградский городской голова Григорий Ильич Шрейдер выразился еще хлеще – «большевистская корниловщина». Но дальше разговоров дело не пошло, член ЦК партии кадетов Софья Панина даже предложила всей Петроградской думой пойти маршем на Смольный, но ее предложение было встречено довольно вяло.
Что особенно потрясло господ членов городской думы, так это известие о том, что часть министров правительства Керенского вступила в сговор с большевиками. Фамилии Маслова, Верховского, Вердеревского, Ливеровского, Малянтовича, Салазкина, Прокоповича, Гвоздева передавались из уст в уста, то с оттенком осуждения, то с оттенком зависти.
Правительство Керенского мало того что безвременно умерло, так оно своей смертью показало породившей ее демократии большую фигу.
Потом избранный от партии большевиков депутат Михаил Калинин принес в зал заседания настоящую информационную бомбу. Роль ее сыграл утренний выпуск газеты «Рабочий путь» с интервью-исповедью бывшего министра-председателя А. Ф. Керенского, данного им сразу после отставки большевистской журналистке И. Андреевой. Заслушав получасовую исповедь, полную извинений и раскаяния, причем вполне искреннего, господа народные избранники на какое-то время впали в ступор. Отложив газету, все тот же депутат вытащил из внутреннего кармана пиджака еще несколько листов бумаги, и Петербургская Городская дума выслушала первые декреты нового правительства. Декрет о мире заставил господ депутатов завистливо крякнуть. Отношение к этой войне в народе было таковым, что этот декрет сделает большинство солдатиков горячими сторонниками новой власти. Декрет о земле вызвал у господ эсеров горячий утробный вой – обокрали! Как это так, земельный вопрос решить обещали эсеры, а декрет издают большевики. А эсеры как были с самого начала в составе Временного правительства, так и ничегошеньки из своей программы в жизнь не воплотили. Безобразие и непорядок.
Особую же злобу господ интеллигентов вызвал Декрет о наведении революционного порядка. Вот этот декрет:
1. Для поддержания в стране революционного порядка и прекращении всемерной анархии и беспорядков организовать Народный комиссариат внутренних дел. На должность народного комиссара внутренних дел назначить члена партии большевиков Феликса Эдмундовича Дзержинского.
2. В состав Народного комиссариата внутренних дел входят:
а) Рабоче-крестьянская народная милиция, имеющая своей задачей поддержание общественного порядка;
б) Главное управление уголовного розыска, имеющее своей задачей раскрытие тяжких и особо тяжких уголовных преступлений, а также борьбу с бандитизмом и прочей организованной преступностью;
в) Главное управление государственной безопасности, имеющее своей целью борьбу с преступлениями контрреволюционной и антигосударственной направленности, этническим сепаратизмом, религиозным экстремизмом;
г) Главное управление по борьбе с экономическими преступлениями, имеющее своей целью расследования случаев хищения государственной и общественной собственности, злостной спекуляции и преступлений в сфере экономики;
д) Главное управление исполнения наказаний, обеспечивающее исполнение приговоров, вынесенных преступникам народными судами.
3. Для формирования штатов НКВД в дополнение к проверенным товарищам рабоче-крестьянского происхождения широко привлекать ничем не запятнавших себя преступлениями против трудового народа сотрудников старого МВД, сыскного агентства и жандармерии.
4. В исключительных случаях привлекать к выполнению задач по охране общественного порядка подразделение Красной гвардии.
5. В связи с разгулом бандитизма и насилия, вызванным бездействием предыдущего правительства, объявить на всей территории Российской Советской Республики чрезвычайное положение. Во время действия режима чрезвычайного положения органам НКВД и приданным им частям Красной гвардии делегируются особые полномочия.
Бандиты, воры, убийцы, грабители и насильники, пойманные с поличным сотрудниками внутренних органов и бойцами Красной гвардии, будут расстреливаться на месте. Следствие по остальным делам будет вестись по упрощенной схеме.
Подписано 1 октября 1917 года.
Председатель ЦК партии большевиков В. И. Ленин
Председатель Совета народных комиссаров И. В. Сталин.
Абсолютно все в этом документе вызывало яростное сопротивление либерально настроенных депутатов. Тут же на трибуну полез господин Абрам Гоц.
– Что такое НКВД?! – вопил он с трибуны, потрясая рукой с зажатым в ней пенсне. – Да это же воссоздание МВД, господа! Скажите, будьте любезны, а как же завоевания революции, оплаченные кровью наших борцов с самодержавием? Эти большевики снова зовут себе на помощь душителей свободы из старого МВД, сыскного агентства и жандармерии.
Мало мы гремели кандалами в ссылках и на каторгах при проклятом царском режиме. Попомните мое слово, большевики окажутся стократ хуже царизма, – постепенно, слово за слово Остапа, то есть, простите, Абрама начало нести. Он, бедный, не знал, что на галерее для гостей стоит человек из военной разведки с диктофоном в руках и терпеливо записывает всю ту чушь, которую извергает один из вождей правых эсеров. – А эти расстрелы без суда, – продолжал Гоц, – видите ли, только на том основании, что бедного мальчика поймали с поличным. А как же суд, адвокат, присяжные, наконец! А эта борьба с экономическими преступлениями – скажите, как нам теперь прожить в этом мире, если ничего нельзя?
Потом господин Гоц понял, что наговорил лишнего даже для столь либерального собрания, и бочком, бочком удалился с трибуны. Пока он там ораторствовал, все двенадцать депутатов-большевиков покинули зал заседания. Назревала развязка.
Следующим на трибуну вылез городской голова Шрейдер и призвал в едином порыве идти в Смольный и высказать свое возмущение действиями большевистского правительства.
Господа протестующие не учли одного – их выход на свежий воздух после вброса, осуществленного большевистским депутатом, был совершенно ожидаем. Думскую улицу с двух сторон перегораживали поставленные поперек броневики и цепи революционных матросов с эсминца «Забияка», перемешанных с морскими пехотинцами из XXI века в полном боевом облачении. Свои всегда опознают своих, и паролем при первой встрече послужила обычная тельняшка. После некоторого периода взаимного обнюхивания между новыми товарищами по оружию установились вполне товарищеские отношения.
Вот и сейчас, когда разгоряченные депутаты вывалились из здания, с ходу наткнулись на матросско-морпеховские цепи. Завязалась отчаянная перепалка, перешедшая затем в потасовку, квалифицированную в дальнейшем как «преднамеренное злостное нарушение общественного порядка в условиях чрезвычайного положения». После некоторой возни особо буйные депутаты со связанными за спиной руками были положены мордами на брусчатку, загружены в два больших грузовика и «до выяснения» отвезены в Кресты. Уже там, внутри, вождей отделили от массы, и охочие до истины товарищи начали их допрашивать, особо не заморачиваясь процессуальными тонкостями.
А Петроградская Городская дума была закрыта как не имеющая кворума, и вновь открылась уже через два месяца после перевыборов по новому закону как Петроградский Городской совет народных депутатов.
14 (1) октября 1917 года, 16:15. Петроград, Таврический дворец, ныне Совнарком
Подполковник Ильин и товарищ Сталин
В дверь сталинского кабинета постучали. В дверь заглянул дежуривший снаружи морской пехотинец:
– Разрешите, товарищ Сталин, к вам подполковник Ильин.
– Хорошо, пусть войдет, – вздохнул Сталин, отодвигая в сторону книгу, которую только что читал. Ильин – это было серьезно. Когда от товарищей из будущего товарищ Сталин узнал, что не все товарищи по партии имеют в революции те же цели, что и он, то не очень сильно удивился. Люди, они все разные, и между ними возможны расхождения во взглядах. Но спустя некоторое время он понял, что эти расхождения настолько велики, что победа людей, придерживающихся противоположных взглядов, может привести Россию вместо процветания к катастрофе. Недавняя стычка с Троцким и вырвавшиеся у того слова о желательной для петроградцев участи, еще больше укрепили Сталина в этом мнении. Когда вместе с Владимиром Ильичом в Петроград прибыл «жандарм из будущего» подполковник Ильин, товарищ Сталин недолго думая попросил его взять наиболее одиозных товарищей на контроль, поставив только одно условие – без разрешения ЦК руками никого не трогать. Сталин был жестким прагматиком, и идеологические штампы не имели для него особого значения. Если есть подозрения в измене, то надо их или развеять, или, убедившись в их справедливости, принять все необходимые меры, в том числе и радикальные. И вот этот самый подполковник Ильин приходит к нему с сообщением, по всей видимости, весьма важным.
– Добрый день, товарищ Сталин, – поздоровался вошедший подполковник и, подойдя к столу, положил на него маленькую плоскую коробочку, – нам удалось прослушать разговор Якова Свердлова с его старшим братом Залманом, ныне капитаном французской службы Зиновием Пешковым. Ничего не буду вам говорить, послушайте разговор и сами сделайте вывод, – с этими словами подполковник нажал на кнопку аппарата и отошел в сторону.
Сталин слушал получасовую запись в гробовой тишине. Только в самом конце, когда Сверлов упомянул о квартире Аллилуевых, председатель Совнаркома негромко выругался по-грузински. Когда разговор закончился, Сталин поднял голову и желтыми тигриными глазами посмотрел на подполковника.
– Значит, это все-таки заговор, товарищ Ильин?
– Относительно партии большевиков – да, это заговор, – немного подумав, ответил подполковник, – а относительно России, это совершенно точно измена в форме шпионажа в пользу иностранной разведки и подготовка государственного переворота.
– Да уж, – хмыкнул Сталин, – друзей среди иностранных правителей у нас нет, – потом его буквально прорвало: – Бозишвили, эту гадину нужно давить сразу. Вы, товарищ Ильин, побудьте здесь, а пока… – Сталин повысил голос: – Товарищ Сергеев!
В дверях появился морской пехотинец.
– Слушаю вас, товарищ Сталин.
– Товарищ Сергеев, будьте добры, сообщите по своей рации товарищам Ленину и Дзержинскому, что нам необходимо срочно встретиться, лучше всего в моем кабинете. Передайте им, что дело очень важное и срочное.
Морпех вышел, и в кабинете снова повисла гнетущая тишина. Слова были уже не нужны, осталось убедить Ленина в серьезности ситуации, и можно начинать…
Полчаса спустя. Там же
Подполковник Ильин, Ленин, Сталин и Дзержинский
Первым в кабинет Сталина зашел Дзержинский, снял пальто и шляпу, повесил их на обшарпанную вешалку и, аккуратно пригладив волосы, сел рядом с подполковником Ильиным, прикрыв глаза. Вид у Феликса Эдмундовича был откровенно замученный. Буквально на коленке приходилось создавать НКВД. И если бы не помощь товарища Антоновой… Некоторые жандармские полковники после разговора с ней уходили на полусогнутых ногах. Да и старым подпольщикам доставалось немало. Кадры в НКВД подбирались медленно, но зато была твердая надежда, что работать они будут на Россию, а не на другого хозяина, который лучше платит.
Ильич буквально влетел в кабинет Сталина, размахивая иностранными газетами. По его возбужденному виду было понятно, что он нашел в них нечто весьма интересное, и только срочный вызов к Сталину оторвал его от смакования нюансов.
– Товагищ Сталин! Это пгосто погазительно! – выкрикнул он, едва переступив порог. – Ваш матегиал по Моонзунду пегепечатали все газеты Европы! Удивительный успех! – Ленин оглянулся, увидел сидящих Дзержинского и Ильина, запнулся и настороженно спросил: – В чем дело, товарищи, что-то случилось?
Сталин угрюмо ответил:
– Случилось, товарищ Ленин, очень даже случилось… Вы, это, лучше присядьте… – потом будущий лучший друг советских физкультурников посмотрел на подполковника Ильина: – Включите ваш аппарат, товарищ Ильин. И разбудите, пожалуйста, товарища Дзержинского, а то он совсем умаялся, спит на ходу…
Подполковник подошел к столу и щелкнул кнопкой диктофона. Из динамика донесся известный всем присутствующим голос Якова Свердлова: «Смотри, Зяма, не застрели родного брата…»
При первых же звуках этого голоса Дзержинский открыл глаза и огляделся, всем своим видом будто говоря: где тут эта сволочь?
При прослушивании записанного диалога Ленин с Дзержинским реагировали по-разному. Феликс Эдмундович тут же превратился в слух, пытаясь запомнить и проанализировать все нюансы, отстраняясь при этом от моральной стороны вопроса. Ленин же, наоборот, воспринимал все достаточно экспрессивно, постоянно порывался вскочить со стула и произнести речь. А ведь ему было, от чего нервничать. С поступлением информации из будущего, в его неслабом, надо сказать, мозгу уже сложилась обновленная теория поэтапного построения социализма. Сначала взять власть в одной стране – России, потом провести ее социализацию и индустриализацию. Потом, раз мировая война под номером два все равно неизбежна, превратить ее в победный марш советских армий до Ла-Манша на Западе и до Сайгона на Востоке. Снова социализация и новый рывок, теперь уже за океан.
Ильич понял то, что в свое время не дошло до Хрущева, Брежнева и их последователя Горбачева. Преимущества советской системы в развитии. Нельзя останавливаться и снижать планку. Планы правительства должны быть хоть и реалистичными, но до предела амбициозными, можно сказать, на грани возможного. При таком раскладе, с учетом недопущения гражданской войны, ускорения развития и помощи медиков из будущего, у Ильича появилась надежда самому дожить до этого самого социализма и, что называется, потрогать его своими руками.
И тут этот нехороший человек Яша впутывает в нашу революцию французскую разведку… Нет, это французская разведка впутала Яшу в нашу революцию. Впрочем, какое там – два родных брата пытаются сделать в России семейный гешефт.
Переворот в партии, осуществи его сейчас Свердлов, скорее всего, означает, что товарищ Ленин не увидит никакого социализма. Ленин тогда вообще ничего не увидит, кроме безвременной и безымянной могилы, как и товарищ Сталин, вместе со всеми товарищами из будущего. А в России начнется такое, по сравнению с чем Гражданская война из мира пришельцев покажется детской игрушкой. Этим только дай дорваться.
Да, информация вышла совершенно убойная, и решение нужно было принимать быстро.
– Не ударим мы, – решил Ильич, – ударят по нам. Как говорил в их прошлом, а в нашем будущем Коля Бухарин: «В революции побеждает тот, кто первым проломит голову другому».
И ведь уже изменился баланс сил в партии, и сложилась так называемая Большая Тройка – Ленин, Сталин и Дзержинский.
Он, Ленин, был и остается крупнейшим авторитетом в марксизме, а Сталин и Дзержинский резко набрали политический вес, получив от появившейся из будущего эскадры полную и неограниченную поддержку. Теперь, убрав Свердлова и его группу, можно будет отодвинуть на второй план некоторых товарищей, не понимающих тонкостей политического момента. А уж группировку бундовцев и межрайонцев, с благоволения Якова Свердлова севших летом на большевистский поезд, снова высадить на пустой и холодный перрон.
Немного успокоившись, Ильич распорядился срочно созвать заседание ЦК для того, чтобы:
– …обсудить пегсональные вопгосы этих мегзавцев, – как всегда, волнуясь, Ильич картавил больше обычного.
Обсуждение персональных вопросов в этом контексте могло означать только вывод из состава ЦК и исключение из партии большевиков. Уж на это у блока Ленина – Сталина голосов в ЦК хватало вполне.
Сталин был одновременно и зол, и доволен. Во-первых, его ярость вызывало то, с какой легкостью Свердлов и его группа перешли «на личности» во внутрипартийной борьбе. Особенно его взбесила идея отправить убийц в дом давшим ему приют Аллилуевым. В душе Сталин так и оставался буйным горцем Кобой, не забывающим ничего – ни хорошего, ни плохого. Так что положение тех, кто затеял против него эту интригу, было хуже губернаторского.
Во-вторых, естественным путем в прошлое уходили два его главных противника. Разделаться после этого с Рыковыми, Бухариными, Каменевыми и Зиновьевыми не представляло большого труда. Тем более что у него с товарищем Дзержинским теперь появилось четкое представление о том, кто и чего стоит.
Но вот заседание ЦК… Сомнительно. Наверняка у Свердлова в ЦК имеются союзники и просто сочувствующие. Пара неосторожных слов, и мятеж, осложненный расколом в партии, неизбежен. Тут надо сработать втихую… И сработать должны товарищи из будущего вместе с товарищем Дзержинским. Тайный заговор и устранен должен быть тайно. Пусть все думают, что товарищи Свердлов и Троцкий героически отравились буржуйскими солеными грибами или чего еще там потомки придумают…
Выслушав Сталина, Ильич согласился, что да, после поспешного и необдуманного расширения, партия вообще и ЦК в частности сейчас не инструмент для захвата и удержания власти, а какой-то бордель на колесах. Кого там только нет… Так что пусть товарищи Ильин и Дзержинский ликвидируют угрозу, а товарища Свердлова мы и посмертно из партии исключить сможем, если это вообще понадобится. А так его еще и героем революции можно будет сделать, и город Екатеринбург снова Свердловском назвать.
Вот после этих слов подполковник Ильин как бы ненароком и завел разговор о последних представителях династии Романовых. Партии большевиков было необходимо принять в отношении бывшей царской семьи какое-то определенное решение. Нельзя же просто делать вид, что их будто бы и нет на свете.
Бывший царь вместе со своими родственниками был головной болью для всех властей, начиная от Керенского и кончая Сталиным. Непонятно, куда девать клан, который всего четыре года назад пышно отметил трехсотлетие у власти.
Второй Ганиной ямы, по зрелом размышлении, ни Ленин, ни Сталин, ни Дзержинский допускать не хотели. Понятно, что тогда семейство Романовых было уничтожено руками людей Свердлова исключительно по заказу стран Антанты, желавших, чтобы этим актом большевики окончательно изолировали себя от внешнего мира. Изоляция вышла недолгой, но вот осадочек-то остался. Особенно скрежетал зубами Ильич, когда узнал, как его там провели товарищи Свердлов и Ко.
Подполковник Ильин высказался в том смысле, что думать о политике можно сколько угодно, но на месте товарищей Ленина и Сталина он бы сначала доставил всех Романовых туда, где их можно будет легко контролировать. Например, в ту же Гатчину, под гласный надзор НКВД. А уж потом можно решать, что с ними делать-с! Кого судить, кого перевоспитывать, а кого и за границу выслать. А то грохнут их опять в той же Перми или Екатеринбурге, или контрреволюция какая оседлает. Обсуждай потом этот вопрос, не обсуждай – все будет без толку.
Ленин немного поартачился, но потом под напором Сталина и Дзержинского согласился, что да – наименьший вред от этой семейки будет тогда, когда все Романовы окажутся под надежным крылом людей из НКВД. И никаких зверств ЧК и прочей художественной самодеятельности. Все должно проходить строго в соответствии с решениями ЦК партии большевиков и буквой еще не написанных советских законов. В конце концов, бывший император в свое время помиловал столько большевиков, приговоренных судами к смертной казни, что не помиловать сейчас его и его семью было бы верхом неблагодарности.
Кроме того, сам Николай качественно позаботился о том, чтобы в ближайшие сто лет ни о какой реставрации монархии, а уж тем более династии Романовых и речи быть не могло. Россия выработала к царям стойкий иммунитет и просто не захочет, да и не сможет еще раз войти в одну и ту же лужу. Зато какой будет повод для зарубежной пропаганды – бывший царь учит деревенских детишек, к примеру, географии!
Немного подумав, Сталин позвонил генералу Потапову и распорядился, чтобы по линии военного ведомства все члены царской семьи были разысканы и, по возможности быстро, доставлены в Петроград. При этом особое внимание необходимо обратить на доставку из Тобольска в целости и сохранности самого Николая Александровича Романова с чадами и домочадцами, а также его матери Марии Федоровны и сестры Ольги Александровны, пребывающих в настоящее время в Крыму. В пути с семьей бывшего императора обращаться вежливо, не допуская грубости и самоуправства местных властей.
После этого товарищ Сталин поблагодарил подполковника Ильина за прекрасно проделанную работу и попросил вечером доставить к нему из Гатчины гражданина Михаила Романова. Когда подполковник ушел, Сталин немного подумал и написал короткую записку для Александра Васильевича Тамбовцева, с приглашением поучаствовать в этом разговоре. Записку адресату доставил один из морских пехотинцев из прикомандированного к Сталину отделения.
14 (1) октября 1917 года, 20:45. Петроград, Таврический дворец, ныне Совнарком
Сталин и Тамбовцев, а также бывший великий князь, бывший командир Дикой дивизии, бывший почти император Михаил Александрович Романов
Когда Александр Васильевич Тамбовцев вошел в кабинет Сталина, оборудованный на скорую руку в одном из закутков Таврического дворца, тот с трудом оторвался от вороха бумаг, над которыми работал.
– Добрый вечер, товарищ Тамбовцев. Вы, как настоящий большевик, готовы работать и днем и ночью. Удивительное дело, умом я понимаю, что знаю вас меньше трех суток, а кажется, что мы вместе работаем целую жизнь. Садитесь, пожалуйста.
Сегодня у нас будет очень интересный гость – Михаил Романов-младший. С царя Михаила династия Романовых началась, Михаилом же она и закончилась. Но оставим все это гадалкам и хиромантам. Скажите, что вы думаете об этом человеке?
Тамбовцев пожал плечами:
– Товарищ Сталин, у нас о Михаиле писали очень мало. В основном все внимание уделялось его царствующему брату. Могу сказать, что он отчаянно храбр в личном плане, даже убийцы отмечали, что он не испугался, когда его стали убивать. И в то же время, он как огня избегает ответственных должностей, самым большим его страхом было оказаться на отцовском троне. Страх этот не осознанный, а какой-то внутренний, что ли. Именно по этой причине он так скандально женился на дважды разведенной особе. Известный нам предел его компетенции – это уровень командира отдельной дивизии, максимум корпуса.
– Поясните, товарищ Тамбовцев, – заинтересованно спросил товарищ Сталин, – что значит «предел компетенции»?
– Это такая максимальная должность, на которой данный работник еще может приносить пользу, – ответил Александр Васильевич. – Если поднять его выше, то из-за появившегося служебного несоответствия данный человек вместо пользы начнет причинять вред.
– Мысль понятна, – кивнул Сталин. – И какой же предел компетенции был у бывшего императора?
– Не многим выше, чем у его младшего брата, – ответил Тамбовцев. – Все беды Российской империи за последние двадцать лет проистекают от полного служебного несоответствия первого лица государства…
Неизвестно, что на это хотел ответить Сталин, но как раз в это время в дверь кабинета постучали.
– Да? – откликнулся Сталин, и в приоткрывшейся двери показался дежуривший снаружи морской пехотинец.
– Товарищ Сталин, прибыл гражданин Михаил Романов.
Тамбовцев и Сталин переглянулись, потом председатель Совнаркома разгладил пышные кавказские усы и сказал:
– Пригласите, товарищ Сергеев.
В кабинет вошел заросший клочковатой рыжей бородой Михаил Романов, не понимающий еще – то ли он гость, то ли особо ценный пленник. Было видно, что этот человек свое уже отбоялся и уже готов к самому худшему.
– Присаживайтесь, гражданин Романов, – кивнул ему Сталин, – мы с Александром Васильевичем хотели с вами немного посоветоваться…
Михаил присел на самый краешек стула, не сводя со Сталина светлых, чуть навыкате глаз и настороженно сказал:
– Я вас слушаю, господин Сталин.
Сталин вздохнул.
– Я понимаю, что для вас я никогда, наверное, уже не стану товарищем, но все же предпочел бы именно это обращение. Гражданин Романов, мы хотели бы знать, как вы видите ваше будущее в новой России? Я имею в виду не только вас лично, но и всю вашу семью, включая мать, старшего брата и сестру.
– Если это возможно, гос… товарищ Сталин, мы хотели бы уехать за границу, – осторожно ответил Михаил.
– К сожалению, на данном этапе это маловероятно, – вздохнул Сталин. – Объясните, почему, товарищ Тамбовцев.
– Вас не примет ни одна страна, – подключился к разговору Александр Васильевич, – об этом уже позаботились ваши британские родственники. А если примут… Скажите, Михаил Александрович, вы любите Россию? Не торопитесь отвечать, подумайте. Россию не как вотчину вашего отца, деда, прадеда и прапрадеда, а Россию как страну, в которой вы родились и выросли, которая дала вам и вашей семье абсолютно все, что вы имели и имеете. Любите ли вы ее и сейчас, в роковой момент испытаний, на пороге братоубийственной гражданской войны?
– Да, Александр Васильевич, – кивнул Михаил, – я действительно люблю Россию, и мне очень горько, что я не сумел оправдать ее ожиданий.
– Так вот, Михаил Александрович, – продолжил Тамбовцев, – если какая-либо зарубежная держава и согласится принять вас и ваших родственников, то только потребовав взамен участие в активной борьбе с большевиками. Те же самые люди и организации, которые вчера финансировали революционеров, подрывавших власть вашего брата, завтра начнут поддерживать контрреволюционеров, воюющих с большевиками. Таковы правила Большой игры сильных мира сего. К сожалению, сначала ваш отец забыл высказанную им же самим мысль о том, что у России нет других союзников за исключением собственной армии и флота, и заключил роковой для страны союз с Францией. А потом и ваш брат оказался не на высоте, в результате чего Россия вляпалась в Антанту, как в кучу дерьма. Это я к тому, что революционеры, стрелявшие в царя, попадали при этом и в Россию. А их противники, стреляя в большевиков, тоже ведут огонь по России.
– Я вас понял, Александр Васильевич, – вскинулся Михаил, – но никогда и ни за что я не буду ничего делать против России. Вы, господин пришелец из будущих времен, могли бы мне об этом и не напоминать! – потом, немного успокоившись, он добавил: – Не могу ручаться за своих родственников, но лично я и мой брат делом уже доказали свой нейтралитет в политике.
– Я обязан вам напомнить это, – жестко ответил Тамбовцев, – потому что там после эмиграции вы будете не великим князем Михаилом Александровичем, пусть даже и бывшим, а нищим и бездомным изгнанником, который или делает то, что ему говорят власть имущие, или волен подыхать с голоду. Если вы действительно не хотите причинить вред своей Родине, то должны подумать о том, как помочь ей не покидая ее пределов. Теперь никто не заставит вас занять трон, но, черт возьми, хоть какую-то пользу вы принести России можете?
– Сейчас не время отсиживаться в стороне, – кивнул Сталин, – я не во всем согласен с товарищем Тамбовцевым, но в главном он прав. Сейчас каждый должен думать только о том, что он может сделать для своей страны. Подумайте и вы, гражданин Романов. Мы будем рады использовать ваши способности и ваш личный опыт для общего блага. Со своей стороны, в случае сотрудничества, обещаю вам и вашей семье личную неприкосновенность.
– Я об этом подумаю, товарищ Сталин, – ответил Михаил Романов. – И если у вас ко мне больше нет вопросов, то я хотел бы поскорее вернуться в Гатчину. А то мои домашние могут начать волноваться. Ваши люди так неожиданно увезли меня на встречу с вами, что это больше походило на внезапный арест, чем на приглашение для беседы.
– Да, возвращайтесь, – кивнул Сталин, – и передайте своим домашним, пусть приготовятся встречать гостей. В ближайшее время, во избежание самоуправства со стороны местных властей, в Гатчину будут доставлены ваш старший брат с семьей, сестра Ольга и Мария Федоровна, ваша мать. Скажу честно, им всем придется решать ту же дилемму, что и вам. – Сталин чуть повысил голос: – Товарищ Сергеев!
В дверь заглянул давешний морской пехотинец.
– Слушаю, товарищ Сталин!
– Товарищ Сергеев, – Сталин быстро что-то написал карандашом на четвертушке бумажного листа, – вот записка, а на словах передайте товарищам, что гражданина Романова необходимо побыстрее доставить в Гатчину. Если нет другой возможности, то моя личная просьба – пусть его отвезут вертолетом. Все, товарищ Сергеев, выполняйте.
Когда дверь за бывшим великим князем закрылась, Сталин провел руками по лицу, пытаясь снять усталость, и посмотрел на Тамбовцева:
– Ну, что скажете?
– Сам Михаил прост, как дважды два, – ответил Тамбовцев, – а вот его супруга и секретарь для нас мутноваты. В первую очередь надо бы заняться связями его секретаря, некоего мистера Джонсона, к которому Михаил крайне привязан. Госпожа Вульферт-Брасова попроще, она всего лишь искательница приключений. Но она также может быть каналом для влияния на ее супруга. Причем влияния извне, из-за границ России.
Сталин вздохнул.
– Я понимаю, что ваши люди пытаются успеть везде и всюду, но их силы тоже ограничены. Но если мы хотим хоть чего-то добиться, то, ничего не поделаешь, придется просить товарища Ильина подключиться и к этой работе. Гатчину теперь придется контролировать не менее тщательно, чем Смольный. Когда туда прибудут остальные Романовы, она станет просто приманкой для заговорщиков всех мастей.
– Товарищ Сталин, – сказал Тамбовцев, – я бы посоветовал вам привлечь к работе молодежь. В частности, отозвать с Румынского фронта одного молодого инженера-гидролога. Его зовут Лаврентий Берия.
– Берия, – переспросил Сталин, – тот самый?
– Тот самый, товарищ Сталин, – ответил Тамбовцев.
– Хорошо, – Сталин сделал пометку в своей записной книжке…
14 (1) октября 1917 года, 21:05. Петроград, улица Моховая, д. 11
Яков Свердлов и Лев Троцкий
Они встретились в квартире, принадлежавшей питерскому коммерсанту, имеющему интересы в САСШ. Он периодически предоставлял свое жилище для секретных встреч Льва Троцкого с людьми, которые желали бы приватно переговорить с восходящей звездой русской революции.
Еще в САСШ Троцкому была сделана бешеная реклама. Нью-йоркская киностудия «Vitagraph Studios» сняла фильм под названием «Моя официальная жена» (My Official Wife), с Троцким в главной роли. За это владельцы киностудии отвалили Троцкому такой гонорар, который, наверное, не платили ни одному актеру в Новом Свете. На эти деньги Лев Давидович безбедно жил в Нью-Йорке, а потом, наняв пароход, отправился в Россию. Провожающие его местные евреи с уважением говорили: «Наш Лева едет отбирать работу у русского царя».
После прибытия в Петроград в мае 1917 года, Троцкого избрали председателем Петросовета. Здесь подсуетился другой его знакомый – Парвус-Гельфанд. Ну, а деньги из САСШ Троцкий получал прямо в Петрограде, из подконтрольного Якову Шиффу банк «Ниа Банк».
И вот все пошло прахом. Этот рябой грузин Сталин, с помощью каких-то шлимазлов с неизвестно откуда взявшейся эскадры, объехал на кривой козе их, сынов Израилевых. Сказать, что Троцкий был в ярости – это значит ничего не сказать.
Троцкий скрежетал зубами, вспоминая пережитое унижение в Смольном, когда этот рябой коротышка Сталин так гнусно над ним насмехался, а его верные псы-телохранители вообще чуть было не пристрелили «демона Революции». На всю оставшуюся жизнь Лейба запомнит взгляды тех двух военных и чернявой девки. Они смотрели на него так, как будто он был уже мертв, но попустительством Сатаны сумел выбраться из могилы. Подумав об этом, Лейба непроизвольно потер вдруг зачесавшееся темя.
Сейчас у Троцкого была назначена встреча с Яковом Свердловым. Льву Давидовичу было известно, что этот человек имеет контакты с французской и британской разведками. Больше все-таки с французской. Рыбак рыбака, хе-хе, видит издалека. Те же самые люди обидели не только их, Льва Троцкого и Якова Свердлова, они до икоты напугали и послов великих держав. Настало время объединить силы и действовать. Вот только как?
Яков Свердлов пришел немного опоздав. Он был возбужден и до крайности озабочен. И это еще мягко сказано – Свердлов откровенно паниковал.
– Лейба, – сказал Свердлов, нервно бегая по комнате, – наши дела совсем плохи. Сталин ведет войну против нас, истинных революционеров, у него повсюду глаза и уши. Он заигрывает с царскими генералами и даже с братом царя. До меня дошли слухи о том, что его люди взяли в Гатчине под свою защиту бывшего великого князя Михаила. И вообще, он как-то умудрился создать свою личную армию. Их люди отлично обучены, дисциплинированны и вооружены. Они смотрят Сталину в рот, как будто этот грузинский недоумок может сказать что-то умное! Это черт знает что!
Троцкий стал в картинную позу оратора.
– Яков, это все, конечно, скверно, но нам нельзя опускать руки. Подумай, что скажут наши друзья во Франции и Америке! Необходимо бороться. Я немедленно начну агитацию против предателя революции Сталина, который готовится сдать завоевания трудового народа бывшим царским сатрапам.
«Дурак! – подумал Свердлов, – Хотя бы передо мной не кривлялся», – а вслух задумчиво сказал:
– Лейба, это, конечно, все замечательно, но надо агитировать не просто массы, а вооруженные массы. Надо поднимать военных. Их можно напугать тем, что якобы под влиянием царских генералов Сталин захочет продолжить войну с германцами. И направит гарнизон Петрограда на фронт под Ригу, чтобы отбить ее у противника. То-то они будут рады такому известию. Как ты считаешь?
– Интересная мысль, – сказал Троцкий, поглаживая свою бородку а-ля Мефистофель, – если умело ее подать этому быдлу в солдатских шинелях, то возможно, и удастся натравить его против Сталина и его прихлебателей.
– Моряков сагитировать, скорее всего, не удастся, – вслух размышлял Свердлов, – они смотрят Сталину в рот и готовы за него порвать в клочки любого, кто скажет хоть что-то против. То же самое Красная гвардия. Путиловский – это самое настоящее сталинское гнездо, и соваться тебе туда, Лейба, не с руки – могут сгоряча и пристрелить.
Остаются еще солдаты запасных полков. Они набраны зимой прошлого года из питерской шпаны и дрожат, как зайцы, при слове фронт. Правда и под пули сталинских головорезов они тоже не пойдут – просто разбегутся. Значит, надо работать с казаками. Они хотя и понюхали пороху, но воевать не желают. Кроме всего прочего, на них меньше, чем на остальных, действует сталинская пропаганда. Ведь Декрет о земле, который так ждали крестьяне в солдатских шинелях, для казаков, у которых с землей проблем нет, обычная бумажка. Вот их и надо попробовать поднять против Сталина.
– Понятно, – протяжно сказал Троцкий, – только с казаками с моей внешностью мне будет трудно разговаривать. Говорят, что они евреев не очень любят.
«Точнее, очень не любят», – подумал Свердлов, но вслух опять сказал нечто другое:
– Ерунда! Они как все! Побольше трескучих фраз, побольше комплиментов казачкам, вспомни их земляков – борцов с царизмом за вольность Дона и Урала – Разина и Пугачева. Они и растают. И больше эмоций. Скажи, что в подвалах Смольного люди Сталина прячут награбленные во дворцах царя и его родственников сокровища. И что по старому казачьему обычаю ты разрешишь забрать все в качестве трофеев. Запомни – зависть и алчность правят этим миром!
– Хорошо, – повеселел Троцкий, – так я, пожалуй, и сделаю. А пока надо потихоньку раскачивать ситуацию. Надо пустить слухи о скорой отправке на фронт среди солдат гарнизона и казаков. Пусть пока пообсуждают эту новость в казармах.
– И еще, Лейба, – с кривой усмешкой сказал Свердлов, – у тебя есть надежные люди? Ну, которые не боятся крови. Пусть они в день твоего выступления у казаков начнут погромы в городе. Пусть громят винные склады, квартиры богатых людей. Побольше шума и крови. Пусть поднимают всех городских люмпенов и призывают их пустить кровь буржуям. Надежные части, на которые может полагаться Сталин и Дзержинский, будут брошены на подавление бунтов. А ты, Лейба, поведешь казачков на Смольный. Пусть твои люди будут готовы уничтожить Сталина и его людей. На всякий случай надо будет заняться жильцами дома на 10-й Рождественской. Говорят, что дочка Аллилуева приглянулась этому грузину. Если что, пусть она будет заложницей.
– Ну и голова у тебя, Яков, – восхитился Троцкий, – ты, именно ты должен стать вождем в этой дикой стране. Ну, и мне, конечно, найдешь подходящую должность.
Свердлов улыбнулся похвалам Лейбы. Толковый человек, только опасный. Такой не остановится и подсидит тебя, не успеешь и глазом моргнуть. Надо за ним приглядывать, а когда надобность в нем отпадет, тогда…
«Что ж поделаешь, – подумал про себя Свердлов, – у настоящего вождя нет привязанностей. Он велик и одинок, словно горная вершина». Яков гордо вскинул подбородок и, подражая Бонапарту, заложил руку за отворот своей кожаной куртки…
14 (1) октября 1917 года, 21:35. Петроград, Путиловский завод, один из пустых ангаров
Общее собрание рот морской пехоты и моряков с БДК «Новочеркасск» и «Саратов»
Стоя на корпусе БМП рядом с командирами рот десантных кораблей, Дзержинский, уже одетый в знакомую всем шинель, фуражку и маузер, обозревал сверху собравшихся. Их было более трех сотен. Именно от этих людей сейчас зависело, удастся ли провокация Свердлова и Троцкого, или нет. Большинство из них родом с юга России, а значит – среди них обязательно должны быть потомки казаков, у которых от фамилий Свердлов и Троцкий шерсть на загривке должна вставать дыбом. Первое – надо, чтобы они согласились участвовать в этой операции, и второе – чтобы сумели найти общий язык со своими прадедами. Набрав в грудь воздуха, Феликс Эдмундович поднял руку и сказал:
– Здравствуйте товарищи!
– Здравия желаем, товарищ Дзержинский! – слитно проревели в ответ морпехи-попаданцы.
Дзержинский, смеясь, потряс головой.
– Спасибо, товарищи, – ответил он, – совсем оглушили. – Потом Железный Феликс обвел взглядом собравшихся и продолжил: – Товарищи, мы собрали вас здесь для того, чтобы попросить вашей помощи в одном очень важном и щекотливом деле.
Дело в том, что в настоящий момент в Петрограде расквартированы три донских казачьих полка – 1-й, 4-й и 14-й – всего около трех тысяч сабель. Нам стало известно, что иностранные разведки и затесавшиеся в ряды большевиков авантюристы Свердлов и Троцкий задумали втемную использовать казаков для свержения правительства товарища Сталина и установления своей диктатуры. Среди вас наверняка есть потомки людей, в свое время переживших задуманное Свердловым и Троцким расказачивание. Сейчас гешефтмахеры от революции решили обмануть казаков, сообщив им, что на самом деле правительство Сталина за продолжение войны, а сами казаки будут направлены на фронт под германские пулеметы.
Нам нужны добровольцы, которые пошли бы к своим прадедам и разъяснили им, что это абсолютнейшая чушь. Во-первых, на заседании Совнаркома мы единогласно приняли Декрет о мире, а во-вторых, никого под пулеметы мы посылать не будем. Кончилось то время, когда солдат был кем-то вроде бессловесной скотины, а царские генералы знали только один прием – послать в атаку побольше народа, авось кто и добежит до германских окопов. Даже если немцы в ближайшее время не решатся пойти с нами на переговоры о мире и нам придется поторопить их, освободив Ригу, то освобождать мы ее будем по новому методу – огнем и броней, а не как раньше – солдатскими жизнями. Ну, не мне вам это объяснять, вы все лучше меня знаете…
Товарищи бойцы и офицеры, для такой сложной и ответственной задачи, как разъяснительная работа среди казаков, нам нужны только добровольцы. И помните, если вам не удастся их убедить, то вам, возможно, придется убивать своих собственных прадедов при подавлении абсолютно бессмысленного и никому не нужного мятежа. Все, товарищи, решайтесь!
Дзержинский замолчал, а на его место поднялся Тамбовцев. Он не стал витийствовать, а просто показал морпехам стопку распечатанных на принтере листков с Циркулярной инструкцией Оргбюро ЦК от 24 декабря 1919 года за подписью Свердлова. В ней говорилось: «…признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость пути недопустимы. Поэтому необходимо: 1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью».
– Вот, товарищи, покажите этот документ сомневающимся. Именно такие планы искоренения казаков как социальной группы. Да вы и сами можете рассказать многое, что слышали от своих родных и близких о тех страшных временах. Нельзя допустить их повторения.
Среди морских пехотинцев и моряков началось движение. К бэтээру, ставшему импровизированной трибуной, один за другим выходили люди. Это их предки столетиями защищали Россию на дальних кавказских и причерноморских рубежах. Сейчас им предстояло вернуть еще один долг своим прадедам, избавив многих от участи, которая, возможно, была для них хуже смерти.
Еще полчаса спустя из ворот Путиловского в сторону казачьих казарм на Обводном выехали три БМП-3, облепленных бойцами в полном боевом снаряжении…
14 (1) октября 1917 года, 23:35. Где-то в районе ст. Невель
Полковник СПН ГРУ Бережной и генерал-майор Бонч-Бруевич
Стучат по стыкам колеса, плещется в большом медном чайнике кипяток. В теплушке под потолком тускло светит аккумуляторная лампочка, на нарах, застеленных невиданной здесь пенкой, сидят и лежат спецназовцы. Кто дремлет, кто не торопясь курит и разговаривает, а дежурная смена находится у дверей при оружии и в полной боевой готовности. Полковник Бережной и генерал Бонч-Бруевич сидят у приоткрытого багрового зева буржуйки и ведут свой неспешный разговор. Обсуждается извечный на Руси вопрос – кто виноват и что делать. Сейчас разговор крутился вокруг первой половины ХХ века, ставшей для России воистину дорогой на Голгофу. Генерала интересовало то, как увести страну с этого пути, и какова при этом должна быть роль армии.
– Поймите, Михаил Дмитриевич, – полковник Бережной задумчиво ворошил кочергой раскаленные угли в буржуйке. – Армия – она ведь не сама по себе, она тоже плоть от плоти и кровь от крови народа во всех его проявлениях. И наш сегодняшний главный фигурант, генерал от инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов, человек, между нами говоря, весьма недалекий, тоже оказался на белом коне лишь потому, что, кроме своей несомненной храбрости, больше ничего за душой не имеет. Ему в сражении не фронтом, не армией, а только полком на расстоянии прямой видимости можно командовать, и никак иначе. А его главковерхом делают после Брусилова…
Как я уже говорил, он храбр. В нашей истории уже в Гражданскую он самолично в пехотной цепи ходил, пулям не кланяясь. А потому генерал Корнилов был уважаем и любим офицерами, которые сами также были храбры – и беспомощны, как дети, в политических вопросах. Как объяснить этим офицерам, что произошедшая в октябре семнадцатого революция – это не гибель, а обновление России? Нам бы только суметь избавиться от таких личностей, как Троцкий, и ему подобных, и ничего враждебного большинству представителей российского офицерского корпуса в большевиках не останется. Господа корниловцы жаждут восстановления порядка, но сами не ведают, что они имею в виду под этим словом.
В безвозвратное прошлое отошел тот мир, в котором господа генералы под угрозой жизни близких государя-императора заставили его подписать отречение. С этого самого времени тот порядок приказал долго жить, и начался период распада власти. «Одна из целей этой войны достигнута», – узнав об отречении русского императора, сказал в парламенте премьер-министр Британии Ллойд Джордж. Французские власти также испытывали по поводу февральской революции ничем не скрываемую радость.
И к эдаким-то союзникам и собирается обратиться за помощью генерал Корнилов. Весь их интерес к нему – это разжигание и затягивание Гражданской войны. Пусть русские как можно дольше и как можно больше убивают друг друга. Пусть льется кровь, пусть нация расколется на два непримиримых лагеря, и еще много лет соотечественники будут стрелять друг в друга из-за угла.
Бонч-Бруевич зябко поежился под своей генеральской шинелью.
– Страшные вы вещи говорите, Вячеслав Николаевич, – задумчиво сказал он, – Но, знаете, я вам верю. Государь на этой войне совершил две главных ошибки, после которых русскую армию было уже невозможно спасти…
– Господин генерал, – сказал один из спецназовцев, слушавших разговор с верхнего яруса деревянных нар, – извините, что я вмешиваюсь в ваш разговор, но мне хотелось бы узнать – первая ошибка заключалась в том, что он в эту войну вообще ввязался?
– Совершенно верно, молодой человек, – кивнул Бонч-Бруевич, – мы, офицеры Главного штаба, совершенно ясно понимали, что эта война абсолютно не нужна России. Хотя австрийцы и турки давно были нашими потенциальными противниками, но нашим главным врагом были назначены немцы, делить с которыми нам было решительно нечего.
– Война была нужна англичанам, – сказал полковник Бережной, – и как только Россия присоединилась к Антанте, они сразу приступили ко второй части своего плана, предусматривающего смертельную схватку двух континентальных империй. И не взбалмошный сербский гимназист Гаврила Принцип стал причиной этой войны. Были и до него поводы к началу боевых действий, но российская дипломатия до поры до времени ухитрялась не доводить дело до войны. Как я понимаю, вторая ошибка была сделана Николаем Вторым уже в ходе начального этапа войны в августе-сентябре четырнадцатого года.
– Вы почти правы, – покачал головой Бонч-Бруевич, – за одним небольшим исключением. Я бы ограничил этот период не сентябрем, когда по требованию французского генштаба было прекращено успешное русское наступление на Будапешт и были разгромлены в Восточной Пруссии армии Самсонова и Реннекампфа, а ноябрем, когда наша армия мирного времени, неплохо обученная и вооруженная, разбилась о твердыни Силезского вала.
Полковник Бережной хмыкнул.
– В нашей Второй мировой войне Верховный Главнокомандующий, наш общий знакомый товарищ Сталин, посылал таких просителей подальше. Так что просьба премьер-министра англичан, попавших в Арденнах в весьма неприятную ситуацию, звучала примерно так: «Я буду благодарен, если вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января…»
– И что дальше произошло? – заинтересованно спросил генерал. – Началось это «крупное наступление на фронте Вислы»?
– Да, началось, – кивнул полковник. – Это была Висло-Одерская операция. За две недели наши армии преодолели расстояние между этими двумя реками, при этом еще в районе Вислы окружив и уничтожив большую часть противостоящих им германских частей, которые просто не успели отступить на заранее подготовленный мощный оборонительный рубеж. Его, не занятого войсками противника, наши части проскочили с ходу и вторглись на территорию Германии.
Если Первая мировая война обогатила военную науку таким понятием, как позиционный тупик, то Вторая мировая сделалась войной скоротечных глубоких операций. Сначала немцы путем молниеносных рывков механизированных частей дошли до Петрограда, Москвы, Царицына, Владикавказа и Новороссийска, а потом уже мы, тоже кое-чему научившись, загнали немцев на линию Триест – Вена – Прага – Берлин.
Одной из задач, которую нам предстоит выполнить после того, как все закончится – это вылечить нашу армию от пораженческого синдрома. Ведь практически сто лет, с окончания наполеоновских войн, наша армия не одерживала побед над регулярными противниками европейского класса. Войны на Кавказе и в Туркестане не в счет. Они, конечно, укрепили государство, но не добавили армии ни славы, ни боевого опыта.
Напротив, все крупные войны были или проиграны, или закончились, если так можно выразиться, вничью. Крымская, она же Восточная – проиграна. Русско-турецкая 1877–1878 годов, которую мы вели за освобождение Болгарии – была для России бесплодной с точки зрения военного искусства, если не считать победой взятие Карса и Батума, что весьма скромно, исходя из масштаба человеческих потерь и напряжения всех сил государства. Русско-японская – проиграна, причем исключительно по внутренним причинам, заключавшимся в качестве офицерского и особенно генеральского корпуса. Первая мировая – в нашей истории была проиграна, мы же сейчас пытаемся перевести ее в разряд ничьей.
От войны к войне качество и моральное состояние офицерского корпуса все время падало, и сейчас находится ниже плинтуса. Зато Советская армия, одержав решительную победу во Второй мировой войне, приобрела такой авторитет и высокий моральный дух, которого ее потомкам хватило на много десятков лет. А вот как привить этот дух победителей существующей русской армии без ее полного демонтажа, этого я пока не знаю. Хотя, наверное, ее надо сначала сохранить от грозящего ей полного распада.
Полковник Бережной замолчал, отхлебнув горячего чаю, а генерал Бонч-Бруевич задумался.
– Так вы считаете, что даже закончив воевать с германцами, мы все равно не избавимся от угрозы оккупации и расчленения страны? – через некоторое время спросил он.
– Михаил Дмитриевич, даже если мы избежим гражданской войны в общероссийском, так сказать, смысле, то все равно останется сепаратизм национальных окраин, поддержанный нашими нынешними «друзьями» по Антанте. Нас будут пробовать на прочность самыми разными способами. Надеюсь, что нам все же удастся затянуть бойню на Западе, и что у французов и англичан после победы над Германией (если она в конце концов произойдет) просто не останется сил на серьезную войну с Советской Россией.
Правда, за это время почти наверняка на Дальний Восток сумеют влезть японцы. Не знаю, может, возрождение армии начнется с реванша за 1905 год? Сейчас мы знаем, кто из командиров чего стоит. И тех красных, и тех белых. Не завидую я воинам микадо в таком случае. Но это уже как выйдет, – полковник Бережной потянулся. – Ладно, Михаил Дмитриевич, давайте закончим этот разговор. Надо хоть немного отдохнуть, ведь завтра день может быть нелегким. Только запомните одно: чем меньше шума мы произведем в Могилеве, тем лучше.
– Да, я понимаю, Вячеслав Николаевич, – сказал Бонч-Бруевич, ложась на любезно предоставленную ему пенку. – Спокойной ночи.
– Спокойной и вам ночи, Михаил Дмитриевич, – ответил полковник Бережной, закрывая глаза.
