Часть 3
И от тайги до британских морей Красная гвардия всех сильней
24 (11) ноября 1917 года, 23:30. Северная Атлантика, ДЭПЛ «Алроса»
Капитан-лейтенант кайзермарине Лотар фон Арно де ла Перьер
Свершилось! Вчера британская эскадра вероломно напала на морскую базу русских в Мурмане. Правда, второго Порт-Артура у них не получилось. Скорее, вышли вторые Дарданеллы. Будь в 1916 году вместо турок в Проливах русские и немцы, хваленый британский флот уж точно бы весь оказался на дне. Мир изменился, но твердолобые бритты все так же прут напролом, даже не замечая, что все ближе и ближе приближаются к краю пропасти.
Кстати, этой своей подлой акцией британские адмиралы развязали руки новому русскому правительству в отношении применения к ним ответных мер. Наш великий Бисмарк как-то сказал, что надо осторожно подходить к количеству применения усилий. Если приложить их меньше, чем надо, то можно добиться искомого в несколько меньшем объеме или чуть позже. Если же сил приложено больше, чем требуется, то можно добиться результата прямо противоположного искомому.
Так вышло и в этот раз. Между Советской Россией и Британской империей началось то, что можно назвать необъявленной войной. А новый русский премьер Сталин, в отличие от болтуна Керенского, не из числа тех, кто будет терпеть обиды.
Сегодня утром фрегаттен-капитан Павленко, командир русского U-бота, на котором я имею честь сейчас находиться, получил радиограмму с инструкциями из Петрограда.
– Послушай, Арно, – сказал он мне, пряча бланк радиограммы в карман кителя, – наш отпуск закончился, так что готовься в путь. Есть одна непыльная работенка… Чтобы вашим камрадам во Франции было полегче, мы будем выбивать из войны Америку.
Позицию для своего супер-U-бота русские изначально определили посреди Северной Атлантики, на трассе между Нью-Йорком и Брестом – там, где не могло быть ни одного германского U-бота. Но неограниченная подводная война кайзером уже объявлена, а значит, кто не спрятался, мы не виноваты. Не заходят сюда и британские крейсера и эсминцы, которым, соответственно, здесь просто нечего делать. Тут ничего нет. Даже легендарная Атлантида, если верить античным историкам, должна располагаться значительно южнее и ближе к Старому Свету, примерно в районе Канарских и Азорских островов.
Но именно в этом районе Атлантики в настоящий момент проходит трасса, по которой во Францию потоком идут американские военные грузы и войска.
Русские говорят, что наживаться на европейской вой-не для американцев дело привычное. Золото русских, французов, англичан пересекает Атлантику в одном направлении, а военные грузы – в другом.
Но хуже всего то, что, презрев доктрину Монро, американцы решили непосредственно вступить в войну. Этим разжиревшим американским плутократам можно воевать, не опасаясь ничего – сама Америка недоступна для войск противника. Сейчас на фронте во Франции находится всего одна американская дивизия. Но вскоре это положение изменится, и совсем не в нашу пользу.
Каждый день во Францию на британских пассажирских лайнерах, превращенных в плавучие казармы, прибывают все новые и новые американские части. Ведь, как всем известно, британский торговый флот – самый большой в мире. С началом войны многие его суда подняли военно-морские флаги. Флагманами же этого флота являются два крупнейших британских трансатлантических парохода: «Олимпик» и «Мавритания». Считается, что их высокая скорость хода – около двадцати пяти узлов, делает переходы из САСШ в Британию вполне безопасными. Они не по зубам моим камрадам-подводникам.
Но те качества, которые помогают им уклониться от встречи с U-ботами третьей серии, не помогут им спастись от русского U-крейсера. Шестнадцать узлов подводного хода и 53-см торпеды, способные сами найти и поразить цель на расстоянии до нескольких миль – обо всем этом мы можем только мечтать. Но тем хуже для американцев и англичан, которые уверовали в свою полную безнаказанность. Сейчас, благодаря новому русскому правительству, Германия еще способна преподнести своим врагам немало неприятных сюрпризов. Надеюсь, что наша охота на британские трансатлантические суперлайнеры, до верхних палуб набитые американским пушечным мясом, будет успешной. Меньшая цель просто не стоит даже одной русской торпеды. Я слышал, что их «умное» оружие по цене сопоставимо с 600-тонным миноносцем.
И еще одна радиограмма, на этот раз из Берлина, от гросс-адмирала Тирпица. По данным нашей военно-морской разведки, «Олимпик» вышел из гавани Нью-Йорка, имея на борту американскую пехотную бригаду – восемь тысяч солдат. Примерно через сутки наши пути должны пересечься, и тогда у нас с русскими будет шанс надолго испортить настроение этим заносчивым янки. Русские способны на такое – когда они убеждали под Ригой нашего кайзера оставить их в покое, то в двух последних сражениях уничтожили вдесятеро больше наших солдат.
Все правильно – со слабыми не договариваются, слабых покоряют. Фрегаттен-капитан Павленко говорил мне, что сейчас изнемогающая от войны Германия должна проделать то же самое в отношении Антанты. Нашему кайзеру надо убедить важных господ в Париже, Лондоне и Вашингтоне, что война на истощение с заключением мира на Востоке провалилась и легкой победы уже не будет. Кроме того, наша армия стоит у ворот Парижа, и как только закончится переброска войск с Восточного фронта, то неизвестно, как еще пойдут дела. Фортуна – богиня капризная и непостоянная, как все женщины…
И вот русский U-крейсер выписывает зигзаги на пути спешащего в Европу британского лайнера, набитого войсками, и слушает море… Я знаю, что эти проклятые британцы уже придумали гидрофоны, с помощью которых обнаруживают приближение наших U-ботов, но у русских приборы в тысячу раз чувствительнее британских. Сам же их U-крейсер является образцом бесшумности, и британские гидрофоны даже вблизи не обнаружат его.
О нет, мы будем избавлены от сомнительной славы U-20, утопившей «Лузитанию». Наша цель в настоящий момент числится британским вспомогательным крейсером, она окрашена в размывающий контуры камуфляж и несет на мачте флаг Роял-Нэви. А это значит, в море она является законной добычей любого, кто сумеет ее атаковать.
Вот и она! Идущий с запада на восток огромный океанский пароход был обнаружен час назад. Русские тут же пошли ему наперехват. При скорости цели в двадцать четыре узла мешкать нельзя даже на U-крейсере. Короткая погоня под водой на невозможных для германского U-бота шестнадцати узлах… Русские уже на позиции перехвата. Все дело в так называемом уравнении существования – чем крупнее корабль, тем мощнее у него вооружение, толще броня, сильнее машины и больше запас топлива. Крейсер, он и есть крейсер.
В перископ хорошо виден ярко освещенный силуэт океанского лайнера. Кого ему бояться? Ведь наши U-боты сюда не заходят, а надводным рейдерам практически невозможно прорваться через британский барраж в Северном море. Несчастные наивные «лимонники» и янки, еще не подозревающие, что приговор им уже вынесен и палач поднял над головой свой топор.
Фрегаттен-капитан Павленко собран и деловит, как будто торпеды, которые он сейчас выпустит, поразят учебную мишень, а не корабль, битком набитый живыми людьми. У его корабля есть еще одно полезное свойство – торпеды выбрасываются из аппаратов посредством воды, а не сжатым воздухом, и при выстреле U-крейсер не выдает себя воздушным пузырем, поднимающимся на поверхность.
Цель опознана. Как сказали русские, «с вероятностью девяносто девять процентов, это все же наш „Олимпик“». Русский радист постоянно слушает эфир. Пока все тихо. Если на «Олимпике» заметят наш перископ, то британцы немедленно поднимут шум.
Я все понимаю, и все равно мне становится не по себе только лишь от одной мысли о тысячах беспомощных людей, тонущих в холодных водах Атлантики. Радиограмма: «SOS! Торпедирован подводной лодкой!» – и ни один возможный спаситель не подойдет близко к месту катастрофы из опасения стать нашей следующей жертвой. Но это война, и не мы послали этих людей воевать с нами на другую сторону Атлантики. Русские говорят, что если янки не остановить сейчас, то в дальнейшем подобное поведение войдет у их политиков в привычку. Дурную привычку. А когда пса хотят отучить от дурной привычки, то его бьют палкой, и иногда по морде. Чтоб помнил долго-долго.
U-крейсер дважды слегка вздрогнул. Русские стреляют сразу двумя торпедами из носовых аппаратов. Включив секундомер, фрегаттен-капитан Павленко говорит, что нам не нужны подранки, а «Олимпик» в принципе способен держаться на воде при затоплении шести смежных отсеков. Как говорят русские, кашу маслом не испортишь…
На мой закономерный вопрос, а как же «Титаник», последовал ответ, что у «Титаника» как раз было затоплено девять отсеков с одного борта, и это делало его положение безнадежным.
Беседуя, фрегаттен-капитан не забывал посматривать на секундомер. В последний момент британский лайнер попытался было совершить какой-то маневр. Но поздно. Совсем. От русских торпед уклоняться бесполезно, они сами найдут цель.
Два взрыва прогремели в положенное время один за другим, а несколько секунд спустя что-то рвануло еще несколько раз. Это уже могли быть котлы, или вдобавок к войскам британский лайнер перевозил из Америки еще какую-то взрывоопасную гадость. В перископ хорошо было видно, как корпус лайнера, переламываясь пополам, стремительно уходит в морскую пучину. Сигнала SOS радист не услышал. А значит, никто никогда не узнает, что действительно произошло с лайнером «Олимпик». Может, через пару месяцев неутомимый Гольфстрим выбросит на побережье Ирландии и Шотландии плавучие обломки и расклеванные чайками трупы. Значит, такая у них была судьба – кысмет, как говорил один знакомый турецкий офицер.
Русские спокойны, как будто они только что провели не боевые, а учебные стрельбы. Мой Бог, спасибо тебе за то, что англосаксов эти русские пришельцы из будущего ненавидят больше, чем нас, иначе Германию уже стерли бы с лица земли!
Русский U-крейсер не спеша уходит от места, где нашли свою смерть тысячи американских солдат и британских моряков. Для тех уже все кончено, но наша охота продолжается. У англичан еще много пароходов, перевозящих американские войска через Атлантику, а соответственно, у русского U-крейсера еще много целей.
В порту Нью-Йорка стоит под погрузкой знаменитая «Мавритания». Скоро мы повстречаем и ее на этом маршруте смерти. Потом нам подвернется еще кто-нибудь, достаточно крупный, а потом еще. И так, пока не кончатся торпеды или не выйдет ресурс автономности. Это чисто по-русски, как в том анекдоте, который рассказал мне в первый день пребывания на этом замечательном корабле один весельчак-лейтенант. Он про старого и молодого быка, которые в разговоре между собой произносят: «…а потом мы не спеша спустимся с горы и поимеем все стадо…»
25 (12) ноября 1917 года, полдень. Петроград. Таврический дворец
Тамбовцев Александр Васильевич
Случилось так, что в этот день к нам в Таврический дворец зашел авиаконструктор Игорь Иванович Сикорский, и его тут же определили ко мне на прием. Правильное решение, а то в прошлой реальности с ним обошлись просто омерзительно. Некто Юрий Ларин – в миру Ихил-Михл Залманович Лурье, оперативно перекрасившийся в большевики меньшевик, член Президиума ВСНХ, просто вытолкал Сикорского из Совнаркома со словами: «Самолеты нам не надобны, у нас тут революция», добавив, что авиация для новой России важна так же, как парфюмерия. Все это закончилось эмиграцией, и мы навсегда потеряли для страны гениального авиаконструктора.
Кстати, я уже имел честь познакомиться с Игорем Ивановичем. Чуть меньше месяца назад наши морские пехотинцы застукали его в тот момент, когда будущее авиационное светило фотографировало в Таврическом саду наши вертолеты. Тогда я с ним коротко побеседовал, а потом заодно с Николаем Николаевичем Поликарповым отправил теми самыми вертолетами прямо на «Адмирал Кузнецов», чтобы наши летчики и техники поближе познакомили господ-товарищей конструкторов с нашей авиацией.
И вот теперь полные творческой энергии Сикорский и Поликарпов вернулись в Петроград. Причем не в одиночестве. Вместе с авиаконструкторами на нашей эскадре побывали и нынешние кораблестроители во главе с академиком Крыловым. Кораблестроителей Сталин направил на особую эскадру контр-адмирала Ларионова, дабы они хоть немного смогли ознакомиться с кораблями из будущего.
Но Сикорский, явившийся на прием в Таврический дворец, собирался говорить не о кораблях. Игорь Иванович пришел обсудить свои планы на будущее. Точнее, он попросил у меня помочь ему определиться с его статусом. Дело в том, что он сидел фактически без работы. С середины 1917 года производство на заводе РБВЗ остановилось. Новые самолеты не строились, а рабочие больше бастовали и митинговали, чем трудились. К тому же пятилетний срок контракта, заключенного им с акционерным обществом «РБВЗ» истек еще в апреле 1917 года. Не имея на руках средств к существованию, Сикорский вынужден был распродавать свое имущество, чтобы содержать жену и маленькую дочь Татьяну. Все честно заработанные деньги семьи Сикорских были вложены в акции завода, которые сейчас не стоили ни копейки.
Поначалу разговор у нас получился довольно напряженным. Но потом мало-помалу мы нашли решение, взятое из нашего прошлого. То есть было решено создать что-то вроде закрытой шарашки, куда могут быть приняты лишь самые доверенные лица. Привлеченные к работе инженеры и конструкторы будут допущены до наших тайн, а значит, секретность будет там максимальная. И раз уж Сикорский сам пришел ко мне, то надо начинать с секции авиации, руководителем которой будет назначен Игорь Иванович, а его заместителем станет Николай Поликарпов. День был воскресный, но большевики привыкли работать без выходных, так что за несколько часов мы успели переговорить с Дзержинским, Красиным, заместителем Фрунзе по авиации, уже достаточно известным авиаконструктором Дмитрием Павловичем Григоровичем. Правда, он строил самолеты для военно-морского флота. Но и в сухопутных летательных аппаратах отлично разбирался, так что в суть вопроса вник сразу.
А напоследок мы зашли к Сталину. И вот у нас на руках имеется проект постановления Совнаркома с визами профильных наркомов. Привлеченным к работе инженерам и конструкторам будут выделены соответствующие средства, выданы продовольственные пайки, их обеспечат необходимыми для работы материалами. Словом, полная свобода для творчества. Самому же Сикорскому в кассе Совнаркома тут же выдали разовое вспомоществование – тысячу царских золотых рублей. Крайне скромная плата за то, что конструктор такого масштаба остался трудиться в Советской России.
Уходил Игорь Сикорский из Таврического дворца воодушевленный и полный творческих планов на будущее. А то как же, теперь он не люмпен с высшим техническим образованием, а уважаемый, обеспеченный человек, состоящий на хорошо оплачиваемой государственной службе.
Уже прощаясь, я подумал и попросил Игоря Ивановича определиться, чем он будет заниматься: тяжелыми многомоторными самолетами или вертолетами. И то и другое будет востребовано в Советской России.
Сикорский немного подумал.
– Александр Васильевич, если честно, то меня всегда интересовало новое, еще неизвестное. Я строил свои «Муромцы», добился того, что они стали лучшими и единственными тяжелыми бомбардировщиками в мире. А вертолеты… Знаете, Александр Васильевич, в детстве моей любимой книгой был роман французского писателя Жюль Верна «Робур Завоеватель». Именно тогда я дал себе слово построить когда-нибудь подобный воздушный корабль.
То, что я увидел на вашем корабле «Адмирал Кузнецов», потрясло меня. Ваши вертолеты – это просто чудо техники. Но я достаточно подробно изучил этот вопрос и авторитетно заявляю, что строить нечто подобное в настоящее время просто невозможно – не тот уровень техники, еще нет в достаточном количестве подходящих для этого материалов, да и на нынешнем оборудовании просто невозможно изготовить важнейшие узлы.
Мне придется шаг за шагом идти по пути создания вертолетов, чтобы каждый последующий экземпляр был совершеннее предыдущего. Главное то, что мне теперь известно направление движения… Мало того, придется развивать множество смежных отраслей, как, например, массовое производство алюминия и конструирование мощных и легких авиационных двигателей.
Игорь Иванович вздохнул, наматывая на шею кашне.
– Я, конечно, буду работать в этом направлении, но скорого результата ждать не стоит. Хотя кто его знает, тяжелый многомоторный самолет тоже не так давно считался фантастикой, а поди ж ты…
– Ну, вот и отлично, – сказал я, – я надеюсь, что когда-нибудь в Советской России появятся вертолеты, сконструированные в КБ Сикорского. А кого бы вы посоветовали назначить главой конструкторского бюро, занимающегося строительством тяжелых многомоторных аэропланов? Ведь вы один просто не потянете два направления…
Игорь Иванович подумал и назвал, как я и ожидал, Алексея Николаевича Туполева. Будущий генеральный конструктор и трижды Герой Соцтруда пока находился в Москве, и вместе с профессором Московского высшего технического училища Николаем Егоровичем Жуковским занимался проектированием первой аэродинамической трубы и собирался открыть то, что позднее станет называться ЦАГИ.
Я одобрительно кивнул Сикорскому и попросил его в течение двух-трех дней составить список конструкторов, техников и опытных летчиков, которые могли бы работать в наших авиационных КБ, строить и испытывать новые самолеты. Кто и где сейчас находится, каково материальное положение, есть ли семьи, нужна ли помощь. Ведь прибывшие с нами из будущего вертолеты и самолеты не вечны. Рано или поздно они станут непригодными для дальнейшей эксплуатации. К этому моменту мы просто обязаны будем начать выпускать свои, советские самолеты и вертолеты, которые должны быть лучшими в мире.
Ведь все, что нужно для этого, у нас есть. Те, кто в нашем прошлом уехал в эмиграцию и там, за рубежом, совершил свои открытия, прославившие их и страны, в которых они работали, – достаточно вспомнить изобретателя телевидения Зворыкина – в этой реальности останутся в своем отечестве. Тысячи, десятки тысяч талантливых инженеров, рабочих, ученых не будут убиты во время Гражданской войны, а найдут в новой Советской России место для приложения своих творческих сил.
У нас есть месторождения практически всех полезных ископаемых, необходимых для создания новых материалов, еще неизвестных в этой истории. И самое главное – есть знания того, как это все сделать. И еще, избежав Гражданской войны и разрухи, мы должны получить в свое распоряжение те самые десять лет, которых в нашей истории не хватило СССР для подготовки к новой мировой войне. Каким бы путем ни пошла здешняя история, уж мы-то знаем, что вряд ли удастся избежать повторения мировой войны. И целью ее будет опять уничтожение России, на этот раз под предлогом борьбы с большевизмом.
Я сделал пометку в рабочем блокноте – необходимо срочно создать отдел в структуре Совнаркома, который будет заниматься розыском, доставкой в Петроград тех, кто в самом ближайшем времени прославит Россию. Война войной, политика политикой, но надо задуматься и о будущем. О будущем, которое мы создаем в этом настоящем.
Едва распрощавшись с Игорем Ивановичем, я вспомнил об эскадре воздушных кораблей «Илья Муромец», которая дислоцировалась на Юго-западном фронте неподалеку от Винницы. Ситуация там сложилась просто отчаянная.
Не представлявший никакой опасности для противника большой гарнизон Винницы, распропагандированный местными «р-р-революционерами», окончательно вышел из повиновения своим командирам.
Как мне доложили два дня назад, группы вооруженных солдат, одуревших от безделья и вседозволенности, сделали попытку захватить винные склады. Спирт был вылит в реку Буг, и можно было видеть необычную для тех времен сцену, когда солдаты и жители бежали к реке с чайниками в руках, чтобы наполнить их этой ценной, хотя и грязной смесью воды и спирта.
Толпы солдат, атаковавшие склады, позорно бежали после первого же выстрела, сделанного из броневика, охранявшего аэродром. Никто не был ранен, но одного разрыва снаряда хватило, чтобы вконец разложившиеся части в панике ретировались.
Напуганные этими событиями военные власти и муниципальные чиновники Винницы решили удалить 15-й резервный полк, который был расквартирован в городе. Тем не менее полк отказался трогаться с места. Когда карательный отряд, состоявший из взвода кадетов Второй школы прапорщиков в городе Житомире, одной батареи казаков и подразделения броневиков, вошел в Винницу, весь гарнизон сдался.
Броневики были теми же, которые пытались защитить винные склады. Во время этого бунта к 15-му резервному полку присоединились пулеметный полк, все нижние чины эскадры воздушных кораблей, зенитная батарея и другие.
Ситуация складывалась достаточно серьезная. Кроме того, что гарнизон Винницы был гораздо больше по размерам, чем его противники, на складах эскадры находился также огромный запас оружия – более двухсот пятидесяти пулеметов с боеприпасами.
Я уже сообщил Бережному, который был на подходе к Киеву, о том, что происходит в Виннице, и попросил его оказать помощь летчикам и техникам эскадры. Надо было спасать самолеты и опытные летные кадры от расправы, которую грозились учинить над ними погромщики.
26 (13) ноября 1917 года, утро. Киев, левый берег Днепра, станция Дарница
В тот час, когда небо на востоке только-только начало сереть, к присыпанной снежком платформе станции Дарница подошел пригородный, так называемый дачный поезд. Он приходил утром потому, что именно в это время окрестные селяне с левого берега везут на городские рынки продукты своего нелегкого крестьянского труда. У каждого, кто хоть раз видел подобный поезд, рот наполняется тягучей слюной, а на ум приходят молоко, яйца, сметана, сало и непременно горючий, как бензин, украинский хлебный самогон.
Вот и прогуливающийся по перрону часовой Вольного украинского казачества Мыкола Опанасенко, обряженный в русскую солдатскую шинель и высокую смушковую шапку, из-под которой торчал буйный смоляной чуб, поправил висящую через плечо трехлинейку и непроизвольно сглотнул. Пока он мерзнет здесь на ледяном ветру под тусклым керосиновым фонарем, его побратимы из Дарницкой сотни сладко спят на крепких дубовых лавках в жарко натопленном и прокуренном помещении вокзала.
Сглотнул слюну казак еще и потому, что на подножке приближающегося первого вагона он увидел застывшего в ожидании остановки поезда казачьего офицера. Белая баранья папаха, офицерский башлык, шинель тонкого сукна, горделивая осанка, погоны с васильковым просветом и одной звездочкой, портупея с перехлестнутыми за спиной ремнями и неизменная сабля… Красавец!
За спиной у подхорунжего, а именно таков был самый младший офицерский чин у казаков, маячили рядовые. Мыкола вздохнул, предчувствуя неприятный разговор. Мало, что в присутствии чужого офицера не удастся пощипать едущих на рынок селян из Нежина и Бахмача, так еще может влететь плетью по спине за неопрятный внешний вид и плохое, по мнению начальства, несение службы.
Дежурный по станции махнул флажком, и окутавшийся паром локомотив американской постройки серии «Ел» замер у водоразборной колонки. Густые белые клубы на мгновение скрыли все вокруг: и дежурного, и злосчастного Мыколу, и станционную платформу. Потерявшийся в белой мути часовой неожиданно ощутил сильнейший удар, из глаз брызнули искры, и сознание провалилось куда-то в темноту. Очнулся Мыкола на заснеженном перроне лицом вниз, со связанными за спиной руками. В рот ему был забит кляп, сделанный из его же собственной рукавицы. Повернув голову, он успел увидеть, как из здания вокзала до зубов вооруженные казаки, приехавшие на дачном поезде, выводят его обезоруженных побратимов, в испуге задравших вверх руки. Последним двое бойцов, захвативших вокзал, выволокли на свет божий труп сотника, за которым тянулась кровавая полоса. Похоже, тот успел взяться за оружие и был убит на месте. Чьи-то сильные руки подняли Мыколу на ноги, последовала хорошая затрещина, и вот он уже покорно семенит вслед за своими товарищами по несчастью в пустой станционный пакгауз. «Лишь бы не расстреляли», – испуганно подумал недавний защитник Самостийной Украины.
Тем временем территорию вокзала быстро и деловито занимали приехавшие на дачном поезде вооруженные люди. Жовто-блакитный флаг был с хряском сорван с флагштока. Кроме пленных на перрон, от греха подальше, из помещения железнодорожной станции выгнали телеграфиста и заспанного помощника дежурного. Сам дежурный по станции, оторопев, стоял рядом с давешним подхорунжим и, опасливо поглядывая на наган в руке офицера, дребезжащим голосом докладывал о том, что происходит в городе и какие войсковые части из тех, что поддерживают Центральную Раду, находятся в непосредственной близости от станции.
Запинаясь и вздрагивая всем телом, дежурный сообщил, что войск, верных Центральной Раде, на расстоянии двух-трех верст от станции нет, в городе назначенный Радой генеральный секретарь по военным делам Симон Петлюра вслед за сформированным еще летом Первым Украинским имени гетмана Богдана Хмельницкого полком формирует Второй полк – имени гетмана Павла Полуботка. Но война уже давно всем осточертела, и хлопцы подались в эти полки лишь потому, что там хорошо кормят и выдают форму и оружие. А по весне большинство из них собирается отправиться по домам, потому что воевать незачем, да и не с кем.
– Я слышал, пан офицер, – подобострастно сказал уже успевший немного прийти в себя дежурный, – что Россия крепко побила германцев и заключила с кайзером мир?
– Да, это так, – с легким польским акцентом насмешливо ответил подхорунжий, – война с Германией окончена. Но, видно, есть те, пся крев, кто еще досыта не навоевался. Вроде этого вашего Петлюры, который три года сидел в тылу, пока мы месили грязь в окопах. И вот теперь эти господа решили попановать…
Тем временем с восточной стороны послышался шум приближающегося поезда. Несколько минут, и на соседний путь с лязгом и грохотом уже втягивался покрытый усеянной заклепками броней ощетинившийся пушками и пулеметами бронепоезд «Красный балтиец». Продвинувшись почти к выходной стрелке, состав с лязгом замер. Ствол морского 130-миллиметрового орудия мрачно смотрел через Днепр в сторону Киева.
С подножки первого броневагона на перрон спрыгнул невысокий, подтянутый полковник, одетый в странный пятнистый бушлат и серую каракулевую папаху. Следом за ним соскочил еще один военный, по внешнему виду явно нижний чин, являющийся то ли ординарцем большого начальника, то ли его телохранителем. Перебравшись через пути, эта парочка ловко забралась на платформу.
Выслушав подробный рапорт, полковник оглядел пустынный заснеженный перрон, на мгновение остановился взглядом на вновь начавшем мандражировать дежурном, после чего сказал:
– Хорошо сделано, Константин Константинович, благодарность и рукопожатие перед строем вам лично и всем вашим орлам.
– Служу трудовому народу! – пожав руку полковнику Бережному, ответил прапорщик Рокоссовский и козырнул. – Разрешите действовать дальше?
– Разрешаю, Константин Константинович, – сделал полковник ответное движение, – и мы тоже за вами.
В предрассветной полутьме по перрону провели глухо стучащих копытами по деревянному настилу коней. Тогда, под Ригой, младший унтер-офицер Рокоссовский пристал к механизированной бригаде Красной гвардии не один, а с находившейся под его началом командой разведчиков-охотников Каргопольского драгунского полка. Теперь возглавляемые прапорщиком Рокоссовским бывшие драгуны-каргопольцы в бригаде полковника Бережного занимались конной разведкой.
Лихие, повидавшие виды и понюхавшие пороха драгуны, прошедшие огонь, воду и медные трубы империалистической войны, в бригаде считались отчаянными головорезами. Кое-чему эти орлы могли бы поучить и бойцов спецназа ГРУ. Как, впрочем, и наоборот. После заключения мира с Германией почти никто из них не захотел демобилизоваться. Да и что делать в деревне мужику зимой-то?
Вот по весне, когда сойдет снег и забелеют подснежники, когда придет время пахать и сеять, тогда-то многих бывших крестьян потянет к родной земле. Но и тогда останутся в бригаде те, кто предпочтет кадровую службу в новой армии Советской России работе на земле. А сейчас… Сейчас у них все впереди. Будут и лихие рейды, и отчаянные бои, и то, что можно будет вспомнить, и то, что потребуется забыть.
Уже не в первый раз вот так, внезапным броском, не давая врагу опомниться, разведчики Рокоссовского снимали часовых и разоружали отряды самостийников, подчинявшихся Центральной Раде. Тех, кто пытался оказать сопротивление, уничтожали не задумываясь. Остальных разоружали и, проведя разъяснительную работу с помощью доброго слова и нагайки, отпускали по домам. Бережной помнил, что в его истории апофеоз разгула национализма и самостийности еще не наступил. Еще не была провозглашена УНР – Украинская Народная республика. И, даст Бог, уже не будет провозглашена. Ведь сейчас у нее не будет поддержки оккупационных германо-австрийских войск, интриг англо-французов, шашней с легионами «маршалека Пилсудского». Достаточно будет нейтрализовать верхушку самостийников, и ситуация быстро изменится. Ведь те же украинские селяне хотят по большому счету лишь одно – сеять хлеб, работать в поле с утра до ночи, торговать на базаре, пить горилку, закусывать салом и не лезть в политику, которая им совершенно не- понятна.
Всему этому способствовала бригада Красной гвардии полковника Бережного, которая, двигаясь в эшелонах по Малороссии, по пути своего следования ликвидировала во всех встречных населенных пунктах власть Центральной Рады и восстанавливала власть законного правительства в Петрограде. Впереди теперь был Киев, находящийся под властью Центральной Рады.
Прапорщик Рокоссовский вскочил в седло и поднял руку. В сером полумраке перед ним лежал Дарницкий мост, перекинутый через схваченный первым осенним ледком Днепр. Вслед за конными разведчиками двинулся вперед и лязгающий на рельсах бронепоезд.
На востоке, за спинами конных разведчиков, как в известном всем пришельцам из будущего фильме, из белой пелены тумана вставало огромное красное солнце. Бригада вступала в ничего не подозревающий Киев. Был понедельник, а он, как гласит народная мудрость, день тяжелый…
26 (13) ноября 1917 года, около полудня. Киев. Улица Владимирская, д. 57. Здание Центральной Рады
Генеральный секретарь по военным вопросам Симон Петлюра
Пан генеральный секретарь сидел в своем кабинете весь в раздумьях и сомненьях. Ситуация, которая складывалась на Украине, нравилась ему все меньше и меньше.
А ведь как все хорошо начиналось! После Февральской революции бывший земгусар начал спешно создавать в частях Западного фронта Украинские войсковые рады, которые, по его замыслу, должны были укреплять самосознание малороссов и вдохновлять их на создание Украинской республики.
На волне революционного энтузиазма Петлюра выдвинулся в руководство украинским движением в армии. В апреле 1917 года он же выступил инициатором и организатором проведения в Минске Украинского съезда Западного фронта. Съезд создал Украинскую фронтовую раду, а ее председателем снова выбрал именно его, Симона Петлюру.
Как председатель Фронтовой Рады и уполномоченный «Земгора» Петлюра был делегирован на Всеукраинский национальный съезд, созванный в Киеве Центральной Радой. И с середины апреля по сегодняшний день пан генеральный секретарь боролся в Киеве за власть. Уж очень много было желающих попановать в «матери городов русских».
Добиваясь украинизации частей бывшей российской императорской армии, дислоцированных на территории Малороссии, и Черноморского флота, он зарабатывал поддержку членов Центральный Рады. Петлюра одновременно заигрывал и с щирыми украинскими националистами, и со сторонниками «единой и неделимой», скрытыми монархистами и открытыми социалистами. Приходилось обещать всем и всё, зная, что все равно потом, добившись власти, не исполнит ничего из обещанного.
Пока у власти было Временное правительства, он выступал за тесную федерацию Украины с Россией, свертывание националистической пропаганды, создание украинских добровольческих частей в русской армии, войну до победного конца. Все это, если вспомнить, о чем он говорил буквально несколько недель назад, выглядело с его стороны довольно беспринципно. Но так принято в политике – надо уметь вовремя переметнуться к тому, кто сильнее, и сразу же начать поиск еще более сильного хозяина.
Падение правительства Керенского и пришествие к власти большевиков во главе со Сталиным спутали все карты пана генерального секретаря. Выступая на митингах и призывая «громадзян» к дружбе с новой революционной Россией, он форсировал усилия по ползучей украинизации армии. Петлюра прекрасно понимал, что власть на Украине будет у того, за кем будет вооруженная сила.
То, что произошло совсем недавно в Петрограде, в некоторой степени развязало руки ему и другим членам Центральной Рады. После кулуарного совещания с Винниченко и Грушевским, он пришел к выводу, что настало время провозгласить незалэжную Украинскую Республику. Только провозгласить ее легко, а вот что будет дальше?
Пан генеральный секретарь имел своих информаторов в Петрограде. Именно они сообщили о внезапном появлении на политической сцене некоей третьей силы, непонятно откуда взявшейся в столице бывшей Российской империи. Эта третья сила, в лице эскадры боевых кораблей адмирала Ларионова и моторизованной бригады полковника Бережного, была воистину силой, неумолимой и безжалостной. О боевых возможностях их кораблей, аэропланов, танков и броневиков ходили самые невероятные легенды. По крайней мере, именно они сумели нанести сокрушительное поражение германскому десантному флоту у острова Эзель, а затем и разгромить сухопутную армию немцев под Ригой, которой, кстати, командовали Гинденбург с Людендорфом. И именно после этого германский кайзер поджал хвост и после непродолжительных переговоров заключил мир с новым большевистским правительством России.
А ведь какие у него были надежды на германцев! Петлюра рассчитывал, что самопровозгласившая незалэжность Украинская Республика сумеет в ходе мирных переговоров с кайзером убедить немцев в том, что «Украина не Россия», и что союзник в лице правительства Центральной Рады будет очень полезен Германии как противовес «дикой и азиатской России». Теперь все эти планы пошли коту под хвост.
В то же время через своих людей в Европе Петлюра постоянно поддерживал связь с влиятельными политиками Антанты. Понятно, что нельзя класть яйца в одну корзину – надо поддерживать хорошие отношения со всеми, кто может быть полезен. Потерпит поражение в войне Германия и ее союзники – можно найти друзей среди ее противников.
Но пока на Западном фронте шли тяжелые бои, и ни французы, ни британцы в случае чего не смогли бы перебросить крупные силы для того, чтобы спасти молодую украинскую демократию от ее извечного противника – имперской России. Даже если та и стала советской, то замашки у нее остались прежними.
Между прочим, предсовнарком Сталин, пустивший из пулеметов кровь бывшим соратникам, был очень похож на Наполеона Бонапарта, который так же безжалостно расстрелял в Париже картечью недовольных правлением республиканцев. На нечто подобное не отважились ни бывший премьер Керенский, ни экс-император Николай. А вот этот горец приказал стрелять и глазом при этом не моргнул.
Хорошо зная, что представляют собой украинизированные воинские части, дислоцированные в Киеве и вокруг него, пан генеральный секретарь не питал иллюзий насчет успешного сопротивления хорошо вооруженным и дисциплинированным войскам Красной гвардии, которые, как доложили Петлюре его информаторы, уже выступили из Петрограда для введения в Киеве новых советских порядков.
Петлюра вздохнул. Он знал, что фактическая власть Центральной Рады не распространялась дальше десятка-другого верст вокруг Киева. В остальных городах Малороссии на словах местные атаманы поддерживали Центральную Раду. А на деле…
А на деле каждый из них набирал свое домашнее войско – варту (охрану), состоящую из вартовых, которые слушались только своего пана атамана и больше думали о том, как бы пограбить селян, чем защитить их от внешних врагов.
Пан генеральный секретарь вспомнил все то, что ему рассказывали о «пятнистых» бойцах бригады полковника Бережного. Полковник и его люди прибыли в Петроград на кораблях эскадры адмирала Ларионова. Именно эти головорезы безжалостно расстреляли в Петрограде всех, кто рискнул поднять бунт против правительства Сталина. Вот это настоящая сила. С такими союзниками большевики могут чувствовать себя как за каменной стеной.
Как только пан генеральный секретарь подумал об этом, ему стало нехорошо. Петлюра получал информацию о том, что составы с карательной экспедицией полковника Бережного уже движутся по территории Малороссии. Скоро его бригада уже должна быть неподалеку от Киева. В их составе есть даже бронепоезд с морскими пушками. И самое страшное, кроме большевиков, полковника Бережного и его сюзерена Сталина поддерживают еще и чудом уцелевшие офицеры-монархисты, сторонники «единой и неделимой».
Ему сообщили, что за время движения численность карательной экспедиции ими приросла чуть ли не вдвое. А призыв бывшего императора к сотрудничеству с правительством Сталина! Здесь, в насквозь русском Киеве, открыто издевающемся над селюковскими бреднями сторонников самостийности, их, несомненно, уже ждут как освободителей.
Что же делать ему, Симону Петлюре, как же поступить? Может быть, сбежать? Только куда… Повсюду смута, повсюду анархия и беззаконие. Остаться в Киеве? А что тогда с ним сделают посланцы Сталина? Может быть, пока не поздно, попробовать выйти на местных, киевских большевиков? Петлюра тяжело вздохнул. Он же когда-то называл себя социал-демо- кратом…
Ему было понятно лишь одно: оказание сопротивления незваным гостям из Петрограда – это немедленная и верная смерть. Это как таранить лбом идущий на полной скорости паровоз. Имея подавляющее превосходство в силах, они не будут церемониться со своими противниками.
Значит, пока не поздно, надо попытаться стать на их сторону, то есть предать соратников. Предательство? Петлюра покатал это слово на языке. Пусть это подло, но в политике все далеко не стерильно. А кто брезглив – тот в политику не идет.
За окном, на Владимирской, раздался приглушенный шум моторов. Отдернув штору, Петлюра увидел, как к зданию Центральной Рады один за другим подъехало несколько больших авто незнакомых для него образцов. Машина, которая ехала первой, была раскрашена зелеными и коричневыми пятнами и вооружена установленным на крыше ручным пулеметом. Вторым следовал, как понял Петлюра, чудовищного вида остромордый броневик. У него было восемь огромных колес, почти в рост человека, а угловатый, похожий на гроб корпус венчала небольшая башенка с двумя пулеметами. Один был с длинным стволом и большого калибра, линий в пять-шесть. Зато второй, похоже, был поменьше – под обычный трехлинейный патрон.
У восьмиколесного броневика сбоку открылась дверь не дверь, люк не люк. Оттуда начали ловко выскакивать солдаты в пятнистых куртках и круглых стальных шлемах. Вооружены они были короткими карабинами с приделанными снизу кривыми магазинами. Чуть поодаль – Петлюре было плохо видно – остановился еще один большой грузовик, и из него, судя по всему, тоже стали вылезать вооруженные люди.
«Это они, – с ужасом подумал Петлюра, – они уже здесь!»
Часовые, стоявшие у входа в Центральную Раду, увидев наведенные на них стволы пулеметов, приняли самое разумное решение – бросили на землю бесполезные винтовки и подняли руки. Центральная Рада перешла большевикам из Питера без единого выстрела.
Из подъехавшей первой машины, той, которая поменьше, вышли несколько человек, видимо начальство, и в сопровождении нескольких солдат, не обращая внимания на перепуганную охрану, с хозяйским видом направились к дверям.
Пан генеральный секретарь почувствовал, что в животе у него похолодело еще сильнее. На ватных ногах он подошел к дивану и сел. Минут через пять дверь открылась, и он увидел входящих в его кабинет троих человек.
Одного из них, худощавого мужчину с острой бородкой и в круглых очках в железной оправе, Петлюра знал лично – это был инженер Леонид Пятаков, авторитетный большевик, и мало того – член Киевского комитета РСДРП(б) и председатель Киевского ревкома. Недели две назад Леонид Пятаков вместе с другими видными большевиками был арестован самостийниками, но после всеобщей предупредительной забастовки киевских рабочих Центральная Рада была вынуждена отпустить арестованных. Теперь же роли переменились, и Петлюра с горечью подумал, что из-за него-то вряд ли кто захочет объявлять забастовку.
Лицо второго незваного гостя, человека средних лет, плотного телосложения, с бородкой а-ля Николай II и одетого в серую солдатскую шинель, Петлюре тоже показалось знакомым. Он напряг память и вспомнил – вроде встречал его в Минске, где тот был одним из руководителей большевиков. Кажется, фамилия этого человека была Фрунзе, и он в правительстве Сталина был главой военного ведомства.
А вот третий… Третий был явно не из большевиков, похож на кадрового офицера-фронтовика. Петлюра насмотрелся на таких еще во время пребывания на Западном фронте. Одет этот офицер был в такую же, как и у солдат, пятнистую форму без знаков различия. Впрочем, присмотревшись, Петлюра разглядел на хлястиках-погонах бушлата три большие темно-зеленые звездочки. Петлюра вдруг понял – это сам Бережной! Пану генеральному секретарю стало совсем неуютно.
– Здоровеньки булы, гражданин Петлюра, – сказал усмехнувшийся офицер. – Должен вам сообщить, что власть в Киеве переменилась и вы арестованы. Будьте любезны, сдайте оружие и не пытайтесь оказать сопротивление.
Петлюра хотел что-то ответить, но из онемевшего рта пана генерального секретаря лишь вырвалось какое-то блеяние, затем перешедшее в невнятное хриплое мяуканье.
Офицер сардонически улыбнулся и, обернувшись в сторону дверей, сказал:
– Товарищ сержант, обыщите это тело…
При слове «товарищ» два остальных визитера улыбнулись, словно услышали самую приятную для их уха мелодию. Конечно же, для настоящего большевика обращение «товарищ» – это вам не какой-нибудь «господин», «пан» или «герр». Так эти люди узнают своих. А полковник Бережной явно был для Пятакова и Фрунзе своим, а не временным союзником или же просто попутчиком.
Из-за спины полковника Бережного, подобно джиннам из бутылки, появилось трое здоровенных хлопцев в такой же, как у полковника, пятнистой форме. Один из них, с тремя узкими лычками унтера, и оказался тем самым сержантом. Бойцы развернули Петлюру лицом к стене и, заставив опереться руками в стену и раздвинуть ноги на ширину плеч, профессионально обыскали, начиная от сапог и до самой маковки. Минуту спустя на письменном столе появился извлеченный из бокового кармана френча пана генерального секретаря небольшой «браунинг № 1».
– Все, товарищ полковник, чисто, – сказал сержант, обернувшись к полковнику Бережному, – только одна такая вот пукалка. Больше ничего нет, – и рукоятью вперед протянул пистолет своему командиру.
Постепенно начавший приходить в себя пан Петлюра счел момент подходящим для начала сольного выступления. Прокашлявшись, он тонким козлетоном проблекотал, пытаясь изобразить всем своим видом восторг:
– Товарищи, как я рад вас видеть! Мы так ждали, когда наши братья из России придут в Киев и помогут нам сбросить ненавистную власть буржуев и капиталистов…
Полковник посмотрел на Фрунзе и с усмешкой сказал ему:
– Вот, Михаил Васильевич, полюбуйтесь, оно еще и разговаривает. Обратите внимание, товарищи, пан Петлюра сейчас демонстрирует нам мастер-класс политической проституции. Только мы с вами не сторонники продажной любви, поскольку предавший единожды будет предавать еще и еще…
– Вы правы, Вячеслав Николаевич, – разведя руками, сказал Фрунзе. – Товарищ сержант, будьте добры, проводите гражданина Петлюру, за компанию с прочими деятелями, с вещами на выход. А мы тут с товарищами немного посидим, поку- мекаем…
27 (14) ноября 1917 года, утро. Киев. Железнодорожный вокзал «Киев-Пассажирский»
Михаил Афанасьевич Булгаков
Киев встретил нас с Татьяной первым снегом, парящей лентой Днепра и граем ворон, кружащихся над крышами домов и многочисленных церквей. Нас принесло сюда в тот самый момент, когда Матерь городов русских переживала очередную пертурбацию. Новыми приметами времени в городе моего детства были тяжелый, вооруженный морскими орудиями бронепоезд, стоящий на втором пути прямо напротив вокзала, и патрули Красной гвардии на проплывающем мимо окон вагона привокзальном перроне. Стволы орудий на бронепоезде зачехлены и присыпаны снежком, а на белом, покрытом странными серыми разводами борту красуется крупная надпись: «Красный балтиец».
Мгновенный, запомнившийся мне эпизод. У одного из вагонов кучка матросов, ссутулившись от холода, смолит самокрутки. И среди этой компании я с удивлением замечаю дымящего папиросой молоденького морского офицера. После того, привычного уже хаоса, наступившего в России при Керенском, зрелище сие, надо сказать, выглядит просто фантасмагорично. Матросы и этот офицерик явно не от мира сего. Эта картина нереальна еще и для дофевральских времен. Морские офицеры – это «белая кость», и в старые добрые времена любой, панибратствующий с нижними чинами подвергся бы немедленному остракизму со стороны сослуживцев.
Компания курильщиков осталась позади, а я понял лишь, что совсем ничего не понял в только что промелькнувшем мимо эпизоде. Нонсенс, однако!
Паровоз дал длинный гудок и, лязгнув сцепками в последней судороге, наконец остановился. Приехали.
Гомонящая толпа разночинного народа, коим вагон был набит по самую крышу, повскакивала с мест и с узлами, мешками и баулами рванулась к выходу. Дезертиры и притворяющиеся таковыми офицеры, мешочники-спекулянты, селяне с окрестных сел и просто обыватели, наподобие нас с Тасей, едущие в Киев по своим делам, – все они стремились как можно скорее покинуть поезд и затеряться в большом городе. В это смутное время, когда Россия, подобно исполинской змее, сбрасывает с себя старую кожу, такие как я чувствуют себя крайне неуютно. Изо всех сил хочется найти уютную норку, забиться в нее и не казать на улицу носа. Будучи по натуре сугубым индивидуалистом, я все же ощутил на мгновение острый приступ зависти к этим людям, сбившимся перед лицом внешней угрозы в хорошо организованную стаю. Я подумал, что сейчас, прямо на моих глазах хаос революции стремительно створаживается в нечто новое, незнакомое, пусть и не враждебное, но нам совершенно чуждое.
Не желая, чтобы нас затоптали в этой безумной свалке, мы с Тасечкой решили обождать, пока толпа схлынет, и покидали вагон одними из последних. И правильно сделали.
Вывалившаяся из поезда человеческая масса натолкнулась на заграждение из колючей проволоки и на вооруженные патрули, была остановлена и затем скрупулезно просеяна, словно через мелкое сито. Из вагонного окна было видно, как солдаты, одетые в непривычные куцые ватные фуфайки цвета хаки, ловко отделяют замаскированных офицеров и интеллигентов от дезертиров, а дезертиров – от простых обывателей и приехавших на базар селян. И если те самые обыватели и селяне пропускались в город беспрепятственно, то две первые категории безжалостно выдергивались при проверке патрулями из толпы. Дезертиров и явных люмпенов люди в фуфайках отводили налево, а людей интеллигентного вида и похожих на офицеров, коих в поезде было не так много – направо. Я понял, что нам с Тасей не миновать помещения в правую компанию, и кто знает, чем это может грозить в наше жестокое и смутное время.
Бросалось в глаза и то, что примерно сотней вооруженных людей в фуфайках, которых я заочно окрестил красногвардейцами, руководят полтора-два десятка человек, обмундированных и вооруженных иначе. Обшитые тканью темно-зеленого цвета с коричневыми и черными разводами, но явно металлические шлемы, такого же цвета куртки и не виданные мною ранее короткие карабины с магазинами, похожими на таковые у ружья- пулемета Мадсена, но только примкнутыми наоборот – не к верхней, а к нижней части этого оружия.
Наблюдая в вагонное окно за происходящим на перроне, я сначала не понял, что именно помимо небольшой группы вооруженных людей и тонкой линии колючей проволоки сдерживает тысячную толпу от обычного необузданного русского возмущения по поводу произвола, коего раньше не позволяли себе даже кровавые царские сатрапы. Все стало понятно, когда мы с женой наконец ступили на почти опустевший замусоренный и заплеванный перрон.
Вдохнув вместо пропахшей вонью и табачным дымом вагонной духоты свежий ноябрьский воздух, я невольно осмотрелся по сторонам и сразу же понял причину столь деликатного поведения толпы. Чуть поодаль, у самого края перрона, стоял большой угловатый броневик, окрашенный в те же цвета, что и бронепоезд. Торчащие из его башенки пару пулеметов были наведены прямо на толпу, причем один был очень крупного калибра.
Картина дополнялась примерно двумя десятками текинцев, во всем первобытном великолепии гарцующих верхом на лихих скакунах. Все ясно – «Дикая дивизия». Эти сыны знойных пустынь только мечтают, кого бы зарубить за малейшее неподчинение. Их смуглый горбоносый предводитель, презрительно смотревший с высоты конской холки на волнующуюся человеческую массу, казался если не самим сатаной, то как минимум его родным племянником. Ирреальность происходящего еще больше подчеркивалась контрастом между средневековыми воинами и созданными современной цивилизацией машинами для убийства.
Сделав на негнущихся ногах несколько шагов, мы с Татьяной оказались напротив прохода в колючей проволоке, через который, после нескольких вопросов, заданных старшим патруля, наших попутчиков или пропускали дальше в город, или, задержав, делили на две группы. Среди небольшой кучки задержанных, имевших явную офицерскую выправку, я заметил Сергея Сергеевича, нашего случайного знакомого по вагону.
Вот и наша с Тасей очередь. Узкий зигзагообразный проход в колючем заграждении – даже если захочешь, не побежишь. Оглушительно орут сидящие на деревьях вороны, и почему-то их грай кажется мне похоронным маршем. Господи, прости нас и помилуй, грешных. Командующий патрулем «пятнистый» унтер задает мне какой-то вопрос, я же, не расслышав, переспрашиваю:
– Что?
Унтер был с нами как-то неожиданно терпелив и вежлив, но взгляд его, брошенный на меня и прижавшуюся ко мне Тасю, внимателен, как рентген.
– Фамилия, имя, отчество, – повторил он, – род занятий, место службы, цель приезда в Киев?
– Булгаков Михаил Афанасьевич, – отвечаю я, стараясь, чтобы голос при этом не дрогнул. – Я, собственно, врач, сейчас пока без места, в Киев приехал к матери. – Я перевел дух и посмотрел на Тасю. – А это моя супруга, Татьяна, она, э-э-э, сестра милосердия.
– Булгаков? – переспрашивает унтер с таким довольным видом, как будто только что сорвал банк в преферанс. На мгновение на его месте мне вдруг привиделся потирающий лапы в предвкушении миски сметаны здоровенный черный кот.
– Булгаков, – подтвердил я, и голос при этом предательски дрогнул.
– Отлично, отлично, – с довольным видом сказал мне унтер, все же потерев руки. – Прошу не обижаться, время такое, но вы и ваша супруга задержаны, так сказать, до выяснения личности.
Не успел я испугаться, как унтер неожиданно козырнул нам с Тасей и добавил фразу, которая, признаюсь, полностью поставила меня в тупик:
– Даже если вы и не тот Булгаков, – сказал он вполголоса, – то врачи и сестры милосердия нужны нам не меньше, чем писатели.
От этих непонятных слов я вдруг почувствовал, что мир померк вокруг меня. Ноги сами повели нас туда, куда указывали нам вооруженные винтовками провожатые. Сначала нас с Тасей присоединили к примерно двум десяткам задержанных, среди которых был и наш знакомый по вагону Сергей Сергеевич. Потом нас всех вместе завели в жарко натопленное здание вокзала. Ударившее в лицо тепло показалось мне преддверием адского пекла.
Очнулся я от того, что окружающие вдруг начали переговариваться, а Тася до боли сжала мою руку. Я вскинул голову. Навстречу нам по лестнице в сопровождении еще одного «пятнистого» военного спускался самый настоящий генерал. Причем не просто генерал, а известный всей России герой Брусиловского прорыва Антон Иванович Деникин, командовавший в те славные времена знаменитой Железной бригадой. Вот это номер!
– Ну-с, господа офицеры, – сказал Деникин, не доходя до нас три-четыре шага, и, обведя всю компанию суровым взглядом, продолжил: – Следуйте за мной. Как говорят моряки, добро пожаловать на борт. Не знаю, чем это закончится, но могу обещать лишь одно – скучно с нами не будет, – генерал улыбнулся. Он повернул голову в сторону своего спутника. – А с господами штатскими побеседует лейтенант Горохов. Так что прошу, как говорят в таких случаях, любить и жаловать…
27 (14) ноября 1917 года, вечер. Железнодорожная станция «Киев-Товарный». Салон-вагон наркомвоенмора М. В. Фрунзе
Полковник Бережной Вячеслав Николаевич
Уже второй день как мы в Киеве. Порядок в бывшем стольном граде князя Владимира уже почти наведен, а вот то, что сейчас творится вокруг Киева и вообще на Украине, так это просто полный ад кромешный. Иногда я чувствую себя поваром, на плите у которого кипит сразу несколько кастрюль, и даже не знаешь – за какую хвататься в первую очередь. Просто невозможно разорваться на части, чтобы суметь оказаться везде и сразу. Но как говаривал Мольтке-старший, «нельзя быть сильным везде», а потому, сжав зубы, мы изо всех сил стараемся делать свое дело. Тем более что наша бригада становится очагом кристаллизации нового порядка, собирая к себе и красногвардейцев под командованием Пятакова-старшего, и потерявших политическую ориентацию в бурном постреволюционном море русских офицеров, которые именно в большевиках увидели тех людей, которые найдут выход из всеобщего хаоса и бардака. Это закономерно. Так было бы и в нашем прошлом, если бы не беспричинные зверства некоторых «товарищей», вроде Троцкого, Свердлова, Урицкого и Уншлихта.
Вот по этой причине мы с товарищем Фрунзе и организовали этакое небольшое производственное совещание. Хотя Михаил Васильевич пока еще недостаточно хорошо разбирается в военных делах, но в политических раскладах он ориентируется неплохо. А это сейчас самое главное. Разнести все вокруг дальнобойной морской артиллерией – дело нехитрое. А вот без лишней крови навести порядок – это высший пилотаж.
Сидим мы сейчас за столом с Фрунзе, попиваем чаек из самовара и потихоньку калякаем о делах наших скорбных. Из Петрограда от Сталина и Тамбовцева поступила вводная по поводу событий в Виннице. Тамошний гарнизон от безделья пытался захватить местные винные склады, а когда толпу солдат и местной гопоты, алчущую напиться на халяву, разогнал местный бронеотряд, то служивые разобиделись и попытали поднять бунт. Самое хреновое то, что предводители бунтовщиков качают права, называя себя «р-р-р-революционерами-большевиками», которые «звенели кандалами в Сибири, и проливали мешками кровь за пролетариат». Главной заводилой у них некто Евгения Готлибовна Бош – сожительница Пятакова-младшего. В нашем прошлом эта психически больная дамочка, сторонница Бухарина, была одним из инициаторов создания независимой Украинской ССР, что нам сейчас, по вполне понятным причинам, абсолютно ни к чему.
Советская Россия должна быть единой и неделимой. Пока мы придерживаемся этого принципа, в России невозможно масштабное Белое движение. Именно эту мысль нам удалось очень хорошо донести до Сталина и его единомышленников, которые, собственно, и сами не горят желанием кромсать огромную империю на лоскуты.
Но вернемся к винницким делам. Товарищи в Петрограде беспокоятся за стоящую в районе Винницы эскадру воздушных судов – тяжелых бомбардировщиков «Илья Муромец». А также за хранящийся на складах эскадры большой запас оружия – сотни пулеметов с боезапасом. А он был бы нам весьма кстати – надо создавать конные части, на вооружении которых будут стоять пулеметные тачанки. Сами тачанки мы найдем, лошадей тоже, а вот пулеметы… А тут сразу двести пятьдесят штук! И не дай бог, если все это богатство вдруг попадет не в те руки.
Вот мы и беспокоимся, тем более что в Виннице сейчас находится штаб 34-го армейскиго корпуса и его командующий генерал-лейтенант Павел Петрович Скоропадский, который пытается с большим трудом превратить этот корпус в 1-й Украинский. До нашего прибытия в Киев он напрямую подчинялся пану Петлюре, в настоящий момент вместе с прочими своими подельниками ожидающему гласного уголовного процесса по делу об организации незаконных вооруженных формирований.
И хотя бывший генеральный секретарь Центральной Рады после душеспасительной беседы с нашими специалистами отправил Скоропадскому телеграмму, в которой отдал приказ разоружиться и разойтись по домам, все же нам стоит сохранять бдительность. Разоружение касается не только украинских частей Скоропадского – вообще любые национальные формирования, не подчиняющиеся единому командованию в Питере, должны быть разоружены и распущены. Ну, а в случае отказа – тут уж пускай пеняют на себя. Но не хотелось бы.
Вот тот же вопрос, как бы избежать большой крови, интересует сейчас и Михаила Васильевича. Хотя…
– Да, Михаил Васильевич, – сказал я, – Павел Петрович Скоропадский, насколько известно из нашей истории, негативно относился к украинскому национализму. По своим политическим взглядам он является скорее монархистом. Мы попросили бывшего российского императора Николая Александровича Романова написать записку Скоропадскому. Не стоит забывать, что он с 1905 года состоял в свите императора Николая II. Кстати, вот, нашел любопытные высказывания Павла Петровича об украинских националистах, – я достал записную книжку и процитировал слова Скоропадского: – «Узкое украинство – исключительно продукт, привезенный нам из Галиции, культуру каковой целиком пересаживать нам не имеет никакого смысла: никаких данных на успех нет, и это является просто преступлением, так как там, собственно, и культуры нет. Ведь галичане живут объедками от немецкого и польского стола. Уже один язык их ясно это отражает, где на пять слов – четыре польского или немецкого происхождения».
И еще, – я перевернул страницу блокнота и процитировал Фрунзе другое высказывание генерала: – «Насколько я считаю необходимым, чтобы дети дома и в школе говорили на том же самом языке, на котором мать их учила, знали бы подробно историю своей Украины, ее географию, насколько я полагаю необходимым, чтобы украинцы работали над созданием своей собственной культуры, настолько же я считаю бессмысленным и гибельным для Украины оторваться от России, особенно в культурном отношении… При существовании у нас и свободном развитии русской и украинской культуры мы можем расцвести, если же мы теперь откажемся от первой культуры, мы будем лишь подстилкой для других наций и никогда ничего великого создать не сумеем».
– А что, Вячеслав Николаевич, – сказал Фрунзе, – правильно рассуждает пан Скоропадский. Думаю, что надо его привлечь на свою сторону.
– В общем, посмотрим, – ответил я. – Надо будет лично побеседовать с генералом. Он достаточно авторитетен на Украине. И если Скоропадский будет как минимум лоялен к нам, то многие также станут лояльно относиться к новой власти. А для нас любой, кто не против нас – тот за нас.
Михаил Васильевич, гораздо больше сейчас меня беспокоит Крым. Там творится такой бедлам, что впору в Севастополь и Симферополь отправлять не батальон красногвардейцев, а санитарный эшелон, укомплектованный опытными врачами-психиатрами и санитарами, имеющими наготове рубашки с очень длинными рукавами. Но только боюсь, не поможет.
Вот представьте себе такую картину: сейчас в Севастопольской бухте стоят корабли бывшего императорского Черноморского флота под четырьмя разными флагами: одни под красным, другие под Андреевским, третьи под «жовто-блакитным», а четвертые – словно пираты какие-то – под черными флагами анархии.
Ну, и на сухопутье тоже сразу несколько властей. Тут и спешно созданный КМИК – Крымский мусульманский исполнительный комитет, который претендовал на автономию Крыма, тут и комиссар Центральной Рады капитан 2-го ранга Акимов, присланный из Киева и грозивший самыми страшными карами всем, кто не подчинится «законному правительству в Киеве», тут и местные, еще назначенные Керенским, власти, тут и комитеты солдатские, матросские и бог знает еще какие. Бардак, одним словом.
И все считают себя главными, а посему никому не желают подчиняться. Толпы расхристанных «братишек» бродят по крымским поселкам и городам, грабят обывателей, врываются в сады и виноградники, рубят фруктовые деревья, ломают лозы. В общем, Содом и Гоморра… Слава богу, еще не дошло дело до массовых убийств офицеров, как это было в Кронштадте. Но если так дальше пойдет, то и вакханалии убийств ждать придется недолго.
– Действительно, Вячеслав Николаевич, – тяжело вздохнул Фрунзе, – положение в Крыму просто нетерпимое. И что хуже всего, усугубляется с каждым днем. Командующим Черноморским флотом декретом Совнаркома назначен контр-адмирал Пилкин. И хоть я не одобряю это решения, но товарищу Сталину, очевидно, виднее. Надо срочно отправлять туда как минимум один батальон вашей бригады, который приведет в чувство местных товарищей и возьмет под контроль сам Севастополь, корабли Черноморского флота и склады. Между прочим, там огромные запасы продовольствия, боеприпасов, вещевого имущества и топлива. Партия большевиков поставила перед нами задачу, чтобы Черноморский флот не был потерян для Советской России.
– Понимаю, Михаил Васильевич, – ответил я. – Только хватит ли у нас наличных сил, чтобы привести в порядок и Крым, и центральную Украину, и Одессу, где сейчас правит бал Румчерод? Батальон туда, батальон сюда… Двое суток сидим в Киеве, чтобы наладить тут хоть какое-то подобие советской власти.
И в Крым наводить порядок на Черноморском флоте надо, и на Кавказ надо, и в Одессе румын образумить надо, а то вон что выдумали – построить Романия Мару, «Великую Румынию времен Трояна и царя Децебала». И в Винницу к Скоропадскому надо, и чехов в Житомире разоружить необходимо… И здесь, в Киеве, надо резерв держать, а то далеко ли до греха – могут мятеж поднять, недобитки.
После душки Керенского все в стране расползается, словно гнилая тряпка. Голова кругом идет. А сколько мы уже видели разных местных «советов», которые, получив в руки власть, занимаются черт-те чем. Сказать честно – зла не хватает.
Представьте себе – какой-нибудь бывший счетовод объявляет себя главой «независимой республики Великое Лайно», начинает издавать декреты, типа: «Об обобществлении кур», печатает на газетной бумаге свои деньги, создает армию аж из десятка «гвардейцев», с которыми отправляется воевать с соседним хутором. Который, оказывается, тоже уже и не хутор вовсе, а «независимая крестьянская республика Дурневка».
Одно дело, повесить после публичного суда военного трибунала за вооруженный мятеж и создание незаконных вооруженных формирований руководителей Центральной Рады: Петлюру, Грушевского и Винниченко. И совсем другое дело – возиться с каким-то местечковым «паном атаманом Грицианом Таврическим», дорвавшимся до власти над отдельно взятым ху- тором.
Фрунзе, посмеиваясь, слушал меня. Но потом вдруг стал снова серьезным.
– Знаете, Вячеслав Николаевич, до революции мне казалось, что самое трудное для нас, большевиков, будет – это вырвать власть у самодержавия. Как же я ошибался. Удержать власть и управлять страной – задача во много раз труднее. Теперь все по-иному, вчерашние союзники вдруг становятся злейшими врагами, а враги – товарищами по оружию. Даже голова кругом идет.
– Это действительно так, Михаил Васильевич, – сказал я. – Мне ведь тоже раньше приходилось заниматься совсем другими делами. А причина всего – то, что одни товарищи пошли в революцию, чтобы принести народу счастье, каким бы оно им ни виделось, а другие лишь за тем, чтобы дорваться до власти. Да и у наших оппонентов дела обстоят так же. Одним обидно за державу, а другим – за спаленное мужичками имение. Впрочем, товарищ Фрунзе, деваться нам некуда. Взялся за гуж – не говори, что не дюж!
Итак, завтра утром мы формируем два батальона. С первым я еду в Винницу, разбираюсь с обормотами из тамошнего гарнизона, провожу переговоры с командованием эскадры воздушных кораблей. Ну, и встречаюсь с генералом Скоропадским. Бывшего великого князя Михаила брать с собой, пожалуй, не стоит. Его там многие знают в лицо, и появление брата царя в компании большевиков многим может и не понравиться. Пусть пока побудет в Киеве. Да и его текинцы нам пригодятся здесь как своего рода СОБР – спецотряд быстрого реагирования.
После Винницы надо заняться чешским легионом в Житомире. Их надо или разоружить по-хорошему, или… Тут полная для них свобода выбора. Только пусть потом не обижаются. Никаких иностранных вооруженных отрядов на территории Советской России быть не должно.
А потом, когда закончим текущие дела, со вторым батальоном, совместно с контр-адмиралом Пилкиным, комиссаром Задорожным и нашим спецпредставителем майором Османовым, отправимся в Крым через Гуляй-поле. Есть там один интересный персонаж. Да, кстати, в Крыму сейчас находится барон Врангель. Но мы потом решим, что с ним делать.
Вы же, товарищ Фрунзе, с двумя оставшимися батальонами останетесь в Киеве и будете укреплять здесь советскую власть. Вскоре к вам должно подойти подкрепление – сформированные товарищем Ворошиловым в Донбассе части Красной гвардии. Да и эскадра боевых кораблей постепенно перебазируется к вам. Все должно быть организовано так, чтобы в тот момент, когда я закончу все дела с чехами, у вас все было готово для выступления на Одессу. Туда отправится старший лейтенант Бесоев. А майор Османов после Севастополя займется делами турецкими. Надо и там заключать мир.
Я вздохнул и улыбнулся.
– Вот, такие у нас наполеоновские планы, Михаил Васильевич…
– А почему вы улыбаетесь, Вячеслав Николаевич? – не понял меня Фрунзе.
– Дело в том, что Наполеон никогда не составлял планов сражения, – ответил я. – Совсем, никогда. «Ввязаться в бой, а там посмотрим» – вот таким был его принцип ведения войны.
– Но нам такая метода категорически не подходит, – подхватил мою мысль Фрунзе, – поскольку мы – большевики. А социализм – это планирование и контроль.
– Ну, так что насчет моего плана? – спросил я.
– Думаю, что его можно принять за основу. Ну, а по ходу его выполнения мы будем вносить коррективы, – немного подумав, сказал Фрунзе. – Давайте, Вячеслав Николаевич, разберемся хотя бы с одним осиным гнездом. А потом займемся Севастополем и Крымом.
– Майору Османову и его людям лучше заранее выехать в Крым. По дороге они могут сделать небольшую остановку в Гуляй-поле и поближе познакомиться с тамошними товарищами, – кивнул я. – А потом и в Севастополь отправимся. Надо будет туда загодя отправить разведгруппу, которая ознакомится с местным колоритом и разберется, что к чему.
– Ох, чувствую, непросто нам там будет, – вздохнул Фрунзе.
– Непросто, но другого выхода у нас нет, – согласился я. А потом подумал и напомнил Фрунзе любимую пословицу Сталина: – Нет таких крепостей на свете, которые не смогли бы взять большевики!
28 (15) ноября 1917 года, полдень. Петроград. Совещание в Таврическом дворце
Присутствуют: председатель Совнаркома И. В. Сталин, командующий особой эскадрой контр-адмирал Ларионов, командующий Балтфлотом контр-адмирал Бахирев, академик и генерал-лейтенант по Адмиралтейству А. Н. Крылов, директор Путиловского завода подполковник корпуса морских инженеров И. И. Бобров, нарком промышленности и торговли Л. Б. Красин
– Товарищи, – председатель Совнаркома достал из пачки «Герцеговины Флор» папиросу, – я собрал вас сегодня для того, чтобы решить несколько вопросов по поводу дальнейшего существования нашего флота.
В гробовой тишине чиркнув спичкой, Сталин не спеша прикурил папиросу и, сделав затяжку, продолжил:
– С одной стороны, наследство от императора Николая Второго и Временного правительства получено не самое благополучное. Страна изнурена и разорена трехлетней войной. Армия и флот в значительной степени подверглись разложению и потеряли боеспособность. Напомню, что в марте сего года никаких большевиков во власти еще и близко не было, а флотских офицеров уже кидали за борт и поднимали на штыки. В своем стремлении к «свободе» и «демократии» либеральная буржуазия переплюнула даже последователей князя Кропоткина.
Должен сказать, что экономическое положение Советской России крайне тяжелое, и наличных средств у нас очень мало. Кроме того, значительная часть квалифицированных рабочих наших крупнейших заводов в настоящее время составляет костяк формирований Красной гвардии, и отозвать их с фронта борьбы с контрреволюцией, сепаратизмом и бандитизмом мы пока не имеем возможности.
Сделав последнюю затяжку, Сталин обвел присутствующих внимательным взглядом и раздавил окурок в пепельнице, сделанной из опиленной гильзы трехдюймового снаряда. Большинство присутствующих слушали его внимательно и внешне спокойно. Только на лице контр-адмирала Бахирева отражались почти детские недоумение и обида. Все же прочие, включая контр-адмирала Ларионова, так или иначе были прекрасно знакомы с изложенными Сталиным фактами и признавали их справедливость. Экономическое положение Советской России действительно было очень тяжелым. Еще совсем недавно стране угрожал транспортный коллапс. Всероссийский исполнительный комитет профсоюза железнодорожников – Викжель, большинство в котором имели правые эсеры, грозил Совнаркому всеобщей забастовкой. Это могло закончиться коллапсом транспортных и пассажирских перевозок, прекращением поставок в крупные города России продовольствия, топлива и прочих материалов, из-за чего должна была последовать полная остановка промышленности, голод, холод и окончательный крах государства.
Все это, правда в значительно меньших масштабах, уже было проделано девятью месяцами ранее и привело к краху династии Романовых и к установлению власти пустоголовых болтунов из Государственной думы, сформировавших впоследствии Временное правительство.
Кроме того, Викжель, выйдя за рамки нормальной профсоюзной деятельности, попытался полностью перехватить управление железными дорогами и взять на себя функции Министерства путей сообщения. Это переполнило чашу терпения большевиков и их союзников из будущего. В ответ, по инициативе Ленина, уже в середине октября в качестве противовеса Викжелю был создан Всероссийский профсоюз железнодорожных рабочих – Викжелдор. В таких делах Ленин все еще имел непререкаемый авторитет в массах и был чрезвычайно хорош в качестве исполнителя.
После перехвата управления профсоюзным движением, Викжель был разгромлен органами НКВД, а его руководство арестовано. Кстати, в ходе этого процесса сотрудникам НКВД удалось захватить на конспиративной квартире известного боевика-эсера и талантливого писателя Бориса Савинкова, несостоявшегося «демократического диктатора», которого определенные силы в руководстве Антанты видели преемником Керенского.
По результатам расследования дела Викжеля, за подрывную деятельность и саботаж чрезвычайным декретом Совнаркома были запрещены и распущены партии эсдеков-меньшевиков, правых, а вместе с ними и левых эсеров. Руководителей и видных функционеров этих партий, как изящно сказал Александр Васильевич Тамбовцев, «интернировали».
Рядовым же эсерам и меньшевикам, как и прочей читающей публике, было предложено ознакомиться с материалами, полученными в ходе следствия. Стенограммы допросов и покаянные письма подследственных регулярно публиковались в газете «Правда». Из этих материалов следовало, что лидеры эсеров и меньшевиков фактически находились на содержании у разведок Англии, Франции и США. К тому же надо было учитывать то, что влияние большевиков, обещавших прекратить войну и оперативно выполнивших свое обещание, выросло к моменту заключения Рижского мира до заоблачных высот. И соответственно, влияние меньшевиков и эсеров, ратовавших за продолжение войны в интересах той же Антанты, тут же упало ниже плинтуса. Так что недовольных роспуском этих партий оказалось не так уж и много.
Судебная система Советской России только налаживалась, но уже действовали народные трибуналы, где проходило открытое рассмотрение дел, как уголовных, так и политических. Виновных отправляли на Север – железная дорога на Мурманск еще не была достроена, а основная рабсила в виде германских военнослужащих отправлена в Фатерлянд. Бытовые условия на этой стройке века были такие, что даже неприхотливые китайские рабочие мерли как мухи от холода и болезней.
Кое-где бывшие члены запрещенных и распущенных партий попытались было мутить воду, но всех, кого местные власти ловили с оружием в руках, судили по всей строгости революционного закона.
Чаще всего таких мятежников без особых церемоний ставили лицом к исклеванной пулями кирпичной стенке. Было уже несколько случаев спонтанного суда Линча за попытку агитации на митингах против Рижского мира. Особенно при этом свирепствовали женщины-солдатки, уже считающие дни, когда ненаглядные мужья и сыновья, которым все же повезло уцелеть в мировой бойне, вернутся наконец в родной дом.
Сталин, выдержав паузу, продолжил свое выступление:
– С другой стороны, в условиях все усиливающегося натиска международного империализма, для нас как никогда становится важным усиление наших армии и флота. Только нанеся чувствительные поражения германской армии и флоту, нам удалось, что называется, малой кровью выйти из мировой войны.
Но несмотря на то что основные силы германцев, австрийцев и турок сражаются теперь против наших бывших союзников, натиск Антанты на нас будет только возрастать. В Лондоне, Вашингтоне и Париже никогда не смирятся с существованием Советской России. Товарищ Ларионов, например, считает, что международный капитал в любом случае не будет мириться с существованием сильной и независимой России, вне всякой связи с существующей в ней формы правления. Буржуазия, в отличие от пролетариата, не однородна и не отличается вегетарианскими замашками. Ее главная цель – получение прибыли любыми способами, а наивысший процент прибыли получается, как правило, в процессе грабежа. Вся нынешняя мировая война и была затеяна с целью грабежа одних капиталистов другими, причем грабить собирались не только противников, но и союзников. Теперь же, когда добыча выскользнула прямо из рук, главные инициаторы мировой бойни пришли в неописуемую ярость. Недавнее отражение атаки британской эскадры на Мурманск было только первым эпизодом этой необъявленной войны.
В таких условиях, когда наши основные противники не имеют с нами общей сухопутной границы, и связаны войной с Германией, но зато имеют самый мощный в мире военно-морской флот, как никогда возрастает роль нашего собственного флота в отражении возможной агрессии стран Антанты.
В ближайшее время, а именно в течение весны – лета следующего, восемнадцатого года, мы ожидаем возобновления атак англичан и французов на Мурманск, а также попыток японцев и американцев напасть на наш Дальний Восток. Возможны попытки англичан влезть на Каспий и тем самым оставить Советскую Россию без нефти. Балтика в настоящий момент, при строгом нейтралитете Швеции и Дании, является фактически внутренним озером России и Германии, а Черное море, в свою очередь, внутренним озером Советской России и Турции. Следовательно, Балтийский и Черноморский флоты временно утратили ведущую роль. Зато резко возросла роль Сибирской флотилии и флотилии Ледовитого океана, силы которых в настоящий момент крайне слабы.
Сталин обвел взглядом присутствующих.
– Итак, товарищи, при всех прочих обстоятельствах, положение в стране сейчас крайне тяжелое. Если упустим из-за временных трудностей Владивосток и Мурманск, то воевать потом за их возвращение придется долго и большой кровью. Кроме того, даже успешное отражение текущих угроз никак не снимает с нас ответственности за будущее. Если нам сейчас и удастся отстоять свои границы, то после окончания мировой войны международный империализм залижет раны, соберется с силами и в дальнейшем еще раз попробует повторить атаку на Советскую Россию.
Поэтому мы ни в коем случае не должны прекращать постройку уже заложенных и спущенных на воду кораблей, а наши уважаемые кораблестроители должны начать думать о будущем нашем флоте.
Сталин взял в руки папиросу, повертел ее в пальцах, хотел закурить, но потом, подумав, отложил в сторону.
– На этом у меня все, товарищи. Теперь хотелось бы послушать выступление специалистов по существу вопроса. Начнем, пожалуй, с товарища Ларионова.
– Итак, – командующий Особой эскадры собрался с мыслями, – давайте обо всем по порядку. Как тут уже сказал товарищ Сталин, сейчас русские корабли находятся не там, где им следовало бы быть. Фактически все реальные задачи в пределах Балтийского ТВД могут быть решены при помощи эсминцев, легких крейсеров, минных заградителей, малых подлодок и аэропланов. Тяжелые крейсера, вроде «Рюрика»-второго, и линкоры чувствуют себя в балтийской луже примерно как бегемоты в ванне. Следовательно, можно и нужно планировать прорыв на Север наиболее боеспособных кораблей Балтфлота. Но осуществлению этой операции будут мешать несколько обстоятельств. Первое – подобный поход, ранее уже осуществленный несколькими кораблями эскадры особого назначения, должен был насторожить британцев. Последствия этого прорыва для островитян были печальными.
А потому в следующий раз, вместо спокойного прохода огородами, мы можем рассчитывать только на встречное сражение в компании с немецким флотом против всего британского флота. То есть повторение Ютландского сражения. Конечно, у нас есть возможности решить исход такого противостояния в свою пользу. Но не хотелось бы раньше времени раскрывать наши козыри, да и окончательно ослаблять Британию в их морском противостоянии с немцами нам не выгодно. Ведь, скажем откровенно, чем дольше империалистические хищники дерутся между собой, тем меньше вероятность того, что они нападут на нас.
– Виктор Сергеевич, – осторожно спросил контр-адмирал Бахирев, – вы действительно уверены в том, что британцы сумеют обнаружить наш отряд, и что они попытаются перехватить его?
Контр-адмирал Ларионов вздохнул.
– Михаил Коронатович, в то, что британская разведка не получит сведения о проходе наших линкоров и крейсеров через Кильский канал, я, простите, просто не верю. При получении известия о таком событии, я думаю, что британское адмиралтейство тут же примет соответствующие меры. Не считайте, пожалуйста, идиотами Первого лорда адмиралтейства сэра Эрика Гиддса и главу Военного кабинета лорда Альфреда Милнера. Как только они обнаружат наши корабли в Северном море, то как минимум встречу с соединением линейных крейсеров, базирующихся на Росайт, можно гарантировать. Семь линейных крейсеров, четыре новейших быстроходных линкора, а также двенадцать легких крейсеров не оставят нам шанса на прорыв силой. Эскадренная скорость соединения будет около двадцати пяти узлов, калибр орудий – от двенадцати до пятнадцати дюймов. Если нашу эскадру будут сопровождать германские линкоры, то британцы смогут парировать это выдвижением второго эшелона, состоящего из двадцати четырех линкоров разных типов, самый слабый из которых примерно равен нашему «Севастополю».
Как я уже говорил, все это может вылиться только в повторение Ютландского сражения, в ходе которого британский флот имел двойное превосходство над германским.
Сталин внимательно посмотрел на адмирала Ларионова:
– А нам оно надо, это сражение?
– Нет, товарищ Сталин, – ответил адмирал, – заниматься взаимным мордобоем с британцами должны исключительно немцы. Наше дело – провести корабли в Мурманск, по возможности избегая разных случайностей и приключений.
– Очень хорошо, товарищ Ларионов, – кивнул Сталин. – И вы знаете, как этого добиться?
Адмирал Ларионов пожал плечами.
– При содействии германских коллег и некотором везении вполне можно изобразить ложную операцию. В это время святой наивности немцы вообще не подозревают, что при использовании радио их пеленгуют, перехватывают и расшифровывают, и стучат, стучат, стучат ключами сами на себя. Британцы же полностью уверены, что полученные таким путем сведения есть истина в последней инстанции. Небольшая радиоигра с участием нескольких эсминцев – например, имитация выдвижения основных сил германского флота по направлению к Гельголанду и параллельно сброс дезинформации британцам по каналам, которые мы получили от их пойманного шпиона Рейли, о том, что готовится высадка германского десанта на побережье Фландрии для обхода левого фланга войск Антанты.
Британцы будут уверены, что полученные таким путем сведения точны. Стопроцентной гарантии, конечно, дать нельзя, но скорее всего, британцы, как это случилось в 1916 году у побережья Ютландии, кинут на перехват все наличные силы. Мы же тем временем тихонько, в режиме полного радиомолчания проберемся вдоль побережья Норвегии в Мурман. На всякий случай, для пущей гарантии, можно будет подстраховать операцию с помощью подводной лодки «Алроса» и надводных кораблей Особой эскадры, которые позже смогут вернуться на Балтику.
Потратив двое-трое суток на поиски немецкого флота, адмирал Битти поймет, что его провели за нос, но гнаться за нашей эскадрой при этом ему будет уже поздно. Немцы, конечно, могут дополнить этот план какими-нибудь импровизациями, вроде выставления минных полей с подлодок и налетов цеппелинов на британские базы, но это уже их дело.
Контр-адмирал Бахирев что-то прикинул про себя, а потом кивнул.
– Что ж, Виктор Сергеевич, – сказал он, – хотя затея и рискованная, но при содействии немцев операция по прорыву в Мурман вполне может и получиться. Будьте любезны, назовите уже упомянутые вами прочие обстоятельства, мешающие перемещению нашего флота на Север?
– Это касается наших линейных кораблей типа «Севастополь», – ответил Ларионов. – В первую очередь из-за того, что они по своим ТТХ гораздо слабее британских линкоров. Не будем сейчас искать причины и оправдания тому, что наши единственные дредноуты Балтийского флота устарели еще в момент постройки.
– Товарищ Ларионов, – прервал свое молчание Сталин, – вы считаете, что эти четыре линкора совершенно не нужны Советской Республике? Ведь иметь четыре, пусть и слабых линкора – это лучше, чем не иметь вообще никаких.
– Вопрос, товарищ Сталин, заключается в том, где, когда и какими силами производить модернизацию этих кораблей и стоит ли их вообще брать в этот поход, – ответил контр-адмирал Ларионов. – В настоящее время Мурман не обладает необходимыми судоремонтными мощностями. Там вообще нет никаких условий для постоянного базирования крупного корабельного соединения, за исключением чрезвычайно удобной местности. Это и есть еще одно обстоятельство, которое может помешать нам перебросить на Север сколь-нибудь большое количество крупных кораблей. В условиях почти полной изоляции от большой земли и отсутствии соответствующей инфраструктуры, нет никаких возможностей для проведения даже мелкого ремонта боевых кораблей.
Сталин задумался.
– Скажите, товарищ Ларионов, северные моря нам ведь очень нужны?
– Очень нужны, – ответил адмирал, – я подавал вам о них соответствующую записку еще перед походом «Североморска» и «Адмирала Ушакова».
– Я помню, – кивнул Сталин, – будет вам ваша инфраструктура. Конечно, не сразу, но будет. Ваша задача и задача ваших коллег, товарищ Ларионов, не допустить, чтобы на нашем Севере хозяйничали англичане и норвежцы. А уже мы постараемся сделать из Мурмана образцовый советский промышленный город Мурманск. Так что линкоры стоит взять с собой в этот поход. В любом случае там они принесут куда больше пользы, чем на якоре у Кронштадта или в Гельсингфорсе.
Что же касается кораблей Особой эскадры, то, как мне кажется, с их переводом на Север спешить пока не стоит. По крайней мере, Кильским каналом вы своего «Адмирала Кузнецова» все равно не проведете, а это значит, что он будет вынужден оставаться на Балтийском море как минимум до конца войны.
Контр-адмирал Ларионов покачал головой.
– Нет, товарищ Сталин, в свое время немцы построили Кильский канал с большим запасом. Техническая возможность вывести авианосец в Северное море в обход Датских проливов у нас имеется, вопрос только в том, есть ли в этом политическая и стратегическая целесообразность.
Сталин задумчиво постучал мундштуком папиросы по столу.
– Товарищ Ларионов, пока ваша эскадра на Балтике, она гарантирует нам приличное поведение со стороны наших германских партнеров. Мы, конечно, понимаем, что для обеспечения прорывающейся эскадры понадобятся, если можно так выразиться, корабли-поводыри, оборудованные вашими радарами. Используйте в этом качестве один или оба ваших учебных корабля.
Потом председатель Совнаркома внимательно посмотрел на академика Крылова:
– Ваша задача, уважаемый Алексей Николаевич, завтра же встретиться с адмиралами и определиться с тем, что необходимо переделать в уже готовых и строящихся кораблях. Особенно же советую прислушаться к мнению товарища Ларионова. Советской России больше не нужны корабли, устаревающие еще до окончания постройки.
Например, мы все прекрасно понимаем, что двадцатый век – это век авиации, и в то же время в ваших новых кораблях уделяется совершенно недостаточное внимание зенитному вооружению. Подумайте об этом на досуге, товарищ Крылов, а сейчас идите. Товарищи Бобров и Красин тоже могут быть свободны. Товарищей же адмиралов пока попросим остаться. С ними у нас будет отдельный разговор.
– Товарищ Бахирев, – сказал Сталин, когда кораблестроители и Красин покинули помещение, – хотел бы знать ваше мнение по поводу того, какие именно корабли необходимо передать на Северный флот. Вы ответите сейчас, или вам необходимо время подумать? Учтите, скорее всего вам этим флотом придется командовать.
– Никак нет, госп… то есть товарищ Сталин, – ответил Бахирев, – с переводом линкоров в Мурман вы, похоже, уже решили. А сие значит, четыре линейных корабля в эскадре уже есть. К ним можно добавить и «Андрея Первозванного» с «Республикой» – это который бывший «Павел Первый». Отряд крейсеров может состоять из трех броненосных и двух бронепалубных крейсеров: «Рюрик-два», «Адмирал Макаров», «Баян-два», «Богатырь» и «Олег». С учетом уже базирующихся в Мурмане «Аскольда», «Чесмы» и «Моонзунда», мы будем иметь в Баренцевом море флот в составе шести относительно новых линейных кораблей, двух старых броненосцев, трех броненосных и трех бронепалубных крейсеров. Что же касается эскадренных миноносцев, которых должно быть от восьми до двенадцати единиц, а также вспомогательных кораблей, то их список будет представлен вам несколько позже. Дня через три. На этом у меня пока все.
Председатель Совнаркома вопросительно посмотрел на адмирала Ларионова. Тот отрицательно качнул головой.
– Очень хорошо, – сказал Сталин, – тогда будем считать, что на сегодня это всё. Жду вас обоих ровно через трое суток с конкретным планом проведения операции. До свидания, товарищи.
29 (16) ноября 1917 года, утро. Токийский залив. АПЛ «Северодвинск»
Колчак Александр Васильевич, адмирал, бывший командующий Черноморским флотом
Я понемногу приходил в себя. Отчаянно болела и кружилась голова, во рту пересохло. Стучащие в висках молоты старались в черепной коробке снести все перегородки. Во всем теле было такое ощущение, словно я побывал в руках у опытной прачки, но та, по нерадивости, не закончила стирку и, слегка отжав, шмякнула меня снова в корыто. Ощущение было знакомым – какой русский моряк хотя бы раз в жизни не надирался до положения риз! Адмиралу сие, конечно, неприлично, но как говорится, адмиралами не рождаются, а в бесшабашно отважной лейтенантской молодости со мной случалось и не такое.
«Черт возьми, – подумал я, с трудом открывая глаза, – и как я так мог набраться?»
Помещение, в котором я очнулся на узкой жесткой койке, походило на выкрашенный светло-серой масляной краской металлический пенал. Тусклая дежурная лампочка над дверью освещала помещение мертвенным синеватым светом. Попытка оторвать голову от плоской, как блин, подушки, отозвалась во всем теле приступом злой пульсирующей боли.
Прикрыв глаза, я начал вспоминать… Днем зашел в английское консульство узнать, как обстоят дела с моим прошением о переходе на британскую службу. Потом… Потом ко мне прицепился этот американский репортеришка Айвен, прилипчивый, как банный лист. Ну, и задел американец чувствительную струнку в моей душе.
Тщеславен я бываю, надо сказать, без всякой меры. А ведь мне было, о чем рассказать и чем похвастать. Другому человеку моих приключений и на три жизни могло бы хватить. Ну, зашли мы потом в один из многочисленных в Иокогаме европейских ресторанов. В какой? А бог его знает, сейчас и не упомнить. Не на улице же, на пронизывающем холодном ветру разговаривать двум уважаемым людям. Тем более что время было обеденное. А там в отдельном кабинете русская водочка под холодные закуски, потом крепкий английский джин, выдержанное испанское вино и душистый французский коньяк…
Короче, поговорили, что называется, от души. Еще бы не поговорить – такая ведь карьера, как у меня, не у каждого – за десять лет от лейтенантских погон – в полные адмиралы. Блестящий минный офицер и флотоводец, фактически закупоривший турецкий флот в Босфоре и укротивший зловредного «Гебена». А в мирное время – полярный мореплаватель, чьим именем называли острова и чьим трудам аплодировали маститые академики на заседаниях Русского Географического общества…
Поговорили мы с американцем о кампаниях четырнадцатого – пятнадцатого годов на Балтике, о Черноморском флоте и о несостоявшейся по причине Февральской революции Босфорской операции.
Помянули и о полярной экспедиции барона Толля, о важности Северного морского пути для русских просторов, после чего наш разговор перекинулся на оборону Порт-Артура, участником которой я был, тогда еще тридцатилетний лейтенант. Я все больше рассказывал, а чтобы лучше работала память, мистер Айвен подливал мне спиртное, рюмочку за рюмочкой. Не родился еще на свете тот янки, который мог бы споить вусмерть русского морского офицера. Беседа все шла и шла, американец все строчил и строчил карандашиком в своем блокноте. Наверное, умаялся, бедный.
Пьяным себя я не чувствовал и потому очень удивился, ощутив неожиданную слабость, когда попытался встать из-за стола после завершения банкета. Прихватило меня так, что, покачнувшись, я чуть не упал и был вынужден опереться на крепкую руку нового знакомого. Потом были темнота и беспамятство. В памяти зиял чернотой провал. Как ни старался я что-то вспомнить, так ничегошеньки и не вспомнил. Сплошной мрак.
Я прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Получается, что я, полный адмирал, набрался с этим американцем так, что прихожу в себя незнамо где, а скорее всего, в японском околотке. Хотя…
Проведя почти полжизни на палубах кораблей, я мог поклясться в том, что этот самый «околоток» находится отнюдь не на твердой земле. Я всем телом ощущал вибрацию работающих где-то в глубине механизмов. Правда, при этом совершенно не ощущалось качки, ни бортовой, ни килевой. Но это еще ничего не значило. Ведь корабль мог быть пришвартован у стенки или лежать в дрейфе при штилевой погоде…
Оставалось только понять, каким образом я мог оказаться на борту этого военного корабля – а то, что это именно корабль и вдобавок именно военный корабль, я чувствовал, что называется, кожей. Только вот иных военных кораблей, кроме японских, в Токийском заливе – «личной ванне японского императора» – быть не должно.
«Нечего валяться, пора бы потребовать объяснений», – подумал я и попытался сесть. В ответ на эту попытку все внутри у меня всколыхнулось, и я чуть не вывалил остатки вчерашнего пиршества на пол.
«О боже! – подумал я, с трудом сдерживая очередной приступ головокружения и рвоты. – Никогда и ни за что больше не буду пить с незнакомцами. Теперь греха не оберешься – наклюкавшийся до поросячьего визга русский адмирал сидит в японской плавучей каталажке! И как теперь прикажете объясняться с этими узкоглазыми макаками?»
Очевидно, за мной следили, поскольку не успел я собраться с силами, для того чтобы сделать еще одну попытку подняться на ноги, как вместо тусклой лампочки дежурного освещения, под потолком вспыхнул затянутый в мелкую сетку бело-голубой плафон. От яркого света я зажмурился. Мне показалось, что я неожиданно попал в луч корабельного прожектора.
Затем дверь открылась, и на пороге появился – я не поверил своим глазам – этот проклятый мистер Айвен собственной персоной. На этот раз «американский журналист» вместо модного костюма в полоску был одет в морской военный мундир, весьма схожий с теми мундирами, что носили офицеры русского императорского флота еще до проклятых богом февральских событий. Судя по тому, что мундир на этом господине сидел как влитой, машкерадным он никак быть не мог.
С другой стороны, мастерское исполнение роли американского журналиста могло подсказать мало-мальски опытному человеку, каким я себя считал, что передо мной не просто флотский офицер, а военный разведчик.
При виде столь внезапного появления старого знакомого в новом наряде я сперва потерял дар речи. В узком коридоре, за спиной «мистера Айвена» маячили еще два человека. Один – по виду типичный «мокрый прапор», выслужившийся из нижних чинов, второй – похож на корабельного доктора в белом халате. Наступила пауза, прямо как немая сцена в гоголевском «Ревизоре». В голове у меня вертелась лишь одна мысль – во что это я влип?
– Адмирал Колчак, Александр Васильевич? – официальным тоном спросил «мистер Айвен».
– Да, – ответил я, испытав, наконец, приступ адмиральского гнева, обращенного на какого-то там лейтенантишку, – я действительно адмирал Александр Васильевич Колчак. Господин старший лейтенант, скажите мне, наконец, кто вы такой, где я сейчас нахожусь, и вообще, какого черта вы меня здесь держите?
«Американский журналист» усмехнулся.
– Старший лейтенант частей специального назначения Федорцов Иван Леонович к вашим услугам. А находитесь вы на борту многоцелевой атомной подводной лодки «Северодвинск», направляющейся сейчас, после проведенной рекогносцировки, к выходу из Токийского залива. В случае если господа из Генро однажды примут неумное решение, мы обязательно сюда вернемся, и тогда пусть не обижаются – мало им не покажется. Что же касается «какого черта» вы тут оказались, то отвечу – вы были задержаны и находитесь под арестом в связи с обвинением в измене Родине путем перехода на службу к враждебной России иностранной державе. Не маленький же вы, сами понимаете, что ваше прошение о переходе на службу Великобритании иначе трактовать невозможно…
– Э-э-э-э, но позвольте! – промычал я, еще не веря словам этого странного старшего лейтенанта, но уже подозревая, что все хорошее в моей жизни может закончиться вот так вот внезапно и летально.
– Не позволяю, – резко ответил старший лейтенант. – Чтобы вы поняли все правильно, сообщу, что если бы не ваши немалые заслуги перед Отечеством, то ваш труп уже нашли бы местные полицейские в сточной канаве. Сказать честно, все, что вы делали для России до тех пор, пока вы держались подальше от политики, было выше всяких похвал. Поэтому у моего начальства есть мнение, что вы еще не безнадежны. Подумайте, пожалуйста, о том, чем вы сможете искупить свои грехи перед Родиной. И постарайтесь подумать о том, какой именно державе, за исключением, конечно, Турции, был выгоден срыв запланированной вами Босфорской десантной операции. Как там говорили древние римляне – ищи, кому выгодно.
Я неожиданно все понял.
– Ваше начальство – это мифический адмирал Ларионов?
– Ну, почему мифический, вполне реальный адмирал, живой человек из плоти и крови, – снова усмехнулся старший лейтенант и пожал плечами. – Я понимаю, что сейчас вам очень трудно думать. Наш доктор окажет вам необходимую медицинскую помощь, после чего вы выспитесь как следует, а уж потом мы с вами снова встретимся и поговорим. Время, слава богу, пока терпит, – старший лейтенант сделал шаг в сторону, пропуская вперед человека в белом халате с маленьким серебристым чемоданчиком в руках.
– До встречи, господин старший лейтенант, – сказал я, кривясь от адской головной боли, – и откуда принесли вас черти на наши головы?
– До встречи, господин адмирал, – козырнул старший лейтенант Федорцов, – и вот вам мой добрый совет – не богохульствуйте, не отягощайте этим свою и так изрядно подпорченную карму. А то будет снова с вами, как там, Александр Васильевич, пропадете безвестно, и даже трупа вашего не найдут.
30 (17) ноября 1917 года, утро. Винница. Железнодорожный вокзал
Полковник Бережной Вячеслав Николаевич
В Винницу мы выехали по железной дороге только вчера днем. Много времени было потрачено на сборы и различные согласования. А тем временем к нам из Питера пришло подкрепление в виде свежеобученного батальона Красной гвардии и двух бронепоездов.
Первый бронепоезд, которому моряки дали название «Путиловец», считался легким и был предназначен для непосредственной поддержки пехоты. Он имел хорошо забронированные вагоны и паровоз, был вооружен четырьмя трехдюймовыми морскими пушками Кане образца 1892 года в поворотных башнях, и пулеметами «максим». Единственным его недостатком было то, что прямо по курсу, вперед и назад могла стрелять только одна пушка. А если засада прямо на путях? Зато если неприятель окажется по правому или левому борту, то он на себе сможет ощутить всю ярость пролетарского гнева.
Второй бронепоезд, получивший при рождении имя «Кронштадт», считался тяжелым и был вооружен шестидюймовыми морскими пушками Кане и пулеметами для самообороны. Хотя по моему мнению, это изделие путиловского бронепрома больше походило на тяжелую железнодорожную батарею.
Помня, что эти в общем-то неплохие пушки имели совершенно отвратительные фугасные снаряды, начиненные лишь полутора килограммами влажного пироксилина, я еще до Рижской битвы отправил на Охтинский пороховой завод в качестве образцов пару фугасных снарядов из боекомплекта «Мсты-С», добавив к ним приказ Сталина наделать таких же, но для пушки Кане. Фраза, сказанная Сталиным, главному инженеру завода: «Не надо лучше – сделайте такие же!» – уже стала пословицей.
Команды обоих этих бронепоездов были укомплектованы моряками. С учетом уже имеющегося у нас в строю «Красного балтийца» наша железнодорожная бронегруппа стала выглядеть вполне солидно. Хотя по сути операция на Украине была чисто полицейской.
Впрочем, нам предстояла еще работа в Одессе и Кишиневе, где, вполне вероятно, нам придется применять «веские аргументы» румынам. С учетом того, что наша тяжелая бронетехника осталась в Питере, железнодорожная броня нам пригодится.
Но вот мы выехали в Винницу, имея при себе эшелон с батальоном наших рижских ветеранов и легкий бронепоезд в качестве пугала для наших оппонентов. Остальные наши силы, включая батальон киевских красногвардейцев, в основном укомплектованы рабочими с завода «Арсенал», остались пока на месте в распоряжении Фрунзе.
Киев является как бы нашей операционной и мобилизационной базой, и рисковать его безопасностью не имело никакого смысла.
Силы в Винницу направлены солидные, хоть воевать там, собственно, и не с кем. Но не стоит забывать о том, что после Винницы нам предстоит поездка в Житомир. А там дислоцируется чехословацкий корпус. Люди там опытные, успевшие уже повоевать, к тому же официально они подчиняются французам. Несмотря на то что чехи объявили о своем нейтралитете и обещали в российские дела не соваться, доверять их обещаниям было нельзя.
Теперь о боеспособности гарнизона Винницы. В свое время он бодро разбежался при первом же предупредительном выстреле с броневика. Ну, а о местных типа революционерах, которых в нашей реальности при попытке взять власть в городе разогнала рота солдат под командованием комиссара Временного правительства Костицына, я вообще молчу. К тому же у меня с собой приказ, подписанный Фрунзе, которым нам переподчинялись все лояльные советской власти воинские части, дислоцированные в Подольской губернии. Ну а все нелояльные будут разоружены и отпущены по домам. Кто же не захочет разоружиться добром… в общем, пусть тогда пеняют на себя.
Я зашел в штабной вагон и обсудил сложившуюся обстановку с генералом Деникиным, исполнявшим обязанности начальника штаба. Антон Иванович был согласен со мной, заметив, что тот самый Костицын, который сейчас представляет неизвестно кого на Юго-западном фронте, в общем человек неплохой. И с ним надо обойтись помягче. Ведь именно он спас тогда в Бердичеве его и других арестованных по делу мятежа Корнилова генералов от солдатского самосуда.
Миновав Фастов и Казатин, мы без приключений двигались к Виннице. На крупных станциях толпы дезертиров пытались было сунуться к нашему эшелону, но следовавший следом за ним бронепоезд наводил на платформы свои орудия, после чего все желающие «позаимствовать» у нас паровоз и вагоны сразу куда-то исчезали.
Уже под утро на станции Калиновка в наш поезд подсел подпоручик Зубрилин, который представлял винницкий ревком. По его словам, в городе царило полное безвластие. Временное правительство уже никто всерьез не принимал, киевскую Центральную Раду тоже, а местные совдепы ожесточенно спорили о том, как и когда следует брать власть в городе. А главное – кому…
Прочие же, не озабоченные революционными идеями массы занимались банальным грабежом обывателей, местных евреев, буржуев – словом, тех, у кого было что взять. Экспроприация экспроприаторов, одним словом.
Правила бал в этом винницком бедламе местный Троцкий в юбке – Евгения Готлибовна Бош. Она и до революции активно оппонировала Ленину, совместно с Бухариным и Крыленко создавая различные фракции. Правда, потом, в августе 1917 года, Бош снова примкнула к большевикам, точнее к группировке, возглавляемой Свердловым.
Я вспомнил нашу историю. Если верить досье, которое перед отъездом подготовил мне Александр Васильевич Тамбовцев, эта мадам немало наломала дров во время Гражданской войны, прославилась кровожадностью в отношении крестьян в ходе изъятия хлеба у сельского населения Пензенской губернии. Были случаи, когда эта стерва лично расстреливала людей. И лишь туберкулез, загнавший ее в гроб, положил конец кровавым подвигам этой «пламенной революционерки».
И об этом я тоже переговорил с генералом Деникиным. Антон Иванович честно мне признался, что по профессии он военный, ну, и еще немного журналист, но не врач-психиатр, и в подобном собрании душевнобольных ему трудно разобраться. Он взял на себя собеседование с генералом Скоропадским, которого знал еще по Юго-западному фронту.
– А в делах политических я вам не помощник, Вячеслав Николаевич, – твердо сказал мне Деникин, – я прекрасно помню басню Ивана Андреевича Крылова «Щука и кот». Там хорошо сказано:
Беда, коль пироги начнет печи сапожник,
А сапоги тачать пирожник:
И дело не пойдет на лад,
Да и примечено стократ,
Что кто за ремесло чужое браться любит,
Тот завсегда других упрямей и вздорней;
Он лучше дело все погубит
И рад скорей
Посмешищем стать света,
Чем у честных и знающих людей
Спросить иль выслушать разумного совета…
– Так вот, Вячеслав Николаевич, я не хочу быть похожим на героя этой басни, – сказал Деникин и развел руками, показывая, что сия работа ему не по плечу.
Ну что ж, пожалуй, он прав. Только с местным ревкомом мы разберемся чуть погодя и отдельно. Для начала я направлю на металлообрабатывающий завод «Молот» наших бойцов Красной гвардии с Путиловского. Рабочие быстрее поймут друг друга. Ну, а балтийские моряки с бронепоезда пусть пройдутся по местным воинским частям. Я уже успел присмотреться к ним. В Питере в команду бронепоезда товарищи подобрали вполне правильных морячков, без эсеровско-анархистских замашек.
Лично же я собирался по прибытии в Винницу немедленно отправиться к месту дислокации эскадры воздушных кораблей. Предстоял откровенный разговор с командующим эскадры полковником Панкратьевым. Поскольку тяжелые бомбардировщики нам еще пригодятся, вопрос с эскадрой надо решать немедленно. С Михаилом Васильевичем Фрунзе мы уже все обсудили. Решено, что для начала эскадру следует перебазировать на Сырецкий аэродром под Киевом и как следует отремонтировать самолеты, у которых уже изрядно изношены двигатели. Впоследствии это соединение предполагалось использовать как наш воздушный резерв. Ведь и у вертолетов, и у самолетов с «Адмирала Кузнецова» моторесурс не бесконечен. Пора задействовать в операциях и здешние аэропланы.
Ранним утром на горизонте показалась Винница. Наш бронепоезд и эшелон с батальоном Красной гвардии вкатился прямо на пассажирский вокзал. Выскочившие на перрон бойцы прапорщика Рокоссовского взяли под контроль вокзал и все подступы к нему. Сопротивления нам никто не оказал. Несколько притащившихся на вокзал в поисках выпивки ряженных под казаков селюков, страдающих с похмелья, были немедленно разоружены, награждены подзатыльниками и отправлены под замок в дворницкую, где у них будет достаточно времени поразмышлять о правилах несения караульной службы и вреде пьянства.
Солдатский патруль, увидев наших спецов, исчез так быстро, словно их и не было вообще. Похоже, что по «солдатскому телеграфу» уже успели разойтись слухи о том, что какие-то «пятнистые», появившиеся невесть откуда, скоры на расправу, шутить не любят.
Тем временем на станции выгружался из эшелонов батальон Красной гвардии. Подпоручик Зубрилин позвонил от дежурного по станции в город и сообщил нам, что скоро прибудут реквизированные ревкомом авто и группа красногвардейцев, которые будут нашими проводниками.
А тем временем с платформ сгружали бронетранспортеры, бойцы конного разведвзвода выводили из вагонов лошадей. На перрон вытаскивали радиостанции, пулеметы, АГС «Пламя» и автоматические минометы «Василек». Дай бог, чтобы все это нам не понадобилось в деле. Но, как говорится, на всякий пожарный…
Прикатившая вскоре на авто революционная фурия по имени Евгения Бош – тощая тридцативосьмилетняя дамочка с чахоточным румянцем на щеках, – прочитав письмо Фрунзе, тут же стала требовать от нас, чтобы «товарищи из Петрограда» немедленно взяли власть в городе и «твердой рукой показали местным буржуям, кто хозяин в Виннице».
Я не стал спорить с этой придурочной комиссаршей, а сделав незаметно знак рукой одному из своих «специалистов», предложил товарищу Бош пройти в штабной вагон для проведения совещания. Там ей прямо через гимнастерку вкололи лошадиную дозу снотворного, после чего мадамочка вырубилась как минимум на сутки. Сопровождавших ее архаровцев разоружили и закрыли в вагон, который был у нас чем-то вроде КПЗ. «Руссо-Балт», очевидно конфискованный у какого-то местного буржуя, остался сиротливо стоять на привокзальной площади.
Думаю, что суток нам вполне хватит на то, чтобы навести порядок в Виннице. Заняв вокзал и телеграф, а также нейтрализовав лидера наиболее шустрых местных бузотеров, мы с Антоном Ивановичем сочли изначальную программу захвата власти выполненной. Уже к полудню обыватели должны увидеть, что после стольких месяцев бардака в город пришла наконец настоящая власть, которая тут останется навсегда.
Генерал Деникин, разузнав у местных товарищей, где именно расположился штаб генерала Скоропадского, в сопровождении двух БТР-80 с десантом на броне отправился на рандеву с несостоявшимся гетманом. А я, взяв с собой подпоручика Зубрилина, выехал на тихо урчащем «Тигре» на аэродром, в расположение эскадры воздушных кораблей. В этом походе нас сопровождали конные разведчики прапорщика Рокоссовского.
30 (17) ноября 1917 года, полдень. Винница. Штаб командующего Первым Украинским корпусом Центральной Рады генерал-лейтенанта Павла Петровича Скоропадского
Генерал-лейтенант Деникин Антон Иванович
– Добрый день, Павел Петрович, – поприветствовал я Скоропадского. – Вот, решил заглянуть к старому сослуживцу, посмотреть, так сказать, на ваше житие-бытие, разузнать, как вы дошли до жизни такой…
– Добрый день и вам, Антон Иванович, – сказал Скоропадский, косясь на крепко сбитого прапора из морской пехоты, маячившего за моей спиной.
Не поскупился Вячеслав Николаевич, выделил сопровождение. Умеют себя подать солдатики. Уж на что мои орлы из Железной бригады были хороши, но эти уж выше всяких похвал. Посмотрел я на них вблизи и понял, почему после Риги кайзер такой покладистый стал. Этот взводный, если надо, и к Сатане в аду двери пинком открывать будет. Вот и Павел Петрович тоже впечатлился моим появлением. Приятно, черт возьми!
– Вы действительно пришли в гости, или… – тут немного растерянный генерал Скоропадский сделал выразительный жест в сторону своего адъютанта, которого один из моих сопровождающих поставил, уперев руками в стену, в то время как второй морской пехотинец обшаривал его китель и шаровары в поисках оружия, производя обыск по полной форме.
– Ну, Павел Петрович, – сказал я, – тут многое будет зависеть от того, как пойдет наш разговор…
Я обернулся к прапорщику и кивнул. Тот понял меня без слов и вышел из кабинета пана Скоропадского вместе со своими орлами, ведущими под ручки обезоруженного и изрядно напуганного адъютанта. Мы остались наедине.
– Для начала, Павел Петрович, – сказал я, загадочно улыбаясь, – я хотел бы передать вам весточку от одного старого знакомого.
Я открыл полевую сумку, достал из нее фотографию и протянул ее Скоропадскому. Тот взял ее и не смог удержаться от возгласа удивления.
Я понял, что его так удивило. Дело в том, что на цветном фото на фоне ворот Киевско-Печерской лавры были запечатлены бывший великий князь Михаил Александрович, полковник Бережной и я. Тот самый Михаил Александрович, которого киевская пресса похоронила уже как минимум дважды. По одной версии, он был зверски расстрелян большевиками в подвале Смольного. В германских же газетах писали, что великий князь Михаил геройски пал под Ригой.
– Господи, неужели великий князь сейчас в Киеве! – воскликнул потрясенный до глубины души Скоропадский и всплеснул руками. – А я читал в газетах, что большевики его расстреляли!
– Как вы смогли убедиться, Павел Петрович, – сказал я, с трудом сдерживая усмешку, – великий князь Михаил Александрович жив и здоров. И снова на службе России, командует своими любимыми головорезами, только на этот раз текинцами. Мы с ним подумали и добровольно отправились вместе с Особой бригадой полковника Бережного наводить по России порядок. А то во времена правления этого шута Керенского расплодилось тут у нас куча разных самостийных «держав». Так от России скоро ничего и не останется. А сие, Павел Петрович, есть бардак-с и ничего более…
Скоропадский покраснел, хотел было мне возразить, но промолчал. А я продолжил:
– И мне было очень больно и обидно, что мой сослуживец и однополчанин, с которым я бок о бок воевал на Юго-западном фронте, подался под начало каких-то ряженых «самостийников». А ведь вы, Павел Петрович, потомок Ивана Скоропадского, которому царь Петр Алексеевич вручил гетманскую булаву после измены иуды Мазепы. Вы же сейчас этим новым мазепам служите…
– Ваше превосходительство, я бы попросил выбирать выражения! – взвился Скоропадский. – Я всегда был верен трону и государю. А где они все теперь?
– Трона нет, но есть Россия, – возразил я, – а государь сам отрекся от этого трона. Как отрекся – это уже другое дело, но Россия-то осталась. И мы ей служим. Вот брат государя, великий князь Михаил Александрович, пардон, генерал-лейтенант Михаил Александрович Романов, продолжает служить нашей державе. Хотя мог бы податься куда-нибудь за рубеж или вести жизнь обывателя.
Генерал-лейтенант Романов, как я уже говорил, снова в седле и недавно участвовал в операции по разгрому германцев под Ригой. И именно после этого разгрома кайзер пошел на мирные переговоры, которые завершились подписанием мирного договора между нашими государствами. Кстати, во время этих переговоров кайзер неоднократно встречался с бывшим императором всероссийским Николаем Александровичем…
– Как, государь жив, он не в тюрьме, как писали наши киевские газеты?! – воскликнул Скоропадский.
– Никогда не читайте на ночь киевских газет, – назидательно ответил я, – впрочем, и при дневном свете в них вранья не меньше. Это вредно для пищеварения. И не только для него. Так вот, государь жив и здоров. И все его семейство тоже в полном порядке. Они сейчас живут на положении частных лиц в Гатчинском дворце, который предоставлен их семье правительством Сталина. Конечно, это не то, что было ранее, но Гатчина – это отнюдь не захудалая деревня. Вот, Павел Петрович, гляньте…
И я показал Скоропадскому еще одно фото. На нем государь с супругой, наследником и всеми четырьмя дочерьми стоял у Гатчинского дворца вместе со Сталиным и Ниной Викторовной Антоновой. Погода была хорошая, какая нечасто бывает осенью в Петрограде, все они улыбались, и по лицам было видно, что у всех присутствующих хорошее настроение.
Генерал долго рассматривал это фото, а потом перевернул его и вздрогнул. На обороте рукой Николая Александровича было написано: «Моему бывшему генерал-адъютанту на долгую память от бывшего императора в день обретения долгожданного мира». Рядом подпись «Николай» и число – седьмое ноября (25 октября) 1917 года.
– Антон Иванович, – потрясенный Скоропадский поднял на меня округлившиеся глаза, – теперь я поверил тому, что вы мне рассказали. Я узнал руку государя. Только выглядит он немного странно – без бороды и в очках. Впрочем, – пожал генерал плечами, – новое время – новые моды.
– Итак, Павел Петрович, – сказал я, – есть предложение, от которого я бы не советовал вам отказываться. От имени нынешних властей российских хочу предложить вам службу на благо нашей общей Родины – России. Если уж и бывший наш государь принял в правительстве господина Сталина пост товарища министра народного просвещения…
Скоропадский хотел мне что-то возразить, но после этих слов поперхнулся и долго кашлял, весь побагровев от напряжения. Я налил в стакан воды из графина и протянул несостоявшемуся гетману. Тот, выпив его жадными глотками, поблагодарил меня, после чего мы продолжили наш трудный разговор.
– Хочу напомнить вам, Павел Петрович, слова вашего родственника, депутата Государственной Думы Георгия Васильевича Скоропадского. Помните, он сказал следующее: «В русском государстве, колыбелью которого был наш Киев, мы такой же державный народ, как и великороссы». А деление единого русского народа на «москалей» и «щирых украинцев» – это выдумка австрияков, которые приложили много сил для того, чтобы воспитать целое поколение иуд, отказывающихся от имени русского. И в этом преуспели господа Грушевский и Петлюра с Винниченко, пребывающие сейчас, между прочим, под арестом по обвинению в государственной измене.
– Я получил на днях телеграмму от Петлюры, в которой он потребовал распустить по домам формируемый мною корпус, – задумчиво ответил Скоропадский, отвернувшись к окну, через которое он мог любоваться на пятнистый «гробик» бронетранспортера. Наступила тишина.
– Тогда я принял ее к сведению, – сказал он после некоторой паузы, – но с выполнением это странного приказа спешить не стал. Сейчас же, в свете всего того, что вы мне сообщили, я думаю, что действительно надо срочно наводить в стране порядок и разогнать к чертовой матери всю эту «незалежную» свору… – и Скоропадский длинно и замысловато, как умеют только в гвардии, выругался.
Я тактично промолчал, словно ничего и не случилось. Потом, поглядев на генерала, сказал ему:
– Павел Петрович, давайте проедем в расположение ваших войск. Там вы как можно скорее дадите все необходимые распоряжения, а то у нашего Вячеслава Николаевича Бережного, как и у Суворова, «первый выстрел – неволя, а штурм – смерть»…
Подумав, я добавил:
– Все те офицеры и нижние чины, кто и дальше пожелает служить России, могут последовать нашему с вами, Павел Николаевич, примеру. А остальные, сдав оружие, пусть мирно расходятся по домам.
30 (17) ноября 1917 года, полдень. Аэродром под Винницей. Расположение эскадры воздушных кораблей
Полковник Бережной Вячеслав Николаевич
До места расположения эскадры мы добрались довольно быстро, несмотря на то что прохваченная ночным морозцем земля к полудню оттаяла и местный проселок превратился в сплошную жидкую грязь. Нашему полноприводному «Тигру» все это было хоть бы хны, а вот трофейный «Руссо-Балт», который мы конфисковали у мадам Бош, запросто мог увязнуть по самое брюхо. Сопровождавшим нас в конном строю бойцам прапорщика Рокоссовского было значительно легче – лошади рысили по травянистому дерну обочины дороги. При этом главной заботой для всадников было не попасть под грязь, вылетавшую из-под колес «Тигра».
Прибежавший на поднятый часовым шум дежурный офицер эскадры штабс-капитан Алехнович сначала с подозрением покосился на орлов Рокоссовского и лишь потом стал разглядывать наше средство передвижения.
Прочитав мой мандат за подписью Фрунзе, Алехнович пожал плечами и, козырнув, сказал, что он сейчас вызовет командира эскадры подполковника Панкратьева Алексея Васильевича.
Отправив за командиром посыльного, штабс-капитан, одетый, словно комиссар, в черную, отчаянно скрипящую кожанку, посчитал на этом свои служебные обязанности выполненными и с неподдельным интересом стал рассматривать наш «Тигр». Я вспомнил, что Глеб Васильевич Алехнович был пионером авиации, испытывал первые самолеты «Илья Муромец» вместе с Сикорским и в современной для него технике разбирался неплохо. Но наш «Тигр», отнюдь не похожий на бензиновые тарахтелки начала ХХ века, кажется, удивил штабс-капитана.
– Господин полковник, – спросил он, – скажите, если не секрет, где было изготовлено ваше авто? Я по мере возможности стараюсь следить за новинками авиации и автостроения, но ничего подобного еще не встречал-с.
Ага, подумал я, пролети сейчас над этим аэродромом наш Су-33, так штабс-капитана, пожалуй, хватил бы удар. Но вслух сказал лишь:
– Сия машина изготовлена в России. Но, извините, ничего большего о ней я вам сказать не могу. Это пока еще тайна. Пока…
Алехнович настороженно покосился на вооруженных короткими карабинами бойцов Рокоссовского и понимающе кивнул. Помолчав, он еще раз обошел вокруг забрызганного грязью «Тигра», покачивая головой от восхищения.
Вскоре подошел и командир эскадры, подполковник Панкратьев. Это был подтянутый мужчина лет тридцати-сорока с лихо закрученными усами и бородой а-ля Николай II.
– Добрый день, господа, – поприветствовал он нас, – с кем имею честь разговаривать?
– Полковник Бережной, – ответил я, козырнув, – командир бригады особого назначения. А вы, как я понимаю, командующий эскадрой воздушных кораблей подполковник Панкратьев?
– Так точно, господин полковник, – ответил тот, пожимая мне руку, – мне доложили, что у вас есть какое-то предписание, непосредственно касаемое вверенной мне части?
В ответ я молча протянул ему свой мандат, а немного погодя и письменный приказ на перебазирование эскадры, подписанный наркомвоенмором Фрунзе.
Подполковник Панкратьев прочитал бумаги и некоторое время задумчиво смотрел куда-то сквозь меня.
– Господин полковник, извините, но я не знаю никакого господина Фрунзе, – наконец произнес он. – Впрочем, мы тут почти совершенно отрезаны от мира, и я даже не догадываюсь, что сейчас вообще происходит в нашей бедной России. Такое впечатление, что в стране теперь вообще нет никакой власти. В последнее время, знаете ли, до нас долетали самые противоречивые новости… Ходили слухи, что Керенского больше нет, у власти какой-то Сталин, и что он не только навел в столице и на фронте порядок, но и каким-то образом, можно сказать чудом, сумел изрядно намять бока германцам и заключить с ними относительно почетный мир.
– Ну, – пожал я плечами, – если быть кратким, Алексей Васильевич, то все примерно так и было на самом деле. Германский десантный корпус и крупная флотская группировка были уничтожены при попытке захвата Моонзундского архипелага, «главноуговаривающий» Керенский подал в отставку, передав власть большевикам, потом при попытке прорыва фронта под Ригой фланговым контрударом нашей бригады была окружена и разгромлена 8-я германская армия, что привело к заключению Рижского мира.
Подполковник с уважением посмотрел на меня, пригладил свои лихие усы, посмотрел на «Тигр» и стоявших рядом с ним разведчиков Рокоссовского. Потом он осторожно спросил у меня:
– Вячеслав Николаевич, извините за нескромный вопрос: а вы и в самом деле служите большевикам?
– Я служу России, – ответил я подполковнику. – Сейчас, собственно, только большевики способны управлять тем, во что господа «временные» превратили бывшую Российскую империю. Кроме того, у них есть достаточно позитивная программа и авторитетный лидер.
– Кстати, насчет большевиков, – добавил я, – некоторые из них, те, которые считали, что Россия – лишь охапка хвороста для разжигания мировой революции, подняли в Петрограде мятеж. Но товарищ Сталин и его сторонники решительно подавили этот мятеж, расстреляв этих «революционеров» из пулеметов. Так что, господин подполковник, большевики бывают разные.
– Вы поймите меня правильно, Вячеслав Николаевич, – немного помолчав, видимо переваривая сказанное мною, ответил подполковник Панкратьев, – мы сидим в этой богом забытой дыре, вокруг крутятся какие-то темные личности с чрезвычайными мандатами, которые претендуют на наши аэропланы и имущество эскадры. Военные действия по факту прекратились, солдаты гарнизона все время митингуют и принимают резолюции, суть которых сводится к тому, чтобы поделить все поровну и разойтись по домам. Они пытались штурмом взять винные склады и, склонив на свою сторону часть нижних чинов эскадры, готовятся начать раздел нашего имущества. Так что вы не обижайтесь, что я так с вами разговариваю – я должен убедиться, что в результате исполнения приказа господина Фрунзе наши аэропланы, оружие и горючее не достанутся случайным людям.
Я молча выслушал монолог Панкратьева. Действительно, положение тех, кто сейчас брошен своим начальством на произвол судьбы, незавидное. Безвластие же порождало анархию, а анархия – беспредел.
– Учтите, – сказал я, – вскоре мы закончим тут все свои дела и будем вынуждены покинуть Винницу. И если вы, Алексей Васильевич, останетесь здесь, на этом поле, то наверняка в самое ближайшее время имущество эскадры будет разграблено, а офицерский состав подвергнется издевательствам и убийствам…
Я внимательно посмотрел на Панкратьева и увидел, как тот невольно поежился, видимо во всех деталях представив то, что может произойти.
– Итак, – продолжил я разговор, – по приказу товарища Фрунзе вы должны перебазироваться под Киев, в котором будете находиться в полной безопасности. Решать, конечно, вам, но даю слово офицера, что в случае положительного решения вы о нем не пожалеете.
– Так-то оно так, – подполковник со вздохом развел руками, – но все же… простите меня, Вячеслав Николаевич, сомневаюсь я, уж больно все это неожиданно…
Я видел, что подполковник Панкратьев – один из многих русских офицеров, которые готовы храбро стоять под пулями, но не готовы в мирное время принимать самостоятельные решения.
Например, в нашей истории эскадра воздушных кораблей была растащена по частям приказами больших и малых начальников. Советской России удалось с большим трудом сформировать из ее остатков авиаотряд. Вот если бы подполковник получил бы четкий и недвусмысленный приказ от авторитетного для него начальника… Эх, как я не догадался запастись в Петрограде письмами от авиаконструктора Сикорского или первого командующего эскадрой генерал-майора Шидловского? Но после драки кулаками не машут. Подполковнику Панкратьеву необходимо получить указание от авторитетного для него человека. И надо, чтобы этот человек был знаком ему лично. И тут меня осенило.
– Алексей Васильевич, – спросил я Панкратьева, – а слова бывшего командующего Юго-западного фронта генерал-лейтенанта Деникина будет вам достаточно?
– Не понял вас, – растерянно спросил у меня ошарашенный подполковник, – а разве Антон Иванович еще жив? По слухам, еще месяц назад его и еще нескольких генералов убили в Быхове пьяные дезертиры.
Я покачал головой.
– Алексей Васильевич, у вас ложные сведения. Генерал-лейтенант Деникин не только жив, но и находится с нами здесь, в Виннице. Он сознательно сделал свой выбор в пользу службы Советской России. Вы можете с ним переговорить и тем самым разрешить все ваши сомнения…
– Замечательно, Вячеслав Николаевич, – оживился Панкратьев, – вы меня очень обрадовали. Генералу Деникину я верю, это замечательный человек и блестящий военачальник. Давайте сделаем так. Сейчас я прикажу оседлать моего коня, и через четверть часа можно будет выезжать.
– Давайте сделаем по-другому, Алексей Васильевич, – сказал я, доставая из кармана разгрузки рацию. – У вас есть возможность побеседовать с генералом Деникиным прямо сейчас же, не сходя с этого места.
Подполковник Панкратьев с нескрываемым удивлением наблюдал за тем, как я вызвал штаб и попросил позвать к радиостанции Деникина. Вскоре генерал вышел на связь.
– Антон Иванович, добрый день, это Бережной, – сказал я Деникину, – рядом со мной командир эскадры воздушных кораблей подполковник Панкратьев, и он желает с вами побеседовать.
– Я готов, – ответил Деникин, – конечно же я помню этого замечательного и храброго офицера. Вячеслав Николаевич, передайте ему, пожалуйста, радиостанцию.
Я передал рацию ошеломленному подполковнику Панкратьеву, предварительно объяснив ему, как этой штуковиной пользоваться.
– Ваше превосходительство, Антон Иванович, – растерянно пробормотал Панкратьев прямо в рацию, – я так счастлив снова услышать вас. А то мы вас уже похоронили, а вы живы – и слава богу!
– Алексей Васильевич, – ответил Деникин, – я сейчас занят, а потому не смог лично приехать к вам, чтобы еще раз увидеть вас и ваших крылатых героев. Но я прошу внимательно выслушать то, что скажет вам полковник Бережной, чтобы принять правильное решение. Я надеюсь на вас и верю, что вы будете и дальше так же верно и храбро служить России.
– Так точно, господин генерал, – воскликнул Панкратьев. – Я знаю вас и полностью уверен, что вы никогда не стали бы служить чему-либо постыдному, недостойному русского офицера.
– Благодарю вас, Алексей Васильевич, – ответил Деникин, – когда у вас появится время, я буду рад видеть у себя в штабе. До скорого свидания.
Подполковник Панкратьев осторожно передал мне радиостанцию и уже совсем другими глазами посмотрел на меня.
– С чего начнем, господин полковник? – сказал он. – Наверное, для начала вы осмотрите расположение эскадры?
– Хорошо, – ответил я, – только, Алексей Васильевич, у меня к вам небольшое замечание. Теперь в наших частях рядовой и командный состав, обращаясь друг к другу, употребляет слово «товарищ». Так сказать, дань времени. Так что привыкайте…
– Хорошо, пусть будет «товарищ», – хмуро кивнул Панкратьев. – А теперь, Вячеслав Николаевич, давайте-ка пройдем к нашим аэропланам… Скажу честно, хоть наша техника и достаточно изношена, но все аппараты еще способны подняться в воздух.
Осмотр продолжался недолго. Несмотря на то что я насмотрелся в свое время на самые разные военные самолеты, «дедушки» наших Ту-95 выглядели достаточно внушительно. Прежде всего бросались в глаза их размеры, особенно размах крыльев. И куча пулеметов, что делало бомбардировщик «Илья Муромец» страшным противником для вражеских истребителей. Недаром же за всю войну вражескими истребителями был сбит только один «Илья Муромец», а немецкие летчики прозвали эти огромные четырехмоторные машины огненными ежами.
Потом подполковник Панкратьев познакомил меня с личным составом эскадры. В общем, впечатление осталось благоприятное. Как я успел заметить, эти солдаты и офицеры любили свои самолеты и не собирались менять их на ближайшем базаре на мешок картошки, бутыль горилки и шмат сала в придачу.
Там же, перед строем был зачитан и приказ о перебазировании эскадры в Киев и переводе ее в непосредственное подчинение наркомвоенмора Фрунзе. На посветлевших лицах солдат и офицеров было написано, что приказ пришелся им по душе. Во-первых, появилась хоть какая-то определенность в их судьбе, а во-вторых, в Киеве можно было провести капитальный ремонт изрядно изношенных двигателей самолетов.
Пока личный состав горячо обсуждал эту новость, я предложил подполковнику Панкратьеву усилить охрану вокруг расположения эскадры за счет моих людей и удвоить посты. Чем черт не шутит – возможно, что найдутся горячие головы, которые, узнав об эвакуации самолетов и имущества эскадры, попытаются под шумок отщипнуть себе долю малую от этого богатства.
Панкратьев с пониманием отнесся к моему предложению и не стал возражать. Я вызвал на аэродром одну механизированную роту и приказал поддерживать постоянную связь с нашим штабом, каждый час сообщая об обстановке в эскадре и вокруг нее. Вскоре три БМП и около сотни бойцов Красной гвардии и морских пехотинцев были готовы пресечь огнем любую попытку поживиться чужим добром. Слишком уж ценным призом была эта эскадра воздушных кораблей.
А мы с подполковником Панкратьевым в сгущающихся вечерних сумерках сели в мой «Тигр» для того, чтобы уже в Виннице окончательно утрясти все текущие моменты перебазирования эскадры в Киев. К тому времени, когда мы прибудем на станцию, генерал Деникин уже должен будет закончить свои дела с несостоявшимся гетманом Скоропадским и вернуться в наш штаб.
Э-хе-хе… Думаю, что Алексею Васильевичу у нас тоже скучать не придется.
