Глава 7. Двойной агент или Неудачная контригра

Нет, нет, далеко не все было плохо. В конце концов, заседания заседаниями, а помимо них у меня оставалось предостаточно времени для других занятий. Будучи уверенным, что рано или поздно все образуется, я дважды успел прокатиться до излучины Москвы-реки, где венецианский стеклодув Пьетро Морозини сыскал нужный песок и затеял строительство стекольной мастерской.

Побывал я пару-тройку раз и в Кологриве, где Курай успел выстроить первую фабрику по производству валенок. Или мануфактуру? Впрочем, какая разница, лишь бы штамповала продукцию. Спрос на новинку был не ахти, но я не расстраивался. Рано. Вот придут холода и валенки пойдут нарасхват.

Но и о главном не забывал. Ну не ждать же мне милостей от природы, то бишь от Годунова. Когда он еще поймет, кто ему искренний друг, а кто примазался, а сидеть, сложа руки, и дожидаться этого светлого часа не в моем характере. Следовательно, нужно искать подходы в Малом совете к тем, кто в данный момент настроен против меня враждебно, и попытаться перетянуть их на свою сторону.

Нет, кое на ком можно смело ставить крест, жаль, не могильный. Например, на Романове и его прихвостнях. Не получится у меня с ним ничегошеньки, ибо Федор Никитич спит и видит на своей голове царский венец. И главной тому помехой он считает не Годунова – меня, записав во враги.

Утверждаю не голословно. Еще до моего отъезда в Эстляндию ко мне как-то явился Багульник и стал рассказывать, как его решил завербовать доверенный слуга боярина Романова Докука. Поведение его было под стать имени – прилепился он к моему дворскому, как банный лист, не отдерешь. Стоило Багульнику выйти куда-то в город, как Докука тут как тут.

Втирался он в доверие хитро. Хлопот у дворского со строительством нового терема поначалу было выше крыши и Докука несколько раз помогал ему, давая дельные советы. Чей он человек – не скрывал. Да, служу у боярина Федора Никитича, с коим твой князь вместе в Опекунском совете заседает, одни дела вершит. Значит и нам, их холопишкам, надобно дружить.

Но Багульник быстро вычислил – тот неспроста навязывается со своей дружбой. Слишком часто тот как бы невзначай выспрашивал про князя Мак-Альпина: чего любит выпить, когда трапезничает, кто стряпню готовит, и прочее..

Тогда-то Багульник впервые подошел ко мне за советом по поводу Докуки: как с ним поступить. В смысле сразу послать куда подальше, или сперва провести с ним небольшую «разъяснительную» работу, чтоб навсегда уразумел: люди князя Мак-Альпина не продаются.

– Ну почему ж не продаются? – возразил я. – Очень даже продаются, но смотря кому и… почем. Романов и посейчас остается самым опасным врагом для Годунова, ибо он как та тихая собака – гавкать попусту не гавкает, но коль вопьется в глотку, то не отдерешь. Получается, ему продаться и можно, и нужно. А потому сделаешь так….

Инструкции были просты: время от времени меня поругивать, но чтобы оно выглядело правдиво, то есть вырывалось у него как бы со зла. Ну и намекнуть, что князь извел его своими придирками, а потому он не прочь вовсе сменить своего хозяина.

– А о тебе чего отвечать? – осведомился Багульник. – Как сбрехать получше?

– А никак, – улыбнулся я. – Лжи верят тогда, когда она засунута в красивую правдивую обертку. Поэтому до поры, до времени отвечай честно, а попозже предъявим и наглядные доказательства моей придирчивости к тебе.

Через пару недель (я как раз вернулся из Вардейки вместе с больным Годуновым) я решил, что настала пора подсуетиться с доказательствами. Багульнику предстояло подставиться и в момент очередной встречи с Докукой, когда тот вновь потащит дворского в кабак, обмолвиться, что, мол, не могу, давай попозже, в руках полный кошель денег, целых тридцать рублей, и их надо занести и передать князю. А если Докука станет настаивать, поупираться немного, но согласиться. Была у меня уверенность, что люди Докуки попытаются напоить Багульника и выкрасть деньги, а на следующий день тот предложит какую-нибудь сделку в обмен на помощь по их поиску.

– И мне соглашаться?

– Смотря что потребует взамен. Хотя…, – я прикинул и решил не доводить ситуацию до крайности.

Пускай все произойдет иначе. Багульник якобы честно покается мне в их потере и появится перед Докукой с… синяком под глазом.

– Вон, Дубца попросишь, он тебе и врежет разок от души, – посоветовал я и развел руками. – Извини, но придется потерпеть.

Багульник усомнился:

– Маловато. Боюсь, не поверит. За такую утерю любой боярин всю спину плетью исполосует, либо на съезжую отправит, чтоб кнутом выдрали, а ты, княже, синяком захотел отделаться.

– Так ведь понарошку. Не лупить же мне тебя плетью.

Но Багульник решил по-своему. Мне было не до того – прибыл гонец с весточкой о выступлении на Прибалтику Ходкевича и Сапеги. Воспользовавшись этим, дворский сам написал от моего имени записку и отправился с нею и алтыном денег на съезжую избу, где покорно лег на козлы и дюжий палач всыпал ему, согласно «моим» письменным указаниям, двадцать ударов кнутом. Хорошо хоть дворскому хватило ума указать в записке, что удары должны быть простые, да и самого ката Багульник предварительно подмаслил, сунув ему от себя еще алтын, и тот ему «порадел», до костей доставать не стал.

Поведал он о своей затее уже после моего возвращения из Прибалтики, под конец рассказа заголив рубаху и гордо продемонстрировав спину. Я присвистнул, глядя на нее. Полуторамесячной давности рубцы и посейчас выглядели устрашающе.

– Ну и зачем?

– Чтоб Докуке показать. Дескать, к ключнице идти стыдоба – прочим проболтается, так ты достань мне мазь, боль утишить.

– И как?

– Поверил, – самодовольно усмехнулся Багульник. – В другую нашу встречу он совсем иные разговоры завел, куда сокровеннее. Я ж ему сказывал, что опосля таковского, едва оклемаюсь, беспременно убегу от тебя на Дон, но допрежь того сызнова избу твою спалю. А он уговаривать учал. Мол, не спеши, а отмстить князю лучше инако, да куда больнее. И с побегом я худо надумал – непременно сыщут. Проще остаться, а он мне через месяцок-другой сыщет укрытие понадежнее, и к боярину подобрее пристроит, кой серебром не обидит, ежели я все по его слову сотворю. Я его вопрошаю: «Чего делоть-то надобно, сказывай, а то у меня душа от обиды горит», а он в ответ: «Погоди, не торопись. Пущай князь воротится, тогда уж…». Ну и ефимком одарил, вроде как задаток. Мыслю, теперь, когда ты возвернулся, он чего-нибудь повелит….

Увы, но с того времени никаких особых поручений Багульник не получал за исключением одного: отравить моего коня.

– И чем он ему не угодил? – удивлялся дворский, рассказав о полученном задании.

– На самом деле ему на него наплевать, – подумав, ответил я. – Он повязать тебя хочет, чтоб ты от него никуда не делся и обратно не повернул.

– А чего делать-то?

– Трави, – равнодушно пожал я плечами. – Но завтра, когда Дубец его заменит на клячу той же масти.

Ни в чем не повинную животину было все равно жалко, но игра того стоила. Через день специально приглашенные живодеры (дворню я к лошади не подпустил, чтоб не увидели подмены) трудились, вовсю снимая шкуру, а я громко распекал раззяву-конюха, не уследившего за сеном.

– Еще десяток ефимков получил, – похвастался мне вечером Багульник.

– Ну и жмот боярин, – возмутился я.

И впрямь, мне из-за романовской затеи придется не меньше полусотни за нового коня отдавать, потому что раньше чем через пару месяцев якобы отравленного из Вардейки забирать нельзя, а он и пяти рублей не дал! Ну да ладно, авось в будущем уравняю, когда он Багульнику для меня ядовитые корешки передаст.

Но уравнять не получилось – образовалось затишье. Докуки Багульник вообще с тех пор ни разу не видел. Как долго продлится пауза, я понятия не имел, но ясно одно: с учетом того, как старательно копал под меня Романов найти общий язык ни с ним, ни с его прихвостнями, которых он протащил в Малый совет, нечего и думать.

А вот попытаться договориться с родичами престолоблюстителя стоило. В конце концов, с их стремлением обеспечить собственное благополучие можно и смириться. И не просто смириться, но и пообещать: от союза со мной они получат уйму денег – хватит и на них самих, и на детей с внуками. Разумеется, молочных рек и кисельных берегов я сулить не собирался – исключительно реальные вещи, но вполне соблазнительные, особенно с учетом того, что они еще не успели толком оклематься от ссылки и пока голодные и жадные. Причем жадные до всего: до власти, до денег, до поместий. И если первое им вроде как предоставили, то с остальным оставались немалые проблемы, с которыми я собирался пообещать помощь. Словом, по всему выходило, что заполучить их к себе в союзники – задача выполнимая. Разумеется, придется попыхтеть, но без труда не вытащишь и рыбку из пруда.

Увы, рыбка клевать наотрез отказывалась. Не шли они на контакт. Ни в какую. Глава клана Семен Никитич на мое предложение как-нибудь встретиться и усидеть братинку-другую доброго медку, аж скривился.

– У меня, князь, от нашей прошлой встречи похмелье еще не прошло, хотя почти годок миновал, – напомнил он мне свидание в пыточной Константино-Еленинской башни.

– Говорят, кто старое помянет, – невозмутимо пожал я плечами. – Ты-то всего ничего повисел, да и бить я тебя не позволил, а мне, если б я сам за себя не порадел, и впрямь досталось бы. Так кто кому больше должен?

– А про дочь мою запамятовал, коя по вине твоих казачков сгинула? – окрысился он.

Доказывать, что в бесследной пропаже его дочери моей вины нет, а казачки принадлежали Дмитрию, не имело смысла, равно как и продолжать разговор. Судя по злому непримиримому тону, он и слушать меня не станет.

Перетянуть на свою сторону кого-нибудь из его клана тоже не вышло. Помня, что визит старшего в чинах и титулах к младшему для последнего превеликий почет, я направился по гостям, но…. На подворье боярина Матвея Матвеевича Годунова мне сообщили, что его нет дома, уехал куда-то. А Иван Иванович Годунов выслал к воротам человека из дворни, сообщившего о его болезни. Встретив на следующий день в Малом совете их обоих, притом румяными и жизнерадостными, я зло сплюнул и зарекся навещать остальных политкаторжан.

Пришлось менять планы и заглянуть к Романову. Ехать к нему не хотелось, да и шансов найти общий язык, памятуя Докуку и отравленных лошадей, практически не имелось, но вдруг. Успокаивал я себя тем, что унижаться не собираюсь. С моей стороны это даже не рабочий визит лидера одной враждующей партии к лидеру другой, а разведка боем: выяснить, чего он хочет от меня. А там как знать – глядишь, найдется приемлемый компромисс.

Федор Никитич от встречи не уклонился. Правда, к воротам не вышел, да и на крыльцо тоже – встретил меня в доме, что само по себе знак унижения. Ладно, проглотим, коль нужно для дела. Но в первые полчаса стало ясно – не сойдемся. Слишком многого хотел боярин. Одно хорошо. Пользуясь тем, что беседовали мы наедине, да еще в его родном тереме, он не особо таился, говорил достаточно откровенно. Но для начала не упустил случая позлорадствовать над моим положением.

– Что, князь, припекло?

Я молча вздохнул и… кивнул головой. Чего таить – действительно горячевато.

– То-то, – поучительно заметил он. – Вперед наука, дабы знатным родам, на коих Русь стоит, поперек пути не становился.

– Да я вроде и не пытался….

– Не лги! Думаешь, не ведаю, кто Дмитрию Ивановичу про новины неслыханные нашептывал, да по чьей подсказке он свои указы безумные принимал?

– Для Руси они во благо!

– Для какой Руси?! – рявкнул он, склонившись ко мне и хищно оскалив зубы. – Русь не одна – много их. Холопьей? С тем спорить не стану. Для смердов в деревнях да селах? И тут соглашусь. Но токмо мне до них дела нет, а для боярской сии указы – пагуба!

– А для государевой? – тихонько напомнил я.

– Боярская важнее, – отмахнулся он. – Она яко становой хребет. На нас вся Русь держится. Потому вот тебе первый сказ – отрекись от своих новин, да растолкуй ученичку своему, что они ни к чему хорошему не приведут.

Ишь ты! Прямо, как инквизитор Галилею. Хотя нет, время для его допросов еще не пришло. Галилео, насколько мне известно, пока почтенный и всеми уважаемый профессор математики в университете в Падуе. Скорее Джордано Бруно. А если вспомнить, что в одной из предсказанных мне смертей фигурирует жаркий костёр, то….

– Ныне на Руси власть у двух Федоров, – жестко продолжал Романов. – И для одной упряжи того довольно, даже излиха, ибо оба – коренники. Можно, конечно, взять тебя третьим, ежели свою гордыню превозможешь, но в пристяжные, не более.

– Так я вроде и до того у Федора Борисовича в пристяжных хаживал, – невинно возразил я. – И из его воли никуда.

– То-то и оно, что у Борисовича, – хмыкнул боярин и уставился на меня тяжелым взглядом. – Вот ежели сумеешь правильно отечество коренника выбрать, что ж, могу дозволить тебе притулиться подле, пущай будут три Федора. Воевода ты справный, нам таковские надобны. Хошь и нет у тебя пращуров именитых, но заслуги кой-какие имеются, потому ежели ратиться нужда придет – кликнем, не забудем. В первых воеводах, знамо дело, тебе не бывать, породовитее имеются, но и тебя не изобидим. К примеру, вторым воеводой в передовой полк. Ты ж задирист, потому тебе в нем самое место.

Ай, спасибо! Вот осчастливил благодетель! Не пожадничал, в первую десятку определил. Да, чуть ли не в самый хвост, на восьмое-девятое место, но и то хлеб – мог и вовсе в третьи воеводы запихать.

Имелся шанс схитрить, словчить, изобразить смирение, тем самым выгадав время для передышки. Но Романов, к моему превеликому сожалению, хоть и первостатейная честолюбивая сволочь, но дураком не был. Первое условие, выдвинутое им, заключалось в том, что на ближайшем заседании Малого совета я должен сам обратиться к государю и добровольно отказаться от своего особого креслица, попросив Федора Борисовича выделить мне иное место. Чтоб как у всех прочих, согласно старинных правил и заслуг моих пращуров. А члены совета сами определят, между кем и кем мне впредь сиживать.

И мало было боярину изложить свое требование, по сути унизительное само по себе: покорись и склони пред нами голову. Он его еще и облек в соответствующую форму, заявив:

– И наперед запомни: неча буки наперед аза соваться! Да и с речами своими впредь без моего дозволения не лезь. Умен ты, спору нет, но подчас умный хуже глупого, ибо глупый погрешит один, а умный многих в соблазн ввергнет. Потому допрежь узнай у меня, чего потребно сказывать, а тогда изрекай.

– Ишь как ты круто со мной, – констатировал я. – Даже не гнешь – через колено ломаешь.

– Гнут равных, – надменно парировал он, а во взгляде его было столько высокомерия, словно перед ним сидит какой-то холоп или вообще нищий бродяга без роду и племени.

– А мне-то казалось, что мы с тобой ровня и я такой же боярин, как ты. Да и заслуги кое-какие имеются, – задумчиво протянул я.

– Покамест ты токмо боярской курицы племянник, – надменно усмехнулся Романов. – А за заслуги даже государь вправе жаловать токмо деньгами али поместьями, пускай чином, титлой, но дать прибавку к твоему отечеству и он не вправе. И оное ты запомни накрепко, ибо вдругорядь повторять не стану. А запамятуешь, Библию почитай, в коей тако же заповедано: не передвигай межи давней, кою провели отцы твои. Вот так-то, князь. А об остальном мы с тобой завтра договорим, ежели учинишь, яко тебе велено, – и он торжествующе уставился на меня, глядя сверху вниз.

Мне ничего не оставалось, как встать, ибо после такого какие-либо дальнейшие разговоры бессмысленны – надо уходить. Но не молча, а оставив последнее слово за собой, что я и сделал, честно предупредив его – завтра договорить у нас не получится. И причину пояснил:

– Тому, кто волком родился, бараном не бывать, и лучше мне не пытаться влезать в твою шкуру, все равно ничего хорошего не выйдет. А за мудрые слова из Библии благодарствую, я их накрепко запомню. И впрямь ни к чему мне межу, проведенную моими пращурами, королями Шотландии, ближе к твоим пращурам-холопам передвигать.

Вышел я, не прощаясь.

И остался у меня последний вариант – духовенство. Если ослабнут нападки с их стороны, уже неплохо, особенно учитывая набожность Годунова. Начал я вновь с верхов, то бишь с патриарха Игнатия, прибыв под вечер навестить грека на его подворье. Игнатий был готов к такому разговору, ибо ни секунды не колебался, а сразу заявил: в его власти укоротить некие злобные языки, да и с престолоблюстителем он может заодно потолковать, заступившись за меня, но…. И лукавая улыбка.

Почему-то, глядя на нее, мне вспомнился гоголевский Собакевич. «Вам нужно мертвых душ?... Извольте, я готов продать». Спустя минуту, когда святитель назвал стоимость «отеческого» увещевания Годунова, Собакевич припомнился вторично: «Да чтоб не запрашивать с вас лишнего, по сту рублей за штуку».

Цена действительно оказалась несуразно высокой: переиначить приговор Освященного Земского собора всея Руси о конфискации всех монастырских сел и деревень, утвержденный Дмитрием. Видя мое обалдевшее лицо (я разве рот не разинул, как Чичиков) патриарх хладнокровно добавил, что он, мол, и сам успел потолковать по этому поводу с будущим государем. Более того, он практически договорился с ним, но ради приличия требуется нажать на депутатов собора, когда те съедутся в Москву – пусть инициатива отмены исходила от них. И эта часть работы за мной.

То-то когда я поинтересовался у Годунова, как ему удалось уговорить Игнатия отменить годичный срок траура для вдовы Дмитрия, он отмахнулся. Мол, долго рассказывать, как-нибудь потом. Да и позже как я ни допытывался, Федор так и не ответил – спешил, торопился, заминая тему, и я так остался без разъяснений.

Я продолжал безмолвно таращиться на патриарха, по-прежнему не говоря ни слова. «Что ж, разве это для вас дорого? – произнес Собакевич и потом прибавил: – А какая бы, однако ж, ваша цена?» Нет, Игнатий осведомился у меня не совсем такими словами, но суть…

Я назвал. На мой взгляд, оплата была достаточно весома. Во-первых, совместные меры по повышению авторитета церкви, что даст немалые дополнительные деньги в виде добровольных пожертвований прихожан. Во-вторых, незамедлительная выплата царских долгов (а Дмитрий успел назанимать у монастырей изрядно, около пятидесяти тысяч).

Ну и в-третьих, правда, в перспективе, участие в затеваемых мною предприятиях, сулящие уйму серебра. Эдакие акционерные сообщества: «Князь и церковь». Выгоды от них обрисовал подробно. Получалось, все церковные иерархи немедленно присмиреют, ибо при наличии собственных малых доходов они окажутся в экономической зависимости от своего шефа. Ведь именно от святителя будут зависеть серебряные потоки, направляемые в различные епархии. Туда, где митрополит или архиепископ поершистее, потечет крохотный ручеек, а где владыка попокладистее, небольшая речушка.

Игнатий пренебрежительно фыркнул. Мол, когда еще это будет, да и дадут ли они обещанный мною доход. И мне в четвертый раз (возможно потому, что торговались-то мы именно из-за душ, пускай и живых в отличие от гоголевских) припомнился Собакевич: «Сыщите такого дурака, который продаст вам по двугривенному ревизскую душу?.... Вы давайте настоящую цену!»

Последующая беседа положительных изменений не привнесла. Одно приятно – патриарх остался слегка удивлен моим загадочным упрямством. Но, судя по надменности, с которой Игнатий даровал мне свое благословение перед уходом, он решил, что я скоро пойму – иного выхода нет, а, раскаявшись, непременно прибегу к нему и бухнусь в ножки.

Что ж, пускай считает, а у меня в голове, пока я с ним разговаривал, созрел план. Эдакий ход конем, позволяющий раз и навсегда закрыть тему возврата сел и деревень церкви. Как там говорил Чичиков Собакевичу? «…Да я в другом месте нипочем возьму». Вот, вот. Заодно «искуплю» и часть своих грехов. Во всяком случае, в глазах церковных иерархов, заседающих в Малом совете. Получится, одним выстрелом убью двух зайцев. Это пословица утверждает, что такого не бывает, а я попробую.

Кроме того, чуть погодя, перед тем, как лечь спать, мне пришла в голову мысль, что если подкорректировать мой первоначальный план, я значительно улучшу отношение к себе со стороны прочих членов совета и заодно смогу поднабрать рабочих для моей фабрики по валянию валенок. Вообще-то я сам был виноват в нехватке людей, ибо велел Кураю не скупиться и строиться с размахом. Он и размахнулся, отгрохав огромные помещения для цехов, ныне на две трети пустующих. То есть получалось, одним выстрелом я грохну не двух, а четырёх зайцев.

«Не многовато ли для одной пули?» – усомнился я, засыпая, но успокоил себя тем, что надо как следует прицелиться и все будет в порядке.