Борис Петрович Шереметев принадлежал к одному из шестнадцати «великих» родов, представители которых по местническим привилегиям имели право на боярский чин, и достиг этого высшего старомосковского отличия уже к тридцати годам. При Василии Голицыне он выполнял поручения большой важности – участвовал в переговорах с Польшей о «Вечном мире» и потом был послом в Польше, но со сменой власти надолго ушел в тень и впоследствии поднялся уже на ином, не дипломатическом поприще.

Он не входил в число царских приятелей; будучи человеком тихим и набожным, не участвовал в безобразиях Всешутейшего Собора и даже – редкая привилегия – был освобожден от обязанности осушать Кубок Большого Орла. Этого своего соратника Петр не столько любил, сколько ценил. И было за что. В самый тяжелый период Северной войны, когда русская армия еще только училась боевой науке, Борис Петрович оказался самым способным учеником. Его нельзя назвать выдающимся полководцем, но это был лучший боевой генерал, каким страна располагала в то время.

Вероятно, оно и к лучшему, что посольская карьера Шереметева оказалась недолгой. Это был человек не мира, а войны. В 27 лет он стал товарищем воеводы «большого полка», а затем получил и самостоятельное командование на южном, степном рубеже страны, сражался с турками.

Туда же Борис Петрович вернулся после того, как перестал быть послом. В первой половине 1690-х годов он служил белгородским воеводой, отражая набеги крымских хищников. Как военачальник, хорошо знающий эти края, Шереметев во время первого Азовского похода получил задание возглавить вспомогательный днепровский фронт, задачи которого были сугубо демонстративные: изобразить, будто главные силы идут на Крым. Войско у Бориса Петровича было большое (25 тысяч дворянского ополчения и стрельцов плюс 35 тысяч казаков гетмана Мазепы), но все лучшие части царь забрал с собой. Тем не менее Шереметев со своим пестрым воинством повоевал много лучше, чем Петр с полками нового строя. Те ушли от Азова несолоно хлебавши, а боярин взял четыре турецких крепости.

С этого момента государь и начинает отличать Бориса Петровича, хотя по-прежнему поручает ему командовать только соединениями, воюющими по старинке. Во время нарвской кампании 1700 года Шереметев начальствует над дворянской поместной конницей, которая демонстрирует совершенную неспособность противостоять дисциплинированному, хорошо обученному шведскому войску и в панике бежит после первого же натиска. Зато командир благополучно уводит ее из нарвской западни. Возможно, именно поэтому царь и назначает Бориса Петровича командующим всеми уцелевшими после катастрофы силами.

Упорная, изнурительная «малая война» 1701–1704 годов – звездный час Шереметева. Он не только удерживает шведов, но и начинает наносить по ним все более чувствительные удары, имея в своем распоряжении пока еще малоопытную армию, которая под его руководством дерется все лучше и лучше.

Борис Петрович был очень осторожен, избегал лишнего риска и вступал в сражение, только если обладал серьезным превосходством над противником. Через год после Нарвской конфузии, имея шестикратное численное преимущество, он наконец сошелся с Шлиппенбахом под Дерптом, при Эрестфере, и одержал победу. В стратегическом отношении она была скромной, но Борис Петрович доказал, что русские могут бить «богов войны» шведов и даже брать их в плен. Царь был вне себя от счастья и осыпал триумфатора наградами: дал чин генерал-фельдмаршала и орден Андрея Первозванного.

В 1702 году Шереметев вновь дрался с Шлиппенбахом при Гуммельсгофе, уже всего лишь с трехкратным перевесом, и опять взял верх.

Однако главным достижением фельдмаршала были не победы в поле, а стратегия, которой он придерживался. Борис Петрович чередовал опустошительные рейды на вражескую территорию с постепенным «ползучим» наступлением, в ходе которого занимал все новые и новые опорные пункты. Так он прибрал к рукам всю Ингерманландию, взяв крепости Мариенбург (где в плен к нему попала будущая императрица Екатерина), Ниеншанц, Нотебург. В 1704 году фельдмаршал добрался до Дерпта, но взять большой, сильно укрепленный город не сумел.

Эта неудача сильно повредила Борису Петровичу в глазах государя и стала концом шереметевского взлета. К этому времени Петр уже не очень боялся шведов, ему хотелось повоевать самому. Шереметев с его медлительностью стал царя раздражать. Лично явившись к Дерпту, государь объявил, что осада ведется из рук вон плохо и что фельдмаршал только «туне людей мучил». Штурмом руководил сам Петр, город взял и после этого уже не считал Шереметева единственным и незаменимым.

Б.П. Шереметев. И.П. Аргунов

На время главным человеком в русской армии становится «настоящий полководец», генерал имперской службы Огильви, что ужасно оскорбляет Бориса Петровича. Таких обид было немало и в дальнейшем.

Еще одним ударом по престижу фельдмаршала стало сражение при Гемауэртгофе в Курляндии (июль 1705 года). Борис Петрович изменил своей обычной осторожности и вступил в бой с небольшим преимуществом, да еще атаковал. Левенгаупт, один из лучших шведских генералов, устоял и заставил русских отойти, нанеся им чувствительные потери.

Главный фаворит Меншиков, оказавшийся хорошим кавалерийским начальником, норовит оттеснить стареющего фельдмаршала на второй план. В конце концов Петр делит командование: первому поручает конницу, второму пехоту. Это было довольно странное решение, не способствовавшее согласованным действиям армии.

Из-за плохой координации в июле 1708 года русские понесли серьезное поражение при Головчине – в значительной степени по вине Шереметева, который не привел главные силы на помощь дивизии Репнина.

«Большая война» удавалась фельдмаршалу хуже, чем «малая». Петр назначает его как самого заслуженного русского полководца главнокомандующим и во время Полтавской битвы, и в Прутском походе, но должность эта номинальна, поскольку все решения царь принимает сам. Когда же Борис Петрович получает важное самостоятельное задание – взять Ригу, то застревает под ней на целых 9 месяцев.

Столь же вяло командует он экспедиционным корпусом, отправленным в Германию в 1715 году. Правда, к этому времени Борис Петрович уже был сильно нездоров, мучился водянкой. В 1717 году царь наконец отпустил старого фельдмаршала со службы болеть и умирать дома.

В литературе и кинематографе Шереметева обычно изображают осколком старомосковских времен, нелюбителем иностранцев и иностранщины, этаким тюфяком, у которого наглый Алексашка отбирает прекрасную полонянку Марту. На самом же деле Борис Петрович, судя по некоторым его неординарным поступкам, был личностью весьма яркой.

В 1697 году, будучи уже очень важной персоной и большим военачальником, Шереметев по собственному желанию отправляется в длинное европейское турне – одновременно с царем, но по собственному маршруту. Борису Петровичу было ясно, что за время длительного отсутствия государя никаких военных предприятий не будет, и этот сильно немолодой по тогдашним представлениям человек решил посмотреть мир. Он побывал в Польше, Германии, Австрии, Италии и даже на Мальте, «где пребывают славные в воинстве кавалеры», встречался с королем Августом, с императором Леопольдом, с римским папой и с мальтийским Великим магистром, который посвятил русского вельможу в командоры. За время поездки Борис Петрович проникся европейским духом и по возвращении явился к царю в немецком платье, при шпаге, с мальтийским крестом на груди. Этому боярину насильно брить бороду не пришлось.

В бою Шереметев отличался большой храбростью. Во время несчастной битвы при Гемауэртгофе он был ранен, под Полтавой ему прострелили рубаху, а на Пруте старый фельдмаршал однажды вернулся под турецкий огонь, чтобы спасти отставшего солдата.

Это был человек глубокой и искренней веры. Его европейское путешествие помимо любознательности было вызвано еще и намерением совершить паломничество по святым местам, а после шестидесяти Борис Петрович стал мечтать о том, чтобы удалиться от ратных дел и стать монахом Киево-Печерской лавры. Но когда в 1712 году фельдмаршал обратился с этой просьбой к царю, тот ответил отказом, да еще и заставил давно вдовевшего Бориса Петровича снова жениться. Судя по тому, что в этом браке Шереметев произвел на свет пять детей, идти в монастырь ему действительно было рано.

Борис Петрович надеялся упокоиться в своей любимой Киево-Печерской лавре хотя бы после смерти, но Петр и с мертвым Шереметевым обошелся так же своевольно, как с живым. Царь пренебрег последней волей покойного и велел его торжественно похоронить там, где подобало лежать российскому генерал-фельдмаршалу: на парадном погосте столичной Александро-Невской лавры.