Ли и Кейл пытались отговорить Адама от намерения встречать Арона на вокзале. Тот должен был приехать ночным экспрессом «Жаворонок», курсирующим между Сан-Франциско и Лос-Анджелесом.

— Пусть Абра одна на вокзал пойдет, — говорил Кейл. — Он все равно первым делом ее захочет увидеть.

— И я думаю, что остальных он просто не заметит, вторил ему Ли. — Зачем идти без толку?

— А мне хочется посмотреть, как он из вагона выходить будет, — стоял на своем Адам. — Он, должно быть, сильно переменился. Хочу поглядеть, какой он теперь.

— Да его всего два месяца не было, — сказал Ли. За это время не очень-то переменишься и старше не станешь.

— И все-таки он переменился. Новое окружение и вообще.

— Если ты пойдешь, нам тоже придется, — сказал Кейл.

— Ты что, не хочешь поскорее повидаться с братом? — строго спросил Адам.

— Я-то хочу, это он не захочет… то есть со мной с первым.

— Захочет, — сказал Адам. — Ты плохо Арона знаешь.

Ли примирительно поднял ладони кверху.

— Я вижу, мы все идем.

— Вы только представьте, как много нового он узнал! — увлеченно продолжал Адам. — Я не удивлюсь, если он и говорит теперь по-другому. Ты знаешь. Ли, учащиеся на Востоке привыкают изъясняться так, как принято в их учебном заведении. Гарвардского студента, например, сразу отличишь от принстонского. Так по крайней мере утверждают.

— Что ж, послушаем, — сказал Ли. — Интересно, на каком диалекте изъясняются в Станфорде? — Он, улыбаясь, подмигнул Кейлу.

Адам не видел в этом решительно ничего смешного.

— Ты поставил ему в комнату фрукты? — спросил он. — Арон обожает фрукты.

— Конечно, поставил, — ответил Ли. — Груши, яблоки и виноград «мускат».

— Да-да, он любит «мускат», я хорошо помню.

Адам так торопился и торопил других, что они пришли на вокзал за полчаса до прибытия поезда. Абра была уже там.

— Обидно, но я завтра не поспею к обеду, — сказала она Ли. — Отец хочет, чтобы я дома была. Попозже приду, как только освобожусь.

— Что-то ты запыхалась, — заметил Ли.

— А вы?

— Я, наверное, тоже. Погляди-ка на пути, может, там уже «зеленый» дали?

Почти для всех нас железнодорожное расписание является предметом гордости и причиной постоянного беспокойства. Когда вдали на светофоре вместо красного света зажегся зеленый, когда из-за поворота полоснул длинный тонкий луч паровозного прожектора и ярко осветил вокзал, мужчины разом посмотрели на часы и удовлетворенно сказали: «Точно приходит».

Точность не только придает нам гордость, но и приносит облегчение. Мы теперь уже склонны считать доли секунды. Все плотнее переплетаются и соединяются в одно дела человеческие, и появляется необходимость мерить время десятой долей секунды, потом придется придумывать название для сотой доли, тысячной, и так далее, пока в один прекрасный день мы не воскликнем: «Какого черта? Чем плох час?»— хотя я лично в это не верю. Но наше внимание к ничтожно малым единицам времени — отнюдь не глупая прихоть. Случись что-нибудь чуточку раньше или чуточку позже, расстроится весь порядок вещей, одна поломка вызовет другую, потом третью, и они будут расходиться кругами, как волны от камня, брошенного в спокойный пруд.

«Жаворонок» влетел на станционные пути с такой скоростью, что казалось, будто он вообще проскочит мимо.

Уже промелькнул локомотив и багажные вагоны, и лишь потом раздалось шипенье и скрежет тормозов, и состав, дергаясь и дребезжа, начал сбавлять ход и наконец остановился.

Из вагонов высыпала немалая по салинасским меркам толпа. Люди приехали домой или погостить на праздник, в руках у них были картонки и пакеты в яркой подарочной бумаге. Наши герои искали глазами Арона, а когда увидели его, он показался им солиднее, чем раньше.

На нем была модная, с плоским верхом и узкими полями шляпа. Заметив их, он сорвал шляпу и кинулся бегом навстречу, и они увидели, что его пышные волосы коротко подстрижены и торчат ежиком. Глаза его сияли, и все засмеялись от радости, глядя на него.

Арон бросил чемодан и одним махом поднял Абру. Потом поставил ее на землю и подал Адаму и Кейлу руки.

Он так сильно обнял Ли, что у того кости захрустели.

По пути домой говорили без умолку и все разом: «Ты-то как?», «Прекрасно выглядишь», «Абра, ты так похорошела!»

— Какое там похорошела. Ты зачем постригся?

— Да все так носят.

— Жалко, у тебя такие замечательные волосы.

Они быстро вышли на Главную улицу, через квартал свернули на Центральный проспект, прошли мимо булочной Рейно, в витринах которой красовались батоны французского хлеба, и черноволосая миссис Рейно помахала им белой, в муке рукой, и вот они — дома.

— Как насчет кофе, Ли? — спросил Адам.

— Я еще до ухода заварил. На медленном огне стоит.

На столе уже были расставлены чашки. И тут все поняли, что они вместе: Арон и Абра на диване, Адам в кресле у стоячей лампы, Ли разливает кофе, Кейл прислонился к дверному косяку. Настала минута, когда первая радость от встречи уже прошла и еще рано начинать другие разговоры. Нарушил молчание Адам.

— Ну, рассказывай обо всем по порядку. Баллы-то какие получаешь высокие?

— Экзамены только в следующем месяце, отец.

— Ах, да. Ну, ничего, все сдашь прекрасно. Я уверен.

По лицу Арона промелькнуло неудовольствие.

— Я вижу, ты устал, — сказал Адам. — Хорошо, завтра поговорим.

— А я вижу, что не устал, — возразил Ли. — Я вижу, ему одному хочется побыть.

Адам поглядел на Ли и сказал:

— Ну, да, конечно, конечно. Тогда мы пошли спать?

Спасла положение Абра.

— Я не могу долго засиживаться, — сказала ома. Арон, может, ты проводишь меня? Завтра я опять приду.

На улице Арон прижал к себе ее руку. Он весь дрожал.

— Мороз будет.

— Ты рад, что приехал? — спросила Абра.

— Еще бы! Нам надо о многом поговорить.

— О хорошем?

— Думаю, тебе понравится.

— Очень уж ты серьезный сегодня.

— Это на самом деле серьезно.

— Когда тебе нужно возвращаться?

— В воскресенье вечером.

— Ну, тогда у нас масса времени. Я тоже хочу кое-что рассказать тебе. У нас, значит, есть завтра, пятница, суббота и почти все воскресенье. Слушай, ты не рассердишься, если я не приглашу тебя зайти сейчас к нам?

— Почему?

— Потом скажу.

— Скажи сейчас.

— У отца очередной бзик.

— Из-за меня дуется?

— Да, из-за тебя. Я к вам завтра на обед не смогу прийти. Но дома много есть не буду, у вас поем. Скажи Ли, чтобы оставил мне индюшки.

Абра чувствовала, что Арона одолевает робость. Его рука на ее руке разжалась, он молча поднял на нее глаза.

— Напрасно я тебе сегодня сказала.

— Нет, не напрасно, — отозвался он медленно. — Скажи, только честно: ты не передумала? Ты выйдешь за меня?

— Выйду.

— Тогда все в порядке. Я пошел. Завтра поговорим.

Абра стояла на крыльце, чувствуя на губах след легкого поцелуя. Ей было обидно, что Арон так быстро согласился и ушел, потом она невесело рассмеялась: что просила, то и получила — чего же обижаться. Она смотрела, как он быстрыми широкими шагами проходит круг света от фонаря на углу. Совсем с ума сошла, подумала она. Неизвестно что выдумываю.

Пожелав всем спокойной ночи, Арон пошел к себе, сел на краешек кровати и, зажав между коленями сцепленные руки, уставился на них. Тщеславные отцовские планы относительно его будущего спеленали его, как младенца, не давали распрямиться, вызывали досаду. До сегодняшнего вечера он не представлял, как сковывает чрезмерная родительская забота, и не знал, хватит ли у него сил вырваться из-под этой нежной и неусыпной опеки. Мысли его разбегались. Он поежился; в доме, казалось, было холодно и сыро. Арон встал, тихонько вышел в коридор. Из-под двери в комнату брата пробивался свет. Он постучал и, не дожидаясь ответа, вошел.

Кейл сидел за своим новым письменным столом и над чем-то колдовал, шурша папиросной бумагой. Тут же стояла катушка красной тесьмы. Как только Арон вошел, он быстро прикрыл что-то большим блокнотом.

Арон улыбнулся:

— Подарки готовишь?

— Ага, — ответил Кейл, не вдаваясь в подробности.

— Можно с тобой поговорить?

— А почему нет? Давай. Только тише, а то отец придет. Знаешь, какой он любопытный.

Арон сел на кровать. Кейл долго ждал, пока брат заговорит, но тот молчал, и тогда он спросил сам:

— Чего молчишь? У тебя неприятности?

— Нет, все нормально. Поговорить вот надо… Знаешь, Кейл, не хочу я больше учиться в колледже.

Кейл резко повернулся.

— Не хочешь учиться? Почему?

— Не нравится и все.

— Ты хоть отцу еще не сказал? Расстроится он. Мало того, что я не учусь, теперь вот ты. И чем же ты хочешь заняться?

— Попробую на ферме хозяйствовать.

— А как Абра?

— Она давно сказала, что согласна.

Кейл испытующе посмотрел на брата.

— Ферма-то в аренду сдана.

— Как раз об этом я и думаю.

— На земле много не заработаешь, — сказал Кейл.

— Мне много не надо. А на жизнь хватит.

— «На жизнь хватит»— нет, мне это не подходит. Мне нужно много денег, и я их заработаю.

— Каким образом?

Кейл почувствовал себя гораздо старше, чем его брат, и опытнее в житейских делах. Ему захотелось подбодрить, поддержать его.

— Пока ты учишься, я бы начал зарабатывать и копить деньги. Потом, когда окончишь колледж, можем партнерами стать. Я буду чем-нибудь одним заниматься, а ты — другим. Думаю, у нас дело пойдет.

— Не хочу я возвращаться в колледж. Не обязан я.

— Отец хочет, чтобы ты учился.

— Мало ли что он хочет.

Теряя терпение, Кейл пристально вглядывался в брата, в его словно бы выгоревшие волосы, в его широко поставленные глаза, и вдруг со всей отчетливостью понял, почему отец так любит Арона.

— Иди лучше спать, — сказал он как отрезал. — Закончи хоть семестр, а там видно будет. Ничего пока не решай.

Арон встал и пошел к двери.

— Кому же подарок? — спросил он.

— Отцу. Завтра увидишь после обеда.

— Не Рождество ведь.

— Знаю, что не Рождество. Но, может, еще лучше праздник.

Когда Арон ушел к себе, Кейл откинул блокнот со своего подарка пятнадцать новеньких, хрустящих от малейшего прикосновения банковских билетов и тщательно пересчитал их еще раз. Монтерейский окружной банк специально посылал за ними человека в Сан-Франциско, хотя согласился на такую операцию только после того, как были представлены убедительные доводы. Управляющий был ошарашен, он отказывался верить, что, во-первых, владельцем такой крупной суммы является семнадцатилетний юнец и что, во-вторых, тот желает получить ее наличными. Финансисты не любят, когда живые деньги переходят из рук в руки с такой легкостью, даже если это делается из родственных чувств. Уиллу Гамильтону пришлось представить банку поручительство в том, что деньги действительно принадлежат Кейлу, заработаны честным путем и, следовательно, тот имеет право распоряжаться ими по собственному усмотрению.

Кейл завернул билеты в бумагу, обмотал красной тесьмой и завязал каким-то немыслимым узлом, который отдаленно напоминал бантик. По виду в пакете мот лежать носовой платок или какая-нибудь другая пустячная вещица. Кейл сунул пакет в комод под рубашки и улегся, но сон не шел. Он был возбужден и робел, как мальчишка. Поскорее бы пришел и прошел завтрашний день, поскорее бы избавиться от злосчастного подарка. Он ломал голову, ища, что сказать отцу.

«Это — тебе».

«Что это?»

«Подарок».

Что последует дальше, Кейл не представлял. Он ворочался с бока на бок до тех пор, пока не забрезжил рассвет, потом встал, оделся и потихоньку выскользнул из дома.

На Главной улице Старый Мартин прохаживался метлой по мостовой. Городской совет никак не мог решить вопрос о приобретении подметальной машины. Старый Мартин рассчитывал сам сесть на эту машину, но жаловался: самые сливки молодым достаются. Мимо проехал мусорный фургон Бачигалупи, и Мартин завистливо посмотрел ему вслед. Вот оно, настоящее дельце. Наживаются, итальяшки паршивые.

Главная улица была пустынна, только два-три бродячих пса обнюхивали подворотни да у ресторации «Сан-францискские мясные блюда» наблюдалось кое-какое сонное движение. У входа стоял новенький таксомотор Пета Булена, поскольку его с вечера позвали отвести уильямсовских девиц к утреннему поезду в Сан-Франциско.

— Эй, парень, сигаретки не найдется? — окликнул Кейла Старый Мартин.

Кейл остановился и достал коробку «Мюратов».

— Ишь ты, шикарные! — сказал Мартин. — И уж огоньку пожалуй.

Кейл чиркнул спичкой и осторожно поднес ее Мартину, чтобы не опалить ему усы и бороду.

Мартин оперся на ручку метлы и, попыхивая сигаретой, досадливо изрек:

— Самые сливки молодым достаются. — И добавил: — Не, не дадут мне на машину сесть.

— Вы о какой машине? — спросил Кейл.

— Как о какой? О подметальной! Или не слышал? Ты, парень, видать, с луны свалился. — Мартин пребывал в убеждении, что всякий, кто мало-мальски наслышан о городских новостях, должен знать о подметальной машине. Он пустился в рассуждения, совершенно позабыв про Кейла. Может, у Бачигалупи и для него местечко найдется. Они, видать, сами деньги печатают. Три конных фургона уже и грузовик новый.

Кейл повернул на Алисальскую улицу, зашел на почту и заглянул в окошечко 632. Там ничего не было, и он отправился домой.

Ли был уже на нотах и готовил начинку для огромной индейки.

— Всю ночь бродил? — спросил Ли.

— Да нет, только что пройтись вышел.

— Волнуешься?

— Есть немного.

— На твоем месте я бы тоже волновался. Дарить подарки трудно. Хотя получать, наверное, еще труднее. Чудно, правда? Кофе хочешь?

— Не откажусь.

Ли вытер руки, налил чашку себе и Кейлу.

— Как тебе Арон?

— По-моему, нормально.

— Поговорить удалось?

— Пока нет, — соврал Кейл. Сейчас проще соврать. Иначе Ли начнет расспрашивать, а ему не хотелось говорить об Ароне. Сегодня его день. Он долго готовился к этому дню, ждал его, как праздника. Это будет его праздник.

Вошел заспанный Арон.

— Ли, ты на когда обед намечаешь?

— На полчетвертого или на четыре.

— А если в пять сделать?

— Можно и в пять, если Адам не против. А в чем дело?

— Абра только к пяти прийти может. Одну идею отцу собираюсь изложить и хочу, чтобы при ней.

— Ну что ж, в пять так в пять.

Кейл вскочил и поднялся к себе. Там он включил настольную лампу и сел. В нем кипела обида и досада. Арон отнимает у меня мой день, и как легко это у него получается. Мой праздник хочет своим сделать. И вдруг Кейлу стало невыносимо совестно. Он уронил голову на руки и начал твердить себе: «Я просто завидую. Да, я завистливый, в этом все дело. Я завидую, завидую. Но я не хочу никому завидовать». Он повторял снова и снова: «Завидую… завидую», — как будто признаваясь в этом чувстве, он хотел избавиться от него. От покаяния он перешел к самобичеванию: «Зачем я дарю отцу деньги? Разве я это ради него делаю? Нет, ради себя. Уилл Гамильтон правильно сказал — я пытаюсь купить его любовь. Нехорошо это, нечестно. Я вообще нехороший и нечестный. Исхожу завистью к Арону. Надо называть вещи своими именами».

Кейл продолжал хриплым шепотом: «Надо смотреть правде в глаза. Я знаю, почему отец любит Арона. Потому что он похож на нее. Отец все еще переживает из-за нее. Он, может, не сознает этого, но все равно переживает. А может, сознает? Поэтому я и ей тоже завидую. А что, если забрать деньги и уехать? Никто по мне плакать не будет. Скоро они вообще забудут, что я есть на свете. Все забудут, кроме Ли. Интересно, любит он меня? Может и нет». Кейл прижал кулаки ко лбу. «Неужели Арон тоже так мучается? Вряд ли. Хотя откуда я знаю. Спросить? Да не скажет он».

Кейл то злился на себя, то жалел. И вдруг услышал какой-то голос, который говорил холодно, даже презрительно: «Если ты такой честный, почему не признаешься, что тебе нравится заниматься самобичеванием? Ведь это же правда. Так почему же не быть самим собой, почему не делать то, что хочется?» Кейл прямо-таки остолбенел от этой простой мысли. Конечно же, ему это нравится. Он ругал себя для того, чтобы не ругали другие. В нем крепла решимость. Надо отдать отцу деньги, но сделать это как бы между прочим. Не придавай этому значения, ни на что не рассчитывай, не строй никаких планов. Отдай и дело с концом. И хватит думать. Надо отдать… надо уметь отдавать. Пусть это будет Аронов день. Да, конечно! Кейл вскочил со стула и быстро спустился в кухню.

Арон держал индейку, а Ли начинял ее фаршем. Духовка постреливала от жара.

— Имеем восемнадцать фунтов. По двадцать минут на фунт… — бубнил Ли себе под нос. — Восемнадцать на двадцать — это будет триста шестьдесят минут, ровно шесть часов. Сейчас одиннадцать часов… Двенадцать, час.., — считал он, загибая пальцы.

— Арон, кончишь — давай пройдемся, — сказал Кейл.

— Куда? — спросил Арон.

— Никуда, просто так. Мне нужно у тебя кое-что спросить.

Братья вышли, и Кейл направился наискосок через улицу в магазин Бержеса и Гаррисьера, которые торговали заграничными винами.

— Послушай, Арон, я вот о чем подумал… Ты не хочешь купить вина к обеду? Деньги я дам, я тут немного заработал.

— А какого вина?

— Надо как следует отметить праздник. Давай шампанского, а? Пусть это будет вроде как твой подарок.

— Нет, дорогие юноши, — сказал Джо Гаррисьер, — вы возрастом не вышли.

— Почему, мы же к семейному обеду берем.

— Понимаю, но продать вам вино права не имею.

— Тогда мы вот как сделаем, — сказал Кейл. — Мы заплатим, а вы пришлете вино отцу, идет?

— Идет! — обрадовался Джо Гаррисьер. — Могу предложить вам Oeil de Perdrix. — Он причмокнул губами, как будто пробуя вино на вкус.

— А что это такое? — деловито осведомился Кейл.

— Куропачий глаз, сорт шампанского. Очень тонкое, и цвет особый, как глаз куропатки… Знаете, нежный такой, розовый, вернее темно-розовый. Сухое. Четыре пятьдесят бутылка.

— А это не дорого? — встревожился Арон.

Кейл рассмеялся:

— Конечно, дорого! Хорошо, Джо, пришлите, пожалуйста, три бутылки. Это будет твой подарок отцу, — обернулся он к брату.

Кейлу казалось, что день тянется бесконечно долго. Ему хотелось пройтись, но какая-то сила удерживала его дома. Часов в одиннадцать Адам отправился на призывной пункт посмотреть списки очередной партии молодых людей.

Арон внешне был совершенно спокоен. Он сидел в гостиной, разглядывая карикатуры в старых номерах «Обозрения обозрений». Из кухни по всему дому разливались сочные запахи поджариваемой индейки.

Кейл пошел к себе, достал из комода подарок и положил его на стол. Он хотел прикрепить к пакету карточку с надписью «Отцу от Кейла». Нет, лучше так: «Адаму Траску от Кейлеба Траска». Он порвал карточки на мелкие кусочки и спустил их в уборную.

Почему именно сегодня? — думал он. Не лучше ли вручить подарок завтра? Просто пойти к нему, сказать спокойно: «Это тебе»и уйти. Так проще. «Нет, сказал он вслух. — Я хочу, чтобы остальные тоже видели». Только так. Но страх теснил Кейлу грудь, у него повлажнели ладони — как у молодого актера перед выходом на сцепу. И тут ему вспомнилось то утро, когда отец пришел за ним в полицейский участок. Взаимная близость, тепло и, главное, отцовское доверие — такие вещи не забываются. Отец поверил ему. Он ведь даже сказал: «Я верю в тебя, сын». Да, тогда ему было куда как легче.

Около трех часов Кейл услышал, что вернулся отец, и из гостиной донеслись негромкие голоса. Он пошел вниз, там беседовали отец и Арон.

— Времена переменились, — говорил Адам. — Теперь молодому человеку надо иметь специальность, иначе он ничего не добьется. Поэтому я рад, что ты учишься в колледже.

— Последнее время я как раз об этом думаю, — отвечал Арон. — Засомневался я, честно говоря.

— Нечего тут думать и сомневаться. Ты правильно решил. Возьми, к примеру, меня. Я о многом знаю, но все понемногу, а этого совсем недостаточно, чтобы в наше время зарабатывать на жизнь.

Кейл тоже присел. Адам не обратил на него внимания. Он был целиком занят своими мыслями.

— Это же естественно, когда человек хочет, чтобы его сын добился успеха, — продолжал Адам. — И вообще мне, наверное, виднее.

В комнату заглянул Ли.

— Кухонные весы неправильны, — объявил он. — Блюдо будет готово раньше, чем указано в рецептурной таблице. Боюсь, в индейке нет восемнадцати фунтов.

— Ничего, держи пока на медленном огне, — отозвался Адам и продолжал, обращаясь к Арону: — Сэм Гамильтон это предвидел. Помню, он говорил, что время универсальных умов кончилось. Запас знаний так велик, что ни один человек не в состоянии овладеть ими. Приходит пора, когда каждый ученый будет знать только крошечную область, зато досконально.

— Да, он говорил это, — заметил Ли, стоя в дверях, но говорил с сожалением. Не нравилось ему это.

— Разве? — сказал Адам.

Ли ступил в комнату. В правой руке он держал большую соусную ложку, подставив под нее левую горсть, чтобы не капало на ковер. Но войдя в гостиную, он забыл о предосторожности и начал размахивать ложкой, роняя капли жира на пол.

— Вы вот спросили, и я тоже засомневался, — говорил он. — То ли он огорчался из-за этого, то ли я ему свое отношение приписываю.

— Чего ты так разволновался? — сказал Адам. Словом нельзя обменяться сразу на свой счет принимаешь.

— Может быть, не наука стала большой, а человек — маленьким? — горячился Ли. — Люди падают на колени перед атомом, а душа у них при этом разве уменьшается до размеров атома? Может быть, узкий специалист-это просто трус, который боится высунуться из своей скорлупы? Он дальше своего участка ничего не видит, а за забором-то — целый мир!

— Мы же о другом говорим, — возразил Адам. — Только о том, как на жизнь заработать.

— На жизнь заработать, деньги заработать, — возбужденно продолжал Ли. Деньги заработать — легче легкого, если тебе только деньги нужны. Но людям не деньги нужны. Большинству роскошь подавай, преклонение, власть…

— Хорошо, ты что — против учения в колледже возражаешь? Мы же только о колледже говорим.

— Прошу прощения, — сказал Ли. — Вы правы, я в самом деле чересчур разволновался. Нет, я не возражаю против учения в колледже. При условии, что колледж — это то место, где человек обретает связь с миром. Станфорд — это то место, Арон?

— Не знаю, — задумчиво откликнулся тот.

На кухне что-то зашипело.

— Боже ты мой! — воскликнул Ли. — Проклятые потроха убежали. — И стремглав кинулся из гостиной.

Адам тепло посмотрел ему вслед.

— До чего замечательный человек. И друг замечательный.

— Хорошо, если бы он до ста лет прожил, — сказал Арон.

— Откуда ты анаешь? — фыркнул Адам. — Может, ему уже сто?

— Как дела на холодильной фабрике, отец? — спросил Кейл.

— Неплохо. Вполне себя окупает да и прибыль кое-какую дает.

— Я кое-что придумал, чтобы она настоящий доход приносила.

— Не будем сегодня о делах, — сразу же возразил Адам. — Отложим на понедельник, ладно?.. А знаете, продолжал он, — до чего же хорошее у меня сегодня настроение. Давно такого не было. Такое чувство, будто… как бы сказать… будто исполнились все мои желания. Может, просто выспался как следует, и душ подбодрил. А, может, оттого, что мы все вместе и в доме покой. — Он улыбнулся Арону: — Мы и не знали, что будем так скучать без тебя.

— Я тоже скучал, — признался Арон. — Первые дни вообще казалось, что умру без вас.

Вошла запыхавшаяся Абра. Щеки у нее порозовели, глаза радостно сияли.

— Видели? — воскликнула она. — На Бычьей горе — снег.

— Я тоже заметил, — сказал Адам. — Говорят, это обещает удачный год. А удача никогда не помешает.

— Я дома едва притронулась к еде, — заявила Абра. — Берегла аппетит.

Ли церемонно извинялся за то, что обед получился не такой, как хотелось бы. Он бранил газовую плиту, которая жарит не так, как дровяная. Ругал новую породу индеек, у которой нет чего-то такого, чем славилась индюшатина в прежние времена, но его дружно перебили, сказав, что он ведет себя, как старая хозяйка, напрашивающаяся на похвалу, и он засмеялся вместе со всеми.

Когда был подан грушевый пудинг, Адам открыл шампанское. Настал торжественный миг. За столом воцарился дух изысканной вежливости и доброжелательности. Всем хотелось сказать тост. По очереди выпили за здоровье каждого, а Адам даже произнес небольшой спич в честь Абры.

Глаза ее сияли. Арон под столом пожал ее руку. Вино успокаивающе подействовало на Кейла, и он перестал нервничать из-за подарка. Покончив с пудингом, Адам сказал:

— Такого замечательного Дня благодарения я просто не помню.

Кейл достал из кармана пиджака пакет, перевязанный красной тесьмой, и положил его перед отцом.

— Что это? — спросил тот.

— Подарок.

Адам был доволен.

— Не Рождество, а смотри-ка — подарок. Интересно, что это может быть?

— Носовой платок, — сказала Абра.

Адам снял тесьму, развернул бумагу и в изумлении уставился на деньги.

— Что это? — спросила Абра и привстала посмотреть. Арон тоже нагнулся вперед. В дверях напрасно старался сохранить спокойствие на лице Ли. Он кинул на Кейла быстрый взгляд и увидел в его глазах ликующее торжество.

Медленно, словно нехотя, Адам развернул банкноты веером.

— Что это?.. — будто откуда-то издалека донесся его голос и оборвался.

Кейл судорожно сглотнул.

— Это тебе… я заработал… ты так много потерял на салате…

Адам тяжело поднял голову.

— Заработал? И каким же образом?

— Мистер Гамильтон… мы вместе… на фасоли, — выжал из себя Кейл и торопливо продолжал: — Мы заплатили по пяти центов под будущий урожай, а когда цены подскочили… Тут пятнадцать тысяч… это тебе.

Адам выровнял банкноты, завернул их в папиросную бумагу и вопросительно поглядел на Ли. Кейл чувствовал, что надвигается беда, вот-вот случится что-то непоправимое, и ему стало нехорошо. Отцовский голос сказал:

— Ты должен их вернуть.

Тоже словно издали Кейл услышал собственный голос:

— Вернуть? Кому?

— Тем, у кого получил.

— Британской закупочной компании? Как же они обратно возьмут? Они всем за фасоль по двенадцать с половиной центов платят.

— Верни фермерам, которых ты ограбил.

— Никого мы не грабили! — воскликнул Кейл. — Мы же на два цента больше рыночной цены за каждый фунт платили. — У него было такое ощущение, будто он повис в воздухе, а время медленно обтекает его.

Отец долго молчал, потом заговорил — тяжело, с остановками:

— Я отбираю таких, как ты, в армию. Ставлю свою подпись, и они идут на войну. Одни гибнут, другие останутся без рук без ног. Вряд ли кто вернется целый и невредимый. Сын, неужели ты думаешь, что я мог бы наживаться на их жизнях?

— Я сделал это ради тебя, — сказал Кейл. — Я хотел вернуть тебе то, что ты потерял.

— Нет, Кейл, мне не нужны деньги. А что до истории с салатом — не ради наживы я ее затеял. Это было вроде игры… мне хотелось посмотреть, можно ли перевозить салат на большие расстояния. Затеял игру и проиграл, вот и все.

Кейл смотрел прямо перед собой. Он чувствовал, что под взглядами Ли, Арона и Абры у него краснеют щеки, но не мог оторвать глаз от шевелящихся отцовских губ.

— Мне приятно, что ты решил сделать мне подарок. Спасибо тебе, сын, что ты подумал…

— Я уберу, я сохраню их для тебя, — перебил его Кейл.

— Нет, я никогда не возьму эти деньги. Я был бы счастлив, если бы ты подарил мне… ну, например, то, чем гордится твой брат, — увлеченность делом, радость от своих успехов. Деньги, даже честные деньги, не идут ни в какое сравнение с такими вещами. — Лоб у Адама разгладился, он добавил: — Ты рассердился на меня, сын? Не надо. Живи правильно — это будет мне самый дорогой подарок. Я буду беречь его.

Кейл чувствовал, что задыхается, во рту было горько, по лбу струится пот. Он вскочил и, опрокинув стул, выбежал из гостиной, сдерживая рыдания.

— Не сердись, сын! — крикнул Адам вдогонку.

Никто не полез утешать Кейла. Он сидел у себя за столом, подперев голову руками. Он думал, что вот-вот расплачется, но глаза его оставались сухими. Ему было бы легче от слез, но они будто испарялись от раскаленного чугуна, который заливал ему голову.

Немного погодя Кейл отдышался и почувствовал, как потихоньку, словно украдкой, зашевелились в мозгу нехорошие мысли. Сделав усилие, он вытеснил их в дальний угол сознания, однако и там, в глубине, они продолжали свою коварную работу. Кейл оборонялся от них как мог, но ненависть разливалась по всему телу, отравляя каждый его нерв и каждую клеточку. Он со страхом чувствовал, что теряет самообладание.

Потом настал момент, когда он перестал владеть собой, но и страх тоже прошел, и, превозмогая боль, торжествующе вспыхнул мозг. Рука Кейла потянулась к карандашу и сама собой начала выписывать на блокноте тугие спиральки. Когда часом позже в комнату вошел Ли, бумага была сплошь изрисована спиральками, десятки и десятки — одна другой меньше. Кейл даже головы не поднял.

Ли тихонько притворил за собой дверь.

— Я вот кофе тебе принес.

— Я не хочу… впрочем, давай. И спасибо тебе, Ли. Так мило с твоей стороны.

— Перестань! — сказал Ли. — Немедленно перестань, слышишь?

— Что «перестань»? Что я должен перестать?

Ли заговорил, словно нехотя.

— Ты вот однажды пожаловался, что это есть в тебе самом. Помнишь, что я ответил? Я ответил, что это можно побороть… при желании.

— Что побороть, Ли? Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ты меня совсем не слушаешь, Кейл. Не желаешь слушать. Неужели ты на самом деле не понимаешь, что я хочу сказать?

— Я слушаю тебя, Ли. Что ты хочешь сказать?

— Он просто не мог поступить иначе. Это у него в натуре, а против собственной натуры не пойдешь. У него нет другого выхода, а у тебя есть. Слышишь меня? У тебя есть выход.

Спиральки делались все мельче и мельче, линии соприкасались, соединялись, сливались, образуя одно черное блестящее пятно.

— Тебе не кажется, что ты поднимаешь шум по пустякам? — хладнокровно проговорил Кейл. — Неизвестно что воображаешь. Послушать тебя, можно подумать, что я кого-то убил. Брось придумывать. Ли, честное слово, хватит.

Ли ничего не ответил. Кейл обернулся — его уже не было в комнате. На столе стояла дымящаяся чашка. Кейл чуть ли не залпом выпил горячий кофе и спустился в гостиную.

Адам поднял на него жалостный взгляд.

— Прости меня, отец, — сказал Кейл. — Я не знал, что ты так к этому отнесешься. — Он взял пакет с деньгами с камина, куда его положили, и сунул обратно во внутренний карман пиджака. — Я подумаю, что сделать с этими деньгами. — Потом добавил как бы между прочим. — А где все?

— Абре надо было домой, Арон пошел ее провожать. А Ли куда-то вышел.

— И я, пожалуй, пройдусь, — сказал Кейл.

На дворе уже спустилась ноябрьская ночь. Кейл приоткрыл переднюю дверь и на белеющей стене «Французской прачечной» через улицу увидел очертания фигуры Ли. Он сидел на ступеньках, и тяжелое пальто его торчало горбом. Кейл потихоньку прикрыл дверь и прошел гостиной в кухню. «От шампанского пить хочется», — сказал он. Отец не поднял головы.

Кейл выскользнул во двор, пошел между редеющими грядками, предметом особой заботы Ли. Потом перелез через высокий забор, ступил на доску, служившую мостками через канаву с черной водой, и тесным переулком между Лэнговой пекарней и мастерской местного жестянщика выбрался на Кастровилльскую улицу.

По ней он дошел до Каменной, где стоит католическая церковь, взял налево, миновал дома Каррьяго, Уилсонов, Забала и у дома Стейнбеков снова повернул налево, на Центральный проспект. Еще два квартала, и он был у школы на Западной стороне.

Тополя перед школьным двором почти облетели, лишь кое-где покачивались под вечерним ветром пожухлые листья.

Внутри у Кейла все как будто онемело. Он даже не замечал холода, которым несло с гор. Впереди, через несколько домов он увидел человека — тот пересекал круг света, падающий от фонаря, и направлялся в его сторону. По походке и по фигуре он узнал брата и вообще он знал, что встретит его тут.

Кейл замедлил шаги и, когда Арон приблизился, окликнул его:

— Эй, а я тебя ищу.

— Ты уж извини меня за сегодняшнее, — сказал Арон.

— Ты тут ни при чем… Ладно, не будем об этом.

Братья пошли рядом.

— Не хочешь со мной? — спросил Кейл. — Могу кое-что показать.

— Что именно?

— Сам увидишь. Думаю, тебе будет интересно. Очень интересно.

— Только если недолго.

— Нет, совсем недолго.

Они вышли на Центральный проспект и направились к Кастровилльской улице.

Вербовочный пункт в Сан-Хосе сержант Аксель Дейн обычно открывал ровно в восемь, но, если он немного задерживался, за него это делал капрал Кемп, причем безропотно.

Аксель Дейн представлял собой довольно распространенный тип американского вояки. Длительная служба в армии Соединенных Штатов между двумя войнами — Испанской и Германской — сделала его совершенно непригодным к жестокой, неупорядоченной жизни на гражданке. Он прекрасно понял это во время месячного перерыва между двумя сроками армейской службы в мирных условиях, а они вместе, в свою очередь, сделали его не пригодным к участию в войне, и потому он разработал целую методу, как не попасть на фронт. Вербовочный пункт в Сан-Хосе доказывал правильность этой методы. Он ухаживал за младшей девицей из богатого семейства Ричи, а она — так уж случилось проживала именно в этом городке.

Кемп был в армии недолго, однако он успешно усваивал основное уставное правило: ладь с непосредственным начальством и по возможности держись подальше от офицеров. Его отнюдь не трогали легкие насмешки и нагоняи, какими баловался Дейн.

В восемь тридцать Дейн вошел в помещение пункта и увидел, что Кемп похрапывает за столом, а рядом терпеливо жмется на стуле какой-то паренек. Бросив на него взгляд, сержант зашел за перегородку и положил руку на плечо Кемпу.

— Милый, — пропел он. — Заря занялась, и уже заливаются жаворонки.

Кемп поднял голову с рук, вытер нос тылом ладони и чихнул.

— Будь здоров, хороший мой! — сказал сержант. Вставай, у нас клиент.

Кемп прищурил набрякшие веки.

— Война подождет.

Дейн внимательно оглядел паренька.

— Боже ж ты мой! Вот это красавчик. Будем надеяться, что там поберегут такого, а? Капрал, вы, конечно, полагаете, что он хочет сражаться с ненавистным врагом, а я считаю, что он от любви драпает.

Кемп с облегчением понял, что сержант еще не до конца протрезвел.

— Думаете, девица какая обидела? — Он научился подыгрывать сержанту. Думаете, он в Иностранный легион метит?

— Может, он от самого себя драпает.

— Посмотрел я то кино, — сказал Кемп. — Там один сержант есть, подлюга и сучий сын.

— Быть такого не может, — возразил Дейн. — Ну, двигай поближе, парень. Тебе, говоришь, восемнадцать?

— Да, сэр.

Дейн обернулся к подчиненному:

— Как считаешь?

— Чего там считать? Ростом вышел, значит, годится.

— Восемнадцать… — проговорил сержант. — Значит, так и запишем?

— Да, сэр.

— Заполни вот этот бланк. Высчитай, в каком году родился, укажи там и хорошенько запомни.