Абра по-настоящему сблизилась с Трасками лишь после того, как Арон уехал учиться в колледж. До этого они были заняты только друг другом. После отъезда Арона Абра привязалась к его семье и поняла, что может целиком положиться на Адама, а Ли вообще полюбила больше, чем собственного отца.

С Кейлом дело обстояло сложнее. Временами он раздражал ее, временами огорчал, временами вызывал любопытство. Он словно бы находился в состоянии непрекращающегося соперничества с ней. Абра не знала, как он к ней относится, и потому держалась с ним настороженно. Бывая у Трасков, она чувствовала себя гораздо свободнее, когда Кейла не было дома. И, напротив, ей делалось не по себе, когда он, сидя в сторонке, смотрел на нее непонятным, оценивающим взглядом, о чем-то думая, и быстро отворачивался, когда она случайно ловила его взгляд.

Абра была стройная крепкая девушка с высокой грудью, готовая стать женщиной и терпеливо дожидающаяся таинства брака. Она взяла за правило после школы приходить домой к Траскам и подолгу читала Ли целые страницы из писем, которые каждый божий день присылал ей Арон.

Арону было одиноко в Станфорде. Письма его были полны тоски и желания увидеться с Аброй. Когда они были вместе, он воспринимал их близость как нечто само собой разумеющееся, но теперь, уехав за девяносто миль, он отгородился ото всех и слал ей страстные любовные послания. Арон занимался, ел, спал и писал Абре, это составляло всю его жизнь.

Абра приходила днем после школы и помогала Ли чистить на кухне фасоль или лущила горох. Иногда она варила сливочные тянучки и часто оставалась у Трасков обедать — домой ее не тянуло. С Ли она могла говорить о чем угодно. То немногое, чем она делилась с матерью и отцом, казалось теперь мелким, неинтересным и как бы даже ненастоящим. Ли был совсем не такой, как ее родители. Ей почему-то хотелось говорить с Ли о самом важном, настоящем, даже если она не была уверена, что важно, а что — нет.

Ли сидел в таких случаях неподвижно, едва заметно улыбался, и его тонкие хрупкие пальцы словно летали, делая какую-нибудь работу. Абра не замечала, что говорит только о себе самой. Ли слушал ее, но мысли его где-то бродили, рыскали взад и вперед, как легавая на охоте, временами он кивал и что-то мычал себе под нос.

Абра нравилась Ли, он угадывал в ней силу, чистоту и отзывчивость. Ее открытое лицо с крупными чертами могло со временем сделаться либо отталкивающим, либо необыкновенно красивым. Слушая Абру и думая о своем, Ли вспоминал круглые гладкие личики кантонок, женщин его расы. Даже худенькие были круглолицы. Они должны были бы нравиться Ли, потому что обычно люди считают красивым то, что похоже на них самих, но кантонки не нравились Ли. Когда он думал о красоте китайцев, перед его внутренним взором вставали свирепые рожи маньчжуров, сурового воинственного народа, который за многие века приучился властвовать над другими.

— Может, он таким и был все время, я не знаю, — говорила Абра. — Об отце он никогда не любил распространяться. Но после того, как мистер Траск… ну, после этой истории с салатом Арон особенно переживает.

— В каком смысле? — спросил Ли.

— Над ним смеяться стали.

Ли вытаращил глаза.

— Над ним? Он-то тут при чем?

— Ни при чем, а все равно переживает. Хотите знать, о чем я думаю?

— Конечно, хочу.

— Пока это только так, догадка, я еще не до конца продумала. Одним словом, мне кажется, что он считает себя… как бы это сказать… обделенным, что ли. Или даже неполноценным, потому что у него нет матери.

Ли широко раскрыл глаза, но тут же снова приспустил веки и кивнул.

— Понимаю. Как ты думаешь, с Кейлом такая же история?

— С Кейлом? Ну нет!

— Почему же так?

— Я еще не разобралась. Может, некоторым нужно больше, чем другим, они сильнее любят что-нибудь или, наоборот, сильнее ненавидят. Вот папа мой — он репу не выносит. Не любит и все, просто ненавидит. Если мама репу купит, прямо из себя выходит. Один раз она… ну, в общем, рассердилась и приготовила из репы пюре в духовке. Перцу туда положила, сверху тертым сыром обсыпала и хорошенько запекла, сверху корочка получилась. Папа съел половину, потом спрашивает, что это, мол, такое. А мама возьми да и скажи: репа это! Он тогда тарелку — об пол, сам из-за стола выскочил, дверью хлопнул. Думаю, до сих пор не может простить ей.

— Ну и зря не простил, — фыркнул Ли, — раз она правду сказала. Представь, если бы она сказала, что это не репа, а что-нибудь другое. Он бы съел, вдруг еще попросил, а потом обман случайно открылся. Тут и до смертоубийства недалеко.

— Очень может быть… Так вот, по-моему, Арон больше переживает, что у него нет матери, чем Кейл. И во всем винит отца.

— Почему ты так думаешь?

— Не знаю, так мне кажется.

— Ты со знакомыми много времени проводишь?

— А что, разве нельзя?

— Ну что ты, конечно, можно.

— Тянучек сделать?

— Да нет, пока не надо. Там еще есть.

— Могу еще что-нибудь приготовить.

— Мне сегодня хороший кусок мяса попался — огузок. Если хочешь, вываляй его в муке. Будешь обедать с нами?

— Спасибо, но меня на день рождения пригласили. Как вы думаете, он на самом деле священником станет?

— Как тебе сказать. Может, это одно мечтание.

— Хорошо бы не стал, — сказала Абра и тут же зажала рот рукой, поразившись тому, как это у нее вырвалось.

Ли встал с места и, вытащив кухонную доску, положил на нее кровоточащий кусок мяса и рядом — сито.

— Бей тупым концом ножа, — сказал он.

— Я знаю. — Она втайне надеялась, что Ли пропустил ее замечание мимо ушей. Но он спросил:

— И почему же ты не хочешь, чтобы он стал священником?

— Зря я это сказала.

— Ты имеешь право говорить, что хочешь. И не нужно никому ничего объяснять.

Ли сел на место, а Абра обсыпала мясо мукой и принялась колотить его ножом: тук-тук-тук.

— Зря сказала… — Тук-тук.

Ли отвернулся, чтобы дать ей возможность справиться со смущением.

— Все время в крайности кидается, — продолжала Абра, не переставая колотить мясо. — Церковь — значит, обязательно высокая. Священник — значит, не должен жениться.

— По последнему письму это не чувствуется, — вставил Ли.

— По письму не чувствуется, но говорить он говорил. — Стук ножа прекратился. Все юное лицо ее выражало растерянность и печаль. — Знаете, Ли, я ему не пара.

— Что значит — не пара?

— Правда, я не прикидываюсь. Он меня совсем не замечает. Придумал себе идеал и дал ему мою внешность. Но я ведь не такая, я обыкновенная.

— А какая она, идеальная?

— Чистая, как стеклышко. Сплошная добродетель. А у меня полно недостатков.

— У кого ж их нет?

— А меня он совсем не знает, понимаете, и не хочет узнать. Ему идеал нужен, идеал… ангел белоснежный.

Ли растирал сухарь.

— Но он же тебе нравится? Конечно, ты еще совсем молоденькая, но это, по-моему, не помеха.

— Да, он мне нравится, и я хочу стать его женой. Но ведь мне хочется, чтобы я тоже ему нравилась, правда? А как я могу ему нравиться, если он обо мне ничего не знает? Раньше думала, знает, а сейчас вижу — ничего подобного.

— Может быть, ему просто трудно сейчас. Но это пройдет. А ты девочка умная, очень умная. Тебе трудно до идеальной возлюбленной дотянуться? То есть, если хочешь остаться самой собой.

— Я все время боюсь: вдруг он заметит во мне что-нибудь такое, чего в ней не должно быть. Я вот, например, злюсь иногда, или от меня будет пахнуть. И тогда он разочаруется.

— Даст бог, не разочаруется, — сказал Ли. — Да, тяжелая это задачка быть одновременно Пречистой Девой, богиней непорочной и живой женщиной. И от людей на самом деле иногда пахнет.

Абра подалась было к столу, за которым сидел Ли.

— Ли, вот если бы…

— Осторожнее, у тебя мука на пол сыплется, — сказал тот. — Что — «если бы»?

— Я вот о чем подумала… Арон ведь без матери рос, правильно? Вот он и вообразил, что она была самая лучшая женщина на свете.

— Не исключено. И потом ты решила, что он перенес все ее драгоценные качества на тебя, верно? — Абра удивленно смотрела на него, ее пальцы скользили вверх и вниз по острию ножа, словно она пробовала, хорошо ли он наточен. — А теперь ты думаешь: вот если стряхнуть с себя все это.

— Да.

— А если ты ему разонравишься?

— Будь что будет, — твердо сказала она. — Лучше оставаться самой собой.

— В жизни не встречал такого бессовестного человека, как я. Вечно сую нос в чужие дела, а у самого ни на что нет готового ответа, — сказал Ли. — Ты будешь отбивать мясо или нет? А то я сам отобью.

Абра снова принялась за работу.

— Смешно, правда? Еще школу не окончила, а о таких серьезных вещах рассуждаю.

— Правильно делаешь, иначе и быть не может. Смеяться потом будешь. Смех — это зрелость, так же, как зубы мудрости. А смеяться над собой научаешься только во время сумасшедшего бега наперегонки со смертью, да и то не всегда поспеваешь.

Нож в руках у Абры застучал быстрее, беспокойнее, с перебоями. Ли задумчиво двигал сухие фасолины по столу, складывая из них прямые линии, углы, круги.

Стук ножа вдруг прекратился.

— Скажите, миссис Траск — она жива?

На какой-то миг рука Ли застыла в воздухе, потом медленно опустилась и подвинула фасолину, сделав из буквы «Б» другую, «В». Он чувствовал на себе ее неотрывный взгляд. Ему казалось, что он видит на ее лице ужас от собственной дерзости. Мысли его метались, как крыса, попавшая в западню. Ничего путного в голову не приходило. Он медленно обернулся и посмотрел на Абру: выражение лица у нее было именно такое, каким оно представилось ему.

— Сколько мы с тобой беседовали, — начал он ровным голосом, — но обо мне не говорили ни разу. — Он застенчиво улыбнулся. — Поэтому, Абра, я тебе вот что скажу. Я слуга, я старый человек да еще китаец. Все это ты сама знаешь. К тому же я измучен до смерти и вдобавок трус.

— Ничего подобного… — начала было Абра.

— Молчи! — перебил он ее. — Да, я трус. Боюсь в человеческую душу лезть.

— Я что-то не совсем понимаю.

— Абра, скажи, твой отец еще что-нибудь не любит — кроме репы?

Лицо ее сделалось упрямым.

— Я серьезно спрашиваю, а вы…

— Я ничего не слышал, Абра, — сказал он тихо и как бы даже просительно. — Ты у меня ничего не спрашивала.

— Вы, наверно, думаете, что я слишком мала… — начала та, но он снова перебил ее.

— В свое время я работал у одной женщины. Ей было тридцать пять лет, но она упорно не хотела набираться ума-разума, не хотела ничему учиться да и за внешностью своей не следила. Если бы она была ребенком, годков этак шести, родители бы в отчаянье от нее пришли, и все. Но она была взрослый человек, у нее деньги, власть, от нее зависели судьбы других людей… Нет, Абра, возраст тут ни при чем. Я бы сказал тебе, если бы знал, что сказать.

Девушка улыбнулась.

— А я ведь догадливая. Попробовать?

— Упаси тебя Господь, не надо, — сказал Ли.

— Значит, вы не хотите, чтобы я разобралась, что к чему?

— Ты вольна делать, что угодно, только не втягивай, пожалуйста, меня. Да у самого порядочного человека есть свои слабости и недостатки, и грехов столько, что колени подгибаются. У меня тоже грехов хватает. Может, они не какие-нибудь особенные, но дай мне сил хоть с ними-то справиться. Так что прости меня, пожалуйста.

Абра протянула руку и обсыпанными мукой пальцами дотронулась до его кисти. Кожа у него была сухая, желтая, морщинистая. Он молча смотрел на белые пятна, оставленные ее прикосновением.

— Папа мальчика хотел, — сказала Абра. — Думаю, он не только репу терпеть не может, но и девчонок. Кого встретит, сразу начинает рассказывать, как дал мне это дурацкое имя. «Другого звал я, но явилась Абра».

— Ты очень хорошая девочка, — улыбнулся Ли. — Приходи завтра обедать, я соображу что-нибудь из репы.

— Она жива? — тихо спросила Абра.

— Жива, — ответил Ли.

Стукнула входная дверь, и в кухню вошел Кейл.

— Здорово, Абра! Ли, отец дома?

— Нет еще. Чего ты так сияешь?

Кейл подал ему чек.

— Вот, это тебе.

Ли разглядывал бумажку.

— Мне не нужны проценты.

— С процентами вернее. Я, может, их в долг у тебя возьму.

— И как же ты их заработал? Скажешь?

— Не-а, пока не скажу. Идея у меня есть… — он метнул взгляд на Абру.

— Мне пора домой, — заспешила та.

— Ей тоже полезно знать, — сказал Кейл. — Я одну штуку к Дню благодарения приготовил. Абра, наверное, к нам на обед придет, и Арон на каникулы приедет.

— Какую штуку? — спросила Абра.

— Отцу подарок сделаю.

— А что именно? — снова поинтересовалась она.

— Потом узнаешь.

— А Ли знает?

— Знает, но он — могила.

— Давно я тебя таким веселым не видела, — сказала Абра. — И вообще, кажется, никогда не видела веселым. В ней поднялось теплое чувство к нему.

Когда Абра ушла, Кейл уселся и сказал:

— Вот только не знаю, когда лучше вручить — до того, как за стол сядем, или после.

— После, — посоветовал Ли. — Ты на самом деле раздобыл денег?

— Пятнадцать тысяч долларов.

— Честно?

— То есть, ты хочешь знать, не украл ли я их?

— Именно.

— Честно, — сказал Кейл. — Помнишь, мы купили шампанского, когда Арон сдал экзамены? И на праздник обязательно купим, столовую украсим, ну и вообще… Абра нам поможет.

— Ты думаешь, отец захочет взять деньги?

— А почему бы нет?

— Посмотрим, может, ты и прав, — сказал Ли. — А как у тебя в школе дела?

— Не очень, — признался Кейл. — Ничего, после праздника нагоню.

На другой день после уроков Абра нагнала Кейла, идущего домой.

— Привет, Абра, — сказал он. — Тянучки у тебя вкусные получаются.

— Последний раз жестковатые вышли. Надо мягче их делать.

— Ты прямо-таки заворожила нашего Ли. Как это тебе удалось?

— Просто он мне симпатичен, — сказала она и добавила: — Слушай, Кейл, я хочу спросить тебя об одной веши.

— Спрашивай.

— Что происходит с Ароном?

— Я что-то не понимаю.

— Мне кажется, он только о себе и думает.

— Открыла Америку! Ты что, поссорилась с ним?

— Нарочно хотела поссориться, когда он начал плести, что хочет церковником стать, не женится и всякое такое. А он не ссорится.

— Не женится? Не может быть.

— Правда, теперь он завалил меня любовными письмами, вот только адресованы они не мне.

— То есть как это не тебе? А кому же еще?

— Вроде как самому себе.

— Гляди, я ведь знаю, что вы под ивой уединялись.

— Правда? — сказала она, ничуть не смутившись. — Здорово ты, видать, на него разозлилась.

— Да нет, я не злилась. Просто он… как бы это сказать… из рук ускользает. Не пойму я его.

— Потерпи, — сказал Кейл. — Может, у него кризис какой.

— Я все думаю, правильно ли я себя веду. А может, я просто фантазирую — как ты считаешь?

— Я-то откуда знаю?

— Кейл, это правда, что ты гуляешь по ночам? И даже ходишь в… в нехорошие дома?

— Правда. Это тебе Арон сказал?

— Нет, не Арон. А зачем ты туда ходишь?

Он так же спокойно шел рядом с ней и молчал.

— Скажи, — настаивала она.

— Тебе-то что?

— Не потому, что ты в самом себе плохое чувствуешь?

— А что это значит — «плохое»?

— Я и сама не ах какая хорошая.

— Совсем спятила, — сказал Кейл. — Арон из тебя эту дурь вышибет.

— Ты так думаешь?

— Еще как вышибет, — убежденно повторил Кейл. — А куда ему деться?