Самым обидным было то, что он потерял свою пограничную фуражку. А что ты за пограничник, если у тебя нет зеленой фуражки – символа погранвойск. Эта мысль острой занозой застряла в голове. Трясло неимоверно, нестерпимая боль от раны в плече пронзала насквозь и доставала, казалось, до самого сердца.

Алексей стискивал зубы и, чтобы не стонать, старался отвлекать себя мыслями, заставлял думать о том страшном, что произошло за последний месяц. Он то терял сознание, то снова выплывал из тошнотворной тьмы, и его опять трясло и качало. Он упорно старался думать, борясь с накатывающейся дурнотой: «Если я еще раз потеряю сознание, то умру. А пограничник не имеет права умирать, пока его землю топчет враг. Пограничник защищает границу всеми силами».

Лейтенант Алексей Мороз прибыл в штаб 90-го Владимир-Волынского погранотряда 10 июня 1941 года. Выпускнику училища хотелось сразу попасть на заставу, где ему предстояло собственноручно, ну и с помощью своих товарищей, конечно, ловить агентов империалистических разведок, которые то и дело пытались перейти границу Советского Союза, чтобы вершить здесь свои черные дела.

Но командование, ознакомившись с аттестациями молодого лейтенанта, решило иначе – учебный центр и подготовка молодых солдат, прибывающих служить на границу.

– Вы знаете, товарищ лейтенант, – строго спрашивал Мороза начальник отряда майор Михаил Степанович Бычковский, – в каких условиях вам здесь служить придется? Учитывайте, что население этих районов только недавно принято в семью братских народов СССР. Местные жители десятки, сотни лет были под гнетом польских панов и румынских эксплуататоров. Они никому не верят, они не видели ни свободы, ни свободного труда. Доверие советской власти в их глазах еще придется заслужить, показать, что мы истинно народное государство. А пограничники здесь – прямые представители власти и первые защитники. Без помощи местного населения границу охранять сложно. Нужна поддержка людей. А здесь многие нам еще не доверяют, боятся, а есть еще такие, и их немало, кто желчью исходит, лютой злобой ко всему, что называется словом «советский». Эти готовы и нож в спину. Учитывайте это, товарищ лейтенант, присматривайтесь. Учитесь понимать этих людей.

Да, был такой разговор. Это Алексей помнил. Помнил он и напряженные последние дни, когда тревожные сообщения буквально сыпались на командование отряда. И звуки моторов на той стороне, и передвижение войск, и, говорят, даже перебежчик был. А потом поступил приказ в ночь на 22 июня занять оборонительные укрепления на заставах. А что за укрепления! Окопы да несколько ДЗОТов. И что могла сделать застава при штатной численности 42 человека, когда все вооружение состояло из одного станкового пулемета «максима», трех ручных пулеметов Дегтярева и 37 пятизарядных винтовок образца 1891/1930 года? И боезапас – по 200 патронов на каждую винтовку, по 1600 на каждый ручной пулемет и 2400 на станковый пулемет. Правда, были еще гранаты: по четыре «РГД» на каждого пограничника и десяток противотанковых гранат на всю заставу.

Все это Алексей Мороз знал еще со времен обучения в училище. Этого вооружения хватит на пару часов полноценного боя, а заставы держались сутками. Дрались, отбивали атаки и… умирали. Не отошел ни один пограничник.

22 июня лейтенанта Мороза с пятнадцатью бойцами отправили на помощь 13-й заставе, которая вела бой уже несколько часов. Умело организовавший оборону начальник заставы лейтенант Лопатин отбивал атаку за атакой. Мороз хорошо видел перепаханные снарядами и минами укрепления: полузасыпанные окопы, разбитые ДЗОТы. И лежащих пограничников. Слишком много их лежало на брустверах и в окопах без движения, все еще сжимая в руках оружие. Убитые, убитые, убитые…

Морозу со своим маленьким отрядом с автоматами «ППШ», тащившим гранаты и патроны, не удалось преодолеть каких-то пятисот метров. Не добившись успеха в лобовой атаке, немцы обошли заставу с флангов.

Группу Мороза атаковало не меньше роты фашистов с двумя бронетранспортерами. Яростный бой был коротким. Исполосованный пулеметным огнем лесок проутюжили гусеницами немецкие танки.

Раненый Мороз пришел в себя и понял, что он полузасыпан землей. Ночь, холодные звезды, вызывающие страшный озноб, а вокруг – тела пограничников. Где-то продолжался бой, там же в ночи ревели двигатели немецкой бронетехники, лязгали гусеницы.

Лейтенант помнил, что, перевязав, как мог, плечо, он два дня пытался ползти. Потом голоса, какие-то люди. Его подняли, положили на телегу и повезли. Страшная тряска, от которой он все время терял сознание. Иногда в голове светлело, и он видел, что рядом с телегами идут какие-то люди в гражданском. Потом рев танковых моторов…

Когда Мороз открыл глаза в следующий раз, то увидел немецкого офицера с плетеными погонами. Тот рассматривал его офицерское удостоверение.

– Вот, господин офицер, это пограничник! – сообщил стоящий рядом высокий мужчина в полувоенном френче. – Мы патриоты Украины, и мы готовы помогать немецким властям.

– Кто вы такие? – коверкая русские слова, спросил немец. – Партизаны?

– Мы патриоты из Организации украинских националистов. Мы вместе с доблестной германской армией готовы очищать украинскую землю от большевиков!

– Для кого очищать? – холодно глянул на украинцев офицер. Не дождавшись ответа, он, не глядя, швырнул документ в телегу, махнул своему водителю рукой и бросил короткое «не нужен».

Приложив пальцы к козырькам гражданских кепок и военных мягких фуражек, националисты стояли, отдавая честь, пока машина не скрылась в пыли, обгоняя маршевую немецкую часть.

– А що с этим робити? – спросил один из мужиков, кивая на пограничника.

– Давай в лис, – махнул высокий в сторону опушки.

– Хлопцы, видпустили б ви мене? – взмолился мужик-возчик, который все это время держал коня под уздцы.

– Погоняй! – рявкнул высокий и широким размашистым шагом двинулся к лесу.

На ближайшей поляне он велел остановиться и разжечь костер. Лейтенанта сбросили с телеги, из его раны на плече снова пошла кровь, пропитывая подсохшую гимнастерку. Один из бандитов деловито достал из-под соломы винтовку, вытащил из нее шомпол и принялся нагревать его на огне. Мужик-возчик зажмурился и отвернулся.

Высокий, которого все называли Остапом, рявкнул на возчика, чтобы тот не отворачивался и смотрел. Мужик побледнел. Через пелену страха и ужаса, застилавшую его глаза, он видел, как дергаются ноги пограничника, как он стонет и пытается вырваться. Потом ноги перестали скрести по траве. Перепуганный до смерти свидетель дикой расправы не знал, что последние двадцать минут после этого оуновцы, сами того не ведая, глумились уже над мертвым телом.

…Несколько месяцев тяжелых наступательных боев в Приднепровье к весне 1944 года были позади. Войска четырех Украинских фронтов взломали немецкую оборону на всем протяжении от Припяти до низовий Днепра и продвинулись в течение двух месяцев в западном направлении на 150–250 км.

Были разгромлены несколько крупных группировок врага и сорваны его планы восстановления обороны по Днепру. Были освобождены Киевская, Днепропетровская, Запорожская, Житомирская, Ровенская и Кировоградская области, ряд районов Винницкой, Николаевской, Каменец-Подольской и Волынской областей.

Но мир на освобожденных территориях все еще не наступал. Разрозненные группы немцев пробирались к линии фронта. Используя заранее подготовленные схроны, склады с оружием и продовольствием, активизировались банды украинских националистов. Они убивали советских военнослужащих, охотились за старшими офицерами, нападали на склады, зверски расправлялись с представителями советской власти на местах, особенно в сельской местности. Объектами диверсий оуновцев были: железная дорога, объекты городской инфраструктуры, партийные и советские административные здания, предприятия.

…Пулеметы били длинными очередями, не давая бойцам роты НКВД поднять головы. «Да сколько же у них там патронов? – со злостью подумал старший лейтенант Шаров, лежавший в старой воронке от авиационной бомбы. – Миномет бы сюда! Через десять минут в дым, в пыль разнесли бы этот чертов лесок. Вот она, специфика. Нужно взять хоть кого-то живыми, иначе – ноль информации, начальство потом живьем съест».

Шаров повернулся на бок и посмотрел назад, в сторону шоссе. Там на большой скорости неслись два «студера», крытых брезентом.

– Ну, наконец-то, – кивнул он на машины капитану, лежавшему рядом с ним с автоматом в руках. – Теперь мы их зажмем с двух сторон, начнут поднимать лапы вверх. Жить им сейчас хочется, понимаешь!

И вдруг в ответ на пулеметы, бившие из леса, ударили несколько винтовок, потом еще и еще. Хлесткие выстрелы стегали по кустам, как кнутом, и вот уже вся цепь бойцов НКВД ввязалась в непрерывную перестрелку.

Шаров ругнулся, вытаращив от бешенства глаза, заорал:

– Прекратить огонь, вашу мать! Прекратить!

Капитан, командир роты, чьи бойцы не выдержали и начали стрелять по бандитам, вскочил и бросился вперед, к передовой цепи. Шаров ударил что есть силы кулаком по земле, потом устало вытер лицо тыльной стороны ладони и пробормотал:

– Что же вы, ребята. Не 41-й же, научились небось воевать-то. Что же вы сорвались?

Спать хотелось неимоверно. Шаров был на ногах уже третьи сутки, с тех пор как 16 мая стало известно о банде оуновцев. Пока опрашивали очевидцев, пока осматривали место их последней дневки, вычисляли направление движения, старший лейтенант Шаров, которого направили из Ровно на поиски банды, мотался с места на место, принимал решения, звонил в Управление майору Воротникову. Потом они буквально на коленке разработали план блокирования банды восточнее Здолбицы.

Банда затаилась в лесном массиве, и чтобы оуновцы не прорвались к шоссе, Шаров прижал их огнем одной ротой. В ответ бандиты стали отстреливаться как бешеные, но почему-то не делали попыток прорваться, уйти. И когда через полтора часа прибыла еще одна рота из состава частей НКВД по охране железной дороги, Шаров принял решение атаковать и уничтожить банду.

– Товарищ старший лейтенант! – позвал его молоденький младший лейтенант, придерживавший на голове наушники рации. – Лиса на связи. Сообщает, что вышел на место.

– Ну понеслась, – глянув на часы, зло бросил Шаров. – Лисе ждать. Запроси готовность Волка.

– Волк готов.

– Всем готовность – три минуты. Атака по команде «Ракета».

Шаров облокотился о землю и прижал к глазам бинокль. Командир роты осадил своих разгорячившихся, рвущихся в бой солдат, и теперь стрельба на окраине лесочка поутихла. Да и пулеметы стали бить реже, короткими очередями. «А ведь они перемещаются, меняют позиции, – понял Шаров. – Значит, поняли, что прибыло новое подразделение и колечко сжимается».

– Радист! – крикнул Шаров, укладывая бинокль в чехол на груди. – Команда «Ракета». Три раза передай всем – «Ракета»!

Стряхнув травинки с кожуха ствола своего «ППС», оперативник стал ждать. Вот по намеченным целям ударили ручные пулеметы из ротной цепи. Бойцы в синих фуражках попарно перебежками бросились вперед. Винтовки били теперь по лесу не беспорядочно, открылась четкая прицельная стрельба. Неожиданно за лесом тоже заработали пулеметы, потом несколько автоматов, судя по звуку – немецкие «МП-40».

– Есть, родимые, – улыбнулся Шаров, опуская на подбородок ремешок фуражки. – Радист, за мной!

Он бежал, перепрыгивая канавы и рытвины. Стрельба переместилась в лес и велась теперь хаотично то в одном, то в другом месте. Банду рассеяли, это было очевидно. У самой опушки Шаров увидел двух раненых бойцов из роты НКВД, которым оказывали помощь санитары. В лесу он сразу наткнулся на мертвого пулеметчика-оуновца. Пуля попала ему в голову, немецкий «МГ-42», лежащий перед ним, был залит кровью. Потом трупы стали встречаться чаще. На опушке, подняв руки за голову, стояли трое бандитов. Бойцы обыскивали их, бросая извлеченные из карманов вещи на расстеленную плащ-палатку.

– Закончили, Шаров, – повернулся к подходившему оперативнику командир роты НКВД. – Двадцать шесть бандитов, оказавших сопротивление, убиты. Троих взяли живыми.

– Трупы на поляну. Где твой фотограф, капитан? Посади пару толковых сержантов, пусть перепишут все стрелковое оружие бандитов. Надо еще понять, кто у них командир.

– Вон тот, в фуражке немецких егерей, – показал капитан на тело на краю поляны. – Когда этих троих брали, они сразу на него указали. Мол, мы тут пустое место, нули без палочек, вали все на мертвого.

Шаров присел на корточки возле тела. Крепкий плечистый мужик с чуть тронутыми сединой висками. На вид лет сорок или сорок пять. Сапоги на нем офицерские, советского, судя по подошвам, производства. Бриджи – или польские, или английские. Сорочка под распахнутой курткой чистая, дорогая.

Отложив автомат в сторону, Шаров начал обыскивать карманы убитого, аккуратно выкладывая содержимое на расстеленный на траве собственный носовой платок.

– Бумажник, – комментировал он вслух, – коричневой кожи, потертый, довоенного изготовления. Клейма производителя нет. Содержимое: советские рубли, квитанция из мастерской № 3 по ремонту обуви, город Ровно. Фотография женщины с ребенком на руках.

– Жена? – предположил стоявший рядом капитан.

– Может быть. По крайней мере, это поможет установить личность. Дальше – расческа из желтой пластмассы. А это что? – Шаров похлопал рукой по краю полы куртки. – Там под подкладкой что-то зашито. Бумаги. Нож есть, капитан?

Сложенная вчетверо бумага оказалась листом из обычной ученической тетради.

– А вот это уже интересно, – тихо сказал Шаров, поднимаясь на ноги.

– Что там, письмо? – поинтересовался ротный.

– Разберемся, – деликатно ушел от ответа оперативник, опуская руку так, чтобы капитан не смог прочитать текст. – Прикажи своим ребятам, чтобы обыскивали тщательно. Такие вот тайники под подкладками пусть ищут. И за голенищами сапог смотрят.

Когда капитан отошел к своим бойцам, Шаров снова развернул бумагу. Текст был написан карандашом, а не чернилами. Значит, боялись, что подмокнет. Не напечатали на пишущей машинке, значит, не было времени или возможности. Сочинял человек грамотный, привыкший писать отчеты:

«Настоящим сообщаю, что потери после трех боев с частями НКВД составляют около 60 %. Мы потеряли четыре хорошо подготовленные базы для приема груза и шесть конспиративных квартир. Выявить предателей не удалось. Считаю, что сведения в НКВД поступили от арестованных братьев, кто сломался на допросах.

Майор госбезопасности Воротников был грузным мужчиной с толстой шеей. В нем чувствовался бывший борец. И не только осанка и мощный торс выдавали в этом человеке спортсмена, чемпиона округа. Во взгляде майора, что бы он ни говорил в этот момент, чем бы ни был занят, всегда чувствовалась железная решимость добиться своего, довести дело до конца, победить.

Шаров сидел перед начальником Управления и еле сдерживался, чтобы не «клюнуть носом». Спать хотелось неимоверно. И здесь, в тепле кабинета, после промозглой сырости лесов его просто развезло.

– Ты давай, – строго кивнул Воротников, – пей чай! Дальше что?

– Осмотрели досконально место последней стоянки банды в лесу, – продолжал рассказ Шаров, хмуро разглядывая свои грязные руки с траурными ногтями. – У меня такое ощущение возникло, Глеб Иванович, что они там ждали чего-то или кого-то. Ну, посудите сами. Они поняли, что им сели на хвост, что местность в районе последней их дневки прочесывает рота НКВД. Они понимают, что с собаками или без собак мы выйдем на их след. Но они упорно сидят в лесном массиве под Здолбицами. Даже выставили заслоны на путях подхода к их стоянке. Пулеметные позиции грамотно устроили с широким сектором обстрела. Зачем? А пока мы топтались там, они вполне могли уйти в сторону Луцка, в густые леса. Они не дураки, понимают, что в погоню за ними мы бы туда с одной ротой не сунулись. И с двумя не сунулись.

– Сунулись бы, – хмуро возразил Воротников. – Получили бы приказ и сунулись как миленькие. И банду бы взяли.

– Да я не об этом, товарищ майор!

– Понял я тебя, Олег, понял, – Воротников снова подвинул к себе письмо, которое извлекли из-за подкладки убитого бандита. – Что еще?

– Оружие у них в основном немецкое. Кое-что из личных вещей тоже. Ножи складные, часы, фляжки.

– Трофейное?

– Новое, Глеб Иванович.

– Новое? – Воротников оторвал взгляд от письма и внимательно посмотрел на оперативника. – Значит, они стали пользоваться снаряжением и оружием из оставленных немцами складов.

Майор поднялся из-за стола, прошел к окну и, заложив руки на спину, стал смотреть на проезжающие по улице машины, подводы, снующих вездесущих пацанов. Мирный город, только-только стряхнувший с усталых плеч пепел войны, вновь может оказаться в огне и крови. И не только город, вся Западная Украина, за освобождение которой было заплачено такой ценой.

Воротников не так давно знакомился с показаниями пленных немецких офицеров. По показаниям бывшего начальника 2-го отдела штаба оккупационных войск генерал-губернаторства гауптмана Юзефа Лазарека, после проведенных переговоров с руководством УПА в марте-апреле 1944 года он через своего подчиненного лейтенанта Винтерассена направил из Львова в Черный лес шесть грузовых машин с оружием. Всего было отправлено более 700 винтовок и 50 пулеметов. По сведениям советской контрразведки, подобные указания о снабжении УПА оружием весной 1944 года получили первая бронетанковая и 17-я армии.

Переговоры с УПА действительно велись на самом высоком уровне. Полковник СС Шифельд показал на допросе, что еще 26 января 1944 года он провел встречу лично с Климом Савуром. Лидер повстанцев обязался незамедлительно сообщать немцам известную УПА информацию о советских партизанах и подразделениях Красной Армии. А также оказывать помощь в их уничтожении. По достигнутой договоренности немецкая сторона обязалась обеспечить УПА оружием и боеприпасами и взять на себя финансирование разведки УПА. В знак расположения Шифельд подарил Климу Савуру полный комплект эсэсовского обмундирования, пистолет-пулемет и офицерский кортик с серебряной рукояткой. В тот же день немцы передали украинским националистам 80 автоматов и 132 винтовки чешского производства с патронами к ним. Кроме того, пообещали поставить 20 полевых и 10 зенитных орудий, 500 советских автоматов, 10 тысяч гранат и 250 тысяч автоматных патронов.

Всего по материалам, попавшим в руки НКВД, немцы до своего отступления передали УПА более 700 минометов, 10 тысяч пулеметов, 100 тысяч ручных гранат, 80 тысяч мин и снарядов, 12 миллионов патронов, 300 полевых радиостанций, 100 портативных типографий.

Страшно даже подумать, что все это оружие может в короткий срок быть пущено бандитами в дело. Москва требует от майора госбезопасности Воротникова ежедневного доклада: сколько тайников и закладок выявлено, сколько изъято оружия, боеприпасов, снаряжения.

– Придется докладывать в Москву, – тихо сказал майор, не оборачиваясь. – Сходи пообедай, по пути загляни к шифровальщику, скажи, что он мне нужен через полчаса. Через два часа начнем потрошить пленных оуновцев. Давай, Шаров, в темпе! И не забудь написать подробный рапорт об этом боестолкновении.

Оперативную группу 3-го отдела Главного управления государственной безопасности НКВД майор Воротников отправился встречать лично. Начальник Ровенского УНКВД хотел посмотреть, кого ему прислали. Матерых оперативников, у которых за спиной годы работы в сложнейших фронтовых и прифронтовых условиях, или самоуверенных избалованных начальников, привыкших руководить с карандашиком в руках, которые немецких диверсантов и украинских националистов видели только в камерах внутренней тюрьмы на Лубянке. Не хотелось Воротникову терять самостоятельности в предстоящей операции. Хуже нет, когда присылают тебе людей, которым ты вроде бы должен подчиняться, но ответственность все равно ложится на твои плечи. Такое двоякое положение изматывало, мешало работе, срывало сложнейшие операции. Но, надо отдать должное, с такими «бригадами» из Москвы Воротников за годы войны встречался все же довольно редко.

Зеленый «Дуглас» со свежими незакрашенными латками на фюзеляже и плоскостях вывернул на рулежную дорожку и остановился неподалеку от машины Воротникова. Моторы взревели в последний раз, устало провернув лопасти и выпустив струи черного дыма из патрубков.

Майор, склонив обритую наголо голову, с прищуром смотрел, как открывается дверь, как пилот опускает легкую лесенку для пассажиров. По сообщению из Главка в Ровно должна прибыть оперативная группа из четырех офицеров во главе с майором госбезопасности Морозом Н. А.

На ступенях показалась плечистая фигура мужчины лет сорока с сильным волевым подбородком и погонами пехотного капитана. По тому, каким быстрым и цепким взглядом прибывший обвел пространство и сразу определил среди встречавших старшего, Воротников понял, что перед ним профессионал. Капитан поправил вещмешок на плече, перехватил из правой руки в левую обмотанный полотенцами автомат «ППС» и легко спрыгнул на траву. Следом из люка самолета показался еще один капитан. По виду чуть моложе своего командира, такой же высокий, но тоньше в талии. Было в его движениях что-то от дикой кошки.

К огромному удивлению Воротникова, из самолета больше никто не вышел. Пилот и подошедшие солдаты из роты аэродромного обслуживания стали выгружать какие-то ящики и мягкие тюки.

Капитаны подошли и остановились перед встречающим их майором.

– Вы майор Воротников? – спросил первый и бросил ладонь к козырьку фуражки. – Заместитель командира опергруппы капитан госбезопасности Бессонов. Это – член нашей группы капитан Васильев.

– Здравствуйте, – пожимая руки офицерам, ответил Воротников. – Но мне сообщили, что вас в группе четверо и командир…

– Остальные прибудут позже, – перебил майора Бессонов. – Мы начнем работать без них.

Майора немного покоробило то, что с ним разговаривают таким тоном и не удосуживаются хоть как-то объяснить ситуацию, но он промолчал. Работа в НКВД за долгие годы приучила его смотреть чуть дальше и слышать чуть больше, чем казалось и слышалось поначалу.

– Прошу в машину, – он указал рукой на трофейный «Мерседес». – По дороге я вам сообщу последние новости, то, что не вошло в последний рапорт. Вас в Москве познакомили с материалами дела?

– Естественно! – как-то уж очень весело и непринужденно бросил капитан Васильев, усаживаясь на заднее сиденье и принимая вещмешок своего напарника. Бессонов строго глянул на Васильева и сел вперед.

– Мы познакомились с вашими рапортами, – заговорил Бессонов, когда они выехали с территории аэродрома. – Москва проанализировала и текст письма, найденного вами в куртке убитого бандита. Есть определенные умозаключения на этот счет. Мы поделимся с вами той информацией, которой сейчас располагает наш отдел. Но сначала нам хотелось бы спросить вас еще кое о чем.

– Спрашивайте, – кивнул майор, отметив, что оба офицера при выезде за пределы военного аэродрома сняли фуражки, которые хорошо видны снаружи и которые выдают в пассажирах советских офицеров. Они профессионалы, снова подумал Воротников, это хорошо.

– Вы сумели определить маршрут банды? – с заднего сиденья задал вопрос Васильев, глядя то в одно, то в другое окно машины.

– Пожалуй, нет, – задумчиво ответил майор. – Первое сообщение о появлении вооруженных людей мы получили из Стеблевки на юге района. По тревоге подняли роту НКВД из частей по охране железной дороги. Мы резонно решили, что оуновцы двигаются в направлении железной дороги. Стратегическая ветка Ровно – Ковель проходит неподалеку, эта их возможная цель сразу пришла нам в голову. Бандитов чуть было не прижали в районе Спасово, но они ушли лесами на север. Снова мы засекли их уже в лесном массиве западнее Здолбицы.

– Они знали, что за ними уже идет подразделение НКВД? – удивленно спросил Бессонов.

– Пленные показали, что командир знал. В лесу они заняли круговую оборону, он велел ждать. Чего, пленные не знают. Или пока не говорят. О конечном пункте им тоже неизвестно.

– А скажите, товарищ майор, – снова подал голос капитан Васильев, – вы осматривали оружие, которое имела банда? В каком оно состоянии было на тот момент?

– Я понял вас, – хмыкнул Воротников. – Естественно, что после ожесточенной перестрелки стволы их автоматов внутри выглядели одинаково. Но кое-что есть. Сами потом посмотрите, если захотите. Большинство немецких «МП-40» и три пулемета имеют характерные следы консервации для длительного хранения. Они, конечно, протирали оружие перед выходом в рейд, но сделано это было во многих случая торопливо и неосновательно.

– Немецкий склад? – спросил Бессонов.

– Наверняка. И оружие они оттуда брали второпях. Не было у них возможности подготовить его основательно с неполной разборкой. Склад явно лесной.

– А пленные? – удивился Васильев.

– Эти говорят, что присоединились к группе позже и о месте расположения склада не знают. Таких закладок с оружием, снаряжением и продуктами здесь много. Мы только за последний месяц вскрыли три тайника. А сколько их еще, никому не известно. Немцы еще до отступления передавали в ОУН оружие. А уж перед своим отходом делали это на оставляемой территории крайне активно. Так что на ваш вопрос у меня ответов пока нет, а есть встречные вопросы. Что или кого они ждали, хотя уже должны были понять, что по пятам идет рота НКВД и что скоро их возьмут в тиски. Кому адресовано письмо? По какому каналу оно должно было уйти?

– Не густо, – после недолгого молчания констатировал Бессонов. – Но и времени у вас для анализа ситуации почти не было. Давайте так: вы мне дадите толкового оперативника, я с ним съезжу еще раз на место того боя. А Васильева мы посадим за личные дела. Он вам сам скажет, кто ему нужен. Из убитых бандитов многих установили?

– Больше половины. Думаю, завтра или послезавтра установим всех.

– Хорошо, – Бессонов повернул голову назад. – Сядешь и пороешься в связях установленных оуновцев из этой группы, посмотри местных лидеров, что на них есть. Особо удели внимание пособникам, тем, кто замечен в связи с ОУН: чердак им предоставил, картошечки отсыпал или табачку. Ну, ты понял.

Капитан Бессонов знал способности своего помощника. Алексей Васильев мог один сделать больше, чем несколько следователей за время ознакомления с разыскными делами. Память у Васильева была фотографическая. Если он один раз услышал или прочитал фамилию, тем более применительно к какому-то населенному пункту, или войсковой части, или разыскному делу, он запоминал ее навсегда. Всплыви она через десять дел одним лишь упоминанием, он моментально мог восстановить всю цепь событий, с ней связанную.

– Так и решим, – подвел итог Бессонов. – А первым делом познакомимся с пленными оуновцами, что вы захватили, посмотрим имущество банды.

– Это еще не все, – тихо заметил майор, объезжая несколько еще не засыпанных воронок на дороге. – Это не вошло в рапорт, потому что произошло только вчера. Да и не стал я сообщать письменно, зная, что вы приедете.

– Что такое? – насторожился Бессонов.

– После боя у нас было много раненых, а машин мало. Поэтому имущество и оружие банды после боя мы оставили на один день в местном отделении милиции в Здолбице. В ту же ночь здание милиции попытались поджечь.

Бессонов уставился на майора, а Васильев взялся за спинки передних сидений и весело заметил:

– Хорошо. Это значит, что кто-то все это время за вами следил. Шла банда, вы ее выслеживали, зажали, перестреляли, а кто-то со стороны все фиксировал, прикидочки себе делал, а ночью, значит, пошел ва-банк.

– Что в результате? Много улик погибло? – спросил Бессонов.

– Нет, пожар удалось потушить сразу, да и бутылка с зажигательной смесью попала в окно совершенно другой комнаты, не той, где лежали наши трофеи.

– Дорого я бы сейчас дал, – вздохнул Васильев, – чтобы поймать за штанину того, кто эту бутылочку кидал.

– Сильно дорого? – переспросил майор, невесело улыбнувшись.

– В смысле? – уставился на Воротникова капитан.

– Я говорю, сильно дорого бы вы дали за этого поджигателя? Если есть желание, можете развязывать мошну. Мы его задержали.

– Вы взяли того, кто пытался поджечь здание милиции? – на всякий случай переспросил Бессонов, как будто боялся спугнуть удачу.

– Молодой парнишка, наш, ровенский. Зовут Борис Якуба. На допросах, правда, пока молчит. Сильно его напичкали националистическими идеями. Сидит, как звереныш, но одно слабенькое местечко есть. Боится он. Трусит. И молчит скорее всего со страху. Пока я думаю, как к нему в душу залезть. Без уловки его не разговорить. Можно только еще больше напугать, так он возьмет и ночью в камере повесится.

Машина въезжала в Ровно со стороны старых пакгаузов. Даже смерч войны, прошедший по этим местам дважды, был бессилен уничтожить гордые величественные стены старых дореволюционных складов. Красный кирпич был выкрошен, местами зияли дыры от прошивших кирпичную кладку снарядов, но сами приземистые здания остались стоять. Даже бревенчатые строения из мореного дуба не взяли ни снаряды, ни пожары.

Бессонов увидел человека со «Шмайсером» сразу, как только тот шевельнулся у стены, поднимая оружие. Опыт мгновенно подсказал, что так на машины не нападают. Автоматные очереди редко могут остановить мгновенно. Как правило, пробиваются пулями скаты, радиаторы. Но и скрежеща по старой брусчатке дисками и паря перегретым двигателем, машина может быстро покинуть зону обстрела. А если еще в машине окажутся шустрые ребята, которые метким огнем ответят нападавшим… Нет, при нападении на машины всегда используют гранаты. Только взрывом можно гарантированно повредить автомобиль, а потом уже автоматным огнем довершить дело.

– Лешка, справа! – рявкнул Бессонов, пригибаясь ниже стекла и выдергивая из кобуры свой «ТТ».

Воротников резко нажал на газ, и машину занесло на повороте. Майор выругался, но Бессонов уже понял, что тот увидел и стрелка, и человека с гранатой. Принятое Воротниковым решение было сейчас единственно правильным. Он бросил машину в поворот и понесся на максимальной скорости, которую только мог выжать из трофейного «Мерседеса», прямо на человека с гранатой.

Молодой мужик в кургузом пиджачке и глубоко надвинутой на глаза кепке растерялся. Бросать гранату в приближающуюся машину было поздно. Тем более что с каждой секундой заминки она приближалась к нему все быстрее. На расстоянии двадцати метров он сам пострадает от осколков своей гранаты.

А Бессонов уже стрелял через опущенное стекло в автоматчика. Выстрелы его пистолета слились с треском немецкого автомата, пули прошили со скрежещущим звуком металл кузова. Капитан даже не пытался толком целиться, понимая, что на это у него уйдет на доли секунд больше времени и, значит, он даст преимущество противнику. Стреляя наугад в сторону автоматчика, он сбивал ему прицел, заставлял искать укрытие.

Человек с гранатой метнулся в сторону, пропуская машину мимо себя. Это был самый опасный момент. Воротников ощутил, как хлопнула задняя дверца машины, и тут же раздались три пистолетных выстрела. Потом хлестнула автоматная очередь, и наступила тишина.

Бессонов стиснул локоть майора, заставляя остановиться. Капитан выскочил из машины и увидел, что Васильев стоит на одном колене и целится, держа пистолет двумя руками. Выстрел! Васильев встал, отряхивая колени и гимнастерку.

– Ну что? – подбежал Воротников.

Бандит, который намеревался бросить гранату, лежал на спине, раскинув руки и глядя в небо мертвыми глазами. Два пятна крови расплывались на его груди и еще одно на правом рукаве пиджака. Граната «РГ-42» валялась рядом. Посмотрев в ту сторону, куда стрелял капитан в последний раз, Воротников увидел второе тело. Человек висел на верхней части кирпичного забора, зацепившись полой пиджака за какую-то железку, торчавшую из стены. Руки его безжизненно мотались из стороны в сторону.

– Еле успел. Чуть-чуть не ушел, – виновато сказал Васильев и улыбнулся. – Предупреждать надо, товарищ майор, что у вас тут как на передовой. Мы хоть автоматы свои распаковали, а едем, как на курорте.

– На вас раньше были покушения? – спросил Бессонов, присаживаясь на корточки возле первого трупа и подбирая гранату.

– Всякое бывало. Не факт, что сейчас их интересовал я.

– Утечка? У вас в Управлении?

– Не обязательно. Они тоже не дураки, понимают, что мы оценили важность полученной информации. А тут еще я поехал на военный аэродром. Ясно, что встречать начальство.

– А ведь это не наши клиенты. – Бессонов стволом пистолета приподнял рукав пиджака убитого. – Это уголовник. Насколько я понимаю в их символике, у этого за спиной две ходки. Бред какой-то. Зачем уголовникам нападать на вас, майор? Может, перепутали с кем-то? С начальником милиции? У вас с этой категорией граждан трений в последнее время не было?

– Не было, – подходя к трупу, сказал Воротников. – Блатные никогда в политику не лезли. Да и к вопросам измены родине они в большинстве своем относились отрицательно.

– Это подстава, – хмыкнул Васильев. – Кстати, почему нет милиции? Мы тут войну устроили, а к нам никто не бежит. Только убегают от нас.

Несколько прохожих и в самом деле, увидев, что происходит на улице, поспешили скрыться.

Спустя некоторое время трое милиционеров все же прибежали, громко топая сапогами по брусчатке. Оставив Воротникова объясняться с милицией, Бессонов с Васильевым отправились снимать второе тело.

– Что ты имел в виду, когда назвал это подставой?

– А то и имел. Они действовали как смертники или как люди, которые не знали уровня подготовки тех, на кого они собрались нападать.

– Скорее не знали, – согласился Бессонов. – Думаешь их использовали вслепую? А ну-ка, урки, в такое-то время по такой-то улице проедет такая-то машина. Пальните в нее из «Шмайсера» да гранату бросьте для острастки. Так, что ли? Зачем? Что думаешь?

– Ну смотри. – Васильев остановился и оживленно заговорил, ухватив своего шефа за пряжку ремня. – Даже в их среде приказы пойти и умереть не действуют, если ты, конечно, в картишки не проигрался на желания. И тебе не подфартило. Вон тот, что гранатой размахивал, не шестерка какая-нибудь, у него две серьезные ходки, он умеет грамотно убивать. Такого не пошлешь на верную смерть. Значит, им не сказали о настоящей опасности. Вот этот, что на заборе красуется, вовремя смекнул и бросился шкуру спасать. Не было ему до нас уже дела, когда он понял, кто мы такие и что можем с ним сделать. Так приказы не выполняют, так удирают те, кто попал в неожиданный переплет.

– Ладно, убедил, – согласился Бессонов. – Уголовную среду кто-то здесь использует в антисоветской деятельности. И используют «втемную». Надо было все-таки стрелять по конечностям.

– Ладно тебе ворчать, – уже серьезно ответил Васильев. – Ты же видишь, что еще секунда, и его бы «Митькой звали». Прыгнул бы через забор, ищи его потом. Может, его там машина ждала?