15
Не надо было ничего говорить Стейнеру.
Клейборну следовало бы догадаться об этом в ту минуту, когда Ник сказал, что он переигрывает. Но тогда он не понял, что за этим стоит, и стал рассказывать о газете в магазине, о том, что Норман, вероятно, видел ее, о том, куда Норман мог направиться и что собирается делать. Следовало бы догадаться, что Стейнер ничего не поймет, но теперь было уже слишком поздно.
Теперь он уже в больнице.
Бог знает, каков диагноз — ему об этом не сказали, да и не скажут. Сестры и санитары, обращаясь к нему, неизменно называли его доктором. Все были очень вежливы, но вместе с тем и очень настойчивы.
Клейборн понимал, зачем была нужна эта твердость. Это необходимая мера, профессиональный навык, которому он и сам привык следовать, нечто такое, что он принимал как часть работы, которую должен делать. А теперь эту работу производили над ним. И он не мог с этим согласиться.
Он не привык быть пациентом, не привык к тому, чтобы ему приказывали, обращались с ним как с ребенком, обследовали, осматривали, изучали, точно какого-то преступника, говорили «встаньте сюда», «сядьте здесь», приносили еду на подносе.
И потом, эти шумы. Слащаво-убаюкивающие звуки приглушенной музыки, прерываемые нашептыванием различных приказаний. И всегдашний гул, который эта музыка не в силах скрыть, гул, от которого его голова начинала вибрировать, а в ушах поднимался звон. Клейборн не мог убежать от этого, даже закрыв глаза; бегство было невозможно.
Потому что его привязали.
Что его по-настоящему доконало, так это сознание того, что он не может пошевелиться. Они ограничили свободу его движений!
Клейборн задрожал. Он подался вперед, выгибая тело под неподатливыми ремнями. Но ремни держали его, они были крепкими, и все вокруг тоже были крепкими, бежать невозможно. А бежать необходимо, необходимо…
Он открыл глаза и опустил взгляд.
И увидел ремень.
Расслабься. Ты в самолете.
Он откинулся назад, поймав себя на том, что улыбается, и почувствовал одновременно облегчение и стыд. Стейнер был прав: он слишком устал, потому и уснул во время полета. И ему привиделся весь этот кошмар.
Ясно, откуда взялись герои этого кошмара. Сестрами и санитарами были стюардессы и стюарды. Прохождение досмотра в аэропорту превратилось в его сне в медицинское обследование. Приказания дожидаться посадки, пристегнуть ремни и оставаться в кресле не требовали дополнительных объяснений, равно как и то, что ему принесли еду на подносе.
Приглушенная музыка и слова пилота транслировались по внутренней связи. Теперь он слышал лишь монотонное гудение двигателей самолета, начавшего длинный планирующий спуск. А вот вибрация была самой настоящей, и он действительно ощущал давление в ушах.
Он и раньше испытывал такое же давление. Но сейчас не время думать об этом. Сейчас время «пожалуйста-оставайтесь-на-своих-местах-до-полной-остановки-самолета», хотя Клейборн заметил, что пассажиры уже достают с верхних полок ручную кладь и начинают толпиться в проходе, движимые состязательным побуждением быть первыми в очереди на выход.
Пора и ему взять свой чемодан и двигаться к выходу, пройдя сквозь строй механических улыбок и заученных прощаний вспотевших стюардесс.
Добро пожаловать в Международный аэропорт Лос-Анджелеса.
На втором этаже зала аэропорта прибывших встречали друзья и родственники. Клейборн поймал себя на том, что всматривается в лица людей, полукругом столпившихся в зале ожидания, а затем неловко улыбнулся. Да кого он тут ищет, черт побери? Ведь не ждет же его здесь Норман, чтобы сказать «привет», — если он вообще где-нибудь его ждет. Может, Стейнер был прав и все это и вправду бессмысленно?
Есть только один способ узнать, так ли это. Клейборн протиснулся сквозь толпу и спустился на эскалаторе на нижний этаж, после чего отправился в бесконечный переход по туннелю, который вел к вестибюлю.
Нельзя было не заметить, что эти движения по-своему символичны; это было своеобразным повторением собственного рождения. Оказавшись в туннеле, каждый начинал проявлять нетерпение, стремясь побыстрее добраться до выхода, чтобы вновь явиться в мир.
Однако роды были более простым явлением по сравнению с тем, через что сейчас предстояло пройти ему. Нужно было еще взять машину напрокат, купить путеводитель по городу, вычислить свой багаж и вовремя подхватить его с конвейера — все это требовало времени и испытывало терпение.
И как давно путешествие превратилось для него из удовольствия в испытание? Может, у него был низкий порог чувствительности, а может, он просто чертовски устал. Но какова бы ни была причина, у него вызывали раздражение регламентация и толкотня возле конвейера с багажом. Дискомфорт не могли смягчить ни успокаивающие звуки голосов из динамиков, ни телевизионная реклама, восхвалявшая удовольствия полета.
Полет, побег… Все, чего он хотел, — это выбраться отсюда. Но даже когда он оказался внутри взятой напрокат машины, пристроил в салоне свой чемодан, изучил карту, оценивающим взором осмотрел приборную доску и тронулся с места, покинуть аэропорт по-прежнему было непросто. Продвигаясь вперед дюйм за дюймом, бампер к бамперу с другими машинами, сверяясь с дорожными указателями, постоянно сбивавшими его с толку, маневрируя с целью перестроиться в другой ряд, Клейборн наконец добрался до бульвара Сенчури и пополз на восток к шоссе Сан-Диего. Там, пресытившись выхлопами, он нашел съезд с трассы на север и двинулся по нему, обойдя слева громыхавший грузовик и накренившийся трейлер. Оказавшись на полосе с рекомендованной высокой скоростью, он, впрочем, не почувствовал себя лучше, но теперь он, по крайней мере, ехал в правильном направлении.
Во всяком случае, он на это надеялся.
Двигаясь ровно, на одной скорости, не будучи зажат в плотном потоке машин, Клейборн немного расслабился. Теперь он был достаточно спокоен для того, чтобы трезво оценить ситуацию.
Стоило ли придираться к Стейнеру? На деле Ник оказал ему необычайную поддержку. Поняв, что Клейборн решился, он отбросил свой скептицизм и целиком стал на его сторону. Да, он не выказал явного и безоговорочного одобрения его затеи, но он помог Клейборну зарезервировать билеты, велел Отису отвезти его в аэропорт, обещал держать связь и при первой же возможности сообщить ему результаты вскрытия или любые другие новости.
Но главное, Стейнер прекратил этот никчемный анализ мотивов, наверное, потому, что знал — Клейборн будет работать и на него.
И он уже приступил к этой работе.
Кошмар в полете… он с легкостью разложил этот сон на составляющие, но не это было важно. Важно другое — то, что за этим стояло.
Сон о том, будто его свободу ограничили, — это был сон о наказании. Никто не наказал его за то, что он позволил Норману сбежать, и таким образом он наказывал сам себя.
Предпринятое им путешествие было еще одним выражением чувства вины. Он отправился в полет, полет, который стал для него своего рода бегством. Но от ответственности убежать невозможно.
И здесь начиналось его расхождение со Стейнером. Он действительно был ответствен. Если Норман добрался сюда, то Клейборн должен найти его, и найти быстро. Может, у него и нет веских доказательств своего предположения, но и у Стейнера с Энгстромом нет доказательств обратного. Во всяком случае, пока. А раз доказательств нет, он должен действовать, полагаясь на свою интуицию, убеждения, профессиональный опыт.
Но, помимо профессионального опыта, существовало и кое-что еще. Норман был не просто одним из его пациентов. Когда видишь кого-то каждый день на протяжении многих лет, завоевываешь доверие этого человека, узнаешь о самых потаенных его желаниях, даешь ему советы и направляешь в трудную минуту, такие отношения можно назвать только одним словом. Норман — его друг.
Друг в беде. К черту профессиональную реакцию. Он был здесь, потому что Норман нуждался в помощи.
Клейборн свернул вправо и двинулся на восток по шоссе Вентура. Сверяясь с дорожными указателями, он покинул шоссе на пересечении с бульваром Лорел-каньон, проехал около полумили к югу и свернул налево, на бульвар Вентура.
«Коронет стьюдиос» должна была находиться на расстоянии мили, если двигаться по этой улице, а потом свернуть на север и проехать один квартал. Однако необходимости ехать туда прямо сейчас не было. Сейчас требовалось найти место, где можно остановиться.
Он ехал медленно, разглядывая мотели, попадавшиеся ему на пути. Большинство из них стояли вплотную к тротуару, в одном ряду с ветеринарными клиниками, коктейль-барами и парковками. То, что он видел, не привлекало его; ему не нужны были бассейн с подогревом и цветной телевизор. Клейборн искал место в стороне от оживленной городской артерии, подальше от уличного шума.
И тут, взглянув вправо, он увидел его.
Мотель «Рассвет».
Вывеска была ветхой, как и скромное сооружение под ней в форме буквы L, но имелись внутренний двор и парковка, и это искупало прочие недостатки. Бассейна он не заметил, и только одна машина стояла на парковке у входа в офис, что, как он надеялся, гарантировало тишину и спокойствие.
Клейборн подъехал к мотелю, заглушил мотор и вышел из машины, сразу ощутив боль в затекших ногах. Он направился к офису, щурясь от лучей закатного солнца. Потянув на себя дверь, он оказался в долгожданной прохладной полутьме.
Несколько секунд Клейборн ничего не видел, но, когда глаза попривыкли к скудному освещению, он разглядел небольшой вестибюль. За видавшим виды кофейным столиком с металлической пепельницей и разбросанными вокруг нее журналами стояли стулья с пластиковыми спинками. Вдоль правой стены разместилось неразлучное трио автоматов, предлагавших путнику лимонад, черствые шоколадные плитки и сигареты по завышенным ценам. Слева тянулась пустая стойка, а за ней, в окружении потускневших фотографий в рамках, висели стенные часы, обратившие на себя его внимание своим настойчивым тиканьем.
Он уставился на циферблат и стрелки часов. Почему мы персонифицируем Время? Потому ли, что боимся признать, что нашим жизням отмерен срок какой-то безличной силой, которой нет дела до нашего прихода в этот мир и ухода из него? Время — наш таинственный властелин; наделяя его лицом и руками, мы пытаемся превратить его в своего слугу.
Клейборн пожал плечами. Довольно философствовать; это всего лишь часы, и он просто устал. Часовая стрелка стояла на шести, хотя его наручные часы утверждали, что уже восемь. Он перевел их на местное время, однако его внутренний хронометр продолжал работать по-прежнему. Ему требовалось как следует отдохнуть ночью, чтобы свыкнуться со сменой часовых поясов и восстановить силы.
Где же хозяин?
Подойдя к стойке, он увидел звонок и надавил на него указательным пальцем. Потом отошел в сторону и принялся ждать, рассматривая меж тем фотографии на стене. Часы тикали, а на фотографиях, развешанных на стене, время остановилось.
Изображения и сделанные чернилами подписи несколько выцвели под действием солнечных лучей, однако лица в рамках по-прежнему бодро улыбались, хранимые темнотой далекого прошлого. Позы и одежда говорили о принадлежности этих людей к шоу-бизнесу, хотя Клейборн узнал лишь одного из них: то было единственное неулыбающееся лицо, смотревшее из теней.
Тем временем дверь, которая выходила во дворик, открылась и появился хозяин, который тотчас прошел за стойку.
Это был высокий худой человек со светлыми волосами и очень загорелым лицом, изборожденным морщинами и напоминавшим русло пересохшей реки. Однако его улыбка с возрастом не стерлась, а серо-зеленые глаза по-прежнему смотрели с любопытством и интересом.
Клейборн безотчетно подметил все это, а затем сосредоточился на цели своего визита.
Да, сорок долларов за ночь его устроят, и он предполагает остаться до воскресенья. Плитка и холодильник? Это хорошо, хотя он и не собирается много готовить; вероятнее всего, большую часть времени он будет отсутствовать. Если номер 6 находится в той части, что выходит на двор, то его это устраивает.
Расписываясь в журнале, Клейборн ощутил желание зарегистрироваться под вымышленным именем. Он не собирался скрываться; в конце концов, он ожидал, что ему сюда будут звонить. Однако от того, чтобы добавить после своей фамилии «доктор медицины», Клейборн все же воздержался. Он еще раз окинул взглядом фотографии на стене, и серьезное лицо на одной из них снова привлекло его внимание.
— Это не Карл Друзе? — спросил он.
Пожилой мужчина кивнул.
— Мне показалось, я узнал его. — Клейборн внимательнее рассмотрел фото. — Замечательный актер. Ставлю его рядом с Чейни-старшим, пожалуй, лучшим среди звезд фильмов ужасов ранней поры.
— Верно. — Любопытные глаза оживились еще больше. — Но это было еще во времена немого кино. А вы откуда знаете о нем — вы, случайно, не из киноиндустрии?
Клейборн покачал головой.
— Нет. А вы?
— Дела давно минувших дней. — Клерк указал на фотографии. — Я знавал их в ту пору, когда они заправляли всем в этом городе. Теперь они висят на стене, а я еще двигаюсь. Забавная штука жизнь.
— Вы были актером?
Одна из морщин в русле реки расширилась, родив улыбку.
— Если бы было так, то можете не сомневаться — моя фотография тоже висела бы там и была бы покрупнее остальных. — Клерк захихикал. — Нет, я не был актером. Просто автором, тем, кого называют сценаристом, — здесь, на «Коронет стьюдиос».
— «Коронет»? — Клейборн быстро взглянул на него. — Это интересно, мистер…
— Пост. Том Пост.
— Вы, наверное, все знаете о киноиндустрии, мистер Пост.
— Теперь уже нет. Когда наступила эра звука, я ушел из кино. Вернее, меня выпихнули, если уж говорить правду. — И Том Пост снова захихикал.
— Вас, похоже, не очень-то огорчает, что вы больше не работаете.
— С чего это вы взяли, что я не работаю? — Улыбка сошла с лица Поста. — Прежде чем построить это заведение, я занимался продажей подержанных машин в Энсино. Тут не бог весть какой бизнес, но, по крайней мере, я занят. Я ни за что не брошу работать, во всяком случае сейчас. — Он поднял костлявый палец. — Знаете, кто такой безработный сегодня? Едва дышащий старик, который ловит отравленную рыбу в грязном ручье.
Клейборн усмехнулся.
— Вижу, вы не перестали быть писателем.
— Да я просто старый хрыч, который распустил нюни, если позволите мне такую метафору. — Том Пост открыл ящик и достал оттуда ключ, привязанный к деревянной лопатке. — Вот. Помочь с багажом?
— Не беспокойтесь. Я сам справлюсь.
— Номер шесть в дальнем конце здания.
Клейборн кивнул.
— Прежде чем уйти, я бы хотел сделать несколько звонков.
— У вас в комнате есть телефон.
— Отлично.
— Если понадобится что-нибудь еще, обращайтесь.
— Спасибо.
Клейборн сходил к машине за сумкой и дипломатом, пересек по дорожке внутренний двор и поднялся в номер 6.
Комната была похожа на увеличенную в размерах микроволновку, однако он увидел встроенный в окно кондиционер и включил его на полную мощность. Дряхлое устройство старчески задребезжало в ответ. Он снял пиджак, растянулся на двуспальной кровати и снял телефонную трубку.
Было больше половины седьмого, вероятно, уже слишком поздно для того, чтобы застать кого-нибудь в «Коронет», но он все же решил попробовать и позвонил диспетчеру. Потом набрал номер студии, и секретарша соединила его с кабинетом Дрисколла. К своему немалому удивлению, он услышал щелчок, означавший, что на том конце взяли трубку.
— Да?
Он сразу узнал низкий голос Дрисколла.
— Это Адам Клейборн, мистер Дрисколл.
— Кто?
В вопросе прозвучало скорее раздражение, нежели заинтересованность.
— Доктор Клейборн. Мы с вами разговаривали в воскресенье, когда вы звонили в больницу.
— Конечно, доктор, я помню. — Раздражение в голосе исчезло. — Рад вас слышать. Не могли бы вы объяснить мне, что происходит.
— С радостью, если назначите мне встречу.
— Встречу? — Последовала короткая пауза. — Вы здесь, в городе?
— Только что приехал. Думал, мы сможем встретиться завтра в какое-нибудь время…
— Когда пожелаете. Я весь день буду у себя.
— В девять часов?
— Лучше в девять тридцать. На въезде для вас будет оставлен пропуск.
— Отлично, — сказал Клейборн. — Значит, в девять тридцать.
— Погодите, — быстро произнес Дрисколл. — Этот ваш босс, доктор Стейнер… Я вчера ему звонил, и он так ничего и не сказал мне. Что там на самом деле произошло с Норманом Бейтсом?
— Именно об этом я и хотел с вами поговорить, — ответил Клейборн, заканчивая разговор. — До завтра.
Он положил трубку, не дождавшись ответа Дрисколла. Дешевый прием, но эффективный. Во всяком случае, он на это надеялся. Приятно было узнать, что продюсер обеспокоен. До сих пор всем, кажется, было наплевать.
В комнату проникли сумерки, а кондиционер меж тем продолжал скулить, слабо протестуя. Клейборн задумался, стоит ли включать лампу возле кровати. Единственное, чего ему хотелось, это растянуться и поспать подольше. Сейчас здесь было семь часов — значит, дома девять. А он обещал позвонить Стейнеру, когда доберется.
Он вновь поднял трубку и набрал частный номер. В ответ послышались глухие гудки. По ком звонит колокол. Когда прозвучал десятый гудок, Клейборн положил трубку. Потом, сделав над собой усилие, он опять взял трубку, на этот раз попытавшись соединиться с больницей. Ответила Клара.
Стейнера нет, сказала она. Деловая встреча и ужин в фейрвейлском клубе «Ротари», кажется.
Опять встречи, и непременно деловые. Да, Ник? А ведь колокол звонит по тебе.
С трудом сдерживаясь, Клейборн оставил Кларе адрес мотеля и номер телефона, сказав, что позвонит Стейнеру завтра. Не было смысла спрашивать, что у них там происходит; она-то уж точно ничего не знала. И скорее всего, ничего и не произошло, раз Стейнер не нашел себе лучшего занятия, чем жевать резиновую курицу в обществе ротарианцев.
Клейборн положил трубку, и его раздражение исчезло вместе с последними лучами заката. С минуту он размышлял, не сходить ли ему поесть, потом отказался от этой мысли. Пусть Стейнер гоняет баночный зеленый горошек по тарелке. Что до Клейборна, ему сейчас важнее отдохнуть.
Он сбросил ботинки и повесил одежду в узкий шкаф. Потом открыл сумку, вынул все из нее, разложил одежду по ящикам, повесил второй костюм на вешалку, отнес в ванную бритву и туалетные принадлежности. Если коммивояжерам приходится каждый вечер заниматься этой канителью, то неудивительно, что они напиваются и приглашают проституток.
Он сходил в туалет, подумал, не принять ли душ, но решил, что это подождет до утра. Надев пижаму, вернулся в спальню и опустил жалюзи, потом лег и натянул на себя одеяло.
И тут увидел дипломат на комоде и вспомнил о его содержимом. До сценария «Безумной леди» он во время полета так и не добрался. Можно было бы почитать его сейчас, но зачем? Он ведь собирался встретиться с Дрисколлом не для того, чтобы обсудить сценарий.
Клейборн заглушил кондиционер, опустился на кровать и выключил лампу на столике. Завтрашняя встреча. Как ему лучше вести себя с Марти Дрисколлом? С чего следует начать?
С чего начать. Вот что главное. Начинать надо уверенно, чтобы сразу установить отношения «врач — пациент». Он — доктор Клейборн, авторитетная персона. Не должно быть никаких звучных латинских и греческих терминов; терапевтическая метода должна свестись к тому, чтобы дать выговориться пациенту. Проверить, какая у него реакция. Посмотреть, как он будет раскрываться.
Пусть Дрисколл до хрипоты спорит сам с собой о потенциальной зрелищности картины, о деньгах, которые она принесет. Нужно слушать его, как слушают человека, который стоит на подоконнике высотного здания, готовясь прыгнуть вниз.
Только после этого следует объяснить ему его положение. Разумеется, картина будет зрелищной и привлечет к себе внимание — как и прыжок из окна высотного дома. И наверное, она принесет много денег. Впрочем, если прыгун из окна застрахован, его поступок тоже принесет много денег. Беда только в том, что его самого уже не будет в живых и он не сможет распорядиться ими в свое удовольствие.
Поэтому, прежде чем прыгать, загляни в темноту внизу, и увидишь то, что вижу я. Нормана Бейтса, который ждет тебя там. Попомни мои слова, он ждет не дождется, когда ты прыгнешь. Готов поставить на это свою жизнь. И поэтому предупреждаю тебя, чтобы ты не ставил свою…
Готов поставить жизнь.
Последняя фраза отозвалась эхом. Он все еще думал о Нормане как о друге, но что думал на этот счет Норман? Он мог воспринимать Клейборна как своего врага.
И возможно, это до известной степени было правдой. В своем сне он явился сюда, чтобы наказать самого себя. Но в действительности он, быть может, явился, чтобы наказать Нормана за побег, который расстроил его планы.
Книга — вот в чем дело. Книга была ключом ко всей этой истории. Он надеялся написать отчет, отчет о пяти годах успешной терапии. Многие создают себе репутацию и за гораздо меньший срок.
К черту репутацию! Сейчас это не важно. Важно то, что произошло с теми невинными людьми в Фейрвейле и с теми, кто пока был жив.
Клейборн нахмурился, глядя в темноту. Пора было уже перестать беспокоиться о себе, перестать думать о том, друг ему Норман, пациент или враг. Самое главное сейчас — это страдания родственников жертв. Этим людям требовалась забота, они нуждались в помощи. И его обязанность — оказать им эту помощь. И не потому, что он психиатр, — и это к черту! — а потому, что он порядочный человек, который способен думать о других.
Он был не в силах изменить прошлое, но он, по крайней мере, мог попытаться облегчить их боль и страдания в будущем, уберечь этих людей от новых переживаний, освободить от страха перед грядущей опасностью. Вот почему он должен был остановить эту картину, найти Нормана и вернуть его обратно, даже если его собственная жизнь подвергнется при этом опасности…
Звук был настолько тихим, что Клейборн едва расслышал его. Помогло лишь то, что глаза уже привыкли к темноте: лежа на боку, он увидел, как поворачивается дверная ручка.
Щелк.
Он мгновенно соскочил с кровати, и его голые ступни еле слышно ударились о пол. Действовал он импульсивно; думать было некогда, иначе могло оказаться слишком поздно. Он отпер дверь, распахнул ее…
В дверном проеме стояла тень.
— Простите. Не хотел беспокоить вас, — сказал Том Пост.
— Что случилось? Могли бы и постучать.
— Я думал, вы спите.
Он повернулся, и в свете огней, горевших во дворе, Клейборн увидел, как на морщинистом, словно кожа ящерицы, лице появилась улыбка.
— Проверяю на всякий случай. Всегда слежу за тем, чтобы двери были закрыты, и только потом иду спать. — Пост заглянул в темную комнату. — Все в порядке?
Клейборн кивнул.
— Тогда не буду вас больше беспокоить. Отдыхайте на здоровье.
— Это я и собрался сделать.
Клейборн начал закрывать дверь. Пост усмехнулся:
— Не беспокойтесь. Здесь вы в безопасности. Это ведь не мотель Бейтса.
Дверь закрылась.
Щелкнул замок.
Шаги стихли в отдалении.
Клейборн стоял в темноте и прислушивался к смеху старика, эхом разносившемуся в ночи.
