Домик стоял довольно далеко в темноте, четвертый в неровном ряду одинаковых одноэтажных построек. Ступеньки вели ко входной двери. На окнах были венецианские ставни.

Внутри этого домика не было видно света. Вообще никаких признаков жизни, если не считать звонка телефона, который настойчиво добивался ответа.

Дэйв снова вышел на улицу. Узкая цементная полоска вела куда-то за дом. Он пошел по ней. Блестящий ставень с задней двери дома номер четыре был снят, но застекленная дверь была заперта. Пока его рука была на ручке, телефон угомонился. Дэйв пошел дальше по аллее.

Единственным освещением было бледное отражение на небе огней торгового центра и наиболее оживленных улиц, находящихся в двух кварталах в стороне, но оно все же позволило ему рассмотреть справа от него ряд открытых гаражей-сараев, где стояли машины обитателей домиков.

Он принялся проверять на ощупь состояние моторов, начав с самого крайнего. Тут были машины самых разных марок. Первая, вторая, третья. Холодные. Потом он услышал какие-то неясные звуки. Ага, через два отсека дальше. Маленький старый «санбим» с потрепанным откидным верхом. Едва различимое тиканье и постукивание. Капот двигателя теплый. Дэйв дернул заржавевшую дверь, чиркнул спичкой, наклонился внутрь, чтобы проверить регистрационное удостоверение на ветровом стекле. Да, все правильно. Он погасил спичку.

Закрыв дверцу, он шагнул дальше, наклонился, просунул руку под крыло машины, поскреб ногтем, снова выпрямился и вышел на аллею. Там он поднес ладонь к самым глазам, на ней поблескивали крупинки белого песка. Он снова вернулся к машине и приподнял крышку багажника. Там ничего не было, кроме запасного колеса и инструментов.

Здесь же находилось нечто вроде навеса и кладовки, так что под ними легко помещались машины. В этом отсеке кладовка была заперта на висячий замок.

Он не стал церемониться и решил воспользоваться ломом, прислоненным к стене. Доски почти не сопротивлялись, щеколда вместе с винтами полетела на цементный пол к его ногам.

Дэйв открыл дверь.

При свете спичек увидел связки каких-то журналов, пыльную тирольскую шляпу зеленого цвета и пучок красных перьев на палке, атрибуты какого-то празднества, задубевшую пару мотоциклетных перчаток с дырками на кончиках пальцев, согнутых в таком положении, как будто в них еще были руки, сжимавшие руль, пустые банки из-под эмали, лака, растворителя, связки бывших в употреблении кистей, десятилитровую канистру красного цвета.

И гитару.

Когда он снова подошел к задней стене дома, внутри звонил телефон.

Замок был из тех, которые у владельцев считаются очень надежными, на самом деле открыть их пара пустяков.

Когда он разрешил эту задачу, телефон замолчал. Дверь отворилась почти бесшумно.

— Кто там?

Отступать не было смысла. Справа от него забрезжил неяркий свет.

Дэйв, не колеблясь, пошел на него, угадывая в полумраке очертания плиты, холодильника, кухонной мебели. Перегородка из фанеры, обтянутая дорогой тканью, отделяла столовую от гостиной, где поблескивал хрусталь, а мебель была в чехлах из желтого плюша.

В проходе между стеной и перегородкой стоял Чарлз Норвуд. Без пиджака, без ботинок, без очков, всклокоченные волосы образовали у него венчик над головой. В руке у него тускло поблескивал курносый пистолет двадцать второго калибра.

По его голосу было ясно, что появление Дэйва его потрясло.

— Черт возьми, что это значит?

— Это значит, что вы вообразили, будто Вейд Кочран видел вас в тот вечер, когда вы утопили Джона Оутса. Вы ошиблись, он вас не видел. И вообще никого не видел. Так что убили вы его напрасно.

— Но он же включил фары как раз в тот момент, когда я вышел из-за угла! Голый и мокрый, с меня капала вода. Я шел прямо на свет. Он уехал прежде, чем я…

— Прежде, чем вы успели рассмотреть, кто это был, так? И с тех пор все время ломали себе голову над этим? Не находили места от страха, что он услышит про случившееся здесь в тот вечер и выступит с заявлением, что видел вас. Но вам ничего не удавалось сделать до того момента, когда вчера вечером я пришел в ваш магазин и сообщил вам не только имя этого человека, но и то, что он уже осведомлен об убийстве Джона Оутса. После этого вы не стали терять даром времени, Достали буквально у меня под носом этот пистолет из ящика письменного стола, находившегося всего в четырех футах от меня. А я ничего не понял, хотя и слышал все, что вы делали… Не привлекая к себе внимания, вы выскочили из магазина, сели в машину и поспешили на ранчо Кочрана. Поняв, что полиция теперь уже склонна приписать убийство Джона Оутса ему, вы решили, что для вас «промедление смерти подобно», теперь-то Вейд Кочран не станет молчать… Почему же вы не убили его на ранчо?

— Откуда вы знаете, что я его убил?

— Об этом говорили в последних известиях по радио. Впрочем, для меня это было уже не новостью. Потому что все произошло у моего собственного дома. Он хотел видеть меня. Вовсе не для того, чтобы рассказать о неожиданной встрече с вами. Нет. Просто сообщить, что Питер Оутс не убивал своего отца. Он не мог этого сделать, так как находился в доме Вейда, когда это случилось… Я приехал домой ровно через двадцать минут после того, как вы отбыли оттуда вместе со своим пистолетом.

— Он достаточно большой, чтобы продырявить голову такому человеку, как вы. В скором времени вы убедитесь, — будничным голосом произнес Норвуд, — но не раньше того, как мы с вами побеседуем. Вы проявили чудовищное тупоумие, расследуя это дело. Мне не терпится вам продемонстрировать, как глупо вы себя вели, прежде чем я застрелю вас «по ошибке», ведь вы незаконно проникли в мой дом.

— Но только не из этого оружия, — сказал Дэйв. — Его вам нужно выбросить куда-нибудь подальше и забыть о его существовании. Вы же не хотите, чтобы полиция сравнила пули и увязала их с вашей опасной игрушкой?

А они непременно это сделают. Не понимаю, почему вы не выбросили его в море, возвращаясь домой из своей опасной экспедиции? Вам следовало отделаться от него точно так же, как от гитары Питера Оутса.

— Да, да, вы правы.

Его лицо оставалось в тени, но Дэйв видел, как блестели его зубы. Норвуд улыбался. Голос его зазвучал слащаво:

— Благодарю вас, прекрасный совет. Вы — человек предусмотрительный. Нет, я… — И резко: — Не двигайтесь! Стойте там, где стоите!

— Откуда такая нервозность? Я просто хочу закурить.

— Чуть позже, — сказал Норвуд, — на берегу. Прежде чем вы отправитесь поплавать. Как Джон Оутс… только под аккомпанемент гитары.

— Очень забавно. Каким образом вы намерены добраться до берега?

— Вы сами меня отвезете на своей машине. Я буду сидеть сзади, разумеется. Возле вашего уха будет вот это…

Блеснул свет на стволе пистолета, которым он пошевелил.

— Да, да, он будет возле вашего уха. И хотя, как вы считаете, с моей стороны было бы неразумно и небезопасно вас застрелить, я все же при необходимости рискну это сделать… Поверьте, исход данного дела не будет вас слишком волновать, потому что вас, как любого человека, больше всего будет заботить возможность как можно дольше дышать… Разве я не прав?

— Вы не доехали до ранчо? — спросил деловито Дэйв.

— Нет. Я увидел его машину, догнал ее и постарался не упускать из виду. Хотя моя машина дряхлая, но при необходимости можно и сто двадцать из нее выжать. Вейд ехал с нормальной скоростью, соблюдая правила движения… Все было просто… Я не смотрю телевизор, предпочитаю инструментальную музыку. Возможно, по этой причине я не стал уничтожать гитару. Мне претит мысль заставить молчать что-то, сопричастное с прекрасным… Что касается Кочрана, то, насколько я помню, он постоянно играл роли идеальных героев и на сцене, и в жизни. И верит, что он на самом деле таков. Верил…

— Что же было дальше?

— Это была безумно утомительная поездка, — пожаловался Норвуд. — Подумать только, более ста миль. Представляете, как я устал? Я порой думал, что этот проклятый «лотус» никогда не остановится. Но он все-таки остановился.

— Навсегда, — сказал Дэйв, — как Джон Оутс… Давайте проверим, так уж ли я тупоумен, как вы считаете. Вы убили его ради страховки. Для того, чтобы купить собрание сочинений Льюиса Синклера, первое издание, иметь возможность включить его в каталог книг «Оутса и Норвуда». Ваш магазин прогорает. Вот вам и требуется какая-то приманка, чтобы вернуть бывших клиентов, которые утратили интерес после того, как ушел Оутс. Письмо из Лондона с предложением этих книг лежало на столе в задней комнате магазина. Мне потребовалось некоторое время, чтобы припомнить, где я раньше видел эту эмблему. На конверте, лежащем рядом с тарелками с остатками последнего ужина Джона Оутса на столике в доме Эйприл Стэннард. Я обратил на него внимание в первый же день, когда приехал туда. А сегодня днем в письменном столе Оутса я наткнулся на список цен в британских денежных единицах. Он подсчитал общую стоимость этих книг, пока вы сидели там, поедая его пишу и обдумывая, как удобнее его убить. Вы-то воображали, что деньги по страховке получит Ева, и не сомневались, что она их вложит в магазин.

— Вам это сказала Ева, но она ошибалась. Я знал с утра того самого дня, когда я… когда Джон умер, что он переделал завещание на Питера, как только Ева начала разводиться. Он сам мне об этом сказал. Я позвонил ему в отношении письма из Лондона. Деньги требовались порядочные, мне пришлось бы сделать заем в банке. Вот я и хотел услышать мнение Джона. Он осведомился о ценах и подвел итог. Эту бумажку вы и нашли. Джон посоветовал мне не отказываться от этого предложения. Он был рад моему звонку, ведь мы не разговаривали почти год. А ему нужно было облегчить себе душу, выговориться. Речь шла о Питере. Джон был рассержен, оскорблен и уязвлен. Питер ушел от него. Само по себе это было удивительно. Я мог поспорить на любую сумму, что парень на такое никогда не решится. Они всегда обожали друг друга. Потом Джон объяснил мне причину: Питер был гомосексуалистом. Правда, он выразился иначе, я не стану повторять его слова… Джон никому ничего не сказал. Человек с убеждениями Джона не станет обсуждать «такие» вопросы со своей женщиной. Однако он намеревался оставить деньги именно ей. Он даже успел позвонить в вашу компанию и попросил прислать необходимые бланки. Конечно, он не помышлял о смерти, но после того, как он умер бы, Эйприл досталось бы все, чем он владел. С его точки зрения, только она этого заслуживала.

— Но вы с этим не были согласны. Вы не любили Эйприл.

— Кто это вам сказал? Почему бы мне ее не любить?

— Она сама мне сказала. По ее мнению, вы ревновали к ней Джона. Тогда я не совсем понял, что она имела в виду, пока Питер не внес ясности. Вы сами гомосексуалист и всегда были влюблены в Джона Оутса. Вы надеялись, что, когда Ева оставит его, придет ваш час. И хотя вы прекрасно знали его, все равно не могли заставить себя поверить, что у вас нет ни малейшего шанса «на взаимность», несмотря на то, что он отпускал недвусмысленные шуточки по вашему адресу.

— Он это делал только в присутствии других, — сердито оборвал его Норвуд. — Джон был моим другом, моим преданным другом. Когда родился Питер, он дал ему мое имя. Он никогда не делал такого, чтобы намеренно причинить мне боль. Все эти шуточки имели одну цель: самоутверждение. И только. Попытка доказать человеку, который мог заподозрить меня, что между нами нет ничего интимного.

— И действительно ничего не было, не так ли? Он не признавал никаких сексуальных извращений. Никакого шанса склонить его к сожительству у вас не было. Вы напрасно лелеяли подобные мысли на протяжении целых двадцати лет, надеясь на то, что его жена была стервой. И вы оказались правы. За исключением того, что его избранницей стала Эйприл, а не вы. После этого вам стало совершенно безразлично, что случится с Джоном. Если бы он мог работать, если бы все еще был вашим партнером, тогда бы вы извлекали из этого свою выгоду, которую имели раньше. Но даже с этим теперь было покончено. И Джон Оутс стал вам бесполезен.

— Живой — да, — цинично согласился он, — но мертвый он стоил двадцать тысяч долларов. Я подумал об этом, когда банк отклонил мое заявление о кредите. Вопрос стоял так: взять эти деньги или ничего. И я должен был взять их быстро, пока имя Питера еще стояло в завещании. В молодости я сам работал страховым агентом и знал, что иногда случается, когда будущий получатель убивает ради денег владельца полиса, компания обращается в суд и получает санкцию не выплачивать денег убийце. Но, с другой стороны, кто-то должен их получить. Фактически, «кем-то» в этом деле была мать Питера.

— Если бы Питер убил своего отца.

— Совершенно верно. А обстоятельства сложились таким образом, что не воспользоваться ими было просто грешно. Вас-то я в то время не знал, но зато не сомневался, что если Джон утонет при подозрительных обстоятельствах уже после того, как запросил компанию прислать новые бланки, чтобы изменить имя получателя по завещанию, непременно будет назначено расследование. Совершенно ясно, на кого падет подозрение. На Питера, на кого же еще? В убийстве обвинят сына, которому грозила опасность потерять деньги после смерти отца. И вы, — насмешливо сказал Норвуд, — попались на эту удочку!

— Помогла исчезнувшая гитара, — сказал Дэйв.

— Да, надо сказать без ложной скромности, что это было ловко придумано. Лично я считаю не менее удачным вещественным доказательством единственный бокал из-под вина на столе, Питер вообще не пьет, в то время когда я никогда не отказываюсь от выпивки. И это было всем хорошо известно. На самом деле, я просто вымыл свой бокал и поставил его на прежнее место. Вино было дешевое, да и пища самая простая: какие-то консервы и кетчуп, представляете? Они были совсем без денег. Джону это не могло нравиться, прежде ему жилось гораздо лучше. Он мог бы…

Завизжал ключ в замке.

Передняя дверь распахнулась, в комнату вошла Ева Оутс.

— Чарлз, вы здесь? Почему вы не отвечали на мои телефонные звонки? Вы знаете, что случилось?

Норвуд повернулся. Дэйв шагнул вперед и стукнул его ребром ладони по запястью. Пистолет со стуком полетел на пол. Дэйв прижал его ногой.

Норвуд бросился на него, неистово размахивая руками, но Дэйв отклонился в сторону и с наслаждением ударил его изо всей силы по толстому животу. Тот согнулся пополам и упал на колени, взвыв от боли.

Дэйв схватил оружие. Ева закричала:

— Господи, что тут творится?

— Живее звоните в полицию! — велел он.