Толстяк Отто Ремсбах сгреб со стола счет и швырнул его на пол. Не обращая внимания на неодобрительный взгляд Дорис Хантли, он сделал изрядный глоток пива.

Что это сегодня нашло на Дорис, черт побери? Может, мамочка сказала ей, что джентльмену не подобает пить пиво из банки, находясь в постели с леди? Но с чего это Дорис взяла, что она леди? И если ее мать так озабочена тем, что он пьет пиво из банки, то почему эта старая сука не пришла вместе с Дорис и не наполнила ему стакан?

Ремсбах рыгнул, выражая таким образом одобрение напитка и собственного остроумия. Дорис недовольна, ну и черт с ней. Это не первый его глоток в этот вечер и не последний, и, если малютке это не нравится, она может идти куда подальше. Его это уже достало. В конце концов, кто-то должен сказать ей, что леди не подобает курить в постели и, кроме того, это вредно для здоровья, особенно когда парень, с которым ты развлекаешься, шлепает тебя по заднице.

Как раз сейчас он имел возможность как следует разглядеть эту часть ее тела, потому что Дорис, затушив сигарету о пепельницу на столике возле кровати, уткнулась в подушку, повернувшись к нему спиной. Еще один способ, которым леди выражают неудовольствие своим любовникам. Впрочем, если уж на то пошло, он тоже не получил того, чего ожидал. Кроме того, едва она отстранилась от него, как начала издавать те жуткие звуки. Истинные леди не храпят.

Ремсбах кинул пустую банку из-под пива на пол рядом с кроватью и открыл новую. Это была уже вторая упаковка, но неплохо бы прикончить и ее, пока пиво не стало теплым. Хорошо бы иметь здесь что-то вроде портативного холодильника, чтобы пиво не нагревалось. Может, стоит сложить банки в складках тела Дорис? Она достаточно фригидна, чтобы их охладить.

Ремсбах попытался было хохотнуть, но вместо этого рыгнул. Черт побери, он сегодня в ударе — настоящий Джонни Карсон, и так же раскрепощен.

Он сделал еще глоток, и степень раскрепощенности стала выше. Соображал он плохо — его мозги сегодня перенапряглись. Утром доставили многое из того, что он заказывал, — обычной почтой и через «Федерал Экспресс». Открытки с видами дома Бейтса, почтовая бумага с «шапкой» «Мотель Бейтса» и эти дурацкие значки с надписью «Норман любит мамочку». Эти значки — идея Питкина; да почти все это — его идеи, включая рекламу, которая должна появиться в газетах Монтроза, Рок-центра и еще в шести еженедельниках в соседних округах. Пока было слишком рано и рискованно тратить деньги на рекламу в других штатах и платить по расценкам больших городов, но, если одиночные выстрелы в окружных еженедельниках привлекут достаточно простофиль на послезавтрашнее Великое Открытие, Питкин займется и ежедневными газетами. Следующим шагом станет радио, а затем телевидение.

Пока же он был занят отслеживанием того, как выполняются заказы. Завтра кто-то явится, чтобы перевезти весь этот хлам в дом и контору мотеля для демонстрации и продажи. По крайней мере, Ремсбах надеялся, что кто-то явится; этим занимался Чарльз К. Питкин. Это он нанимал людей, начиная с работника, осуществлявшего адресные доставки, и заканчивая персоналом мотеля с полной занятостью. Последнее, возможно, несколько чересчур; для начала хватит девушки, которая будет продавать сувениры, и двух парней, поочередно водящих экскурсии по мотелю и дому. Открыто с десяти до шести, воскресенье — выходной. Если дела пойдут хорошо, то они станут работать и в ночное время — у Чарли уже были кое-какие эксцентричные идеи насчет того, чтобы выставлять на продажу ночных призраков. И конечно, они все замостят, установят вокруг парковки забор с воротами и караульной будкой.

Если дела пойдут хорошо. Отто Ремсбах взял еще одну банку пива — кому, черт побери, есть до этого дело? Дела должны пойти хорошо, после того как он вложил столько денег в одну только подготовку. Но, как сказал Чарльз, нужно что-то делать, поскольку сбыт сельхозорудий шел из рук вон плохо: мелкие фирмы напирали, а крупные покупали оборудование в других местах по оптовым ценам.

Так что пришло время принимать какое-то решение. Беспокоиться не о чем: Чарли берется лишь за верные дела, и козыри всегда на руках у него. Как он там сказал? «Дела в мотеле пойдут хорошо тогда, когда посещение платного туалета будет заказываться заранее».

Чарли — наглец и циник, но его идеи способны приносить доход. И то, что он придумал, — это только начало. Следующим шагом станет открытие настоящего мотеля. Потом они разрекламируют это заведение по всему штату, а затем шагнут за его пределы. Посетите мотель Бейтса и другие Дома Ужасов!

Это была еще одна потрясающая идея Питкина. Не просто музей восковых фигур, а целая сеть независимых друг от друга выставок. Если они сумели открыть мотель Нормана с домом Мамочки по соседству, то почему бы не построить что-нибудь для Бостонского Душителя, для «семьи» Мэнсона и других знаменитых маньяков? Черт, да будь у них деньги, они воссоздали бы целую улицу старого Лондона и воскресили бы Джека Потрошителя.

«Тематические парки» — вот как сейчас называются такие места. Да если дела пойдут как надо, они заткнут за пояс и Диснейленд, и тур по студии «Юниверсал». А большие деньги не соберешь лишь на входных билетах. Концессии — вот секрет фирмы. Господи, подумать только, сколько можно заработать на одной только льготной продаже пива!

При мысли о пиве он снова рыгнул, и его партнерша проснулась. Перевернувшись на спину, Дорис Хантли заморгала, глядя на него мутными глазами.

— Что ты сказал? — пробормотала она.

— Ничего. Просто я думал о пиве.

— Ты только о нем и можешь думать. Что нового надумал на этот раз?

— Не об этом пиве, дура. — Ремсбах сделал жест рукой, в которой держал банку. — Я говорю о пиве, которое будут продавать в доме Бейтса.

Его рука дрогнула, и он уронил пустую банку на пол.

— Наверное, понадобится лицензия?

— Конечно, и на павильоны по продаже фастфуда тоже. Вот тут твой босс и пригодится.

— Не очень-то на него рассчитывай. Я знаю, что Чарли как-то доставал паре клиентов лицензии на продажу алкоголя, но это было нелегко. Потребовало немало времени и хлопот.

— Я могу подождать. — Ремсбах вознаградил себя за терпеливость очередной банкой пива. — Нам нужны разрешения на мотель и концессии, и затем мы развернемся по-настоящему.

— Знаешь что, Отто? Тебе надо перестать беспрерывно пить пиво. — Дорис закурила и окинула его осуждающим взглядом. — Нагрузился до того, что ничего не понять.

— Черта с два я перестану!

И он принялся объяснять ей, что было у него на уме. Сколько даст он и сколько — Чарли, не имеет значения: как только дело закрутится, денег станет больше, чем вложили они оба. Пластмассовые сувенирные ножи с надписью «Искренне ваш, Джек Потрошитель» на ручках. Целая комната восковых фигур в одежде медсестер, похожих на тех восьмерых девушек, которые когда-то были убиты в Чикаго. Можно еще выставить ряд масок, изображающих известных убийц, по крайней мере мертвых, которые не станут протестовать против вторжения в их частную жизнь.

— Как тебе это? — Ремсбах рассмеялся. — Такие подонки всегда поднимают шум, когда кто-то вторгается в их частную жизнь, — и это после того, как они сами вторглись в чье-то влагалище мясницким ножом.

— Ты отвратителен!

— Неужели? Ну, есть много людей, которые думают по-другому. Они придут посмотреть, а мы с твоим боссом озолотимся.

Дорис отложила сигарету и потянулась за своим нижним бельем.

— Отчего ты так уверен, что все будет именно так?

— Потому что так это будет работать наилучшим образом, вот почему. — Ремсбах бросил на нее недовольный взгляд. — Все, что у меня есть, вложено в это, плюс то, что Чарли получил, заложив кое-какое имущество, которое, между прочим, мне не принадлежит. Я не рассказываю тебе ничего такого, чего бы ты не знала; черт, да большинство бумаг, касающихся этого проекта, прошли через твои руки. Пока он просто съедает деньги, пережевывает их и выплевывает. — Ремсбах нахмурился. — Хотел бы я знать, кто стащил эту чертову восковую фигуру матери. Зачем кому-то понадобилось делать это?

— Не знаю, — ответила Дорис.

По ее виду трудно было судить, волнует ее это или нет. Она сидела на краю кровати, пытаясь натянуть через голову платье.

— Эта штуковина стоит целое состояние. Чарли нашел мастерскую на побережье и заказал нам еще одну, только к открытию ее не сделают.

— Скверно. — Дорис поднялась, разгладила платье на бедрах и надела туфли. — Может, пришлют ее тебе в День матери.

— Ничего, пока обойдемся и без нее. — На лице Ремсбаха появилась философская улыбка человека, убежденного, что следует с оптимизмом смотреть в будущее. — Кто бы ни убил Терри Доусон, он оказал нам услугу: вся эта шумиха только увеличит приток публики.

Волосы Дорис были растрепаны, но если она и собиралась привести их в порядок, последняя реплика Ремсбаха заставила ее переменить намерение. Схватив с ночного столика свою сумочку, она повернулась и устремилась прочь из спальни, по дороге дав Отто Ремсбаху кое-какие инструкции, которым он, в силу известной ограниченности человеческой анатомии, никоим образом не смог бы последовать.

Зато он смог запустить ей вслед полупустую банку; та ударилась в верхнюю часть двери и, отскочив, упала на пол.

К черту банку. И к черту Дорис. Надо выпить еще пива. Отличная вещь. И скатертью дорога! Но не успел он открыть банку, как зазвонил телефон. Кто бы это мог быть?

Эми Хайнс собственной персоной, живьем, не в записи. Та самая высокомерная сучка, которая бросила его накануне вечером.

Отвечая, Отто Ремсбах очень старался, чтобы его голос и мысли в этот момент были внятными. И это ему как будто удавалось — а почему бы и нет? Деловые разговоры по телефону никогда не были для него проблемой. Как любил говорить Чарли, он родился с трубкой в руке.

Проблема заключалась в том, что этот разговор был вовсе не деловым. Единственное, что ему оставалось, это говорить «да».

— Я знаю, что уже поздно и я звоню неожиданно, но мне действительно нужно увидеться с вами на несколько минут, если вам позволяет время, — сказала она.

Ответить утвердительно было не сложно; куда сложнее оказалось скрыть удивление в голосе.

— Через полчаса?

— Отлично.

Он повесил трубку или, точнее, попытался это сделать. С третьего или четвертого раза ему это наконец удалось. Дело было не только в опьянении: Ремсбаха охватило смешанное чувство волнения и ожидания, но оба они оказались вытеснены торжеством.

То, что она бросила его в клубе, не выходило у него из головы целый день. Ну, выпил он с ней немного, подумаешь. Он вспомнил, что пригласил ее с собой в тот дом, но и в этом не было ничего особенного. Проблема была в том, что она его отвергла. Но сегодня ей придется переменить свое отношение.

А может, она уже это сделала? Может, ей что-то нужно, может, он сумеет рассказать ей о чем-то, оказать какую-либо услугу? Ладно, чего бы там она ни хотела, эта леди получит гораздо больше, чем ожидает.

Полчаса. Еще можно выпить, прежде чем начать одеваться. А может, не надо? Может, лучше расслабиться на пару минут, а затем взять себя в руки?

Он провел толстым указательным пальцем по правой щеке. Можно и не бриться. Значит, у него есть еще пара минут.

Здесь. В темноте.

Проснулся он неожиданно. Должно быть, забылся. Как долго он здесь лежит? Может, Эми приходила, увидела, что он спит, и ушла? Этого он не помнил.

Наверное, она заходила, но что случилось потом, он совершенно не представлял. Ясно было одно: она не ушла. Он чувствовал прикосновение ее голого бедра к своему.

Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы отодвинуться от нее. Затем он включил лампу на ночном столике и повернулся, чтобы получше рассмотреть ту, что лежала в его постели.

Это была не Эми.

И не Дорис Хантли.

С подушки на него косилась мать Нормана Бейтса.