Человек в темных очках шел не торопясь, аккуратно обходя лужи. Впереди него на поводке шла красивая собака, колли, с густой, аккуратно расчесанной шерстью. Человек очень любил свою собаку. Он подошел к киоску, в котором торговали пиццей и горячими бутербродами, протянул продавщице деньги:

– Большую пиццу, пожалуйста!

Женщина внимательно посмотрела на покупателя, пересчитала деньги, подала в окошечко коробку с пиццей вместе со сдачей. Что-то ей не совсем понравилось. Странный мужчина, и движения у него странные. Очки темные нацепил, а погода пасмурная. Слепой, что ли? Жалко, если так. Парень еще совсем молодой, лицо тонкое, интеллигентное, фигура рослая, держится с достоинством… и слепой. Жалко! Собака у него очень красивая. Поводырь, наверное.

Продавщицу отвлекли другие покупатели, и она думать забыла о слепом и его собаке.

Мужчина в темных очках уселся на скамеечку в сквере и принялся есть пиццу. Собака неотрывно смотрела на еду и едва слышно поскуливала.

– Что, проголодалась? На, ешь! – он оторвал большой кусок пиццы и дал собаке. – Сейчас поедим, и за дело!

Ветер немного разогнал тучи, и сквозь их серую пелену золотисто и ясно проглядывало солнце. Молодые клены шумели листвой, пахло дождевой свежестью. Слепой не мог всего этого видеть, но он очень обостренно чувствовал. Вокруг него шелестела и дышала теплом аллея, со своими деревьями, в кроне которых тенькали и посвистывали синицы, с сырыми после дождя скамейками, чугунными оградами, на которые взлетали и садились, хлопая крыльями, голуби, с большими лужами, в которых плавали примятые осыпавшиеся лепестки цветов. Слепой жил в мире звуков и запахов, предметов, которые можно потрогать, и этот его мир был по-своему богат и полон особых красок, ощущений и прелести бытия.

Пицца была съедена, и собака отнесла в зубах и положила в урну пустую коробку.

– Спасибо, Сильва! – сказал слепой, как будто он видел происходящее. – Ты у меня такая умница!

По аллее, стуча каблучками, шла женщина, очень прямая, высокая, в сером костюме и изящной шляпке. Слепой не мог ее видеть, но собака напряглась и натянула поводок. Она была отлично выучена и не издавала никаких звуков. Мужчина насторожился.

– Что, она идет, Сильва? Смотри! Нюхай!

Сильва смотрела в сторону женщины и принюхивалась, улавливая ее запах.

– Ну, что? Это она? – спросил слепой, как будто собака могла его понимать.

Но Сильва, кажется, отлично понимала своего хозяина, потому что снова натянула поводок, как бы подтверждая, что женщина – та самая, которую они ждут.

– Тогда пошли! За работу, Сильва! Вперед!

Слепой встал со скамейки, и собака повела его навстречу женщине в сером костюме.

– Здравствуйте! – сказал слепой, когда они поравнялись.

Женщина поздоровалась в ответ, удивленно глядя на мужчину с собакой. Она не узнавала его и чувствовала себя от этого ужасно неловко.

– У меня для вас письмо, – сказал слепой.

– Письмо? От кого?

– Вы узнаете это, когда прочтете его, – ответил слепой.

Собака уселась у его ног и преданно смотрела на женщину блестящими глазами.

– Но… для того, чтобы посылать письма, есть почта, – робко сказала женщина. – К тому же… вы можете передать письмо в офис, в официальном порядке.

– Нет, я должен передать это письмо вам, лично в руки. Вы ведь Алла Викентьевна? Я не ошибся?

Слепой сказал это из вежливости, чтобы женщина не смущалась так и не пугалась. Люди чувствуют себя спокойнее, когда с ними разговаривают. Так учил слепого его знакомый. А ошибиться он не мог, потому что собака узнала женщину. Сильва еще ни разу его не подвела.

– Возьмите письмо, Алла Викентьевна! – сказал слепой, вынимая из кармана конверт и подавая женщине. – Я инвалид, и мне тяжело передвигаться по городу. Вот собака только и выручает! Не заставляйте меня приходить еще раз. Поверьте, что каждый выход из дому дается мне с большим трудом.

Алле Викентьевне стало стыдно. Как же она сразу не догадалась: собака, темные очки в пасмурный день… Ужас какой! Слепой человек принес ей какое-то письмо, а она еще раздумывает, брать или не брать, говорит ему что-то про почту и офис. Она стала черствой, бездушной, как многие люди вокруг. Чего она боится? Что инвалид принес в конверте бомбу? Да кому она нужна, чтобы ее взрывать? Заурядная секретарша…

Но если она и заурядная, то ее шеф, Игорь Анатольевич Громов, далеко не заурядный человек. Опасность может грозить ему.

«Да ведь письмо-то принесли мне, а не Громову. Если бы там была взрывчатка, какой смысл давать его мне в руки? Тогда бы его как раз и принесли в офис. И адресовано оно было бы не мне, а шефу», – думала Алла Викентьевна, лихорадочно соображая, стоит ей брать письмо или нет.

– Возьмите письмо, Алла Викентьевна, – повторил слепой. Он почувствовал, что женщина почти согласна, осталось чуть-чуть «дожать», и все: дело сделано. Он улавливал настроение человека по оттенку и громкости его голоса и даже по тембру.

– А… кому это письмо?

Она все еще колебалась.

– Вам, – ответил слепой. – Это письмо вам.

– Ну хорошо, давайте!

Алла Викентьевна протянула руку, и слепой вложил в нее письмо.

– Держите крепче!

Он не видел, взяла ли она конверт, и волновался.

Женщина, держа в руке письмо, пошла по аллее, на ходу оглядываясь. Это было невоспитанно, но ведь слепой не видит. Он шел в противоположную сторону, вслед за собакой. Алла Викентьевна остановилась и посмотрела на конверт: на нем не было адреса. Ни кто его послал, ни кому – ничего указано не было. Она мысленно пожелала себе удачи и вскрыла письмо. Внутри оказался обычный бумажный лист с напечатанным текстом. Никакой бомбы, конечно же, в конверте не оказалось. Это все ее фантазии! Игорь Анатольевич посмеялся бы над ее страхами…

При мысли о Громове Алла Викентьевна улыбнулась. Так, с улыбкой, она и вошла в красивое здание офиса, в котором работала секретаршей. Письмо она решила прочитать на рабочем месте, так как не очень хорошо видела без очков, а на улице не хотелось их доставать и надевать.

Усевшись за свой стол с двумя компьютерами и вазой для цветов, она счастливо вздохнула. В вазе стояли прекрасные, свежие белые розы. Значит, Игорь Анатольевич уже на работе. Она полюбовалась цветами, положила письмо в ящик стола – успеет еще прочитать – и занялась приготовлением чая.

У нее в жизни было так мало радостей! Учеба, работа, снова учеба и снова работа. Родители ее умерли. Она, поздний ребенок в семье, рано осталась одна. Все, чего она добилась, давалось ей с большим трудом. Ее мама, старая московская интеллигентка, родила ее в сорок девять. А сейчас самой Алле Викентьевне было почти столько же. Замуж она так и не вышла. Почему? Кто знает! Возможно, у нее слишком высокие требования, а возможно – судьба. Просто так сложилось. Жизнь незаметно подошла к пятидесятилетнему рубежу. Казалось, все самое лучшее позади… Хотя смотря что считать лучшим! У Аллы Викентьевны все получилось по-другому. Самое прекрасное у нее только начиналось.

Работая с Громовым, она далеко не сразу отдала себе отчет в том, что с ней происходит. Ей нравился офис, нравилась работа, нравился Игорь Анатольевич. То, что между ними возникло нечто большее, чем взаимная симпатия, Алла Викентьевна почувствовала не сразу.

Громов был женат, а семья – священна. Так маленькой Алле с детства внушали родители, и она была с этим согласна. Посмотреть в сторону женатого мужчины было для нее чем-то сродни воровству. Стыдно лезть в чужой карман! А в чужую семью? Она была воспитана в лучших традициях: Татьяна Ларина, Наташа Ростова… – вот достойные примеры для подражания. Анна Каренина была «грешницей, которая плохо кончила».

– Видишь, Алла, что происходит с женщиной, которая переступила черту? – говорила ее мама. – Она не нашла ничего лучшего, как лечь на рельсы! Ее распущенность привела ее к этому! Распущенная женщина – это дурной тон! Это…

Мама так никогда и не договаривала фразу до конца, потому что слов для обозначения «такой женщины» у нее не хватало. Она просто не могла подобрать подходящее выражение, чтобы передать все безобразие, весь позор такого поведения.

Алла Викентьевна перестала думать о возможном замужестве после того, как ей исполнилось тридцать, и давно поставила на себе крест как на женщине. То, что не состоялось в юности, не стоит осуществлять в старости. Да! Она, в свои неполные пятьдесят, считала себя старухой! Какая нелепость…

Впервые осознав, что она думает о Громове как о мужчине, Алла Викентьевна пришла в неописуемый ужас. Как она могла себе позволить! Заглядываться на женатого человека?! Ей не скоро удалось привыкнуть к своему новому состоянию. Оно оказалось вовсе не отвратительным, как она думала раньше. Оно оказалось чудесным! Божественным!

Алла Викентьевна, разумеется, тщательно скрывала свои чувства. Ей и в голову не могло прийти, что Игорь Анатольевич испытывает то же самое. Чем старательнее они скрывали это друг от друга и от самих себя, тем более росло и крепло у обоих это чувство. Что это было? Любовь? Они не задумывались. Разве дело в названии?

Алла Викентьевна стала жить с мыслью, что она «переступила черту», и замирала от страха. Она боялась неотвратимого возмездия. Почему-то она решила, что, если у нее появится счастье, обязательно произойдет нечто ужасное, и она его потеряет. Она жила, как приговоренный к казни в камере смертников, и все равно… была счастлива. Такое уж это чувство – любовь: оно не подвластно никаким земным законам!

Погрузившись в размышления и воспоминания, Алла Викентьевна ловко и быстро делала свое дело. Чай был готов, и пора было его нести в кабинет Громова, но женщина медлила. Непонятное внутреннее волнение сбивало ее с толку. Сегодняшняя встреча со слепым беспокоила, внушала опасения и страх.

«Напрасно я не прочитала письмо, – посетовала Алла Викентьевна. – Сейчас отнесу чай Игорю Анатольевичу – и прочитаю».

Громов был рад ее видеть. Он сам не знал, почему. Что в ней было такого особенного? Выходит, было! Он поблагодарил за чай. Алла Викентьевна посмотрела на него молящими глазами и вышла. Ей не давало покоя письмо.

«Она сегодня не такая, как всегда, – подумал Громов. – Что-то случилось».

Спрашивать было неудобно. Вдруг это что-то личное? Женщина и так расстроена, а тут еще он со своими вопросами! У Громова испортилось настроение. От Смирнова не было никаких известий. Видимо, дело оказалось не таким простым.

«Оно и не могло быть простым, нечего себя обманывать! – рассердился Игорь Анатольевич. – Сегодня вечером сам позвоню Всеславу, узнаю, какие новости».

Он выпил чай, полистал какие-то бумаги… Ничего не шло в голову, кроме Аллы Викентьевны. Вчера звонила жена из Крыма, сказала, что у них там все в порядке. Маринка постепенно приходит в себя, они ходят каждый день гулять к морю, дышать йодом. Немного загорели. Все-таки юг есть юг!

Громов велел, чтобы они ничего для себя не жалели, покупали все самое лучшее – продукты, вещи, – развлекались. Денег он еще пришлет, в случае чего.

Разговор с женой успокоил Игоря Анатольевича. За семью переживать не стоит: у них все налаживается.

Громов посидел еще некоторое время в кабинете, ответил на пару телефонных звонков – и не выдержал… Как там Алла? Он давно называл ее так про себя. Надо пойти спросить, что случилось, или хотя бы посмотреть, в каком она настроении.

В чистые окна светило из-за туч тусклое солнце, в форточку свежо дуло утренней прохладой. В комнате, где сидела секретарша, стоял слабый запах роз.

Алла Викентьевна плакала. Перед ней на гладком офисном столе лежало письмо. У Громова неожиданно похолодело в груди. Благодаря Алле он многое понял в этой жизни, многому научился. Например, любоваться видами старой Москвы на закате, покупать первые фиалки, гулять пешком по первому снегу, смотреть, как идет лед по Москве-реке… Громов осознал, что долгое время он жил в каком-то узком, тесном и ограниченном пространстве, а жизнь, оказывается, широка, многолика и прекрасна. Он узнал, что это такое – «купаться в облаках»! Или умирать от тоски, когда два дня не видишь другого человека, близкое и родное существо, дороже которого нет и не может быть ничего на свете!

В присутствии Аллы Викентьевны его жесткая, непреклонная душа смягчалась. Иногда, по ночам, ему становилось страшно – как он вообще смеет подходить к ней, с его тяжелым прошлым, с тем, что он делал и продолжает делать, с его связями, окружением и далеко не безукоризненными манерами? Что бы она сказала, если бы узнала о нем все?..

Всего о Громе не знал никто. Одни были давно мертвы, других он не допускал в темные закоулки своей заблудшей души. Единственный, кто знал о нем все, был он сам. Иногда он сам себя боялся. Его мало что могло вывести из равновесия, в том числе и женские слезы. Но… смотря чьи. За все время их совместной работы секретарша ни разу не плакала, во всяком случае, при нем.

– Алла Викентьевна, голубушка, что с вами?

Гром сам себе удивлялся. Откуда у него брались такие слова и такие интонации? Видимо, остались еще в нем неоткрытые острова, на которые «не ступала нога человека».

Секретарша смотрела на него полными слез глазами и молчала. Игорь Анатольевич подошел ближе и взял в руки письмо, отпечатанное на одной стороне листа. Неизвестный сообщал, что он все знает об истинных отношениях Громова и Аллы Викентьевны и то, что, как они думают, никому не ведомо, для него не является секретом. Поэтому Алла Викентьевна должна будет сообщать ему все, что его заинтересует: касается ли это офиса, состояния дел на фирме, заключаемых договоров и контрактов, движения финансовых средств – или личных отношений Игоря Анатольевича с ней, с его женой, дочерью и внуком, охраной, сотрудниками, партнерами по бизнесу, друзьями и знакомыми. Если же она, по своей глупости и недальновидности, не послушается доброго совета, то ей придется об этом горько пожалеть. И дальше шел богатый перечень ожидающих бедную Аллу Викентьевну наказаний: и то, что Тамара Громова, супруга шефа, «все узнает», и то, что это станет известно всей Москве, всему деловому миру, и то, что сам Громов может серьезно пострадать, не только морально, но и физически, и даже то, что может пострадать его семья.

Аллу Викентьевну особенно испугали две вещи – нежелательная огласка и угрозы в адрес Игоря Анатольевича. Тот, кто это писал, очень хорошо знал, чем ее можно вывести из равновесия и заставить совершить глупость. Собственно, «оглашать» на всю Москву было нечего. Интимной связи у Громова и его секретарши никогда не было, да и вообще – то, что они переживали у себя внутри, каждый по-своему, не успело перерасти в те «отношения», на которые намекал автор письма. Громов уважал и ценил Аллу Викентьевну, а она добросовестно выполняла свою работу и была предана своему шефу. Только и всего.

Теперь же, глядя на строчки письма, которые откровенно говорили о том, что все это время оставалось скрытым глубоко внутри у этих людей со сложными характерами и непростыми судьбами, – они оба, и Громов, и его секретарша, вдруг отчетливо увидели правду. И правда эта состояла в том, что они, такие разные, уже прожившие половину жизни, полюбили друг друга.

– Алла Викентьевна, – мягко сказал Громов, наливая в хрустальный стакан воду и подавая женщине, – выпейте! Или, может, лучше коньячку?

Она всхлипнула и отрицательно покачала головой.

– Успокойтесь! Чего вы так расстроились? – спросил Игорь Анатольевич, глядя, как дрожит ее рука и вода едва не проливается на стол.

– Ну… как же! Вы прочитали?

– Прочитал.

– Это же… это…

Она снова заплакала. Слезы текли по ее щекам, не оставляя дорожек, потому что никакими косметическими средствами Алла Викентьевна не пользовалась. Только помада светлого оттенка и чуть-чуть пудры на скулы.

– Это гадко и отвратительно… Но не стоит плакать! – сказал Громов.

– А… если он… расскажет?

– Что?

– О нас с вами… что мы… что…

– Кому? Тамаре?

Алла Викентьевна покраснела, опустила глаза и кивнула.

– Ну и пусть! – ответил Громов.

Ему действительно было все равно. Он никогда не изменял жене. Несколько случайных связей по молодости или от скуки не в счет; став зрелым мужчиной, он презирал нечистоплотность в интимных отношениях и избегал подобного. И с Аллой Викентьевной ничего такого у него не было. И вдруг он остро, болезненно пожалел об этом.

– Как же так? – удивилась она. – Вас не волнует моя… репутация? Что обо мне станут говорить люди? Как я буду смотреть им в глаза?

– Нахально! И с улыбочкой! – ответил Громов и засмеялся. – А что о нас с вами можно рассказать? Ничего! И знаете, что? Пожалуй, я очень об этом жалею. Я прямо сейчас, сию минуту это понял!

– Что вы такое говорите, Игорь Анатольевич? – изумилась женщина.

– Правду! Правду, Алла Викентьевна! И это, оказывается, невыразимо приятно! Нужно сказать спасибо этому негодяю за письмо, иначе бы я никогда не осмелился сказать вам, что я… люблю вас! Поедемте сегодня после работы кататься по Садовому кольцу или… за город. Хотите?

– Что вы? Как можно? Это… повредит вашей политической карьере!

– Плевать на карьеру! Политика мне не по душе, а деньги зарабатывать мне никакие сплетни не помешают! И вообще, кому я нужен? Я же не Клинтон, в конце концов… Какое кому дело до моей нравственности? И потом… разве может быть безнравственным любить другого человека?

– Но ведь вы женаты…

– И что с того? Это ж не заразная болезнь, я надеюсь? И разве женатый мужчина не может полюбить?

– Да, но… – Алла не знала, что сказать.

– Никаких «но»! У нас с вами начинается новая жизнь, полная тепла и света! Видите, как я заговорил? Почти стихами. Вы даже не ожидали, признайтесь!

Алла Викентьевна, для которой страшное письмо казалось «громом небесным», растерялась. Она слышала слова Игоря Анатольевича, но все это происходило, как во сне. Как во сне, она дала ему согласие покататься после работы по ночному городу, зайти в ресторан; как во сне, она пила с ним вместе коньяк, который он таки принес из своего кабинета в широких бокалах. Ее голова слегка кружилась, то ли от выпитого, то ли от лившейся в окна дождевой свежести, запаха мокрых деревьев, ванили из кондитерской на углу и дыхания огромного проснувшегося города…

– Откуда у вас это письмо? – спросил Громов, когда она совсем успокоилась и повеселела.

– Мне его слепой дал, на улице.

– Слепой? – удивился Громов.

– Да. Я не сразу догадалась, конечно… Он был в темных очках и с собакой-поводырем, отлично выдрессированной.

– Вы его видели когда-нибудь раньше?

– Нет… – Алла Викентьевна задумалась. – Нет, точно! Я бы обратила внимание. Очень приятный, интеллигентный молодой человек, и… слепой. Ужасно!

Она зябко повела плечами.

– Вам холодно? – спросил Громов. – Я закрою окно!

– Нет-нет, спасибо… Это я так. Жутко отчего-то стало… А вам?

– Меня трудно чем-то испугать в этой жизни, – ответил Игорь Анатольевич.

– Так вы не боитесь?

– Чего? – улыбнулся он.

– Угроз, что в письме… Ведь требуется, чтобы я давала информацию, касающуюся вас, фирмы… иначе…

– Нет, не боюсь. И вы ничего не бойтесь. Человек, который написал это письмо… мертв.

– Мертв?! – глаза Аллы Викентьевны округлились от удивления. – Но… откуда вы знаете?

– Есть – вернее, был – только один человек, который мог затеять такую дьявольскую игру со мной! Только он догадывался, что я… Впрочем, не важно. Его больше нет среди живых! Так что опасаться нечего. Даже если бы он был жив, я бы принял этот вызов. Я никогда не отворачиваюсь от опасности – таково мое жизненное правило!

Успокоив женщину и вернувшись в свой кабинет, Громов надолго задумался. Письмо – дело рук Матвеева, нет сомнений. Но чего тот собирался добиться таким способом? Зная отлично психологию людей, предугадывая тончайшие нюансы их поведения, Денис Аркадьевич не мог не знать, что Алла Викентьевна испугается, растеряется и… покажет письмо своему шефу. По-другому просто быть не могло! Значит, господин Матвеев придумал какой-то изощренный ход, какую-то дьявольскую комбинацию, которая должна была заставить Громова… что? Теперь вряд ли удастся узнать об этом… «Великий комбинатор» мертв, он унес свои тайны в могилу. Впрочем, все ли? А дневники? Эти его проклятые записки?

Громов вспомнил, что Алла Викентьевна говорила ему о слепом. Инвалид с собакой-поводырем… Собака! Ее могли воспитать в клубе Матвеева, там дрессировка псов была доведена до степени искусства! Но кто этот слепой? Он работал на Матвеева? Чертовщина какая-то! Наверное, он еще не знает, что хозяин мертв. Кто ему мог сообщить об этом? Не получая никаких указаний от своего «начальника», слепой начнет беспокоиться… Он может позвонить или лично наведаться в собачий клуб. Вряд ли Матвеев дал ему еще какие-либо каналы связи. Раз у слепого есть собака, то они общались через клуб. «Великий комбинатор» был невероятно осторожен и скрытен. Он скользил по жизни, как тень. И там, куда она падала, начиналась зловещая и жестокая драма…

Ядовитый паук мертв, но все еще продолжается действие его яда… он все еще норовит укусить. И его липкая паутина все еще ловит в свои сети беспечные жертвы.

Игорь Анатольевич набрал номер телефона Смирнова. Чем только занимается этот бездельник? До сих пор ничего не выяснил!

– Алло!

Всеслав чудом оказался дома. Он уже стоял в прихожей и надевал кроссовки, когда зазвонил телефон.

– Это Громов. Есть новости?

– Существенных пока нет.

– Ясно. А когда будут?

– Неисповедимы пути господни! – ответил Славка делано-смиренным тоном. – Сия благодать не от нас, грешных, зависит.

– Ты не дури, а проверь лучше еще раз собачий клуб, – сказал Громов сердито. – Тут мне письмо пришло, с угрозами! Шантаж, в общем. Почерк нашего друга Матвеева прослеживается без труда. Письмо принес слепой с собакой. Он еще не знает, что хозяин мертв. Может, обратиться в клуб?..

– Почему это?

– Потому, что у него собака! Непонятливый ты стал, Всеслав!

– Есть немного. Особенно спросонья. Так что, понаблюдать за клубом?

– Не помешало бы. Если слепой придет туда, с ним можно будет поговорить. Вдруг он что-то знает?

– О дневниках? Сомнительно… Ну ладно. Сделаю.

Славка надел наконец кроссовки.

– Это все. Бывай! – коротко попрощался Громов.

– Игорь Анатольевич! – спохватился вдруг Смирнов. – А… какие у вас часы?

– Какие часы?

– Наручные.

– «Ролекс», золотые… А что?

– Ничего, извините. Я буду звонить!

Сбегая вниз по лестнице, Славка подумал, что слепой может оказаться неожиданно ценным источником информации. У людей, лишенных зрения, чрезвычайно остро развиты все остальные органы чувств. У них вырабатывается необыкновенное чутье. Люди не думают об этом и не принимают особых мер предосторожности, думая, что раз слепой не видит, то он не имеет понятия о том, что вокруг него происходит.

Хотя на самом деле это далеко не так!