Лысоватый, с редкими гусарскими усиками, поджарый, даже худой, сорокадвухлетний мужчина, одетый по-молодежному в светлый в крупную клетку пиджак и джинсы, суетился и мельтешил, смахивал с застланного нарядной скатертью стола ложки и ронял салфетки.

– Подумать только, какая красавица! И умница, и отличница, и спортсменка-комсомолка… – прервал он себя нервным смешком. – Да, такие дела. Помру, ничего после меня не останется, кроме тебя. Даже не верится, что вот эта прекрасная девушка – моя дочь!

Марина молчала и краснела. Ей было очень неловко. Неловко смотреть на своего отца – такого жалкого и нелепого. Она отводила глаза к темноте оконного стекла, в котором, как в зеркале, отражалось ее лицо с брезгливым выражением. Неловко ей было сидеть у него на кухне, в квартире, куда в любой момент может прийти его жена (ее внимательный взгляд учительницы мгновенно засек «капитально» лежавшие повсюду женские вещи). Она же не знала про жену! Думала, он до сих пор любит только ее маму. Мама ведь так его расписывала! А он оказался совсем не таким – не восхитительным и не великолепным, не как на том фото двадцатипятилетней давности, и вообще никаким. Марина с трудом разыскала его через давних полузабытых знакомых, приехала без предупреждения, чтобы получился сюрприз. Теперь она не знала, что с этим делать и как ей «отменить» папу. Такое огромное, жестокое разочарование! И если бы не тяжелая сумка, она бы вскочила и выбежала за дверь без оглядки и без лифта.

Василий не смел смотреть ей в лицо. В его душе возрастало смятение. Он мучился и боялся сказать, что его нынешняя женщина всего на полгода старше дочери и она категорически не приемлет контактов с его прежними семьями, женщинами, детьми. Слава богу, она сейчас на даче. А ну как вернется? А если Марина задержится? И как ее выпроводить?

Его руки не находили места. Василий пролил чай, подскочил, сбегал за тряпкой, вернулся на место, протянул руку за спину – в хрущевской кухне все расположено близко, – выудил из раковины тряпку с застрявшей в ней вилкой. Подскочил с места снова – теперь уже чтобы поднять упавшую вилку. Постучал ею по полу (примета – чтобы никто не пришел), забыл про разлитую лужу и угодил в нее рукавом.

– Ах, ерунда! Все равно в стирку! – беспечно махнул он рукой, натужно улыбаясь. Снял пиджак, надетый по случаю знакомства с дочкой. Под пиджаком обнаружилась несвежая сорочка с оторванными пуговицами на пузе. Минута замешательства. – Пойду переоденусь.

Отец исчез в спальне за плотно прикрытой дверью. Марина осторожной кошачьей поступью пробралась в коридор, обулась, взяла оставленную в прихожей сумку, тихо повернула язычок замка и выскользнула за предательски скрипучую дверь.

Марина спустилась пешком, чтобы не ждать лифта и чтобы на площадку не вышел отец. Чтобы не говорить ненужные слова и не прощаться.

Свежесть улицы, морось дождя, темнота сумерек. И хорошо, что темно – он ее не разглядит, если посмотрит в окно. А она не будет оборачиваться, чтобы в последний раз бросить взгляд на два желтых квадрата на восьмом этаже.

Услышав звук открывавшейся входной двери, Василий обмер: Леля вернулась?! А на кухне – Марина. Как ее представить, как?! Знакомая? Леля закатит скандал. Дочь? Только не дочь! И не потому, что Леля не переносит его «бывших», тем более детей. Он в ее глазах сразу состарится на двадцать лет. Череда мыслей пронеслась в голове Василия со скоростью уходящего экспресса. Через минуту он понял: Марина ушла. Первым порывом было броситься ей вслед, отцовский инстинкт, забитый в дальний угол сознания, дал о себе знать. Хотя бы попрощаться, сказать формальное «не пропадай». Потому что так положено, ибо иначе – не по-людски.

Поборов внезапно проснувшуюся совесть, Василий выдохнул: вот все само собой и разрешилось, без его участия. Пусть лучше уходит себе – без фальшивых напутствий и тяжелых взглядов.

Он стоял у окна в комнате с выключенным светом, осторожно приоткрыв занавеску, будто снизу можно было его увидеть. Вглядываясь в темноту улицы и пелену дождя, он надеялся не увидеть ее силуэт. Чтобы все выглядело так, как будто и не было ее вовсе – умницы-красавицы, спортсменки-комсомолки, его дочери. Куда ушла Марина, он не знал. Не хотел знать. Даже не спросил, где она остановилась и к кому приехала, побоявшись услышать неудобное «к тебе».

Весь остаток вечера и следующий день Василий просидел в кухне, но уже без скатерти и салфеток, а в окружении окурков и грязной посуды и пил горькую. Он чувствовал себя таким молодым, многообещающим, вся жизнь впереди – а тут вдруг всё это, и ей уже двадцать четыре, и она совсем взрослая. И теперь он чувствует себя таким старым, таким чудовищно старым…

– Это была ошибка! Ну, какие дети в девятнадцать лет? Что я тогда понимал? Я не виноват… – бормотал он.

Он до сих пор мнил себя бравым парнем, каким был много лет назад, и в душе ему до сих пор было неполные двадцать.

Марина шла по сумеречному проспекту, не обращая внимания на моросивший дождь. Она уже отмотала полтора километра, прошла мимо станции метро, вместо того чтобы спуститься и поехать домой. Дом ее был далеко – за сотни километров, и где сегодня ей ночевать, она не знала. Но отсутствие ночлега девушку пока что не тревожило, все ее мысли были о только что пережитой встрече с отцом, на душе лежал груз эмоций: обида, разочарование, жалость – их нужно было развеять, разогнать энергичным шагом, а лучше – бегом. Но если она сейчас побежит – в длинной юбке и на каблуках, – что подумают люди? Марина привыкла оглядываться на окружающих. «Что скажут люди?» – с детства твердила ей мать. В Выхине все живут по этому правилу. И теперь, в большом городе, где, в общем-то, никому ни до кого нет дела, Марина продолжала принимать в расчет мнение окружающих.

После солидного марш-броска девушка почувствовала усталость. Прибыв утренним поездом на перрон Московского вокзала, она весь день провела на ногах. В результате долгой переписки по Интернету она раздобыла адрес отца. Байконурская, 39, корпус два – судя по карте, это у черта на куличках. Пока мыкалась по огромному зданию вокзала, пока сориентировалась в метрополитене, пока нашла нужный дом… Марина поехала на Байконурскую под вечер, чтобы застать отца наверняка, если он днем на работе. Она специально приехала в среду (поезд ходил два раза в неделю: по средам и субботам), ведь в выходной отец мог куда-нибудь надолго уехать, а в будни, вечером, больше вероятность его застать. Марину встретили запертые двери парадного многоквартирного, напоминавшего улей, дома. Она тщетно давила на кнопку домофона с номером нужной квартиры. Еще не вернулся с работы? Все верно, мама говорила, что отец много работает. Девушка сходила в ближайший торговый центр, поглазела на товары, перекусила в кафе, с пластиковой мебелью и посудой, беляшами и кока-колой, убила время.

Вторая попытка проникнуть в жилище отца тоже не увенчалась успехом. Заметив направлявшуюся к парадному старушку, Марина ринулась за ней. Оказавшись на площадке около лифтов, она обрадовалась, словно уже попала в квартиру. Поднялась на восьмой этаж и нарвалась на очередную преграду – дверь, отделявшую общий коридор от лифтового холла. Звонков на двери не оказалось. Как быть в такой ситуации – непонятно. Марина отчаянно забарабанила кулаками по металлической обивке. Стучала она от души, так что грохот стоял приличный. Но ей никто не спешил открывать, жильцы сидели в своих норках как мыши.

Приехал лифт, выпуская из своих объятий почтенного вида мужчину, похожего на Шаляпина.

– Вы к кому? – деловито поинтересовался он, открывая дверь.

– Ой, спасибо! Я в девяносто шестую, к папе! – радостно завопила девушка и помчалась по коридору искать квартиру отца.

– Так вы к Василию? – почему-то удивился «Шаляпин».

– Да, к Василию Петровичу!

И опять ей никто не открыл. Девяноста шестая квартира была неприступна, как крепость.

– Я здесь подожду, – неуверенно, словно спрашивала разрешения, произнесла Марина. Мужчина ничего не ответил, по большому счету, ему было все равно.

Звук подкатившегося лифта, шаги, лязганье замка. В коридоре появился высокий, чуть сгорбленный усатый мужчина с помятым лицом, в котором едва угадывались черты бывшего красавца.

«Это он?» – замерло у Марины сердце. В ее сумочке между страницами «Популярной педагогики» лежала его фотокарточка двадцатипятилетней давности, с которой улыбался статный молодец с богатой шевелюрой, а этот… Тощий, как суслик, с угадывающимся под курткой пивным животом, плешивый, с тараканьими усами. Она, конечно, понимала, что время отразится на его внешности – добавит ему благородной седины, сделает лицо более резким и мужественным, фигуру – коренастой…

– Вы ко мне? – настороженно спросил он.

– Я в девяносто шестую, к Василию Петровичу, к папе.

Минута замешательства.

– Пойдемте, – пригласил он нежданную гостью, озираясь на соседа.

Стоило прикладывать столько усилий на поиски, молить языческих богов, копить деньги на дорогу, ехать за тридевять земель, чтобы встретиться лицом к лицу с жестокой действительностью! Она все поняла в этот вечер: что отец не был таким, каким его описывала мать, он не присылал дочери ни подарков, ни денег – он никогда ее не любил.

И вот теперь, без четверти двенадцать ночи, Марина стояла с дорожной сумкой на окраине чужого города. Чтобы не пропасть, нужно было что-то делать. Она решительно оглянулась по сторонам: где-то вдалеке прогромыхал трамвай – транспорт еще ходит. Девушка помчалась к остановке – вдруг подойдет следующий? Тут рядом с ней остановился ехавший в парк троллейбус. Сердобольный водитель предложил подвезти ее. Марина не стала отвергать помощь, уселась на мягкий диванчик и от усталости и укачивания чуть не уснула.

– Выходим, девушка! Я в парк поворачиваю. До метро тут рукой подать, – указал он направление.

Сердечно поблагодарив водителя, Марина поторопилась к метро. Спасительное метро! Станция уже закрывалась, но Марина все-таки успела на последнюю электричку. Она ехала на вокзал, потому что других вариантов ее ситуация не предполагала.

Вонючий и холодный, с обилием шатавшихся повсюду бомжей, вокзал был отвратительным. Чтобы попасть в «чистый» зал, требовалось предъявить билет на поезд, которого у Марины не было. Уезжая, она соврала матери, что едет к Ивану, за которого собирается замуж. Она предполагала, что остановится у отца, поживет, найдет работу, потом, может быть, выйдет замуж, чтобы мама успокоилась. Как теперь возвращаться домой? Как смотреть людям в глаза, слушать шепотки за спиной и бесконечное мамино: «А я ведь говорила!» С работы она уволилась, наврала коллегам то же самое, что и матери. Нет, нельзя ехать назад с позором. Раз она решилась уехать из поселка, нужно идти до конца, а не метаться туда-сюда.

После третьей ночи, проведенной на вокзале, Марина взвыла. Бездомные, которых она раньше в жизни никогда не встречала, пугали ее жуткой антисанитарией и вызывали резкое отторжение. Читая о бродягах в газетах или видя их в телепередачах, Марина по своей душевной доброте их жалела, а оказавшись с ними на расстоянии вытянутой руки, свое отношение резко изменила. Теперь ей стало жалко себя. За то, что она вынуждена вдыхать «ароматы», источаемые бомжами, слушать их брань, рисковать подхватить какую-нибудь заразу. И все это происходит не в лесу и не где-нибудь в подворотне, а в центре большого города – на Невском проспекте! Полицейские ее не трогали, но смотрели с презрением. Ночью на вокзале на нее все смотрели с презрением – и бомжи, и просто забулдыги из пригорода, опоздавшие на свою последнюю электричку.

– Пива хочешь? – ткнул ей бутылкой в грудь потрепанного вида мужичок.

– Нет, спасибо, – помотала головой Марина, пятясь назад.

– А зовут как? Меня – Юрчик, – протянул ей широкую трудовую ладонь.

– Никак!

– Ой-ой-ой! – проойкал он нараспев. – Коза драная! Думаешь, что ты – особенная? Ты такая же, как и все тут! Таких, как ты, тут – миллион!

Марина метнулась в сторону – искать себе на вокзале другой угол. Терпеть это было невыносимо! Грязный, грубый мужик разговаривает с ней как с последней проституткой. Вероятно, он ее за проститутку и принял. А самое противное, что он был прав, говоря, что она такая же, как и все прочие обитатели вокзала: как та спящая на полу пьяная баба неопределенного возраста или как тот тихий бомжик, устроившийся на картонных коробках. Разве что она не пьяна и не питается на помойке. Но, раз она находится в одинаковой с ними среде, значит, в данный момент их уровни равны. И неважно, что у нее в сумке паспорт с регистрацией, трудовая книжка, диплом, немного денег и ключи от дома. Все равно здесь и сейчас она – бездомная.

Слова бомжа Юрчика заставили действовать. Ранним утром, как только пошел общественный транспорт, Марина перебралась в метро, чтобы выспаться в его теплых и чистых, по сравнению с вокзалом, вагонах. Прокатившись пару раз в оба конца вместе с первой волной спешивших на работу горожан, девушка вышла на Сенной площади. Эту станцию она выбрала из-за ее расположения в центре, и еще – из-за того, что знала ее по произведениям Достоевского. Правда, Федор Михайлович описывал Сенную площадь как весьма мрачное место, наводненное попрошайками и рабочим людом, но все же.

Сенная встретила ее толпой, нищими и лоточниками. Место оказалось неприятным, почти по Достоевскому.

– Золото, золото! Девушка, не желаете продать золото? – обратился к ней парень в темных очках. Он сразу вычислил в ней потенциальную клиентку.

– Нет! – шарахнулась от него Марина, инстинктивно хватаясь за уши с подаренными мамой малюсенькими золотыми сережками-колечками.

– У меня самые выгодные цены, в ломбарде вам столько не предложат, – не отставал скупщик.

Девушка не стала задерживаться, развернулась и оказалась на пути людского потока, двигавшегося от перехода. Ее толкали со всех сторон, а она все стояла со своей дорожной сумкой, уставшая и потерянная. «Как можно здесь жить?» – не переставала удивляться Марина. За четыре дня, проведенных в Петербурге, она хлебнула его неудобств сполна. Получив очередной толчок в спину, девушка собралась с силами и стала выбираться из толпы.

Она стояла за ларьками, около стены старого дома, вдоль которого, возможно, прогуливался Федор Михайлович, и бессмысленно смотрела на наклеенные на нее газеты с объявлениями на последних страницах. Еще не до конца уяснив смысла прочитанных строк на волнистом от следов дождя газетном листе, Марина почувствовала – это решение проблемы! Перечитала текст объявления. Трехлетнему ребенку срочно требовалась няня, с проживанием. По возрасту Марина не подходила – родители малыша желали видеть в качестве няни женщину за сорок. Но попытать счастья-то можно!

Небольшой аккуратный особнячок в пригороде. Хозяйка дома, высокая холеная женщина, мать ребенка, подозрительно смотрела на явившуюся к ней девицу – в мятой одежде и с немытыми волосами.

– Рекомендации есть?

– Нет. Трудовая книжка есть и диплом. С отличием! – Марина быстро достала из сумочки документы и с готовностью их предъявила.

Женщина пролистала ее трудовую книжку с немногочисленными записями, еще раз испытующе посмотрела на Марину и заключила:

– Ладно, я вас возьму.

Эти слова прозвучали для нее музыкой рая. Девушка догадалась, что ее взяли без рекомендаций из-за срочности и отсутствия других кандидатур. Видимо, местные няни весьма разборчивы и их чем-то не устраивают предложенные условия, а ей – в самый раз. Марина подумала, что если бы отказали, пришлось бы ей возвращаться домой, в Выхино. Только сил добраться до вокзала у нее уже не осталось.

Вымывшись под душем и переодевшись, девушка почувствовала себя счастливой. Обретенное пристанище ей очень понравилось своей чистотой и теплом, которых ей так недоставало. А после чашки горячего чая с посыпанными корицей булочками жизнь показалась сказкой.