Левушка долго мучился, не зная, стоит ли рассказывать Петру о неудачном походе на болота, но больше рассказывать было не о чем – Бехтерины упорно игнорировали Левушкины попытки завязать знакомство, встречали вежливо, но столь же вежливо торопились выставить за порог, отговариваясь занятостью и трауром.

Петр приехал сам, без предупреждения, от него за версту несло усталостью и раздражением, которое он пытался сдерживать, но оно, несмотря на все усилия, прорывалось в жестах, в голосе, в самой манере говорить. И Левушка вновь ощутил себя никчемным и бесполезным, оттого и поспешил оправдаться, доложив и о находке, и о ночной прогулке Александры.

– Психи. – Петр бросил кожанку на стул. – Нет, ну натуральные психи, ни одного нормального человека в семействе. Играет он… знаю я эти игры… сначала играют, потом, заигравшись, перестают понимать, когда уже и не игра совсем… слушай, дай попить чего холодного, а то пока доехал, вымок весь. Жара.

Жара, еще не летняя, но уже ощутимая, до капель пота на шее и постоянной жажды. Ледяной квас Петр пил крупными глотками, отчего кадык на шее нервно дергался, и Левушке казалось, что коллега вот-вот подавится. А тот допил, поставил пустой стакан на край стола и, вытерев губы ладонью, повторил:

– Нет, ну психи же. Я в дела этой семейки за эти дни по самое не хочу влез… помнишь, ты про жемчуг упоминал? Ну так вот, фальшивый он, потому как долгов у тетки немерено.

– Откуда?

– Откуда узнал или откуда долги? Узнавать особо нечего, когда деньги со счета уходят спустя сутки-трое после поступления, это о чем-то да говорит… потом вызвать в прокуратуру, нажать немного и пожалуйста, очередная страшная тайна. Суеверная она, ну, тетка, – объяснил Петр. – К гадалке одной ходит, а та ее крутит по полной программе, и серьги жемчужные, один в один, как ты описывал, у этой гадалки в ушах. Мошенница, конечно, наплела про семейное проклятие и взялась карму чистить. Уже год как чистит… я покурю, ты не против?

Левушка кивнул. Ему было жаль суетливую, немного нервозную Берту, которая так благодарила за найденную серьгу и напоила чаем. А Петр, откинувшись на спинку стула, закурил. Дым он выдыхал тяжелыми густыми клубами, почти как паровоз из старых фильмов, но говорить дальше не спешил. И только когда от сигареты осталась едва половина, нарушил молчание.

– Мария Бехтерина… феминистка, независимая дама, вице-президент клуба «Свободные женщины»… владелица журнала «Твой выбор». Любовнику мадам семнадцать лет, студент… за учебу платит она же, равно как и за квартиру, прибавь сюда автомобиль, шмотки, отдых и прочие радости за чужой счет. А мальчику мало… вот журнал умер от недостатка финансовых вложений, да и самой ей денег катастрофически не хватает. Плюс репутация вот-вот полетит к чертовой матери… а всего-то и надо, что немного – ну по меркам Бехтерина-старшего – денег. Чем не причина?

Петр раздавил окурок о тарелку, которую Левушка использовал вместо пепельницы. Странно, но нервную, агрессивную и колючую Марию тоже было жаль, даже больше, чем Берту.

– Или вот Люба твоя… знаешь, что у нее тоже проблемы? Серьезным людям денег должна была, много денег… вляпалась в какую-то авантюру.

– Она не имела возможности убить. – Левушке была неприятна сама мысль о том, что Любашу можно подозревать.

– Не имела, – охотно согласился Петр. – Она другим путем пошла. Не созналась тебе? Ну да, конечно… этак всю романтику отношений попортить недолго. Уж не знаю, случайное было у вас знакомство, или нарочно подгадала, только…

– Что «только»? – затянувшаяся пауза нервировала неопределенностью, инстинкт подсказывал, что лучше бы не уточнять, не влезать в это дело, отступить, пока есть такая возможность. А разум требовал обратного.

– Характер ранения у нее специфический… ну помнишь анекдот про то, как споткнулся и на нож упал? Вот она и упала. Это почти сразу сообразили, вот только нож-то не нашли, да шишка на голове присутствовала. Ты не представляешь, сколько у меня эта стерва сил отняла! И ведь до последнего упиралась.

– Я не понимаю…

– Лёв, я сама не понимаю, как получилось, – Любаша сидела на кровати, прижимая к животу коричневого плюшевого медведя. – Ну тогда показалось, что выход, что если малой кровью, то… я квартиру продала, я все, что могла, продала… я рассчиталась, честно, иначе они бы убили.

Она старательно отводила взгляд, и Левушке в этом чудилось дополнительное признание вины. А он ведь не поверил, уж больно сказочно все это выглядело в изложении Петра. И в Любашином тоже сказочно, вот только сказка некрасивая, неправильная.

– Лёв, ну прости меня, пожалуйста… я ведь не специально, точнее, специально, но не совсем, чтобы так, – она вздохнула, видимо, окончательно запутавшись в собственных рассуждениях. – Я с ума сходила в этом дурдоме, еще немного, и вместе с Ольгушкой в психушку, еще подумала, что Дед бы психушку оплатил. А потом сразу как-то и мысль пришла… вот если бы на меня напали, он бы испугался и денег дал бы… на квартиру, а может, и больше. Сначала я хотела просто попросить, объяснила бы, но он за Марту разозлился, хотя при чем тут к Марте я? При чем мы все? – Она растерянно погладила медведя, в желтых стеклянных глазах которого Левушке чудился укор, дескать, чего это он требует от несчастной больной девушки, неужто не видит, как ей плохо.

Левушке тоже было плохо, обидно, совсем по-детски, когда бежишь, бежишь вперед и, споткнувшись, падаешь, сдирая ладони и колени об асфальт.

– А потом невеста его… и никто не знает, то ли шутка такая, то ли и вправду женится. С Деда стало бы… просто, чтобы назло остальным. Он ей ожерелье подарил, а мне… меня и слушать не стал бы. А тут ты, забавный такой, серьезный, и на чай пригласил… я нож взяла, думала, что подойду и где-нибудь рядом с домом порежусь, не сильно только… вроде бы как напали, и ты бы подтвердил… и помог бы… ты ж из милиции.

– И не страшно было?

– Конечно, страшно. Только я боли не боюсь. Я в детстве когда-то щеку рыболовным крючком на спор, а тут… резанула бы по боку, чтобы крови побольше. Почти примерилась, как бить, а тут раз и по голове… выходит, я сама на нож упала.

– Выходит, что сама. – Левушка глянул на часы – начало шестого, – Петр сказал, что раньше шести не объявится, значит, время еще есть.

Время есть, а говорить не о чем.

– Этот, который длинный, говорит, что я – идиотка, что если бы не ты, то умерла бы там… а я сама знаю, что умерла бы… и боялась взаправду, я ведь в больнице очнулась, откуда мне знать, сама я или нет. И страшно, и признаваться стыдно… и вообще. – Она шумно всхлипнула и зарылась лицом в лохматую медвежью шерсть. – Ты извини, что я молчала и путала следствие, я ведь не нарочно.

Не нарочно. Никто из Бехтериных ничего не делает нарочно…

Ждать Петра Левушка решил на улице. И за это было стыдно, получается, что убежал… а Любаша ничего не сказала, она медведя гладила, нашептывая что-то в плюшевое ухо.

И не надо было приезжать, ведь еще с того момента, как Петр объяснил про Любашу, Лева решил, что ни за что не станет спрашивать. Но стоило Петру обмолвиться, что в город поедет, и Левушка ухватился за эту возможность обеими руками.

Стая воробьев купается в пыли, чирикают, выталкивают друг друга из удобной ямки… совсем как Бехтерины. И Любаша тоже Бехтерина… фамилия определяет сущность? Левушка отмахнулся от неприятной мысли и, присев на нагретую солнцем лавку, принялся ждать.

Ни при чем тут фамилия, совершенно ни при чем.