Книга: Слезы Магдалины. Проклятие двух Мадонн (сборник)
Назад: Левушка
Дальше: Александра

Игорь

– Да ни при чем здесь я! – Татьяна кричала, выплескивая гнев. Некрасивая. Всегда была некрасивой, а теперь как-то особенно. Игорь словно впервые увидел и нездоровую одутловатость, которая, вместо того чтобы разровнять кожу, как бы выталкивала ранние морщины наружу. И темные припухлости под глазами, и крупные, чуть вывернутые ноздри, и плывущую, бесформенную линию губ. Даже эмоции у Таньки были какие-то приглушенные, серовато-невыразительные.
Поговорить с ней Игорь решил сразу по возвращении из клиники, все-таки если Сашка права, то кокаин в коньяке был именно Татьянин.
Танька и кокаин… несочетаемая пара. Узнай Дед, умер бы… а может, оттого и умер, что узнал слишком много? И дело не в деньгах, а в вот таких маленьких тайнах, о которых говорил Всеволод Петрович?
– Ну пойми же ты, я его не травила! – устав кричать, Татьяна села в кресло. Вялые ладони на широких подлокотниках, бисерная фенечка на запястье и мешковатый свитер. Не по сезону одежда, но Танька, стесняясь своей полноты, всегда любила такие вот бесформенно-бесцветные наряды.
– Не знаю, чего тебе эта стерва порассказывала, но Деда я не травила. Ну сам посуди, на кой мне так подставляться? Думаешь, один ты такой умный? Менты тоже докопаются, не сегодня – завтра или послезавтра… и что мне делать, а? Они ж не поверят, Игорь, не поверят… – Танька вдруг всхлипнула. – А я не хочу в тюрьму. Этот старый козел всех обманул, сначала деньгами тряс перед носом… морковка для осла, а мы, как табун ослов за этой морковкой. Вправо? Пожалуйста. Влево? Как будет угодно… лишь бы добраться. Вот и не выдержал кто-то… молодец. Я его расцелую. Что смотришь? Думаешь, какая я неблагодарная? А ты, Гарик, благодарный? Тебе он жизнь не искалечил морализаторством своим?
Она снова переходила на крик, но тут же голос, не выдерживая напряжения, срывался, падал до нервозного шепота. Бледно-серые глаза блестели ненавистью, и Игорь вдруг подумал, что женщина, сидящая в старом кресле с резными подлокотниками, совершенно ему незнакома. Это не Танька. Та добрая, застенчивая и робкая, та стесняется носить короткие юбки и не ходит на танцы. Та навечно приговорила себя к диете, но обожает шоколад… Та умеет смеяться громко и заразительно, скидывая серую обреченность навязанного кем-то образа, и не умеет ненавидеть.
Эта же незнакомка была чужда и неприятна каждой своей чертой, однако Игорь отчего-то продолжал сидеть и слушать ее полубессвязный истеричный лепет.
– Он же всех поломал, Игорь. Всех! Берта замуж выйти хотела, помнишь? И счастливая-счастливая была, прямо светилась вся, да и Илья Федорович тоже, а Дед взял и запретил. Зачем?
Ради светлой памяти покойного супруга тетушки Берты. Неприятная история. Семейный ужин, чопорно-строгий, надменно-аристократичный, завершающим аккордом чаепитие в антураже серебра и фарфора. И разговор. О долге, чести, достоинстве. Тетушкина восковая бледность, случайно опрокинутая набок чашка, темное озеро чая по крахмальной белизне скатерти. И несостоявшаяся свадьба.
Дед сказал, что выходить замуж в таком возрасте не только бесчестно по отношению к умершему супругу, но и смешно. А его поддержали, просто из страха поссориться, потерять поддержку, и Илья Федорович как-то разом перестал приезжать в гости.
При чем здесь это? Давно уже, в прошлом году или в позапрошлом… все уже и думать забыли.
– Или твой развод, ты все пытался-пытался развестись, а Дед был против. Это неприлично бросать больную жену. Это плохо. Это не по-родственному. – Татьяна сжала подлокотники. Белые фаланги пальцев ясно выделялись на темном дереве, равно как и круглые, почти идеальные шары суставов. – Любаше карьеру зарубил. Думаешь, она не знает, отчего с ней работать не хотели? Не потому, что она страшная, а потому, что за нею Дед, связываться с которым себе дороже. Моделей полно… Молчишь? Слушаешь?
Игорь слушал. Не хотел слушать, но продолжал. Выпить бы, коньяку… хотя бы даже с кокаином. В бокал на два пальца, и согреть в руке, вдохнуть тягучий аромат, обещающий тепло, которого больше не осталось в доме.
А Татьяна замолчала и сразу как-то осунулась, осела, расплылась аморфной массой серости, в которой всего-то два ярких пятна – румянец на щеках и синий бисер на запястье. Игорь отвел взгляд, неудобно быть свидетелем чужой слабости или болезни.
– Думаешь, я истеричка? – Тихий голос, робкий взгляд, и в глазах никакого блеска, сплошная муть, будто вода в старой луже. – Думаешь, раз сижу на коксе, то совсем нервы ни к черту? Да ты присмотрись, все тут рады, что старик окочурился, а если и сука твоя белобрысая, к которой ты клинья подбиваешь, следом на тот свет уйдет, вообще праздник устроят. Танцы на костях… весело будет, Игорек… даже не представляешь, насколько весело!
От Татьяны в кабинете остался запах, кисловато-сладкий, приторный и вместе с тем на удивление безликий. Игорь распахнул окно, чтобы проветрить кабинет, но запах не исчезал.
Вечер на дворе, бледно-лиловые сумерки и мягкая позолота заходящего солнца. Завтра снова будет день, жара и необходимость что-то делать, искать и находить совсем не то, что требовалось. У коньяка в бокале отчетливый привкус самогона, очередная подделка? Или просто он, Игорь Бехтерин, настолько разучился доверять кому-либо, что развилась паранойя?
Коньячная паранойя – забавно.
А Скорбящая Мадонна и вправду похожа на Ольгушку, особенно теперь, в сумерках, когда лицо ее слегка подправлено тенями, укрыты трещины в слое лака и нарисованные слезы. Зато заметна улыбка, растерянная и робкая. Одиночество? Страх?
Вторая тоже изменилась, не гнев, но понимание, и руки, омытые то ли огнем, то ли кровью, чисты…
Бред. Всего-навсего протяженный, вызванный усталостью, бред. Впрочем, Александра утверждает, что они всякий раз иные, но с нее станется. Еще одна сумасшедшая… хотя сейчас Игорь не взялся бы провести границу между сумасшествием и нормой, слишком уж неразделимы.
Как Мадонны. Белое и Черное. Две половины, два отражения…
Назад: Левушка
Дальше: Александра