От смерти Ивана Степановича Бехтерина за километр воняло криминалом – это Петр сказал, а Левушка согласился. Сам он никакого запаха не ощущал. Ну разве что пыли и еще чего-то спиртного, резкого и неприятного, навроде самогона.

Коньяк и кокаин, как выяснилось позже.

Коньяк и кокаин… чересчур претенциозно для восьмидесятилетнего старца.

– Сам посуди. – Петр был мрачен более обычного, на выпирающих скулах багряными пятнами раздражения горел румянец. – Во-первых, старик отличался благоразумием. Заметь, это не я говорю, это Бехтерины наперебой твердят. А ни один благоразумный человек в возрасте семидесяти восьми лет не станет мешать коньяк с кокаином.

Петр перевел дыхание. Левушка слушал молча, не торопя вопросами. Вообще-то он не очень понимал, зачем его сюда вызвали, он всего-то участковый, да и то работает не так давно, какая с него польза?

– Во-вторых, дверь. Помнишь, сначала вроде бы как дверь была заперта, а потом вдруг оказалась открытой?

Петр сел на край стола. Тесный у него кабинет и неуютный. Стену прикрывает календарь за позапрошлый год, изрядно выцветший и запыленный, шторы обесцветились, выгорели до белизны, и вид из окна унылый.

– Я вот что думаю, кто-то знал о привычке старика, и о заначке, которую тот в столе держал, вот и сыпанул от души. А Дедово сердце нагрузки не выдержало.

– Ненадежно как-то, – Левушка сказал и испугался, куда ему с советами лезть-то, но Петр согласился:

– Ненадежно. И дверь эта… ну закрыли ее, так ведь он кричать мог, или стучать, или еще что… а если бы покрепче оказался, то так и сделал бы. Странно это все, глупо… по-женски как-то.

Левушка пожал плечами, особой «женскости» он не видел. Наверное, от отсутствия опыта.

– Ну смотри, куда проще по голове дать… или ножом, как эту твою Любу… или придушить на худой конец. А то отрава в коньяке… Чай будешь?

– Буду, – быстрая смена темы несколько удивляла, но от чая Левушка не отказался бы, а если еще и к чаю найдется чего-нибудь, то совсем хорошо будет.

К чаю нашлись твердые сушки, бутерброды с сыром и изрядно засахарившееся варенье.

– Ты извини, что дернул… короче, тут такой вопрос, неофициальный… – Петр накрыл стол газетой, от кипятильника в стакане подымались вверх мелкие пузырьки воздуха, совсем скоро закипит. – Ты вроде как и не обязан… сам понимаешь, с убийством этим мне свезло, как утопленнику. Вроде москвичи забрать собираются, да только пока они соберутся… а меня начальство каждый день сношает в разных позах.

Он вздохнул, потер переносицу и, сыпанув по стаканам заварки, продолжил.

– Официально к Бехтериным соваться не с руки, важные, аж тошнит… и меня пошлют куда подальше. Да и мотаться туда-сюда радости мало. А ты вроде как местный, свой.

– Чужой, – машинально ответил Левушка и пояснил: – Для них все чужие, если не из дома.

– Так, а Люба твоя? Поговори с ней, все равно каждый день в больницу носишься… да не спеши отказываться, я ж не прошу семейные тайны выдавать, мне бы немного разобраться, кто и чем там дышит. У кого духу хватило бы… или дури. Кстати, к вопросу о дури.

Вода пошла крупными пузырями, разлилась, расплескалась из стакана, и Петр, выругавшись, поспешно выдернул кипятильник из розетки. Левушка думал, точнее, пытался думать. Предложение Петра претило двусмысленностью и тем, что вроде как придется использовать Любашино доверие в интересах следствия. А с другой стороны, речь об убийстве идет…

Залитая кипятком заварка переливалась оттенками светло-чайного янтаря. Красиво.

– Так вот, – Петр тряпкой вытер разлившуюся воду. – Больше всего меня удивляет, откуда в твоей глуши кокаин взялся… привез кто-то, с собою привез, и вряд ли для того, чтобы старика отравить… а значит, любитель. Найди его, Лева, а?

– Зачем? – Стекло нагрелось, и держать стакан в руке стало невозможно.

– А чтобы узнать, кому он о своем увлечении рассказывал, – пояснил Петр. – И лучше не Любу, а Александру эту потряси… чужой человек в доме, такие многое видят. Ты чай пей, пока горячий…