Борецкий волновался, сам не понимал почему.

«Я потратил на подготовку к этой новогодней ночи много сил, – рассуждал Илья Афанасьевич. – Спешил с отделочными работами, подгонял строителей, нервничал... Это, наверное, и сказывается. Теперь, когда все готово, гости в сборе и вот-вот начнется захватывающее представление с участием профессиональных артисток, я подавлен или... растерян. Такое бывает...»

Но нет. Что-то еще, нераспознанное, смутное и тревожное, вкралось в сердце, в сознание и лишило покоя. Какая-то ускользающая мысль крутилась в его уме, подобно тому, как, шипя, крутится ядро за мгновение до взрыва – однажды он видел такой кадр в фильме о Наполеоне, и это врезалось в память. В его случае напряжение нарастало, а взрыва все не было. Нависшая угроза изматывала.

Борецкий проанализировал, когда именно появилось ощущение беспокойства. Вспомнились слова прораба: «Нечисто тут, кабы беды не приключилось...» Тот не зря советовал освятить дом, а Илья отмахнулся, не принял его слова всерьез. С другой стороны, приверженность язычеству шла вразрез с тем, чтобы приглашать священника. Но не обращаться же к Сварогу, Перуну или Яриле?

Борецкий был недостаточно хорошо подкован в новой для него сфере.

– Поздно о священнике думать, – пробормотал он.

Через минуту страхи казались смехотворными, и Борецкий удивлялся перепадам своего настроения. Проходило время, и он опять возвращался мыслями к причине поразившей его напасти. Вместо веселья он испытывал странное возбуждение. Когда оно возникло?

Самое неприятное, что Борецкий не мог сосредоточиться, сконцентрироваться на проблеме – ему попросту некогда было это сделать. Как радушный хозяин, он должен был встречать гостей, устраивать их, развлекать...

Стоп! Механизм поиска в его памяти закончил работу и выдал ответ на запрос – как будто загорелась красная лампочка: «Внимание!»

– Черт! – вырвалось у Борецкого.

Озарение застало его во время разглядывания следов на снегу. Наверное, помогла соответствующая обстановка – двор, снег, морозец, люди... Оп-па! А ведь впервые сердце сжалось при взгляде на приехавших «русалок». Точно. Девушки по одной выходили из микроавтобуса, он встречал их, не без любопытства рассматривая. Хороши! Особенно вон та, рыженькая... И блондиночка с вьющимися по плечам локонами тоже оч-чень симпатичная... И брюнетки по-своему очаровательны, вылитые цыганочки.

«Тогда все и произошло, – сообразил Борецкий. – Сглазили они меня, что ли? Черный глаз – колдовской, недобрый».

На ум пришла банальная строчка из популярного романса «Очи черные», который он ненавидел. Неужели он подвержен чужому влиянию? Тем не менее приезд девушек заставил его волноваться. Может быть, так чувствует себя каждый, кому приходится принимать у себя в доме пусть не знаменитую, но все же популярную в определенных кругах группу? Творческие люди всегда вносят неожиданную ноту.

Так Илья Афанасьевич успокаивал себя, а в голове звучало: «Как люблю я ва-аа-ас... как боюсь я ва-а-ас...»

– Когда это я сглазу боялся?! – разозлился он.

Он не был суеверным и спокойно позволял черным кошкам перебегать дорогу, а людям носить пустые ведра. Одновременно Борецкий умудрялся придавать значение сотням мелочей и считать все окружающее в той или иной степени одухотворенным. Духи огня и воды, земли и воздуха, например, представлялись ему невидимыми существами, управляющими основными стихиями. Он не то чтобы поклонялся им, но – принимал во внимание. Отчасти поэтому язычество оказалось более созвучно его миропониманию, чем прочие религиозные концепции. Носителями зла, по его мнению, являлись люди, которые не научились уживаться в гармонии ни с природой, ни друг с другом. Чего стоит история человечества, сплошь состоящая из интриг, заговоров, убийств, насилия и войн?

Поскольку ничто не случайно, в чем же заключается предназначение зла? В вечной борьбе с ним? В том, что между огненной бездной и ледяной пустыней тянется узкая тропка, коей движутся сыны человеческие? И это есть путь клинка, который, выдержав все, станет острым и гибким? Или это путь безумца во тьме собственного невежества? А может быть, это всего лишь бессмысленное хождение по кругу?

Ответ на свои вопросы он искал у известных мыслителей. Труды Паскаля оказались для него настоящим откровением. Люди – не ангелы и не животные, а нечто среднее. Великий француз утверждал, что, приближаясь к одной из этих крайних точек, покидаешь сферу человеческого.

С тех пор Борецкий постоянно отслеживал в себе проявления ангельские и животные. Первые приближали его к величию, вторые отбрасывали ко дну. Теперь он понимал, что такое «низменные страсти» и «благородные порывы». Он только запутался с любовью. Куда ее отнести – к небесному или земному?

– Если в любви нет похоти, то она становится ангельской... – как-то в беседе объяснил ему знакомый проповедник. – Однако стезя людей – плодиться и размножаться. Они совокупляются во имя потомства и тем самым уподобляются животным. Когда любовь к женщине вдохновляет поэта, сие есть ангельское. А когда они предаются плотским наслаждениям, сие есть грех.

Борецкий принялся было возражать, но скоро сообразил, что любовь необъяснима по сути и постигать ее умом – пустая трата времени.

Как всякий мужчина, достигший сорока лет, Илья Афанасьевич считал себя искушенным в вопросе любви. У него были женщины – и до женитьбы, и после. Он только не понимал, что в этих отношениях преобладало – ангельское или животное. Чаша весов склонялась ко второму. Обидно, зато он себя не обманывал, поэтому легко, без сожалений расставался со своими любовницами, когда охладевал к ним.

«Как расценить мой брак с Лидией? – размышлял он. – Секса между нами давно нет, нежных чувств тоже. Родственная привязанность, долг – вот что держит нас вместе. Мы просто привыкли считать себя мужем и женой».

Однако просидеть за накрытым столом, так и не отведав самого вкусного блюда, казалось ему расточительным отношением к жизни. В нем бунтовал поэт, которого лишили вдохновения.

Борецкий не признавал, что ему хочется тонких, необыкновенных переживаний, сильной страсти, встреч, окутанных романтической дымкой. Он же не подросток, чтобы млеть под окном школьной красавицы! Он зрелый, много повидавший мужчина, пресыщенный сексом. Ему наскучили дежурные романы с женщинами, для которых постель – средство раскрутить мужчину на деньги. Он разочаровался в «жрицах любви», расточавших одинаково искусные ласки, способные завести тело, но не душу. Получается, он не любит жену, но никогда не изменял ей сердцем... Разве что на краткий миг, мимолетный, как вздох. Но этот неуловимый миг, возможно, и есть самое ценное.

А был ли в его жизни пусть не «солнечный удар» – хотя бы «солнечный зайчик», хотя бы одна горячая искра любви? Лидия, Лидия, женщина, которую он взял в жены, – они с ней такие разные. Что их объединило? Бизнес, деньги... черт, черт! Неужели им двигал только меркантильный интерес?

Борецкий презирал людей, готовых ради наживы поступиться принципами. Неправедно нажитое не приносит счастья. Но он не лгал Лидии, не клялся ей в любви – оба понимали, на что идут.

У него разболелась голова. Ужасно некстати! Когда-то в детстве он неловко спрыгнул с крыши сарая, сильно ударился, едва не выбил глаз – пришлось накладывать швы. С тех пор травма давала о себе знать в самый неподходящий момент – как, например, сейчас.

– Ты побледнел, – наклонился к нему Арлекин. – Может, тебе на воздух выйти?

– Устал немного, ничего страшного. Пройдет.

Илья Афанасьевич опомнился, глотнул водки, чтобы отступила головная боль. За столом сидят гости, ждут обещанного представления, а хозяин расклеился. Главарю «русальцев» негоже проявлять слабость!

И снова, вопреки его воле, в памяти возникли «русалки» – рыженькая, две блондинки, две черненькие цыганочки...

Борецкий с трудом подавил желание вскочить и кинуться на второй этаж, в комнату, где девушки переодеваются для выступления. Такая прыть неприятно поразила его. Он же не маньяк?..

Время близилось к полуночи, когда «русалки» наконец вышли к гостям. Им подготовили импровизированную сцену: отделили угол зала, слева от елки, поставили туда соломенное чучело женщины в сарафане, в расшитой цветами повязке на «голове», подпоясанное красным кушаком. Рядом – ритуальное изображение Ярила, тоже из соломы, с огромным фаллосом. На полу, у ног эпатажной пары красовался глиняный сосуд с зельем из «священных трав», который предстояло разбить ватафину.

– Это уж слишком... – вспыхнула Алина-Коломбина, когда Борецкий сорвал с Ярила белое покрывало. – Хорошо, что мы не взяли с собой детей!

– Будь проще, – посоветовал Арлекин. – Смотри на все с юмором. Здесь собрались взрослые люди!

Астра незаметно наблюдала за Вишняковым – тот аж привстал, пожирая глазами артисток. Борецкий возился с русальским знаменем – куском полотна, куда нужно было зашить по углам «колдовские травы». Ему помогала рыженькая девушка. Лея не сводила с них обильно обведенных синей краской глаз. Рукава ее сорочки свисали почти до пола, скрывая руки, так что выбрать ее помощницей «вождь» даже при желании не мог.

Вишняков-волхв пристально наблюдал за ней. Знак солнца на его груди, обведенный зодиакальными символами, пылал огнем. Причудливая игра света делала это сияние неправдоподобно ярким.

Коломбина откровенно скучала. От нечего делать она жевала то одно, то другое. Арлекин подливал водки себе и ей.

Два помощника-грифона застыли по бокам сцены в ожидании, когда ватафин раздаст им ритуальные жезлы-тояги, вырезанные из дерева, с навершиями в виде птичьих голов.

– Ты что-нибудь в этом понимаешь? – спросил Матвей.

Астра думала о «духах предков».

– Кельты были не дураки, – пробормотала она. – Переход между мирами существует, только наше воображение не может его нарисовать. Мы пользуемся привычными образами. На самом деле не так-то просто сообразить, какой вид принимают мертвые, их легко спутать с живыми...

– Не добавлял ли наш хозяин какое-нибудь зелье в водку и вино? – с той же интонацией произнес Карелин. – Кельты ведь принимали ритуальный напиток? И славяне тоже, вероятно, были доки по этой части: собирали в священных рощах что-то наподобие грибов, вызывающих галлюцинации, готовили настой и угощали друг друга. Тут тебе и дикие пляски, и транс, и пророческие видения, и прочие атрибуты языческих беснований.

Астра пропустила его замечание мимо ушей.

– Знаешь, ведь мертвый может быть живым, вернее, он и мертвый и живой одновременно... – рассуждала она. – Поди разберись, кто есть кто. В нашем расследовании важно нащупать твердую почву, чтобы идти вперед.

Матвей кивал. Возражать не имело смысла. Астра выпила лишнего, и ее понесло. Монолог о «живых мертвецах» длился и длился...

– Зачем же так все усложнять? – не выдержал он.

– Главная ложь – это упрощать вещи, когда они на самом деле сложны. Люди охотно попадают в эту ловушку. Им не хватает упрямства, чтобы докопаться до корня, питающего дерево. Пока ты будешь смотреть только на ствол и крону, ты не узнаешь всей правды.

В Матвее заговорил Брюс, который любил искать то, чего никто не видит.

– Ладно... – согласился он. – Допустим. Расскажи мне о корнях.

– Я перечислю факты. Первое: Вишняков явился на праздник в облачении волхва. Второе: Борецкий пригласил группу «Русалки». Совпадение?

– Он же решил воссоздать обряд зимних русалий, значит, без «русалок» было не обойтись.

– Логично. Дальше – корни тянутся на Древний Восток, в Вавилон. Кто такие волхвы, по-твоему?

– Жрецы языческих культов... маги, владеющие тайными знаниями.

– Правильно. Они пользовались огромным влиянием еще в Ассиро-Вавилонии – толковали сновидения, предсказывали будущее, исцеляли, понимали язык звезд. Оттуда волхвование, чародейство распространилось по всему миру.

– И что?

– Помнишь, я говорила тебе про восточную богиню Атаргатис? Опять Вавилон. Культ Атаргатис связан с ритуальными оргиями. Ее двойники – Иштар, Афродита, Венера... В качестве жертвоприношения всем богам подземного мира, богиням луны и вод, любви, плодородия подносили рыбу, рыбные блюда. Таким образом, русалки, девы вод, утренней росы, лунного света напрямую связаны с будущим урожаем, изобилием, плодовитостью...

– ...то есть славяне не зря активно включали их в свои обряды?

Астра улыбнулась. Черный атлас и кружева подчеркивали белизну ее кожи, легкий румянец щек.

– Я повторю, – сказала она. – Восточное язычество, волхвы, русалки, плодородие... Кстати, я кое-что проштудировала перед отъездом. Русалки изображались не только с рыбьим хвостом, но и с крыльями. Вера в этих волшебных существ раньше называлась «волхвованием», «очарованием». Чары, понимаешь? В пятнадцатом веке в России даже ходили «русалкины деньги»: медные монеты с отчеканенной на них девушкой с хвостом и крыльями.

– Что ты хочешь этим сказать? – произнес Матвей, ощущая волну желания.

– Зеркало дало мне ответ, я уверена. Но пока не могу уловить его суть...

– О чем это вы шепчетесь? – громко спросила Коломбина, будучи уже изрядно под хмельком. – Представление идет вовсю, а вы болтаете. Для кого хозяин старается? – Она погрозила нарушителям порядка пальчиком. – Я все вижу...

– Алина привыкла воспитывать, – извинился за жену Бутылкин. – Она постоянно поучает детей.

Он подцепил вилкой кусочек белого гриба и отправил в рот.

– Мы как раз обсуждали обряд, – оправдалась Астра.

Коломбина пьяно захлопала в ладоши. Арлекин с наслаждением жевал. Ульяновна, сложив руки на груди, с обожанием уставилась на ватафина.

«Да она неравнодушна к Борецкому!» – догадалась Астра, делая вид, что увлечена зрелищем.

Между тем перед зрителями разворачивалась сцена гаданий. Девушки, одетые в длинные сарафаны и вышитые сорочки, с венками на распущенных волосах, пели. Астра плохо разбирала слова. Под мелодию сопилок и отбивание в бубны простого ритма повторялась фраза: «Кому поем, тому сбудется, не минуется... » Солистка – Лея – кружилась, размахивая длиннющими рукавами наподобие крыльев, быстро-быстро перебирая по паркету красными туфельками. Лица девушек, сильно накрашенные, казались кукольными.

– Ничего особенного, – буркнул Матвей.

– Самодеятельность на уровне сельского клуба, – фыркнула Коломбина, одергивая мужа. – Ты чего уставился? Не вздумай хвост распускать, павлин!

Из благополучных любящих супругов Бутылкины на глазах превращались в обжору-клоуна и сварливую ревнивицу.

Астра поглядывала то на Лею, то на Вишнякова. Она не могла избавиться от чувства нереальности происходящего. Словно перед ней разыгрывалась фальшивая драма с размалеванными, до неприличия примитивными персонажами. А где-то в совершенно другом месте кипели подлинные страсти...