Ольшевский с голой втянулся в интригу, завязавшуюся несколько столетий тому назад. Он засыпал и просыпался с мыслями о Sworthy. Призрак этой давно умершей женщины преследовал его во сне и наяву.

– Я вас не узнаю, сударь, – озабоченно бормотал Варгушев, когда они случайно сталкивались в парадном или во дворе. – Осунулись, глаза красные. Вы больны! У вас определенно горячка! Зайдите-ка вечерком ко мне, я достал по случаю настоящий чай. Аромат – божественный! Посидим, поболтаем...

– Некогда, – отмахивался взъерошенный сосед. – Потом как-нибудь! Простите...

– Сумасшедший... И не мудрено. Революция ломает не только монархию, но и психику...

Доктор, ярый противник курения, где-то раздобыл табак и делал самокрутки, как его научили солдаты в госпитале. Затягиваясь, он долго, с надрывом кашлял и вытирал выступавшие на глазах слезы. Это развлекало его.

Московские улицы дышали зноем. Деревья в скверах и парках начинали желтеть. Ветер носил по пыльным мостовым обрывки прокламаций, окурки, опавшие листья и лузгу от семечек. Надвигалась осень. Подмосковные дачи опустели намного раньше, чем обычно. С наступлением сумерек обыватели боялись высунуть нос из своих домов. То там, то тут возникали стихийные митинги, которые нередко заканчивались потасовками...

Эта реальная жизнь казалась Ольшевскому сущей бессмыслицей. Он совершенно остыл к ней. Его занимали события, которые ни в коей мере не могли его касаться... однако выходило наоборот. Он боялся, что сладкое наваждение, навеянное письмами прелестной Sworthy, рассеется, и его снова окружат грубые революционные будни.

«Она, должно быть, была необыкновенно красива, – думал он, представляя себе большие темные глаза, тонкий овал лица, маленькие яркие губы, нервный изгиб бровей и густую черную шевелюру, упрятанную под убрус. – И необыкновенно отважна! Посвящена во что-то значительное...»

Читая написанные ею строки, он будто воочию видел стол, горящую свечу, старинную чернильницу, перо в длинных тонких пальцах и склоненный над бумагой нежный женский профиль.

«Мой дорогой! – неизменно обращалась Sworthy к адресату своих драматических посланий. – Сегодня я оценила ваш замысел. Он безупречен. Напрасно меня мучили сомнения. Разумеется, я склоняюсь к первому варианту. Но ежели сие не удастся, то я хотя бы спутаю кое-кому карты и воспользуюсь вторым.

Великая сила в незрелых руках способна принести неисчислимые беды... Эту партию нельзя проиграть! Ежели иным путем вырвать победу не удастся, то придется выводить из игры ключевую фигуру. А потом повторить попытку... когда наступит новый благоприятный момент. Его предскажут звезды...

Сегодня я увидела ее во всем азиатском великолепии. Не могу удержаться от описания некоторых деталей. Внутри чертога, куда меня привели для беседы, все сплошь расписано разными священными и аллегорическими картинками, мебель обтянута индийскими тканями и бархатом, на окнах – занавеси из турецкой парчи, полы устелены коврами. Сама хозяйка была некрасива, но умна и горделива, одета с подобающей роскошью. Заговорила со мной ласково, попросила показать, что я умею. Я постаралась. Она пришла в восторг и долго рассыпалась в похвалах, позабыв о разнице нашего положения...

Напоследок по ее просьбе я вызвала у себя видение: круглый зал с вызолоченными стенами, а на своде – искусно сделанная фигура льва, который держит в пасти змею, а со змеи той свисают многие подсвечники... и каждое произнесенное в том зале слово эхом отражается и повторяется. Посреди зала стоит возвышение с бархатным подножием и такою же подушкой, шитой крупными жемчугами...

– Кто же восседает на подушке? – спросила она.

Я сделала вид, что онемела от восхищения, и подобострастно указала на нее.

Она вся задрожала, запылала и просила меня повторить сие видение. Я с поклоном отказалась... Судьбу, мол, дважды не испытывают.

– Знаешь ли, что ты сейчас описала? – с глубоким волнением произнесла она. – Золотую Царицыну палату! Бывать там ты никак не могла, значит... и правда умеешь заглядывать сквозь время...

Она никак не могла успокоиться, все ходила и ходила от окна к столу и обратно. Губы ее шевелились, грудь часто вздымалась. Она то и дело обращалась взором к образам, – изображениям Спасителя и Богоматери, осенняя себя крестами. Потом обернулась ко мне со словами:

– Сей дар у тебя... Божий ли? Не от лукавого ли явилась ты – искушать меня?

«Испытай, и сама убедишься!» – твердо, глядя ей прямо в зрачки, подумала я.

Она сникла, обмякла и опустилась в кресло с высокой резной спинкой и позолоченными птицами по краям, сразу заговорила о другом. Я поняла, что у меня все получится...

– Расскажи о себе, – попросила она.

Я понимала: обо мне уже доложили ей все, что смогли выведать. Я сама распространяла небылицы о том, кто я и откуда. Я повторяла одно и то же, каждый раз приукрашивая свою историю занимательными и ужасными подробностями. Чем больше я придумывала, тем сильнее мне верили. Она слушала, приоткрыв от удивления упрямый рот.

– Твоя жизнь похожа на пьесу, – задумчиво вымолвила она, когда я закончила. – Ты много повидала... тебе знакомы многие чувства. Поэтому ты так легко изображаешь их... Скажи, любила ли ты мужчину?

– Я взяла себе имя Единорога, – смело отвечала я. – Сие есть порука моей чистоты.

– Почему ты скрываешь свое лицо?

– Я дала обет.

– Твоя красота принадлежит Богу?

– Даже солнце не вправе видеть меня.

Она озадаченно кивала:

– Поэтому ты не любишь дневной свет и предпочитаешь вечер и ночь?

– Я принадлежу Единорогу... ношу на челе его печать.

Она не смогла сдержать любопытства:

– Разве на твою честь не покушались?

– Покушались, но...

Я рассказывала ей такое, чего она не прочитала бы ни в одной книге. Она заслушивалась. Жизнь в теремах скучна и однообразна... ее скрашивают дозволенные забавы. Но только недозволенное будит истинный пожар в крови и кружит голову...

Мы сблизились супротив всяких правил, и сблизились крепко. Я разгадала ее тайные мысли и научилась вторить ей. Она слушала, завороженная моими речами, а более того – тем, о чем я в тот момент думала.

Шли дни. Я предложила ей испытать мое умение. Она смотрела на меня с недоверием, прятала улыбку. Я настаивала... Она согласилась.

Лев на своде Золотой палаты из моего видения долго стоял у меня перед глазами. Лев и Единорог соединились. Это был знак...

Испытание превзошло все ее ожидания. Она боялась верить, она заболела. Я тоже не сразу пришла в себя. Первый шаг был сделан. Удачное начало обещало слишком много... Она испугалась, пришла в смятение... много молилась и била поклоны... Страх оказался сильнее рассудка, а Лев в ней возобладал над Единорогом...»

Ольшевский, словно сомнамбула, ходил под впечатлением этого письма. Что значит «имя Единорога»? Луна и серебро... Выходит, Sworthy взяла себе имя Луны?

– Допустим, – бормотал он. – А с какой женщиной она сблизилась? Похоже, ее подруга – знатного рода, если живет в раззолоченном чертоге. Кто это может быть? И как понимать выражение «Лев в ней победил Единорога»? Лев – власть и могущество... Победила жажда власти...

Ольшевский ощущал изнеможение, какое-то тяжкое умственное истощение, и вечером отправился к доктору на чай. Тот развеселился, угощал гостя печеньем из ржаной муки, донимал его вопросами.

– Как продвигается ваш труд, милейший? Что германские саги, интереснее наших сказок? По-моему, все сказки произрастают из трех корней: любовь, рыцарская доблесть и борьба со злом. Я прав? А зло неистребимо, вот в чем фокус! Вы рубите ему голову, а вместо нее вырастают три новых, клыкастых и огнедышащих!

За окнами раздавались одиночные выстрелы. Варгушев встал, задернул шторы и задорно поглядел на молодого человека.

– Вот они, там, на улицах... тоже борются со злом. Полагаете, это кончится чем-нибудь хорошим?

Он хотел вызвать Ольшевского на спор, но тому не хотелось обсуждать ни германские саги, ни, тем более, уличные события.

– Верите ли вы в магнетизм? В мысленное внушение? – брякнул он.

Доктор кашлянул. Вопрос удивил его.

– Магнетизм? Бред переутомленного мозга!

Зинаида Петровна ждала Астру у станции метро «Семеновская». Моросил мелкий дождик. Сквозь серую мглу проступали дома и пожелтевшие листья деревьев.

– Здравствуйте, – нахмурилась пенсионерка. – Я решила отказаться от дополнительной работы. Здоровье не позволяет, а подводить людей я не привыкла.

– Жаль... Ну, вам виднее.

– А вы вовсе не собираетесь ничего заказывать на нашей фирме! И работу мне предложили неспроста...

– Ваша правда, – кивнула Астра. – Я – страховой агент. Собираю сведения о благонадежности клиентов. Ваш директор хочет оформить страховой полис...

– От меня-то вам какой прок?

– Хочу кое о чем вас спросить.

Зинаида Петровна продемонстрировала деловую хватку и сразу взяла быка за рога:

– За информацию деньги положены?

– Конечно! У нас существует специальная статья расходов... – С этими словами Астра достала из сумочки несколько купюр. – Вот, возьмите. И вам польза, и мне. Внуку подарок купите...

– Только я ничего особенного не знаю, – предупредила пожилая дама, пряча деньги.

– А мне ничего особенного и не надо...

Они разговорились. Сначала побеседовали о внуке Зинаиды Петровны, потом незаметно перешли к теме корпоративных вечеринок.

– Я не могу задерживаться, – жаловалась уборщица. – А после праздника всегда приходится убирать мусор и мыть посуду. Это тоже входит в мои обязанности.

– Часто у вас устраивают посиделки?

– Почти каждый месяц. То день рождения у кого-то, то удачную сделку обмывают, то еще что-нибудь придумают... – Она махнула рукой. – Маята одна! И ведь не откажешься, не возмутишься. Уволят, и вся недолга. В моем возрасте потерять место – раз плюнуть. Попробуй потом куда-нибудь устроиться! Пенсионеров берут неохотно. Мы и болеем чаще, и силы уже не те...

Астра сочувственно поддакивала.

– Я слышала, ваша фирма недавно юбилей отмечала?

– Да... пять лет. Владислав Алексеич решил представление устроить. Он это любит. Иногда сам переодевается и всякие смешные сценки разыгрывает. Ему не бизнесом заниматься надо, а в кино идти... или на эстраду. Он бы не хуже иных знаменитых юмористов выступал. Талант у него – людей смешить!

– Кстати, как ему отдыхается на островах?

– Хорошо. Доволен. Вчера звонил секретарше, справлялся, как у нас идут дела. Привет всем передавал, обещал сувениры привезти. Добрый человек, наш Владислав Алексеич, только в семейной жизни невезучий. Жена ему попалась – пила-пилой! И грызет его, и попрекает, и скандалы закатывает. Это все от ревности, ей-богу! Я ревнивых женщин не понимаю... Зачем собственному мужу нервы трепать? Они, чай, не железные!

– Так он, наверное, повод ей дает?

– Ничего подобного! – горячо возразила уборщица. – Просто Владислав Алексеич – симпатичный мужчина и вежливый... и воспитанный, юморной. Он шутит, а она все в штыки принимает! И кто ей докладывает, ума не приложу?! От сплетен никакого толку – один вред. Я бы сплетницам языки отрезала!

– Зачем же так жестоко? – улыбнулась Астра.

– Они другого не заслуживают.

– Дыма-то без огня не бывает...

Пенсионерка быстро глянула на нее и отвернулась, спряталась под зонтиком. Дождь припустил сильнее. В лужах плавали кленовые листья.

– Вода пузырится, – сказала Зинаида Петровна. – Значит, до вечера лить будет.

– Жена вашего шефа тоже присутствовала на вечеринке по случаю юбилея фирмы?

– А как же! Сидела, надутая такая, не ела, не пила, только зыркала по сторонам. С кем Владислав Алексеич заговорил, на кого посмотрел. Ведьма, а не баба! После представления накинулась на него, бедного, и давай ругаться. Мол, его сотрудники нарочно Бабу Ягу на сцену выпустили... в виде намека. Будто это они ее опозорить решили, насмешку устроили!

Было заметно, что уборщица недолюбливает жену шефа и даже не пытается скрывать свою неприязнь к ней.

– Что, они прямо при всех ругались?

– Да нет, не при всех... а в кабинете Владислава Алексеича. Она зазвала его туда – и давай песочить! Уж он увещевал ее, окаянную, как мог... оправдывался. Дескать, никаких намеков никто не делал, ей почудилось. Он так расстроился, что дверь забыл закрыть... на весь коридор его благоверную было слышно. «Ты меня доведешь до греха! – кричала. – Я твоих баб поубиваю! Ишь, что затеяли! Ну, я им покажу!» Вот уж змеюка, так змеюка! Я как раз за веником побежала, чтобы осколки подмести...

– Какие осколки?

– Да менеджер наш, Гарик, неуклюжий, как жирафа, вечно что-нибудь локтями заденет, свалит и разобьет. Половину стаканов расколотил! Один убыток от него, ей богу! Рассеянный – страсть. Вечно ключи теряет, телефон забывает в столе, бумаги путает. Да вы его видели. Длинный, неповоротливый... жирафа и есть! Я бы на месте Владислава Алексеича давно его прогнала. А он все терпит, жалеет парня. Добрый человек! Другой бы давно сварливую женушку кулаком приласкал, чтобы знала, как рот открывать...

– Може,т у нее есть основания для ревности? Секретарша у вашего Тетерина молодая, привлекательная и незамужняя, наверняка глазки ему строит. Не всякий мужчина устоит против женских чар!

– Мими на него виды имеет, это вы в точку попали, – согласилась пенсионерка. – На него все заглядываются. Даже чернавка эта, бухгалтерша. Волосы, как смоль, и кожа, будто с загаром. Смуглая, значит. Тоже безмужняя... Где ей еще жениха искать, как не в фирме? Понятное дело, кокетничает она с начальником. Придет к нему в кабинет бумаги подписывать – и сидит... сидит... толкует о чем-то. Нарочно! Чтобы подольше рядышком с ним оставаться. Мужское сердце – не камень!

– Ну вот, и я говорю... правильно жена вашего Тетерина ревнует.

– Какое там – правильно? Он человек надежный, себя блюдет строго. Пошутить там или по работе что обсудить – пожалуйста. А заигрываний – ни-ни! Не позволяет! Я за ним такого не замечала... Зря бабы стараются, напрасно запал свой тратят. Хоть Мими, хоть Алевтина...

Астра умела расположить к себе людей, вызвать у них доверие и желание высказаться. Зинаида Петровна уже без всякой опаски изливала перед ней душу.

– Крепкий орешек ваш Тетерин! Неужели он ни за кем не приударяет?

– На работе – ни за кем.

– А что за представление было на вечеринке? Про Бабу Ягу? Это ж детская сказка!

– Совсем даже не детская, – серьезно возразила Зинаида Петровна. – Баба Яга – злая колдунья, от нее смертью веет. Сначала все хохотали до упаду, а потом... не до смеху стало. Зачем Владислав Алексеич поручил бухгалтерше актеров подбирать? Она такую страшидлу выбрала на роль Яги, аж мороз по коже шел! Как вышла эта Яга на сцену, как засверкала своими зеркальцами, как заговорила загробным голосом... у меня душа в пятки опустилась, ей-богу! Впору было крестом себя осенять, да руки не слушались. Все тело отяжелело, словно свинцом налилось...

– Что же она говорила?

– Вроде бы, всего несколько слов... а до сих пор жутко, как вспомню. Выпрямилась во весь рост, вперилась глазищами в народ – и давай каркать! Голос у нее грубый иакой, с хрипотцой. Смотрите, мол, на меня... без отрыву... а я мыслями вам приказывать буду... А что приказывать – не сказала. Мало ли какие у нее мысли? Может, худые, вредные? Я, честно признаться, испугалась, хотела не глядеть больше в ее сторону, отвернуться попыталась. Не смогла! Будто магнитом каким меня к ней потянуло... опомнилась я, когда кто-то вскрикнул – это Гарик стакан разбил... все зашумели, задвигали стульями... и меня как будто кто за плечо тронул, просыпайся, мол! Тогда только я и очнулась... Вот страсти-то господни!..