15. В мастерской художника
в окрестностях Сретенки Городской пейзаж, Москва, август 20… г., холст/масло
Дом, где находилась мастерская Павла, был в самом деле в двух шагах от Лизы. Надо же, соседи. И оказался не чем иным, как домом «Россия», а точнее, страхового общества «Россия», о чем говорил вензель на кованых воротах, ведущих во двор. Когда-то просторные «квартиры для состоятельных господ» были, понятное дело, превращены в коммуналки. Лиза вспомнила, что еще в школе бывала здесь у одноклассницы, вспомнила входную дверь с табличками, кому сколько звонков, длиннющий коридор с десятком дверей и ванную комнату с тазами и мраморной раковиной. Теперь же историческая справедливость вернула дому его прежний статус – коммуналки доживали свои последние дни. Подходя к арке, о которой говорил Павел, Лиза заметила подъезжавшую Милкину машину.
– А ты ведь ему понравилась, – прозвучало вместо приветствия.
– Похоже, да.
– Ну, а ты что? Как он тебе?
– По-моему, он занятный. И симпатичный…
– И симпатичный… Переборчивая ты слишком, Лизка! Аттрактивный мужчина, и дом у него ничего себе такой… он что, нувориш? – проговорила Милица, разглядывая помпезный фасад.
– Не думаю.
Немного поплутав во дворе, они наконец нашли нужный подъезд, который, в отличие от роскошного фасада, внутри имел привычный облезлый вид и вонял кошками. Подруги поднялись на последний этаж. Старообразный металлический звонок с вежливым пояснением: «Прошу повернуть» звонил не настырно, тихо, впрочем, дверь вообще оказалась открытой, и из-за нее доносились голоса. Не успев переступить порог, спутницы застыли на месте. Из глубины квартиры неожиданно донесся нервный крик, который едва ли можно было расценить как гостеприимное приветствие:
– Убирайтесь отсюда… больше видеть вас не желаю!
– Что это было? Но голос вроде бы не Павла? – обернувшись к подруге, шепотом спросила Лиза.
– По крайней мере, надо зайти и выяснить, – так же шепотом ответила Милка.
– Представляешь, вот позор-то на мои седины… – вновь раздалось из комнаты.
И в прихожую выскочил круглый человечек в берете, с пунцовыми щеками и, схватив габаритный предмет, обернутый бумагой, собрался было назад в комнаты.
– Я сейчас-сейчас, я тебе покажу, все-все покажу. – Из-под берета струился пот, глаза горели, он был очень чем-то расстроен и, заметив их, даже не нашелся сразу, что сказать:
– Ой, извините… Паш, тут к тебе пришли, – прокричал он в комнату.
– Здравствуйте, милые дамы, – в прихожей появился улыбающийся Павел, – проходите, пожалуйста. Я очень, очень рад, – и, обернувшись к пузатому, понизив голос, произнес: – Старик, я же тебе говорил, что ты несколько не ко времени. Ко мне должны прийти…
– Да ты только взгляни. Одним глазком, умоляю. Может, хоть что-нибудь мне объяснишь. – Вид у толстяка был до того несчастный, берет съехал, щеки горели.
– Ну что ж. Если Лиза и Милица будут не против…
– Мы не против, – дуэтом отозвались подруги, – и подождем.
Мастерская Павла была замечательная, больше напоминала музей, и Лизе с Милой тут сразу понравилось. Просторная светлая комната с огромным арочным окном и высоким потолком служила, видимо, и студией, и гостиной, из нее вели три двери, одна из них, на кухню, была открыта. В мастерской царили чистота и порядок, из чего Лиза заключила, что их, конечно же, ждали. Со стен на них смотрели, им улыбались, их разглядывали молоденькие барышни, строгие дамы, надутые вельможи. Кое-где портреты дополнялись весьма аппетитными натюрмортами… фруктовые вазы, медные подносы с морскими гадами. Были и пейзажи а-ля Шишкин. В одной из работ Лиза узнала прямо-таки настоящего федотовского «Свежего кавалера». В другой – и сразу вспомнилась венская галерея – «Юриста» Арчимбольдо. Были и такие, что как будто выбивались из общего ряда, отмеченные небрежной торопливостью двадцатого века. Что-то отдаленно знакомое, угловато-конструктивистское в богатой раме висело над книжными полками. Небольшой стенной проем у двери занимали иконы.
– Какая красота! Да у вас тут просто музей! Неужели это все ваши работы?
Лизина похвала была так приятна хозяину, что он, и без того уже сияющий, буквально обрел нимб довольства и радушия.
– Ну что вы! Здесь много картин моих друзей! А вот эта, например, вы, вероятно, узнаете вангоговские «Подсолнухи», – копия итальянских коллег. Современная живопись – тоже чужая, в смысле дары друзей-художников. Вот, кстати, работа Юрия, – он показал маленький пейзажик с церковкой и кивнул в сторону пузатого. – Впрочем, что же это я… располагайтесь, давайте кофейку или, может быть, чаю? А как там погода… наши планы не нарушит?
Подруги заверили, что с погодой все отлично, как всегда парилка, и от чая по этой причине отказались, но под хлебосольным нажимом хозяина согласились на минеральную воду. Они бродили по комнате, разглядывали картины. Коллекция производила впечатление. Да, это вам не Наталья Ротс. Мила закурила, разглядывая яркий женский портрет без рамы.
– О, с этой работой вышла целая история, – поймав ее взгляд, пояснил хозяин.
– Почему?
– Некто Бурундуков заказал мне эту копию, оплатил аванс и поездку в Чехию, потому что там был оригинал, а сам пропал.
– Надолго?
– Да вот уже несколько месяцев его нет.
– Ну и дурак, портрет, по-моему, прекрасный, – похвалила Милица.
В углу завозился бедолага Юрий – он был занят распаковкой габаритного предмета, который, по всей вероятности, намеревался продемонстрировать Павлу. И вот уже из-под мятых пеленок крафт-бумаги показался женский силуэт в розовато-перламутровых тонах.
Модель – пышнотелая дама с томным взором – по замыслу автора была помещена в ветвистые рога некоего фантастического существа с головой оленя и человеческим телом, облаченным в рыцарские доспехи. Лизе портрет совсем не понравился. Из кухни появился Павел, поставил на стол поднос, уставленный запотевшими стаканами со льдом, и стал разглядывать распакованную работу. Он принял серьезный вид, чтобы не обидеть несчастного Юрия. Тот нервничал:
– Что скажешь, старик? Плохая работа, что ли? Да и похожа она на портрете, хочешь фотографию ее покажу, у меня с собой.
– Не надо, я верю. Так, Юр, объясни толком, кто портрет-то заказал? Муж ее?
– Ну да, муж, а кто же еще! Я тебе говорил. Консул, бельгийский… я вон, видишь, доспехи рыцаря не от балды придумал, а с гравюры ихнего героя, Готфрида Бульонского, выписывал, чтоб ему пусто было. А он ничего не объяснил, через кухню, через черный ход меня выпроводил, сволочь. Вот тварь шенгенская! Я ему кто? Мальчишка? А главное – за что? Почему?
Слушая сумбурную историю «берета», дамы уже понемногу стали догадываться о причине конфликта. Предупреждая Милкину любовь к правде, Лиза наступила ей на ногу и, прошептав как можно тише: «Молчи!», отвернулась к окну.
– Ты, Юр, знаешь, мн-э-э… работа очень сильная. И композиционно… очень необычно. Только вот… ты, старик, на мой взгляд, с этими рогами у рыцаря переборщил. Он же мог это как намек понять…
– С рогами? В каком смысле намек?
– В смысле рогов.
– Как? Ах… в этом смысле? Да я ничего такого и в мыслях не держал! – проговорил совершенно обескураженный Юрий.
– А консул-то, видимо, держал.
– Ах ты, е-мое. Как же так?.. А у тебя водка есть?
– Водка есть. Могу налить, только пить с тобой, прости, не буду – мы сейчас уезжаем, – скороговоркой произнес Павел, отстаивая свое право на дачный пленэр.
– Эх, что с вами разговаривать! Стою тут, унижаюсь… да пошли вы все…
– Старик, ты напрасно, я же тебя сразу предупредил…
Но Юрий уже ничего не слушал и торопливо заматывал работу бечевкой.
– Э-э-эх! Все вы… – но что они все, он выкрикнул уже в коридоре, и голос его затих за дверью.
– Да уж, муки творчества, ничего себе Юрий, – протянула Лиза.
– Художники – народ обидчивый. Не обращайте внимания. Через пару дней объявится.
– Ну, так мы едем или нет? – спросила Милка.
– А посмотреть на Екатерину Павловну?
– Ах да, конечно, – Павел юркнул за стоявшую в углу комнаты ширму. – Она, правда, пока досыхает и без рамы… заказчик сам потом работу оформляет. – Он поставил перед ними сначала мольберт, а уж потом вынес и аккуратно установил на нем небольшой по размеру портрет. Несмотря на свежий запах лака, исходящий от работы, несмотря на отсутствие золоченой рамы, она производила абсолютно музейное, какое-то антикварное впечатление. Хорошенькое, немного грустное личико Екатерины Павловны, обрамленное желтым капором со страусовым пером, было выписано с невероятной тщательностью, черты, складки платья, пейзаж скрупулезно проработаны. Весь холст покрывала легкая сетка разновеликих трещинок. Великая княгиня смотрела на них спокойным, слегка уставшим от позирования и абсолютно живым взглядом.
– «Научитесь писать, как старые мастера, а уж потом творите, как вам нравится» – так, кажется? Ну или что-то в этом роде говорил Дали? Вы, Павел, талант, – наконец произнесла Лиза, увиденное ее поразило.
– Ваша похвала мне приятна вдвойне, – просиял он.
– Просто чудо, а я вчера на копиистов бочку катила…
– Скажите, а вот трещины эти кругом, как вы их делаете? В печке запекаете? И сколько же стоит такая копия? – спросила Мила, которая никогда не забывала о коммерческой стороне дела.
– Кракелюры, иными словами трещины, появляются после специального лака. Современная химия. Никакой печки теперь не нужно. А стоимость зависит от размера оригинала, так как копия его в точности повторяет. Этот портрет небольшой и стоит три тысячи евро. Двойные портреты дороже. Многофигурные композиции, жанровая живопись еще больше. Если вы заметили «Свежего кавалера» – я тогда пробовал, только начинал, – работа небольшая, меньше полуметра в высоту, но деталей очень много – за него мне весьма приличные деньги предлагали… ну да это неинтересно.
– А мне интересно. Скажите все-таки, сколько.
– Пять тысяч.
– Надо же. Я вообще об этой профессии раньше не знала, а выясняется, такое прибыльное дело.
– По разному бывает… – уклончиво ответил Павел.
В это время у Милки в телефоне забренькал Джордже Марьянович. Это звонил Любиш. Надо было собираться.