У проходной, как всегда, была толкотня. Надрывно скрипя, вертелся турникет. Уставшие к концу дня охранники что-то терпеливо объясняли докучливой молодой девице, видимо пришедшей на «Мосфильм» впервые.

«Боже мой, какое счастье, что не надо тащиться на метро! Как вовремя Ефремова позвонила, а я и думать о ней забыла, тоже мне, голова-сито», – рассуждала про себя Катя. Вот уже третий день она была без руля и, тоскуя по своей любимой тарантайке, как по близкому родственнику, с отвращением рассекала по Москве на муниципальном транспорте.

«Что же я сегодня так устала? Вроде бы день как день… записали быстро, материал хороший, не какая-то мексиканская жвачка. А вот почему у меня горло саднит? Или все-таки не саднит… хотя поорать за эту Мэй пришлось будьте-нате… – Катерина для верности откашлялась. – А Любочка – все-таки молодец, с ней всегда быстро работается. Легко и быстро».

Любочка, а если официально, то Любовь Ивановна Куприянова, работалана «Мосфильме» режиссером звукозаписи очень давно и слыла настоящим асом. Начинала она еще в те благословенные времена, когда к дубляжу в тон-студиях относились как к священнодейству. И кого она только не писала: и Караченцова – Бельмондо, и Белявского – Жана Маре, и Демьяненко – Мастроянни, и даже Кенигсона, голос которого буквально сроднился с образом Луи де Фюнеса.

Познакомились они в начале 90-х. К тому времени Катя уже окончила ВГИК, получила статус профессиональной и, как выяснилось, абсолютно никому не нужной актрисы. Послужной список тогда у Катерины был не слишком велик: одна главная роль пионервожатой в подростковом телефильме, несколько работ второго плана и с десяток коротеньких эпизодов. Что тут скажешь, внешность определяет амплуа, а амплуа – роли. Когда на лбу написано «инженю», Анну Каренину тебе никто не предложит. Невысокая, голубоглазая, худенькая, миловидная – пухлые губки, светлые кудряшки – Катька всегда выглядела моложе своих лет, «маленькая собачка до старости щенок». И сидеть бы ей до пенсии на ролях подружек-простушек на Киностудии Горького, как пророчили институтские мэтрессы, если бы не случай… А случай в судьбе Екатерины Насоновой, актрисы, женщины и матери, всегда играл самую первостепенную роль.

Случилось, например, так, что лет в двенадцать-тринадцать вместо высокого, писклявого и по большому счету неприятного девичьего голоска у Катьки каким-то чудесным образом проклюнулся глубокий, проникновенный, исключительный по тембру голос. И было уже не важно, подходит он к ее золотистым кудряшкам или нет. Голос просто звучал, его хотелось слушать и слушать. С тех пор ни одно школьное мероприятие не проходило без Катькиного участия – утренники, капустники, концерты, поздравления ветеранов, стихи о партии, «Ленин и печник». Стоит такая маленькая, плюгавенькая на сцене, а как начнет читать, так прямо мурашки по коже. Когда завуч Анна Михайловна входила к ним в класс посреди урока – всем было ясно: пришли за Насоновой, отпрашивать ее на очередной конкурс чтецов.

Однажды, вот вам тоже случай, вместе с Анной Михайловной в класс пришла незнакомая женщина. Она оглядела сидящих учеников и нескольких девочек попросила подняться. Кате тоже предложили встать, представиться, а потом пригласили на киностудию. Там были пробы. Под светом юпитеров ее сфотографировали, предложили пройтись, улыбнуться, произнести несколько простых фраз и… сразу утвердили на роль.

С тех пор Катькина судьба была решена. К концу школы она уже точно знала, что будет поступать на актерский и, несмотря на чудовищный конкурс, прошла во ВГИК с первого раза. Четыре года студенческой жизни были насыщенными и интересными. Кате нравилось учиться. Ее хвалили, всегда особо выделяя голосовые данные. Зловещего вида старуха, Эра Михайловна Краузе, преподавательница техники речи, студентку Насонову заметила сразу и больше всех мучила.

– Деточка, лишь пять процентов людей имеют от природы красивый голос, – говорила ей Эра Михайловна, – вы – одна из них. Но такой богатый природный материал требует шлифовки.

И когда вся группа после пары дружно шла в ближайший пивняк, студентка Насонова сидела в аудитории и подвергалась жесточайшей шлифовке.

– ТКР, КТР, ДРТ, РДТ – тренируем язык и губы.

– К-Г, К-Г, К-Г – тренируем мышцы неба.

– У-у-у-у, теплый выдох, теплый вдох – преодолеваем мышечные зажимы… а еще ловим резонанс, развиваем диапазон.

Фонетические упражнения, скороговорки, дыхательная гимнастика Стрельниковой – одно время Катьке казалось, что она проделывает все это даже во сне.

– У вас, деточка, хорошие верхний и средний регистры, но этим никого не удивишь. Писклявых актрис всегда было пруд пруди. Поэтому мы должны поработать над низами. Низкий, богато окрашенный женский голос – о-о-очень большая редкость. Поверьте, деточка, я знаю, о чем говорю.

На студии Катерину тоже не забывали. За годы учебы во ВГИКе она снялась в нескольких фильмах, удалось поработать даже с мэтрами отечественного кино. А одна из ее картин была даже отмечена на Московском кинофестивале. Главных ролей Кате, правда, не предлагали. То подружка невесты, то наивная до тошноты жертва какого-то пошлейшего бабника, то бессловесная медсестра из районной больницы. Своих героинь Катька не особенно жаловала. Может, потому, что в жизни чувствовала себя полной их противоположностью.

Меж тем голос ее, казалось, жил какой-то своей, отдельной жизнью. Он развился, сформировался, созрел и зазвучал. Все более и более уверенно, поражая не только своей красотой, но и удивительной пластичностью, универсальностью. Хорошо развитый верхний фальцетный регистр позволял Кате совершенно естественно говорить голосами молоденьких школьниц, низкий грудной, богатый обертонами, делал доступными роли поживших героинь, а после усиленного курса с Эрой Михайловной Катин голос, добравшись до самых верхов и перейдя в так называемый флейтовый регистр, мог с легкостью имитировать лепет, визг и плач маленьких детей.

Тогда, пожалуй, впервые в Катькиной жизни прозвучали слова «озвучание и дубляж», но она, увы, их не услышала. У нее были съемки, на курсе репетировали шекспировский «Сон в летнюю ночь», ну и плюс ко всему она влюбилась. Основательно, всерьез и, как ей казалось, на всю жизнь. Избранником ее оказался однокурсник Сашка Железняк – талантливый парень с внешностью Жана Маре и характером балбеса. Про характер, правда, Катька поняла не сразу, а маму, папу, рассудительных подруг слушать отказалась, поэтому сгоряча взяла да и вышла замуж. Было это на последнем, четвертом курсе. А летом после дипломных спектаклей с ней случилось… Впрочем, вспоминать весь тот ужас Катька не любила. Пережили и забыли.

Потом родился Севка, началась новая жизнь. Катя сидела с ребенком и не работала, а Железняк работал и бухал. Бухал крепко, как говорится, не по ролям и не по статусу. Семейная жизнь, превратившись в кошмар, продлилась недолго. Они развелись.

В отечественном кинематографе в тот период тоже все пошло вкривь и вкось. Монополия Госкино трещала по всем швам. Фильмов снималось все меньше, а если что-то и выходило, то… лучше бы вовсе не выходило. Прокат держался на последнем издыхании. Кинотеатры закрывались. Настал звездный час телевидения. По ЦТ победоносно промаршировала «Рабыня Изаура». Страна узнала и горячо полюбила «мыльную оперу». К выходу в эфир готовились новые сериалы.

Одним словом, в тот памятный предновогодний день в тон-студию Катю снова привел случай. Там было организовано что-то вродекастингаголосов, хотя таких слов тогда еще никто не знал. Тем более Катя, которая изрядно насиделась дома с погремушками и пеленками и изо всех сил рвалась на работу, куда угодно, все равно, хоть в кондукторы, учитывая ее непростую историю. Только бы взяли. А тут, нежданно-негаданно, позвонил бывший однокурсник (у него то ли брат, то ли сват был не последним человеком на ЦТ) и сказал, что в «Останкино» на озвучке сериала срочно нужен женский голос. В общем, Катька записала адрес и на негнущихся ногах приехала в назначенное время в студию. От ассистентки удалось узнать, что дамочек приходило и пробовалось много, даже самые что ни на есть королевы «дубляжа». Ну она и струхнула. Опыта у нее было маловато – всего пару месяцев с одной актрисой с радио занималась. А тут все важные, незнакомые, микрофон, пульт, аппаратная… Да статус молодой матери, домохозяйки уверенности в себе не прибавляет. Катя взяла наушники, пробежала глазами текст, он был слезливый, жалостный, вероятно, поэтому сразу вспомнились и маленький болезненный Севка, и похмельный Железняк, и загубленная артистическая карьера. Словом, когда зазвучал ее голос, лица у присутствующих посерьезнели, даже у охранника, как потом ей рассказали. Впрочем, про последнего наверняка наврали, да это и не важно. Важно то, что Катерину услышала Любочка Куприянова, с которой при выборе голосов никто не спорил. А сама Катя в тот день получила настоящую путевку в жизнь. Даже когда кинопроизводство окончательно встало и в театрах артистам платили зарплату, на которую и десяток чупа-чупсов не купишь, даже в те страшные безнадежные времена Катька чувствовала себя более или менее уверенно. Сериал шел за сериалом. Озвучку сменял дубляж, потом закадр. А тридцать секунд рекламного ролика (несколько гладких фраз про перхоть, мигрень или прокладки – для артистов вообще Клондайк) гарантировали целый месяц безбедного существования.

…Протиснувшись наконец сквозь толпу, Катя вышла на Мосфильмовскую и сразу направилась к сияющему Машкиному «Фольксвагену Поло», ювелирно припаркованному между двух внедорожных гигантов. Рука ее уже почти коснулась двери, когда за спиной раздался глубокий бархатный баритон:

– Давно тебя не видно, Катерина. Ты все цветешь! Как дела?

– Привет, Борь, спасибо, все нормально, – обернувшись, с вымученной улыбкой ответила Катя – продолжать разговор не хотелось. Но у баритона, видимо, были другие намерения. Он заглянул в машину, церемонно кивнул сидящей за рулем Маше и, приложившись к Катиной ручке, продолжил:

– Ну и как, что сегодня работали? – Внешность у баритона была прекомичная и находилась, так сказать, в полном несоответствии с голосом. Катьке он всегда напоминал карлика Квилпа из «Лавки древностей»: торчащие уши, многозубая улыбка, крупная голова, насаженная на широкие плечи, короткие ноги, обутые в маленькие ботиночки на каблуке.

– Дубляж, Борь. Новая страшилка голливудская.

– И что? Как всегда, скуловорот?

– Нет, не сказала бы…

– Поня-я-тненько, – зубастый рот Бори раскрылся и захлопнулся, как сундук. Губы растянулись в улыбке, он продолжал буравить взглядом Катю и, казалось, не хотел замечать, что она торопится, пока из машины не донесся недовольный Машкин голос:

– Слушай, Насонова, ну мы едем или как?

– Прости, Борь, нужно ехать. За мной подруга… удачи тебе, до скорого, – поспешила откланяться Катя, про себя горячо поблагодарив Машку.

Компактный «Фольксваген» вырулил с парковки и ловко юркнул в поток проходящих машин.

– Наконец-то, ну привет, дорогая, – бросив короткий взгляд на подругу, произнесла Машка. – А это что еще за чудище?

– Боря Барсов, легендарная личность. Он уже лет тридцать пишется.

– Ничего себе.

– О! Его голосом добрая половина импортных мачо в любви признается.

– Офигеть… голос-то ведь действительно знакомый… А сам такого вида, что не поймешь, то ли мужик, то ли гном. Вот, блин! И тут стоячка! Представляешь! Я до тебя полтора часа ехала. Набережная стоит, Третье кольцо – подавно. В меня сегодня там один солдатик с черными номерами чуть не въехал. Ой, Катька, Катька… ездить стало невозможно. Чего дальше будет? А как тебе моя новая машинка?

– Супер, – ответила Катя, с удовольствием разглядывая аккуратный новенький салон. – Кожа?

– Да прям. Кожзам, за кожу еще штуки полторы надо доплачивать.

Светофор помигал желтым глазом и дал наконец зеленый свет, поток машин медленно двинулся вперед.

– А ты, стало быть, сейчас безлошадная?

– Угу.

– На метро?

– Угу.

– Клёво?

– Угу.

– Слушай, Насонова, чего ты такая смурная?

– Погоди, Маш, дай хоть отдышаться. Можно я помолчу немного, а то сегодня столько всего наговорила, что язык еле ворочается.

– Ок, молчи. Я буду говорить, а ты слушай. Стильный пиджак, кстати сказать, хорошо сидит. Из Испании?

Катя, улыбнувшись, кивнула и, достав из сумки зеркальце, придирчиво изучила свое отражение. Лицо выглядело уставшим и осунувшимся. Тени на веках чуть смазались, а из-под слоя тональной пудры на правой щеке проступила тонкая бледно-розовая линия шрама. Обычно он становился заметнее, когда она уставала. А может, ей только так казалось, потому что о нем она не забывала никогда… ну или почти никогда.

…Пробка рассосалась, Машка облегченно вздохнула и стала в деталях живописать историю покупки нового авто. Рассказ этот Катя уже слышала, сначала по телефону из уст самой Марии, потом в переложении ее сестры Регины, уже с комментариями, но перебивать подругу не стала. Та всегда отличалась превосходным даром рассказчика, речь ее была живой, ироничной, любо-дорого послушать.

Они дружили со второго класса школы, с тех самых пор, когда училка Анна Михайловна посадила двух новеньких девочек за одну парту. Потом, понятное дело, рассадила, потому что девочки болтали, а болтали они, так как сразу друг другу понравились и подружились. С тех пор шли по жизни бок о бок, почти никогда не расставаясь.

Громкий звонок из недр Катиной сумки прервал Машкино повествование.

– Катерина, целый день не могу до тебя дозвониться. Что с твоим телефоном? – по маленькому салону «Фольксвагена» разнесся громкий, под стать звонку, голос Катиной мамы, Таисии Федоровны.

– Мам. У меня с телефоном все в порядке. Просто выключала, я же на записи была, только освободилась. Еду домой с Машей…

– Погоди, Кать, тут у нас на даче опять лихо, – не дослушав, перебила ее мама.

– Что случилось?

– У Быковых Джека убили.

– Какого Джека?

– Собаку их. Неужели не помнишь? Мне Анна Петровна позвонила… В общем, вчера обнесли дачу Быковых.

– Ой!

– Вынесли все, что было: новую микроволновку, телевизор, детский велосипед, одежду, и так по-варварски дом изгадили. Все один в один, как на двух предыдущих дачах. Полиция приезжала. Говорят, орудует одна и та же шайка.

– Кошмар! Бедная тетя Нина! – отозвалась Катя.

– Это уже третий случай, ты понимаешь, третий! А самое главное, Джека убили. Он у них такой сторож был. Участковый сказал, что обычных бомжей собака бы отпугнула. А эти сволочи ничего не боятся. Одним словом, гастролеры они, потому что больно лихие, и за домом наверняка следили.

– Господи, ну и дела!

– Я тебе, Катерина, между прочим, давно говорила, собственность бросать нельзя. Это большая ответственность. А то приезжаем раз в неделю… имей в виду, мы можем стать следующими. Надо что-то решать. Видно, придется нанимать кого-нибудь… сиделку, сторожа с колотушкой…

– Да уж. Только колотушка эта стоит как чугунный мост.

– Вот ты и узнай, дорогая моя, сколько это стоит. Подумай. Я пока с Анной договорилась, она среди недели приходить будет, дом проверять. А ты узнавай!

Катя нажала отбой и сунула мобильный в сумку.

– Ну и дела, Машка. Только этого мне не хватало! Представляешь?

– Да я слышала все, – кивнула подруга. – Тася Федоровна права, собственность – дело ответственное. Я поэтому дачу не покупаю, свяжет по рукам и ногам, света белого не увидишь. А потом всегда ведь можно к тебе приехать. Ух ты, вот и местечко для нас освободилось! – Аккуратно маневрируя, она припарковала машину на стоянке супермаркета.

– Ну, чего брать-то будем? Овощи, нарезку, салат? – спросила Маша после паузы. – Ой, у меня даже в животе бурчит от голода.

– Ты сиди, давай я схожу, – предложила Катя, ковыряясь в сумке в поисках кошелька. – А пить-то чего будем?

– С одной стороны, завтра мне на работу, – хитро улыбнулась подруга, – а с другой – давно не виделись.

Последовали многозначительные взгляды, подмигивания.

– Может, все-таки винца или шампанского? – робко предложила Катька.

– Нет, дорогая моя, я твои компотики пить не могу. С вином у меня своя, отдельная история… А Севка придет?

– А кто ж его знает.

– Ну, тогда…

– …тогда покупаю бутылку водки, – уже выходя из машины, уверенно подытожила Катя.

– Не обманывайте себя – берите две! – хохотнув, бросила ей в спину Маша и тут же, хлопнув дверцей со своей стороны, последовала за подругой. – Да не смотри ты так, шутка. И вообще я с тобой пойду. Для верности.

Был уже девятый час, так, во всяком случае, показывали большие фарфоровые часы-тарелка на кухонной стене, когда подруги, наконец, устроились за накрытым столом. Готовить было некогда и лень, пришлось ограничиться экспресс-вариантом – горка кулинарийного оливье с веточкой укропа, копченая колбаска, нежно-розовая со слезой семга, домашние соленья от Таисии Федоровны – гастрономический, на скорую руку праздник был готов.

– Севку ждать бессмысленно, – бросив взгляд на часы, сказала Катя, – он после института наверняка где-нибудь с друзьями завис.

– Ну и не будем, – Машка сняла пиджак и, повесив его на спинку стула, решительно придвинула к себе тарелку, – опять же ребенка спаивать нехорошо.

– Боже мой, Машка. Что у тебя с руками?

– Что? А, это? Это дорогостоящее импортное средство для загара, полторы тысячи рублей за тюбик, между прочим, – погладив руку, гордо ответила подруга.

– А почему же ты такая пятнистая?

– Пятнистой я стала уже после первого втирания. Примерно так рублей через двести пятьдесят моя кожа приобрела устойчивый леопардовый цвет. Что? Тебе не нравится? А я уже привыкла. Хорошо, что хоть ноги в колготках.

– А я, когда загар сойдет, все-таки куплю абонемент в солярий. Говорят, вредно, ну и пусть.

– Жить вообще вредно, от этого умирают, – назидательно подытожила Маша и, подцепив вилкой кусок семги, с удовольствием отправила его в рот, – хотя чего тебе беспокоиться, ты еще вполне загорелая. Постой, так мы что? С Майорки твоей не виделись?

– Похоже, что так. Получается, больше месяца.

– Вот жизнь! Любимую подругу повидать некогда. Ну и как тебе в этот раз?

Хрустальные запотевшие рюмки, весело звякнув, соединились, подружки с аппетитом закусывали, не прерывая разговор.

– Да все то же самое – солнце, небо, море, песок. Как в том анекдоте: «Папа, что это было?» Я же там почти абориген… Passeo Maritimo, Catedrale, pescado a la plancha e mycho mas… – Катя никогда не учила испанского, но всегда на удивление правильно произносила иностранные слова. «Хорошая способность к звукоподражанию», – такобъясняла это Маша, которая в отличие от подруги как раз имела языковое образование.

– Во шпарит, во шпарит!

– …ходила, гуляла, плавала. На пляже не протолкнуться, туристов толпы. В августе больше никогда не поеду. Если бы не яхта… Эх, Машка, как же здорово! Вышли в открытое море, потом в какой-то бухточке на якорь встали, рядом ни-ко-го, ни тебе немцев с голыми жопами, ни детей с матрасами.

– Супер. А что у Андрея новенького?

– У него все старенькое, не жизнь, а сплошная фиеста. С очередной невестой своей разругался.

– Ты меня прости, конечно. Ну и бабник же он! – перебила подругу Маша.

– Не надо «прости», Маш! Все уже забыто. Это переходящее красное знамя давно не в моих руках, – спокойно ответила Катя. – Но что бы там ни было, отношения у нас вполне дружеские. Предлагаю тост «За бывших мужей!».

Подруги чокнулись и снова заработали вилками.

– Слушай, совсем забыла, мне же Танька Клочкова на днях звонила. Предлагает собраться, обзвонить всех из класса, кого найдем, ресторанчик заказать. Давно ведь наших не видели, – сказала Машка.

– Некоторых я бы, например, еще столько же не видела.

– Да ну тебя, Насонова. Этим некоторым мы даже звонить не будем. Ежу понятно, что Диму Шлеп-Ногу беспокоить не стоит… А помнишь, как ты вместо Танькиной мамы с директрисой беседовала. «К сожалению, быть у вас никак не смогу, уезжаю в командировку, но обещаю вам, в отношении Татьяны будут приняты самые строгие меры», – продекламировала Маша.

Она напомнила о нашумевшей в 10-м классе истории, когда Катя, используя полученные в театральном кружке навыки, мастерски имитировала голоса, в том числе голоса мам школьных подруг, а иногда даже беседовала с учителями от их имени.

– Танька, между прочим, была в восторге.

– Еще бы, – подтвердила Маша, сильно запунцовевшая носом и щеками, и подняла глаза на часы: – Что же Всеволод не идет?

– Маш, он уже совсем взрослый субъект и не терпит посягательств на свою личную жизнь. Кроме того, еще только половина одиннадцатого.

В голове у Кати зашумело, по телу разлилось приятное тепло.

– Щас, погоди… – многозначительно подняв палец, она встала и удалилась в комнату, откуда через минуту вернулась, держа в руках сильно запыленный школьный альбом. Подруги склонились над пожелтевшими снимками, хохоча и перебивая друг друга, принялись обсуждать фотографии.

– А это кто еще такие? – спросила Маша, не без труда наклонившись и подобрав с пола упавший снимок. – Хотя погоди… в центре вроде ты стоишь?

– Да, «у рояля то же самое».

– Где это вы, в Индии, что ли?

– Почему в Индии? А действительно, где это мы? – качая головой и вглядываясь в черно-белое фото, повторила за подругой Катя.

Снимок был сделан давно. Солнечный летний день, пышные гроздья сирени, небольшая группа детей, в центре которой маленькая, лет семи-восьми Катя в коротком платьице, белых гольфах вовсю улыбается беззубым ртом. Приятели ее тоже имеют вполне счастливый вид. Обычный любительский снимок времен 70-х. Необычным выглядит только постройка, в очертаниях которой угадывается садовая беседка. На ее фоне детей, собственно, и сфотографировали. Диковинная конструкция навевает какие-то музейные ассоциации, что-то про Древний мир, как в учебниках истории. Искусно вырезанные из дерева фантастические существа с крыльями и пышными бородами поддерживают тяжелую квадратную крышу с мудреным орнаментом.

– А-а-а… это же Рыжий Билл, а вот Пашка, а это Славик… ой, какие мы все мелкие… он потом на машине разбился, – продолжая разглядывать фото, протянула Катя.

– Кто разбился? – попыталась внедриться в поток ее воспоминаний подруга.

– Славик. Он меня на год моложе был… кажется, нас у кого-то на даче фотографировали… – Катя машинально придвинула к себе рюмку, но, посмотрев на нее, поморщилась, – памяти совсем не стало, не голова, а…

– Все жалуются на память, и никто не жалуется на свой разум!

– Да ну тебя… Слушай, Машуля, ты знаешь… я ведь недавно где-то видела точно такую же беседку. Ну точно такую… с крыльями, то есть не крыльями… А вот где я ее видела?

– Погоди, Кать. Ты мне лучше скажи, ничего, что я машину во дворе поставила? Переставлять не надо? А то вдруг кто из соседей возмутится?

– Да боже сохрани. Ты поставила ее на моем месте, – ответила Катерина и широко зевнула: – Давай я пойду тебе постелю.