В понедельник с утра Катерине работалось как-то особенно плохо. Они писали Жоржа Сименона, аудиокнигу которого предполагалось выпустить к какому-то очередному юбилею. Казалось бы, мэтр французского детектива, классик, гигант, а Катерина спотыкалась на каждом предложении, останавливалась, исправлялась, то и дело теряя нужную интонацию, слова как будто липли и застревали в зубах. «Вот бы руки оторвать этому переводчику», – ругалась про себя она, хотя в глубине души понимала, что перевод тут ни при чем, сама виновата.

Часам к двенадцати Катерина взмолилась и попросила звукорежиссера ненадолго прерваться. Но не успела она дойти до курилки и включить мобильный, как снова позвонили из полиции. Откровенно говоря, настойчивость капитана Гумилева, с которым она уже дважды успела пообщаться до работы, действовала на нервы. И Катя решила-таки высказать ему все, что накипело:

– Послушайте, имейте совесть, я же сказала, что смогу только во второй половине дня! Может, это вам кажется странным, но помимо дачи показаний я еще иногда работаю. Сначала вы меня вообще слушать не хотели, разговаривали как с сумасшедшей, потом кто-то из ваших же намекнул, что, мол, мы старичка и прикончили, а теперь вы требуете, чтобы я по первому зову являлась в отделение!

– Нет, Екатерина Николаевна, что вы, – настойчивый тон и.о. участкового уступил место просительным интонациям, – мы понимаем и не требуем вовсе, а просим. Тут такое дело… вчера ночью был задержан брат убитого, Клим Кошелев…

– Вот и прекрасно. Вызовите мою маму. Она сегодня свободна и с Климом этим лично знакома. Я-то его совсем не знаю.

– Тут, Екатерина Николаевна, другое… Я вас по поручению майора беспокою – необходимо опознать голос подозреваемого. А вы говорили, что хорошо его запомнили и сможете узнать.

– Разумеется, узнаю, но во второй половине дня. Часа в четыре, в пять.

– А пораньше никак? Понимаете, майор очень просил, – заканючил в трубку Гумилев.

– К сожалению, никак… и вообще, скорее всего, это не он! То есть не брат.

– Почему? – насторожился страж порядка.

– Да потому что тогда, за забором, они обращались друг к другу на «вы», – пытаясь восстановить в памяти детали разговора, с некоторым сомнением произнесла Катя. Хотя она так и не смогла припомнить, о чем именно говорили те голоса, их тембр, интонация, напряженный тон засели в ее голове накрепко, – и потом еще… точно, убийца назвал Кошелева «старик».

– Ну и что, что «старик»! Подозреваемый намного младше брата. У них разница в возрасте двенадцать лет. И вообще, у некоторых принято такое обращение, – возразил Гумилев.

– Ну, не знаю… – еще больше засомневалась Катя, – мне все равно кажется, что это как-то странно… и страшно, – добавила она шепотом.

Да, было странно и страшно. Начать с того, что ни за что ни про что убили безобиднейшего Семена Васильевича. Жил себе старичок, пенсионер, кошатник, как говорится, доживал свой невеселый век, один-одинешенек на даче. Хотя… если прикинуть, четверть гектара в элитной Загорянке – не ерунда. По рыночной цене тысяч триста долларов или даже поболе. Деньги нешуточные… и все равно, не верится, чтобы собственного родного брата… не может быть, просто Шекспир какой-то. Правда, мама говорила, что Клим этот настоящий уголовник и на самом деле сидел в тюрьме за кражу. Но то – кража, а тут – убийство. А Машка говорила… впрочем, она много чего говорила.

Мысли в голове путались. Не додумав про одно, Катька переключалась на другое, потом на третье. Способность мыслить логически у нее, по мнению ироничного Севы, и в мирное-то время давала сбои, а теперь вовсе забуксовала. Все перемешалось: люди в форме, машины с мигалками у ворот, криминалисты, устрашающего вида труповозка, нескончаемый поток вопросов и… самое ужасное – синюшное, припорошенное землей лицо Семена Васильевича, все время стоящее у нее перед глазами. Богатый на впечатления выдался уик-энд! Ничего себе, выполнила гражданский долг!

Одно радует, что паршивцу Гумилеву от начальства здорово влетело, и не только ему! Об этом уж она побеспокоилась, настучала, как полагается, и про бездействие, и про равнодушие, и даже про сокрытие. Но месть, увы, чувство непродуктивное. И на душе у Кати по-прежнему было неспокойно. Что-то новое, непонятное, как червь, точило ее изнутри, мешало сосредоточиться и отвлекало от работы, которая никак не ладилась. Запись Сименона шла туго, и Катька с трудом, на автомате, еле-еле дотянула до конца.

– Это точно не он, – буквально по слогам произнесла Катя. Рука ее потянулась к лежащему на столе протоколу.

– Вы уверены? Не надо торопиться, речь идет об убийстве, – подал голос сидевший за ее спиной одетый в штатское человек. – Может, еще подумаете? Вспомните?

– Это точно не его голос. Тут и вспоминать нечего. Я вам уже говорила, у того речь была отрывистая, четкая, фразы рубленые, в носовых звуках чувствовалась легкая гнусавинка, как будто у него плохо залеченный гайморит. А у этого Клима – полная каша во рту. Говорит он лениво, небрежно, еле рот открывает. И тембр голоса совпадает не совсем. Давайте, я подпишу где надо и уже пойду, – вяло возразила Катя и посмотрела на часы.

Вся эта смехотворная процедура с опознанием, которую, как ей казалось, можно было с легкостью исполнить за полчаса, ей смертельно надоела, она устала и хотела домой. Неужели нельзя работать побыстрее! Но все эти лейтенанты, капитаны, дознаватели, уполномоченные, в их чинах Катя не разбиралась, всё сидели и сидели, строчили протоколы, заполняли формуляры, с важным видом пялились в мониторы, уходили, возвращались, снова принимались стучать по клавишам и задавать одни и те же вопросы. В какой-то момент из коридора до нее долетели слова, что, мол, брат Кошелева – единственный, у кого имелся веский мотив для убийства. Но голос Клима как голос предполагаемого убийцы Катя не опознала. И это явно всех почему-то расстроило или, по крайней мере, озадачило.

– Ну вот видите, вы сами сказали, что по тембру голоса все-таки близки, – осторожно произнес штатский.

– А еще я сказала, что мы с сыном видели подозрительные следы недавних земляных работ в другом конце участка, там, вероятно, что-то копали.

– Давайте не будем разбрасываться, Екатерина Николаевна, сейчас нас больше интересует голос. Ведь его, как и почерк, как походку, допустим, можно подделать, изменить. И когда задержанный Клим Кошелев отвечал на вопросы, а вы сидели и слушали, он теоретически мог попытаться голос изменить.

«Ах вот куда он клонит», – подумала про себя Катя. И снова у нее перед глазами возник бомжеватый образ младшего Кошелева. Красное обветренное лицо, мутные с сероватыми белками глаза, давно не мытые и нестриженые волосы, руки в наколках. Портрет довершали засаленный, надетый прямо на майку пиджак и бесформенные джинсы. Он почему-то все время ерзал на стуле, нервно мял в руках какой-то грязный бумажный обрывок, огрызался на следователя.

– Теоретически – да, но практически невероятно. Даже у самого виртуозного пародиста или имитатора возможности фонетического, то есть артикуляционного, аппарата ограниченны. А в случае с Кошелевым – это звучит просто абсурдно. Позвольте, я подпишу протокол. Ах да… так как же насчет той ямы, которую мы с сыном видели? Может, это как-то связано с убийством?

– Ну что же, Екатерина Николаевна, – сухо проговорил штатский, протягивая ей бумагу, в глазах его мелькнула сталь, Катин вопрос был оставлен без ответа. – Спасибо. Извините, что отняли у вас столько времени.

К вечеру похолодало, небо затянуло тяжелыми серыми тучами, и пошел дождь, мелкий, косой, промозглый. Сразу пахнуло осенью. Укутавшись в теплую дачную кофту, Катя с тоской смотрела в окно. Она не любила осень. Мокрый сад, лужи на дорожках, озябшие птицы, а в городе и того хуже, бесконечные заторы, холодные до середины октября батареи. Нет, «унылая пора» не ее время года. А тут еще эта ужасная история с Кошелевым… Кому старик помешал? Просто в голове не укладывается! И что бы ей там ни говорили, как бы ни убеждали, но она абсолютно уверена, на все сто, хоть на куски режь, что тогда, за забором, стоял кто-то другой – не Клим! Один молоденький полицейский даже высказал при ней версию, что, мол, младший брат мог вступить в сговор с каким-то третьим, неизвестным лицом, и Катька ее поддержала. Но других эта версия не увлекла. Оно и понятно. Зачем? Теперь, по прошествии нескольких часов, в голове у Кати все окончательно разложилось по полочкам. Ее показания совсем не вписывались в их ясную картину преступления. Когда вот вам, прямо на блюдечке, идеальная кандидатура убийцы – Клим Кошелев. Во-первых, у него единственного был мотив. Родительский участок после смерти старшего брата и в отсутствие других наследников в любом случае достанется ему, во-вторых, ранняя судимость, и с этим тоже не поспоришь, в-третьих, показания мамы, которая незадолго до убийства видела ссору братьев. Плюс к этому вызывающая манера поведения и подозрительная внешность… Что и говорить, на добропорядочного гражданина Клим не тянул, нет. Во всяком случае, на Катю он произвел хоть и отталкивающее, но жалкое впечатление… пропойца – да, опустившийся тип, неудачник – да, но убийца – нет… если только случайно в пьяной потасовке… Теперь Кате не верилось даже в то, что младший Кошелев мог заранее с кем-то договориться, иными словами, вступить в сговор и заказать убийство брата. Это же просто смешно. Да он все свои мозги пропил, а тут сговор. Хотя, в сущности, какое ей до всего этого дело? Ну, слышала она, допустим, ссору, а потом вместе с Булькой нашла несчастного Семена Васильевича, дальше-то что? При чем здесь она, Катя Насонова? «Меньше детективов надо читать. В твоем случае это вред!» – разумный Севка, наверное, прав. Но страсть разгадывать загадки и упрямое любопытство мешало Кате забыть эту историю, заставляли задавать вопросы. Ну вот откуда взялась свежая яма у забора? Что там раскапывали или закапывали, а еще то ли доски, то ли крышка, которые вокруг лежали, откуда они взялись?

В саду стемнело, Катерина спустилась вниз. На кухне мама и соседка Анна Петровна пили чай. Обе были расстроены, а мама, судя по красному носу, даже всплакнула. Довольной выглядела только Булька, которой у стола, понятное дело, что-то перепало.

– Когда тебя не было, Андрей звонил. Никак не может тебя найти. Я ему сказала, что ты в полиции, так он всполошился, начал расспрашивать.

– Ой, мам, я телефон забыла включить. Сейчас ему наберу.

Звонок бывшему мужу на Майорку сразу пробудил у Кати воспоминания о южных морях, яхтах, пляжах…

«Господи, ну почему мы живем в стране, где постоянно холодно или идет дождь! Может, плюнуть на все и уехать к Андресу? – на мгновение задумалась она, но, вспомнив про маму, Севку, работу, дачу, тут же осеклась. – Нет, в Загорянке летом тоже здорово, ничуть не хуже, чем в Пальме. Ласковое солнце, ароматы цветов, друзья, шашлыки, свежая зелень, прохладное вино в беседке». Катя даже зажмурилась, воображая себя с бокалом, но перед глазами почему-то нарисовалась совершенно другая картина – группа детей в саду на том старом, в духе 70-х, снимке, сделанном на участке Семена Кошелева. Довольные дети и Катя, все улыбаются… а за ними диковинная конструкция, то ли беседка, то ли летний павильончик, крышу которого поддерживают фантастические существа, вроде человекобыков, с бородами и крыльями… Кстати говоря, они, будучи детьми, с этими крыльями обходились по-варварски, ведь те, обветшав, легко ломались. Да… что и говорить, не типичная постройка для подмосковной дачи и для бывшего военного инженера Кошелева, и для его генеральской родни, которая до такого бы не додумалась. Это так же странно, как если бы Катя, к примеру, возвела у себя на участке минарет. Не случайно Машка, увидев недавно ту детскую фотографию, спросила, не Индия ли это. А ведь точно такая же беседка попадалась ей на глаза где-то еще… ей-богу, точно такая же, один в один. Только вот где? Где? Детей там не было, а были… взрослые мужики стояли, вальяжные, тоже улыбались, лица у них какие-то не теперешние, не современные, породистые, одухотворенные…

– Эврика! «Академик на даче с друзьями», – больно хлопнув себя по лбу, выпалила Катя. – Вот где я ее видела! А то думаю, думаю, мучаюсь…

Катерина даже развеселилась от того, что сумела наконец вспомнить, где видела эту восточную беседку. Это было пару месяцев назад, или в самом начале лета, когда она писала закадровый текст к фильму, который снимал Антон Малышев, ее старый приятель, тележурналист. Антон еще ей рассказывал, что очень долго провозился с материалом. В фильме речь шла о династии русских востоковедов. И один из ныне живущих членов семьи давал интервью – показывал письма, фотографии, и под одной из них была строка: «Академик на даче с друзьями».

– Вот какая я молодец! Все-таки вспомнила, – похвалила себя Катя. – К слову сказать, академик с друзьями на фоне диковинной беседки выглядел вполне органично… тут и удивляться нечему, кто додумался до такой конструкции, как и почему…

Мысль как смерч закрутилась у Кати в голове. Она даже потянулась к телефону, чтобы позвонить Машке, нопередумала и набрала другой номер. Там было занято. «А если диковинная беседка досталась Семену Васильевичу, то есть его отцу, вместе с участком? И это та же самая, что стояла у академика на даче? Тогда получается, тогда получается… что срочно надо звонить Антону, он про академика все уже наизусть знает. Может, вдобавок какую-нибудь работенку подкинет, потому Малышев теперь звезда, да и платят на телепроектах лучше».

Стремительно слетев по лестнице на первый этаж, Катя заглянула в кухню, но там было темно. Из открытой форточки дуло. Дождь усилился. Из дальнего угла, зевая, вышла Булька.

– Ты все дрыхнешь, а где твоя хозяйка? Мама, – позвала Катя и пошла в комнаты.

Таисия Федоровна была у себя и, водрузив очки на нос, копалась в аптечном шкафчике.

– Нездоровится? – участливо спросила ее Катя, присев на краешек кровати.

– Да знаешь, что-то давит в груди, – ответила мать и продолжила уже совсем про другое, она не любила говорить про болезни: – Петровна рассказала, что Муська у нее жить отказывается, убегает и все время возвращается к своему дому. Приходится ей туда корм носить. Я, Кать, ей денег дала немного, и Булькиного мяса отрезала. Сейчас так все дорого…

Катя молча кивнула.

– У нее пенсия маленькая. А Семен, ты его молодым, конечно, плохо помнишь, интересным был мужчиной, видным таким… вот как нелепо в жизни все складывается.

– Мам, скажи, – в задумчивости произнесла Катя, – а ты случайно не знаешь, кто жил на этой даче до них? И где у нас старые альбомы с фотографиями?