Господи боже мой, когда же все это прекратится? Неужели я не заслужила, чтобы меня оставили в покое? Хотя бы ночью, хотя бы ненадолго… впрочем, все равно сон дурным был. И голова разламывается, впору самой заорать.

– Тише, солнышко, не плачь, хорошо? – Яков, никого не стесняясь, обнял, прижал к себе – заботливый. Можно подумать, ему платят, чтобы Дусе сопли вытирал.

Это просто злость и зависть, чего уж тут, меня вон никто по голове не гладит, никто не утешает, я – самостоятельная и сильная, потому что иначе невозможно. Доверилась разок, попробовала побыть слабенькой – теперь вот разгребаю.

– Что тут было? – хрипло осведомилась Ильве.

Знать бы, о чем они с Дусей говорили. А лучше не знать, своих проблем хватает, зачем еще и чужие?

– Да уж, с чего так орать? – Лизхен в длинной ночной рубашке, простоволосая и босая, но с шалью на плечах, похожа на привидение. Может, с ней Дуся столкнулась? Я бы, наверное, тоже заголосила, темно, и тут такое белое и тощее навстречу выплывает.

– Н-ничего. П-показалось, – Дуся вытерла слезы и отстранилась. Врет. Вон выражение лица растерянное и беспомощное, а выглядит… пижамка, тапочки, растрепанные волосы, припухшие глаза и черное пятно на щеке. Где она вымазаться успела? Яков, рыцарь наш вольнонаемный, пятно вытер и пальцы понюхал, сейчас про улику скажет.

– Мне просто показалось, будто… будто Нику увидела.

– Бре-е-ед, – констатировала Лизхен, зевая. Ильве молча кивнула, Топочка – ну вот, и она тут объявилась, тихо заметила:

– Ника ведь умерла.

– Умерла, – громко произнес Яков. – А поэтому мы имеем дело с обычным ночным кошмаром… или лунатизмом. Правда?

Дуся послушно кивнула. А ведь врут. Не в лунатизме дело и не в кошмарах, только, господи, кто бы знал, как мне надоело вранье!