Утро началось в шесть, со звонка Ленчика, не по времени радостного и воодушевленного. Его голос, смешиваясь с уличными шумами, ввинчивался в череп, избавляя от надежды на последующий сон.

– Але, ты чего, спишь? А я с пяти утра на ногах. Да, представь себе. Почему? Да потому, что кому-то срочно понадобилась консультация семейного доктора, который, представь себе, совершенно случайно улетает в Париж… каникулы у него. И я, заметь, без возражений и нытья прусь в аэропорт, где имею долгую милую беседу, о которой просто жажду тебе доложить.

За окном в синем предрассветном мареве черными силуэтами выделялись деревья, у самого горизонта небо прочертила узкая белая полоса, над которой блеклыми пятнами виднелись редкие звезды, ниже и дальше было темно и уныло.

– Эй, шеф, ты меня слышишь?

– Слышу. Что у тебя?

Подавить зевок, пока Ленчик не начал возмущаться, найти тапочки, пока не простыл, и отойти от окна, пока не протянуло сквозняком.

– Да в том и фишка, что ничего! Не состоял, не привлекался. Ну, в смысле, чистая у него карточка. – Ленчик говорил громко, стараясь перекричать и голоса, и звон, и лязг. Интересно, где это он?

А в доме, напротив, мертвенная тишина.

– То есть совсем ничего?

– Эбсолютли. Ни рака, ни опухоли мозгов, ни СПИДа, ни прочих болячек, от которых тянет свести счеты с жизнью. Пациент, выражаясь словами доброго дядюшки-доктора, был до отвращения здоров.

Нет оснований не верить Ленчику, нет оснований не верить врачу, и теория с самоубийством отпадает. Или отодвигается на второй план.

– Эй, шеф, – рявкнул Ленчик в трубку. – Ты по второму пункту писать будешь? По поводу этой Нелли? Так вот…

Хвост фразы потонул в истошном визге бензопилы, грохоте и мате, которым то ли Ленчика покрыли, то ли он кого-то.

– Извини, Палыч, тут беспредел натуральный… дорогу ремонтируют, мать их… короче, пиши адресок…

Где-то внизу громко хлопнула дверь, заставив вздрогнуть от неожиданности, и предутреннюю тишину нарушили шаги.

– Короче, я узнавал. Подходит по всем параметрам, а наводочку знаешь кто дал? Аким!

– Леня, я тебе потом перезвоню, жди пару минут.

– Чего? – Он не расслышал, а я повторять не стал, отключился, потому как шаги, поначалу смелые и даже наглые, с шарканьем подошвы по паркету и стуком каблуков, вдруг стали осторожными, различимыми лишь по скрипу досок, прогибавшихся под весом идущего, а потом и вовсе стихли.

Оставалось порадоваться, что тапочек я все же не нашел, а паркет в комнате не скрипит. На цыпочках подобравшись к порогу, я резко распахнул дверь.

– Яков Павлович? – на пороге стояла Лизхен. – Вы уже не спите, да? А я вот… поговорить с вами хотела. Можно?

В сумраке коридора Лизхен походила на привидение. Длинная ночная рубашка, отделанная кружевом, белая шаль на плечах, распущенные волосы и туфли в руках. Мокрые туфли с комочками грязи.

– Проходите.

– Вы… вы, может быть, оденетесь? – Она протиснулась бочком, поставила туфли у порога и, подойдя к окну, замерла. И место выбрала почти то же, что Ильве, и позу. Сходство насмешило.

– Чему вы улыбаетесь? Нет, не говорите, я понимаю, меня все всегда ругают за излишнюю впечатлительность, за то, что меня так легко смутить. А что я сделаю, если и вправду легко? Если я такая?

– Ничего, наверное.

– Вы меня понимаете? – заломленные ручки и испуганный взгляд. – Мне так страшно… нет, я не того боюсь, кто ходит по дому, вы догадались, что я соврала… все догадались, чего уж там, так глупо, так…

– Глупо.

Я намеренно подошел близко, ближе, чем дозволено правилами приличия, настолько, чтобы ощутить слабый запах сигарет. А Лизхен не отшатнулась, наоборот, вперед подалась, холодные ладошки легли на грудь, шаль соскользнула на пол.

Черт, только этого мне сейчас не хватает.

– Вы умный, вы… вы самый замечательный человек, которого я когда-либо встречала.

– Куда ты сейчас ходила?

– Я? – Она отпрянула, но недостаточно быстро, чтобы я не успел схватить ее за руку.

– Ты, Лиза. Куда ты сейчас ходила? Или правильнее спросить, откуда ты сейчас вернулась? Туфли мокрые, в грязи, а в коридоре, наверное, следы остались, во всяком случае, должны были остаться.

– Умный, да? – Лизхен попробовала вырваться, но когда не вышло – успокоилась.

– Умный. Сама сказала. Так куда?

– А не твое дело, куда надо, туда и ходила… покурить.

– Или встретиться с тем, кто курит. Кроме меня, в доме Виктор и Михаил, значит, кто-то из них? Виктор вчера уехал…

– Отпусти, я сейчас заору.

– Ори. А потом объясняй, что такая приличная девушка делает в комнате старого занудного типа. Спорю, они решат, что ты пыталась меня соблазнить.

– Идиот, – фыркнула Лизхен. – Ни черта ты не понимаешь… да, выходила. Зачем? А угадал. На свидание. К любовнику!

Я ей не поверил.

– Кстати, не я одна бессонницей страдаю. Может, у Топки поинтересуешься, какого фига она вокруг дома круги наматывает? Собачку выгуливает… ага, как же. Видишь, фиговый ты сыщик, Яков Палыч, спишь, спишь, так все и проспишь.

– Ты за ней следила. – Руку я отпустил, Лизхен демонстративно потерла запястье и, подобрав с пола шаль, накинула на плечи. – Ты следила за Татьяной, потому что ревнуешь.

– У тебя паранойя, дядя. – Она прижалась всем телом и шепнула в ухо: – Дурак ты, ведь могли же договориться.

От кожи Лизхен слабо пахло дымом и свечами, а на кружевном воротнике блеснула сталью английская булавка. Кое-что прояснилось.

– Кстати, неужели ты поверил, что они все были знакомы с Нелли случайно? Врут… все-все врут… – Лизхен пятилась к порогу, не решаясь повернуться спиной. – Кроме меня. Я ее не знала, не могла знать… но тсс-с, – она приложила палец к губам, – ты скоро сам все поймешь. Ты же умный. Правда, иногда дурак.

А я и вправду понял, не тогда, когда позвонил Ленчику и записал адрес, а тогда, когда съездил по нему.

Нелли умерла. Сентябрь прошлого года, минула первая декада, когда лето, плавно перетекая в осень, щедро разливает золото по пыльной зелени листвы, а тепла с каждым днем все меньше, хотя солнце светит по-прежнему ярко. К вечеру небо расцветает облаками и становится совсем уж холодно, и холод этот, скопившийся за ночь, держится до самого полудня. Чуть позже поседеют инеем бетонные стены, и деревянные домики на детской площадке, и скрипучая карусель с кривыми перилами. А еще позже зарядят дожди, которые смоют, растопят слякотью остатки красок и впустят в уютное нутро подъездов сырость. Запахнет прелыми листьями и запоздалым дымом поздних костров, зажгутся фонари во дворах, и однажды в шарах желтого света засияет серебряной мелочью первый снег.

Но все это потом, ближе к зиме, а сейчас, во второй декаде сентября, сладким запахом костров таяло на языке уходящее лето. Я не романтик и не поэт, я – личность практичная и деловая и даже, если Ленчику верить, местами отвратительно циничен, но это место, которому следовало бы быть мрачным и наводящим тоску, пробуждало в душе какие-то совсем иные порывы.

Стражей вдоль серого забора выстроились тополя, отделяя мир живых от мира мертвых, и там, снаружи, осени больше, а здесь все еще август.

Синие колокольчики беззвучно покачиваются на тонких стебельках. Влажные кудри мокрицы с белыми звездочками цветов жмутся к граниту. Стайка воробьев купается в желтом песке у разрытой могилы.

Я иду дальше. Мне бы вообще не следовало приходить сюда, ведь имелась же копия свидетельства о смерти. Со свидетелями, с соседями Ленчик поговорил, они подтвердили, что Нелли умерла. Чего еще надо?

Нужная могила располагалась почти у самого забора, три памятника вместе, два старых, одинаковых, видно исполненных в одно время, и третий – откровенно новый и стильный, если можно так сказать о надгробной плите. Черный глянцевый прямоугольник с овальным медальоном фотографии. Вглядываюсь в лицо – аккуратный овал, аккуратный носик, аккуратные бровки, аккуратный рот. Улыбка хорошая, а родинка смотрится чуждо, будто чернильное пятно ненароком посадили.

«Светлому и доброму человеку от того, кто не забудет».

Интересная надпись, не самая подходящая для надгробия. А могила-то ухоженная, чистенькая, и оградка подкрашена недавно, и колючий куст роз, начавший увядать, окружен одинаковыми белыми камушками. Хотелось бы знать, кто это такой заботливый.

– А я гляжу, – кладбищенский сторож ответил с ходу, не раздумывая. – Попросили, я и гляжу. А чего, нельзя?

– Можно. Только ведь не даром?

Он крякнул, стянув с плешивой башки кожаную кепку, положил на стол, поверх раскрытого журнала с серыми страницами.

– А тебе что за дело? Ты кто такой будешь? С милиции, что ль? А документ покажь!

– Никто я. Частное лицо. – Пришлось доставать бумажник. Сколько ему дать? Сто рублей? Двести? Дал пятьсот, сторож разом подобрел, сунул купюры в карман жилета – ярко-оранжевый, то ли строительный, то ли спасательный, но цветом совсем не подходящий для работы на кладбище.

– Так это, ясно, что не даром. Только я ж не филоню, как некоторые, я, если деньги возьму, по совести все сделаю, как договорено, ясно? Сказано приглядывать, я и приглядываю. Если по уму, то работы немного. Прополоть там, цветочки, когда сушь, полить, поглядеть, чтоб чисто было. Так ведь и чисто. Порядок.

– И кто платит?

– Так почтой, раз в месяц приходит перевод, и все. Оно-то верно, может, родичи-то в другом городе живут, может, им несподручно сюды мотаться, а я все по совести. И они, выходит, что по совести. И довольные все. Ясно?

Ясно, что от сторожа я вряд ли чего добьюсь, потому как знает он немного. И все же не зря я сюда приехал. Нелли умерла в прошлом году, а Игорь Громов в этом, но фактически – надо будет сверить даты – примерно в тот же промежуток времени. Еще одно любопытное совпадение.

– Разберемся, – повторил я вслух и как-то даже сам поверил.

Спустя несколько часов я был в офисе, где отчаянно зевающий Ленчик делился тем, что удалось узнать о Нелли. Досье было, с одной стороны, скудным, с другой – богатым информацией, Ленчик же – уставшим и раздраженным.

Сухомлинская Нелли Петровна, родилась, училась… села. Интересно получается, статья-то серьезная, и срок ей тоже вкатили серьезный – восемь лет. Отбыла от звонка до звонка. Потом состояла на учете в психдиспансере, в наркодиспансере… лечилась, снова лечилась и опять лечилась. Умерла. Вот и вся биография.

– Мертвый номер, шеф. Даже если б она и живая была, то наркоманка ведь, откуда мозги на такую схему?

И снова Ленчик прав. У Нелли – не хватило бы. А вот у кого другого…

– Думаешь, мотив? – Ленчик мотнул головой, стряхивая сонливость. – Думаешь, кто-то до того ее любил, что прям наизнанку вывернулся, чтоб после ее смерти Громову жизнь испортить? Ну не знаю, как по мне, так слабовато…

– Скорее странновато, она год назад преставилась.

– Выжидал? И да падет в этот день возмездие на голову виновного! Не, Палыч, ты, конечно, извини, но сдается мне, что все это – ерунда, пудрят тебе мозги, а заодно и мне…

Что ж, вполне вероятно, Ленчик высказал мысль здравую и логичную, но проверить версию стоило, тем паче в деле имелся адресок.