Бланш
Разговор, которого не было
Ох, мистер, мне сложно говорить о том, что происходило. Вы, верно, ждете каких-то откровений и тайн, ищете чего-то, что прежде не было известно, но вряд ли вам удастся найти. О Бонни, Клайде и Баке говорили много и всякого, а моя история вряд ли отличается от прочих.
Если хотите, расскажу о себе. Только грустным выйдет этот рассказ.
Все началось для меня, когда я встретила Бака Барроу. Это была любовь с первого взгляда и на всю жизнь. Да, даже теперь я помню его и жду встречи. И знаю, что он так же сильно любил меня. Спрашиваю у вас, мистер: является ли преступлением пойти за тем, кого любишь? Да я предпочла бы встретить смерть, чем жить без него. И вот эта, нынешняя жизнь – самое страшное, что могло произойти. Каждую минуту я скучаю по нему. Каждый вечер я молюсь за его душу и проклинаю Клайда Барроу. Это он, а не полиция убил своего брата.
Но если идти от самого начала, то еще когда мы поженились, я знала, что с Баком не будет просто. И наивно верила, что смогу помочь, уберечь, направить… всякая женщина надеется, что сумеет изменить любимого.
И, мистер, у меня почти получилось. Сначала я уговорила Бака сдаться властям, что было нелегко и для него, и для меня. Его осудили, а я осталась мучиться на свободе. Я отбывала срок вместе с ним, хотя вокруг меня и не было ни решеток, ни охраны. Одиночество стало моей тюрьмой. Но вот к моим мольбам прислушались и силы вышние, и силы земные. И однажды я получила телеграмму: «Малыш, я еду домой».
Один Бог знает, сколь много для меня значили эти слова! Той ночью я не могла уснуть, потому что была слишком счастлива. Я была, словно ребенок в ночь перед Рождеством, в радостном волнении ожидающий чуда. И оно случилось!
Проснулась я от того, что кто-то держал меня в объятиях, целуя в глаза и губы, и говорил:
– Просыпайся, малыш!
Это был Бак.
На следующее утро мы упаковали мой рюкзак и сумки, погрузили их в машину и уехали в Даллас. Мы хотели поговорить с родителями Бака и, быть может, попросить их помочь с работой для него, ведь я и вправду думала, будто отныне все изменилось и с преступным прошлым покончено. Но в Далласе мы на свою погибель встретили Клайда Барроу.
Он специально приехал, чтобы повидаться с братом, и уже тогда я боялась встречи, пусть Клайд и был приветлив со мной.
О нет, он не был дьяволом во плоти, каким любят выставить его газеты. Он был человеком, пусть ужасным, но человеком.
В ту ночь братья говорили, а я, спрятавшись в спальной, гадала, чем же закончится их разговор. Я молилась Господу, прося защитить Бака, но, видимо, мои просьбы изрядно ему надоели.
Глубокой ночью Бак поднялся ко мне. Он был слегка пьян, что, конечно, меня разозлило.
– Малыш, послушай… – он знал, что мне не понравится его план, потому как на самом деле он принадлежал Клайду, а от Клайда я не ждала ничего хорошего. И опасения мои оправдались.
– Мы поедем в Джоплин. Хороший город, тебе там понравится, – уговаривал меня Бак.
– Зачем нам ехать туда? – спросила я.
– Навестить Бонни и Клайда. Нет, малыш, все не так, как ты подумала. Я не собираюсь снова нарушать закон. Мы просто снимем дом или квартирку, где отдохнем пару недель. Мы ведь все устали, малыш.
Что я могла ему сказать? Я молчала, а Бак продолжал уговаривать.
– Все магазины в городке будут работать на вас с Бонни. Помнишь, ты хотела обустроить нашу квартиру? Обустраивай. Клайду барахло ни к чему, поэтому все, что купишь, нам и останется…
Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Ну почему я не находила в себе сил поверить Баку? Может, потому, что он говорил и за себя, и за Клайда, а я вообразить не могла, чтобы Клайд вдруг стал жить спокойно.
Я попыталась сказать Баку о своих опасениях, но он не слушал. У него на все имелся ответ:
– Оружия в доме не будет, он обещал. Разве что пара винтовок, но у кого тут винтовок нету? Да и с законом задираться он не станет. Говорю ж, он устал бегать и хочет пожить мирно. Он ведь тоже не железный.
Тогда я не сумела сдержать слез. О да, Клайд хочет пожить мирно? Но разве у него не было возможностей для мирной жизни? Были. И куда больше, чем у Бака. Поэтому нет уж, я не хочу видеть его рядом со своим мужем. Я не верю, что Клайд резко перестал быть собою, а значит, рано или поздно он просто сорвется на очередное дело, а Бак, мой доверчивый Бак, пойдет за ним, как теленок за матерью.
И вы знаете, мистер, что так оно и вышло.
Тогда же я сквозь слезы сказала, что не желаю ехать в Джоплин, а Клайд вполне взрослый, чтобы самому думать, как устроить свою жизнь. А Бак, вздохнув, обнял меня и сказал:
– Послушай, малыш, ты же знаешь, как он меня беспокоит. Он мой брат, он молод и глуп, и если мы с тобой не поедем, то я, возможно, больше никогда не увижу Клайда.
– И пускай! – хотелось заорать мне, но я снова молчала.
– Если я буду там, он повоздержится ввязываться в передряги. А значит, проживет подольше. Он обещал, что если мы приедем, то он выбросит из головы дурацкую идею вытащить Роя. Ну и в общем, я ему пообещал… ну, ты сама знаешь, я всегда держу свое слово. А если не могу сдержать, то и обещаний не даю.
И тогда я не выдержала, вцепившись в него, закричала:
– Твой Клайд чуть младше меня! Он сам способен позаботиться о себе. Если его не волнует собственная жизнь, то меня твоя волнует, и даже очень.
Я говорила, что, дав это обещание, он нарушил десяток других, которые давал мне, но Бак лишь молчал, кивал и отводил взгляд. Ему было стыдно, но отступать он не собирался.
Подиум цвета сливочного крема, розовые зонтики и розовые столы. Кружевные крылья пластиковых скатертей и высокие креманки, в которых тают шарики мороженого. Варенька пришла первой, заняв самый неудобный из столиков. Слева к нему примыкала серая стена, совершенно выбивающаяся из кремово-розовой благодати кафе, справа выдавалась пристройка-кухня.
Раньше она предпочитала сидеть поближе к парапету, за которым начиналось гранитное море площади. Она считала деревья и людей. Машины. Голубей. Спорила и хохотала, выиграв в очередной раз. Семен поддавался, потому что ему нравилось смотреть на нее, смеющуюся.
Запрокинутая голова, облако волос, подсвеченных солнцем и оттого похожих на ауру. Темные глаза и бледное горло в шелковой дымке шарфа.
Сегодня на ней льняной сарафан с крупными пуговицами. Мятый, он похож на хламиду. А на волосах косынка, тоже льняная, кумачово-алая, с черными пятнами орнамента.
Другая одежда, другая Варенька. А ты чего хотел, наивный дурачок?
– Привет, – сказала Варенька, помахав рукой. – Я тебе клубничное заказала. С сиропом.
– Я клубничное не люблю.
В прошлый раз выбирали долго, споря, хотя каждый мог заказать по вкусу, но все равно хотелось выбрать одинаковое.
– Знаю. Считай, что это маленькая пакость.
Улыбается. Подбородок ручкой подперла. Взглядом буравит. Тварь. Убийца. А с виду и не скажешь.
– Кстати, где твоя девочка? Я бы и ее угостила. Знаешь, она забавная. Баскетболистка? Вряд ли. Для спортсменки в ней куража не хватает. В тебе, кстати, тоже. Вы друг другу подходите. Странно, да?
– Ты деньги принесла?
Не отступать от цели. Играть. Разговорить. А потом… действительно, а что потом? Семен планировал позвонить Сергею, но тот трубку не взял, а потом вообще выпал из зоны доступа, и это выглядело более чем странно.
– А ты конверт принес? Баш на баш.
Она лениво ковырнула собственную порцию – белая ваниль под пылью шоколадной крошки – и зажмурилась, наслаждаясь вкусом.
И тогда тоже она жмурилась, и потягивалась по-кошачьи, и позже, на квартире, мурлыкала, прижимаясь спиной к нему. Было ли тогда хоть что-то настоящее? А теперь?
– Вот, – Семен достал из-за пазухи конверт. – Держи. Это все, что у меня есть.
Потянула, жадно, хотя пытаясь скрыть жадность за небрежностью движений. Никого не стесняясь, вытряхнула содержимое на колени, перебрала бумажки и, подцепив конверт, подняла.
– Вера-Верочка… уже раскопал? Конечно, раскопал. Знаешь, в чем была ее ошибка? И твоя тоже. В привязанности. Привязываться к кому-то очень и очень опасно… что такое? Не волнуйся, с твоей девицей все в порядке. Пока. А это тебе.
Второй конверт был толще первого. Проступали четкие очертания пачек.
– Видишь, я честно играю. Бери-бери. И убирайся к чертовой бабушке. Второй раз я не промахнусь. Так что… беги, Лола, беги.
– Сама беги.
Она только рассмеялась.
Она сидела за столиком и смотрела вслед, не делая попыток подняться и пойти за Семеном. Но взгляд ее мешал дышать спокойно. И Семен, сам того не желая, ускорил шаг.
Он не бежит. Он отступает. Он лишь хочет убедиться, что с Агнешкой все в порядке. Не следовало ее брать с собой. И нельзя было оставлять там.
И что делать?
Агнешка сидела на лавочке у машины, ела эскимо и болтала о чем-то с седоватым улыбчивым типом в синей рабочей куртке. Рядом с лавочкой дремала на солнце беспородная псинка в красном ошейнике, а на коленях типа лежал свернутый вчетверо поводок. Тоже красненький.
Спокойно. Всего лишь человек. Случайный. С собачкой. Если подозревать всех, то и свихнуться недолго. Но лучше быть свихнувшимся и живым, чем нормальным и мертвым.
Псинка при приближении Семена вскочила и зашлась истошным лаем. Хозяин ее дернулся было, но тут же расплылся в фальшивой улыбочке и сказал:
– Доброго дня.
– И вам. Агнешка, идем.
Она кивнула, вскочила, неловко толкнув сидящего рядом, уронила эскимо, ударилась в извинения и объяснения. Тип замахал руками, возражая, щебеча что-то невнятно. Собака завыла, забившись под лавку.
Безумие.
– Агнешка, уходим. Быстро.
Семен схватил ее за руку, выдергивая из бестолкового разговора, который слишком уж затянулся. Рявкнул:
– Успокойся.
Едва сдержался, чтобы не пнуть визжащую тварь, которая, покинув убежище, теперь болталась под ногами, сердито порыкивая и примеряясь к брюкам.
А тип улыбается. Глаза у него пустые. И передние зубы золотом поблескивают.
Он вернулся глубокой ночью, Марина слышала, как хлопнула дверь, застонали половицы, и по полу метнулся ветер.
Марина съежилась и натянула плед на голову. Так и лежала дальше, прислушиваясь к происходящему в доме, умоляя кого-то безымянного о пощаде и в то же время надеясь, что безумный похититель заглянет.
Ей хотелось поговорить.
И еще убедиться, что он не передумал и не решил вдруг ее убить.
Шаг. Скрип. Вздох, где-то совсем рядом. Собственное дыхание сбивается, и сердце, запнувшись, вдруг несется вскачь. Рука на пледе, горячая даже сквозь ткань. И ткань – единственная защита от него – исчезает.
– Привет.
Он почти растворился в темноте, только белый кругляш монеты поблескивает в пальцах.
– Ты ведь не спишь.
– Не сплю, – согласилась Марина.
– Скажи, почему все так?
– Как?
– Не знаю. – Он потеснил Марину и лег рядом. Пахнет дымом и еще чем-то очень неприятным, но не поóтом. – Когда не думаешь, оно еще ладно. А стоит начать и… ты красивая.
Он же не собирается с ней… или собирается? А если так, то что делать Марине? Кричать? Сопротивляться? Тогда убьет. А Марина хочет жить. Значит… значит, нужно притворяться. Прикоснуться к нему. Ласково, да. И погладить. Закрывает глаза, тянется, утыкаясь носом в ладонь. Лежит неподвижно.
Ему плохо? Может, ранен? Или умирает?
– У тебя руки холодные. Заболела? Я не привез лекарств, извини. Но завтра обязательно, сегодня же… знаешь, тошно, когда тот, кому веришь, предает. И как понять, на самом ли деле предал? Иногда единственное, что остается, – сидеть и ждать удара в спину.
Марина заставила себя обнять этого человека, провела ладонью по волосам – мокрые, как после дождя. И все тот же мерзостный запах щекочет ноздри.
Она коснулась губами горячего виска, прошептав:
– Все будет хорошо.
Скоро человек заснул – его дыхание выровнялось, а рука, лежащая на Маринином плече, соскользнула. Марина некоторое время просто лежала, подталкивая себя к побегу – дверь открыта, всего-то и надо, выйти из комнаты и дома, – а потом закрыла глаза и принялась считать овец.
Раз – белая овца над черным заборчиком.
Два – вторая овца.
Три… четыре… пять… вставай, дура, беги, пока шанс есть. Ты же этого ждала? Страшно. За забором чернота и пропасть, которая пожирает овец. И Марину сожрет, если она сунется.
Кто знает, вдруг это проверка такая. Вдруг он не спит, а…
Шесть. Семь.
Трусиха.
Нет. Дело не в трусости. Марина не знает, где она находится. А вдруг вокруг лес или там поля на многие километры? Вдруг входная дверь заперта? Или по двору волкодав гуляет? Много вариантов.
Кто не рискует…
…тот живет долго.
В конце концов, похититель не сделал ей ничего плохого. Он по-своему заботлив. И как знать, не разозлит ли его побег? Точно разозлит. Лучше подождать.
Восемь. Девять. Десятая овца, снежно-белая в облаке фаты, повисшем на крохотных рожках, повернула морду к Марине и, вывалив язык, заблеяла.
Дура кучерявая.
Седовласый долго смотрел вслед автомобилю, после, взяв сонную собачку на руки, заковылял прочь. Он насвистывал под нос веселую песенку, чесал псину за ухом и не обращал внимания на красивую девушку, увязавшуюся следом.
И только добравшись до переулка – желтые стены, высокие окна с пыльной геранью, – соизволил обернуться.
– Ну? Сделала? Умница, девочка. Всегда была умницей. Антошку жаль, но… что поделаешь. Безумец. Лечить бы его, но как? В нашей ситуации к докторам лучше не приближаться. На вот Блоха.
Варенька взяла собачку, которая в момент растеряла сонливость, завертелась, заскулила, а поняв, что вывернуться из цепких девичьих рук не выйдет, оскалилась.
– Ну-ну, не балуй, – седовласый шлепнул собаку по носу. – Ишь ты, вздумал… так ты считаешь, будто этот твой детективчик деньги подчистил? Или решила моими ручками свои проблемки порешать?
Варенька торопливо замотала головой.
– Смотри у меня… господи, ну что ж за напасть с вами такая? Как были при деле – золотые детки. – Он хихикнул, радуясь собственной шутке. – А как осели, так будто бы подменили вас. Один в любовь ударился. Другой совсем головой повредился… одна ты прежней осталась. Ведь осталась же?
Вцепился пальцами в подбородок, заставляя нагнуться. Он уставился в Варенькины глаза и, шлепнув по щеке, предупредил:
– Не вздумай закрывать.
Она и не думала. Она смотрела на него со всей искренностью, какую только могла изобразить. И думала, что однажды уже обманула. Ему просто врать. Он думает, что самый умный и хитрый, что знает каждого из стаи, как облупленного, а на самом деле он – старик.
Акела уже промахнулся, хотя и не понял.
…– Так что, девочка моя, подумала над тем, о чем я говорил? – он снова подкараулил Вареньку.
Старая баня дышала паром сквозь щели в стенах, всасывая внутрь сквозняк и мокрый запах осени. Разбавляла его липовым цветом и сухим ароматом камня.
– Думала. – Варенька забралась на полку с ногами – так теплее. Он же, скинув одежду, подошел к печке, сунул пару полешек и, дождавшись, пока загудит огонь, притворил кованую дверцу.
– Думала, значит…
Со спины он совсем не старый. Седой – это да. Особенно на висках и челке, которую отпустил длинную, чтобы и глаза прикрывала. Со спины челки не видно, зато видно узкую полосу хребта, тяжи мышц и темно-красную шкуру, на которой синели узоры татуировок.
– И чего ты надумала, а?
Ковшик в руке, вода на камни. Шипение. Облако пара. И еще одно. И еще. До тех пор, пока дышать становится невозможно. Он нарочно это делает, ожидая, станет ли Варенька молить о пощаде.
Она молчит. Закусила палец, дышит носом, борется с ослабшим вдруг телом. Пот градом, сердце вскачь. Долго она не вынесет.
Долго и не понадобится. Скоро осень выпьет жар из бани.
– Так чего надумала? – он вдруг оказывается рядом. Трогает – не вздрагивать. Заставляет повернуться. Пытается смотреть в глаза.
– Нужно завязывать. Накопить денег и вложить в дело. Чтобы прибыль приносили.
– Умная девочка.
– Нужно, чтобы кто-то этим бизнесом занимался. Кто-то достаточно умный, чтобы не слить все с ходу. Кто-то достаточно благообразный, чтобы внушать доверие.
– И кто-то достаточно послушный и трусоватый, чтобы не слинять.
– Да, – Варенька вдруг подумала, что этот человек ее понимает. Только он и понимает. Остальные – куклы. Они готовы исполнять, что скажут, но не готовы думать. Плохо.
– Я же говорил, что ты умная девочка. Вот ты и займешься…
Он собрал всех в той же бане. В ней, уже почти остывшей и просохшей, еще витали ароматы липы и березы, а тяжелые дубовые листья покрывали пол.
Он говорил долго, и пока говорил, никто не смел перебивать. Варенька же наблюдала.
Антошка отвлечен и увлечен очередным листом бумаги, который срочнейшим же образом должен разрисовать. Олег рассеян, словно происходящее его не касается. А Верка зла. Она набирается злости постепенно.
Сначала вспыхивают щеки, болезненные пятна румянца на желтой коже кажутся ожогами. Вот начинает дрожать нижняя губа. Вот глаза загораются яростью.
Вот рот открывается, и Верка заходится криком:
– Почему она? Почему?
– Потому.
Его слова раньше было достаточно. Но теперь Верка изменилась. Наркоманка и дура, но опасность чует верхним, звериным чутьем.
– Она же потом появилась. После… она ничего не делала. А ты ее хочешь… обещал, что я… Антошка!
Антошка складывает лист пополам. Смотрит. Сначала на Верку, потом на Вареньку.
– Хочешь, я тебя нарисую?
– Верочка, – Олег обнимает сестру, прижимает к себе, гладит по голове, словно маленькую. – Верочка, все совсем не так, как ты подумала. Вы тоже будете жить. Хорошо жить. В настоящей квартире и так, как захочется.
Мычит, пытаясь вырваться из братских объятий, но Олег держит крепко.
– А она будет играть роль. Просто роль. Еще пару лет и…
И ты сдохнешь, несчастная наркоманка. Наркоманы долго не живут. Наркоманы опасны. И даже когда Верка успокаивается – это им всем кажется, что она успокоилась, – Варенька понимает: ненадолго.
Нужно что-то делать. Что?
И тогда Варенька вспомнила про письма.
Жаль, что нельзя было действовать сразу – Антошка и Олег заподозрили бы неладное. Антошка и Олег быстро забыли о ссоре. Антошка и Олег вознамерились вылечить маленькую тварь, как будто излечение возможно.
Возможно, но опасно. А если кто-то проникнет в Веркин бред? И поймет, что это совсем не бред? Тот-кого-нельзя-ослушаться понимал опасность, но почему-то ждал.
И тогда Варенька поняла: он стареет. Ему уже неудобно на дороге, ему охота спокойного логова, теплого и уютного, волчицу под боком и чтобы кто-то другой, послушный, приносил добычу.
Он, зная о своей слабости, боится нападать.
Он ищет повод.
И Варенька дала ему этот повод.
Поездка в деревню. Старуха. Фотография вместе с Веркой – посмотрите, мы ведь подруги. Ночь. Обыск. Стопка белых конвертов, перевязанных бечевкой. Все брать нельзя, но все и не нужны. Хватит трех. Путь домой.
Встреча. Разговор.
– Вот оно как. – Тот-кого-нельзя-ослушаться читал письма сосредоточенно. – Ну и дура… славы, значит, захотелось? Известности? Ничего, я тебе устрою известность. Стишки она пишет… книгу… идиотка несчастная, совсем мозги расплавила!
Вдруг повернулся, уставился на Вареньку.
– Смотри, если я узнаю, что письма фальшивые…
– Письма настоящие, – возразила она.
Письма – да. Конверты – нет. Белые-белые, чистые почти, разве что вырезанный из газеты адресок этой газеты впечатление портит.
И Верка отпираться не стала… сначала. А потом ее уже не слушали.
– Вспоминаешь? Вспоминай-вспоминай, – тот-кого-нельзя-ослушаться недобро усмехнулся, отпуская Вареньку. – А заодно вспомни, что с тобою сделаю, если денег у твоего хахаля не найду.
Ничего. Ничего не сделает, потому что стар и слаб, потому что руки у него дрожат и колени тоже. Потому что единственное утешение слабости – угрозы, которыми он сыплет направо и налево.
– Ну все, иди, иди… – сказал он, доставая из сумки прибор. – Дальше уже я сам. Нет, стой. Блоха отдай. Иди сюда, маленький… слушай, почему он так тебя не любит? Неужто и вправду натуру чует?
Варенька вышла из переулка, бегом обогнула желтое здание, нырнув в неприметную арку. Прижалась к стене. Только бы этим путем пошел… только бы…
Повезло.
Она шла за ним до самого дома, с каждым шагом убеждаясь в верности своей догадки. Старик слаб. Старик расслабился и слишком уж сжился с маской. Старику и в голову не пришло, что Варенька решится на слежку. Ошибка? Определенно. А за ошибки надо платить.
Теперь Варенька знает, где он живет на самом деле.
И сможет вернуться. Например, завтра.
И на этот раз трубку взяла Агнешка. Так уж получилось, что телефон – Агнешка уже тихо ненавидела этот, в сущности, безобидный кусок пластмассы – сам лег под руку и требовательно зазвонил. А Семен спал. И вообще Семен хотел вычеркнуть Агнешку из игры, а это было неправильно. Поэтому, зажав динамик пальцем, Агнешка выбралась из дому.
Больше всего она боялась, что Семен проснется или что звонивший не дождется ответа.
– Алло?
– Привет, баскетболистка, – раздалось веселое. – Вы все еще вместе? Странно, что он не захотел о тебе говорить. Ну да мужики порой тупые… даже в большинстве случаев тупые. Вы уже переспали?
– Не твое дело.
– Не мое, – охотно согласилась Варенька. – Мне просто интересно. Со мной он переспал сразу, и это было так себе. Не скажу, что впечатления незабываемые. Хотя в любви клялся. Тебе еще нет? Странно. Они все сначала в любви клянутся, а потом повод ищут, чтобы сказать себе, что та клятва ненастоящей была.
Агнешке пришлось сжать зубы, чтобы не зарычать от злости. Да что эта шлюшка себе позволяет? Подумаешь, пару раз переспали…
Именно. И далеко не пару раз. И неизвестно, как и что там было на самом-то деле. И вполне может получиться, что Семен врет.
Стоп. Это Вареньке нужно, чтобы Агнешка так думала. А она не будет думать. Не будет, и все тут!
– Чего тебе надо?
– Мне? – притворно удивилась Варенька. Агнешка прямо-таки видела и довольную улыбку, и хитроватый блеск в глазах. Между прочим, ни разу они не красивые, выпученные, как у рыбы-телескопа. А нос и подбородок мелкие чересчур. И вообще Варенька на болонку похожа, такая же избалованная и бесполезная. Только еще и опасная. Бешеная.
– Мне, милая моя гулливерша, ничего не надо. Я вообще звоню, так сказать, по доброте душевной. Таки Семен мне не чужой…
Спокойно.
– …и тебя, глупую, как-то жаль, помрешь ни за что.
– Ну это как сказать.
Варенька пропустила реплику мимо ушей.
– Ты ведь такая добрая, отзывчивая, говорливая. Старичков жалеешь, особенно если с собачками. Ну да, старички с собачками – существа безобиднейшие.
Он сам подошел. И трость уронил, а Агнешка, которой до жути надоело в машине сидеть, выскочила и подняла. А старик – не такой он и старик, просто хромает сильно – сказал спасибо. Он вообще очень вежливый и интересный.
Но Вареньке откуда знать об этом?
– Небось про море рассказывал? Калькутта, остров Пасхи, пролив Дрейка и мыс Надежды… а русалку показывал, да? На левой руке. Такая мясистая, ну почти как ты в старости.
Показывал. Синяя тушь прочно въелась в задубевшую кожу. Чуть более светлая на запястье, она темнела ближе к локтю, расползаясь сеточкой морщин.
– Дура ты, – ласково сказала Варенька. – Никакой он не моряк. Зэк. Бывший. Опасный. Полный псих, как по мне, а я его хорошо знаю.
Врет! Или нет. Она ведь с Семеном встречалась и видеть не могла. Значит… значит, она его подослала, чтобы теперь поиздеваться и голову задурить.
– Это он придумал нас собрать. Сам-то редко участвовал, только когда сложное дело, но поверь мне, девочка, он опаснее всех нас, вместе взятых.
– Чего ты хочешь?
– Хочу, чтобы ты поверила и помогла мне. Точнее, сначала себе, а заодно уж и мне. Наши интересы могут совпадать, да… пошарься в машине, проверь одежду и сумочку. Он маячки кинул, чтобы потом найти. Он сказал, что с вами пора кончать. – Голос Вареньки стал жестким. – Только сначала спросить хочет, куда вы Олеговы деньги спрятали. А спрашивает он так, что после вопросов этих мало кому выжить удается.
Бежать. Немедленно поднимать Семена и бежать. Куда? Куда-нибудь. Нет. Стоп. Агнешка, вдохни и выдохни, успокойся и подумай. Варенька может просто пугать. Зачем? Да какая разница!
– Вы, конечно, можете попробовать свалить, но в этом смысла никакого, – продолжала говорить Варенька. – Он умеет ждать и рано или поздно, но доберется. И хорошо, если доберется до тебя, а не до близкого тебе человека. Он умеет бить по больному…
Всхлип в трубке был настолько же фальшив, как и сама Варенька. Нет, не болонка она – волчица после посещения салона красоты. Завили-перекрасили-надушили, но волчий дух все равно пробивается сквозь облака парфюма.
– Поэтому разуй уши и слушай. Сейчас ты позвонишь Сергею и…
Из поликлиники Сергей сбежал. Он с самого детства тихо ненавидел врачей, а они, чувствуя ненависть, платили заботой. Гипертрофированная, она окружала, душила, привязывала к кровати немощью внезапно ослабевшего тела, требовала поддаться…
Нет уж. Голова чуть кружится? Ничего страшного. В горле дерет – в аптечке есть леденцы. Руки дрожат? Ожоги ноют? Перетерпит. Главное, прочь отсюда. Вот только в морг заглянуть, убедиться… в чем? В том, что парень, которого Сергей волок, мертв? Об этом уже сказали. Или в том, что он не задохнулся и не сгорел, а был убит? Сочтут за психа.
Вареньку искать надо. А когда найдется – взять за горло, сдавить и смотреть в глаза, как она подыхает.
Но в морг Сергей заглянул. Пара бумажек, перекочевавших из одной руки в другую, решила вопрос с полномочиями, и печально-трезвый санитар в мятом хирургическом халате позволил остаться наедине с мертвецами. Даже нужную ячейку показал.
На сером подносе, укрытый грязноватой простынкой, лежал мертвец. Мужчина. Возраст средний, внешность обыкновенная. Круглое лицо с хрящеватым носом, опаленные брови и усы, живот синеватым пузырем и длинные мускулистые руки. Правая – трехпалая. Большой и указательный отсутствовали.
Нет, это ни о чем не говорит.
Совпадение? Варенькина шутка?
Нужно потолковать с Семеном. Может, он знает, в чем дело? Позвонить? Нет, уж лучше приехать. Неожиданней.
Никому нельзя верить. Никого нельзя бояться.
Семен заряжал пистолет. И разряжал. И снова заряжал. Механичность действия успокаивала и помогала думать. Мысли выходили не очень веселыми.
Во-первых, в том, что касается маячков, Варенька не солгала. Вот они, лежат на столе, подмигивают алыми глазками светодиодов, посылают сигнал во Вселенную.
Во-вторых, в том, что касается побега, Варенька тоже права. Бежать бессмысленно. Рано или поздно – найдут.
В-третьих, эта ее правота во всем напрягала.
– Прекрати, – сказала Агнешка, накрывая ладонью патроны. – В этом нет смысла.
Неправда: смысл есть. Варенька чужими руками избавляется от сообщника, получает и деньги – а в том, что украла их именно она, Семен не сомневался, – и свободу.
Красиво? Да. Правда? Скорее, часть правды.
– Тебе надо уехать, – Семен решил переключить внимание на что-то более простое, нежели разгадка Варенькиной шарады.
– Мы это уже обсуждали.
Вот же упрямая девица! Обсуждали. Но тогда все было немного иначе. Каждый день здесь все становится немного иначе, и пора бы Агнешке повзрослеть.
– Ты будешь мешать.
Насупилась. Вот-вот заплачет. Небось Вареньке и в голову не пришло бы подставлять свою шкуру только за компанию.
– Я и без того не в лучшей форме. А дедок приедет не один и…
И в некоторых из тех заметок говорилось про пытки. И про то, что бандиты никого не щадили. И про многое другое, о чем Семену сейчас совершенно не хотелось думать.
– А этот твой… ты же ему позвонишь, да? – Агнешка сделала еще одну попытку.
– Недоступен. Может, его уже и нет.
А что, вполне в Варенькином духе вариант. Сумела же она выстрелить в Семена, сумеет и в Сергея.
Семен. Сергей. Агнешка. Марина. Олег. Варенька. Старик.
При очередном щелчке затвора имена выстроились, как приговоренные к смерти у кирпичной стены. Список, о котором Семен не дал себе труда подумать. Идиот. В списке дело.
Агнешку можно вычеркнуть. Она – персонаж случайный, пусть и изо всех сил цепляется за эту, чужую ей, историю. Сидит на стуле, ногти грызет с мечтательным видом. Прости, что так получилось, Семен не стал бы тебя впутывать, если бы знал, как иначе…
Варенька. Она все затеяла. И Олег. Так, спокойнее, нужно сначала. Варенька, Олег и старик – члены одной банды. Трое? В вырезках говорили про четверых, а Варенька сказала Агнешке, будто старик не светился. Следовательно, был кто-то еще. Один или двое, скорее двое, чем один. Что с ними стало? Или с ней. Вера, точно была Вера. И не могла ли она убрать Олега?
Могла. Теоретически. Если бы заподозрила, что Олег собирается сбежать. Вот тут и выплывает Марина. Поскольку бежать он явно собирался с любовницей, то кому, как не ей, знать о деньгах? Логично?
Семен отложил пистолет, поднялся и вышел из дому. На ходу думалось легче.
Итак, Марину похитили, чтобы узнать, куда Олег спрятал деньги. Но он-то сам вряд ли планировал умереть, а значит… а значит, выбрал жертву на роль приманки. Глупого сыщика, выполнявшего бесполезную работу. Этот сыщик получил некий конверт, содержимое которого было лишено смысла. Но! Если знать о том, что в конверте. А если не знать?
Олег нанимает сыщика из бывших любовников жены. Олег исчезает, деньги тоже. Не сходится. На него бы и подумали, если только… нет. Это сказка. Олег был мертв и это определенно был Олег.
– Думаешь? – Агнешка подошла сзади и, обняв, положила голову на плечо Семену. – О ней думаешь?
О ней. О Вареньке. А если бы вместо Олега исчезла она? Ну конечно! Это же так просто. Нет денег, нет Вареньки, нет ее бывшего любовника.
– Он собирался меня убить, – Семен накрыл Агнешкины ладони, провел пальцем по запястью. – Олег. Меня и свою жену. Потом бы вывез тела и спрятал. Возможно, в том же озере, где мы спрятали его. Нас бы искали, но сомневаюсь, что нашли б. А Олег получил бы пару месяцев отсрочки. Хватило бы, чтобы вывезти и Марину, и деньги, и самому убраться.
– Но тогда они бы догадались.
– Тогда – да. Было бы поздно. Да и статьи эти газетные он не просто так собирал. Думаю, перед отъездом сдал бы дружков прокуратуре…
Агнешка провела рукой по волосам, коснулась губами шеи. Успокаивает? Спасибо.
– Но кто-то успел раньше. Не знаю, кто, но ему я обязан жизнью. Как ты думаешь, может, поблагодарить при встрече?
– Лучше совсем не встречаться, – серьезно сказала Агнешка.
И Семен с ней согласился.
А Сергей на звонок все же ответил.
