Книга: Поверженный демон Врубеля. Тайная страсть Гойи (сборник)
Назад: Глава 18
Дальше: Эпилог

Глава 19

В Москве Танечке не удалось устроиться. Да, здесь еще помнили ее деда, но этой памяти было недостаточно, чтобы, позабыв о своих делах, кто-то бросился на помощь его внучке. Выручили деньги.
Танечка поступила.
Сняла квартиру.
Смогла жить и учиться, не тратя времени на ночные подработки. И учеба-то давалась ей легко, наверное, она была талантливее многих, но таланта оказалось недостаточно, чтобы зацепиться. Ей позволили аспирантуру и то заочную, дали защититься, а после непрозрачно намекнули, что свободных мест при университете нет. И вообще, наступила золотая пора самостоятельной жизни.
Танечка вернулась домой.
Нельзя сказать, чтобы у нее имелись какие-нибудь грандиозные планы. Скорее уж получилось так, что она оказалась в ситуации, когда совершенно не представляла, что делать.
Устроиться в местную больничку за копейки?
Или в школу?
Или еще в какое-нибудь муниципальное заведение, работа в котором скучна?
Тоска, да и платят в муниципальных заведениях гроши, на которые не прожить. Мелькнула мыслишка об удачном замужестве, но Танечка ее отмела. Все же она была здравомыслящим человеком и предпочитала планы строить если не реалистичные, то хотя бы приближенные к реальности.
Мать, постаревшая, но отчаянно молодящаяся, как ни странно, появлению Танечки обрадовалась.
– А вот и ты, дорогая! – воскликнула она, словно бы Танечка отсутствовала не годы, а пару часов. – Ты очень вовремя!
Она не спилась, что было само по себе удивительно, не подсела на иглу и даже как будто бы остепенилась, поумнела, чему, впрочем, Танечка не слишком-то поверила.
– В нашем центре нужен врач…
На такую удачу сложно было рассчитывать. Танечка осторожно поинтересовалась:
– А ты уверена?..
– Конечно, уверена! Тебя возьмут. Не беспокойся. Мариночка обо всем позаботится. Ты же помнишь Мариночку?
Татьяна кивнула:
Как же, забудешь ее!
– Она жаловалась, что ей помощь нужна, ей так тяжело жить. – Мамочка вдруг хмыкнула, и лицо ее исказила гримаса ярости. – Сидит на всем готовом и плачется!
Танечку в медицинский центр приняли, пусть и без особой радости, с явным скрипом – имелись претенденты получше, в годах и чинах от науки, но отчего-то взяли именно ее.
– На испытательный срок, – любезно предупредил заведующий. И добавил: – За вас очень просили. Марина Анатольевна полагает, что вы именно тот человек, который способен ей помочь. Весьма надеюсь, что это именно так.
В голосе его Танечка услышала совсем иное.
Он надеется, что помощи Марина Анатольевна не дождется, что Танечка провалит дело и даст уволить себя с волчьим билетом. Все это было странно, очень странно… Более того, Танечка чуяла, что ее втягивают в непонятную авантюру, но отказываться от своего шанса не собиралась.
Как-нибудь управится она с Мариной Анатольевной.
Та появилась спустя недели две, позволив Танечке обосноваться в выделенной ей каморке. Кабинетом ту назвать было сложно, но Танечка не капризничала.
Кое-что из обстановки, купленное на остатки собственных денег.
Дедовы дипломы.
Книги с его фамилией, благо, у них общая.
Очки. Одежда. И прочие милые ухищрения, которые позволили ей выглядеть старше.
С немногочисленными пациентами, страдавшими в основном от безделья, – было всего пара действительно серьезных случаев, грозивших развитием депрессии, – она поладила быстро. Танечка была любезна, умела сочувствовать и слушать.
Что еще требовалось?
И руководство, поначалу настроенное к ней скептически, оттаяло.
– Вижу, вы нашли верный подход…
Руководству на проблемы пациентов было глубоко наплевать, но вот факт, что сии пациенты оценили нового доктора настолько, чтобы обращаться к нему вновь и вновь, оплачивая визиты через кассу, радовал.
Татьяна же подумала, что через пару лет и собственную практику потянет.
Марина пришла без записи, уверенная, что примут ее в любом случае. И даже пыталась предъявить претензии, когда Танечка отказалась сворачивать сеанс ради нового клиента. Претензии Танечка выслушала, а потом спокойно сказала:
– Тетя Марина, будем откровенны, вы сами поленились записаться. Для вас, конечно, я бы подвинула расписание, перестроила, но не когда сеанс начат…
Танечка несколько опасалась, что ответ этот Марину не устроит, но она лишь махнула рукой и упала в мягкое кресло.
– Извини. В последнее время я такая нервная стала… Господи, Танька, поверить не могу, что это ты! Выросла… Очки, к слову, тебя старят.
– Это нарочно.
– Ну да. – Сама Марина выглядела моложавой, и в отличие от Танькиной матери, сия моложавость смотрелась почти естественной. Если Марина и ложилась под нож – а в этом Танечка была почти уверена, – то выбирала хирургов высокого класса. – Все мы кем-то притворяемся…
Она вздохнула, и в какой-то момент Танечка почти поверила, что Марине понадобились именно ее профессиональные услуги. Но та потянулась, щелкнула пальцами и сказала:
– А теперь послушай меня, девочка. Я тебя сюда устроила, я тебя могу и выгнать. Причем так, что ни в одно приличное место тебя не возьмут. Надеюсь, ты это понимаешь.
– Понимаю. Чего вы хотите?
Марина усмехнулась:
– А в тебе всегда мозги имелись, в отличие от твоей мамочки… Хочу я, чтобы ты меня прикрыла. У меня депрессия и все такое. Мне нужны сеансы, скажем, дважды в неделю часа по два… После меня никого не ставь в расписание, если вдруг задержусь.
Она окинула кабинет взглядом.
– Я буду приходить, потом, надеюсь, ты понимаешь…
– И кто он?
– А тебе дело?
– Нет. Но лучше знать, чтобы не подставиться… Принесите сюда другую одежду. Попроще. Очки и парик. Лучше с длинными волосами, и чтобы цвет волос отличался. Переодеваться будете здесь. Потом я вас выведу через служебный ход. Купите запасной телефон. Бросать будете здесь, но пока вас нет, у меня должна быть возможность связаться…
Татьяна говорила спокойно и деловито, и тон ее подействовал. Марина, которая вскинулась было, желая возразить, в конце кивнула.
– Умная девочка. Хорошо, так и сделаю. И никому, слышишь? Особенно мамаше твоей… Будет спрашивать… – Марина замолчала.
– Будет, – подтвердила Татьяна.
– Наплети чего-нибудь про депрессию или там… Не знаю, сама придумаешь.
С тех пор так и повелось.
Марина звонила.
Являлась.
Переодевалась в простенькое, Татьяной купленное платьице, пряталась за париком и очками и выскальзывала из центра. Приставленная охрана несколько раз пыталась проникнуть в кабинет, но получила жесткий отпор и успокоилась.
Спустя месяц Марина прикупила авто, естественно, не себе, Татьяне. Подержанный «Фордик» был недорогим, неприметным и удобным.
– Смотри, чтобы заправлен всегда был, – велела Марина, вручив ключи. И в порыве нежности даже погладил Танечку по голове. – Ты в деда пошла… Если бы и Галка такой была. Спрашивала?
– Спрашивала, – не стала отрицать Татьяна.
– А ты?
– Сказала, что у вас тревожно-депрессивное расстройство, что семейная жизнь не ладится, мужа вы не любите. И он к вам остыл. И вы опасаетесь развода… Стандартный перечень проблем.
И молодой любовник, номер которого выяснить получилось без особого труда, в них вписывался. За ним она наблюдала издали, прикидывая, как воспользоваться ситуацией.
Шантаж?
Мелко. И опасно. Марина – не тот человек, который станет терпеть… Да и выгода весьма сомнительна. Нет, не то чтобы Татьяна выгоды искала, скорее уж ей требовались хоть какие-то гарантии, что, когда пылкий роман закончится, Марина не поспешит убрать и невольных свидетелей ее измен.
Что до матушки, то к делам Марины, вернее, к семейной ее жизни, она испытывала какое-то болезненное любопытство, находя в выдуманных – а может, и не совсем выдуманных – проблемах, о которых Татьяна рассказывала будто бы с большою неохотой, утешение.
– Это потому, что она чужое взяла! – как-то заявила она Татьяне. – Он был моим! Он меня любил, так нет же, влезла!
Еще одна навязчивая идея, бороться с которой у Татьяны не было ни малейшего желания. И ввиду своей навязчивости, эта идея мешала воспринимать любые аргументы, которые бы ей противоречили.
Бесполезно было доказывать, что папаша бросил мамочку задолго до своего знакомства с Мариной.
И что с тех пор о мамочке и не вспоминает.
Да и вообще… зачем?
Как ни странно, но после того короткого разговора Марина прониклась к Танечке доверием. Однажды она вернулась со свидания раньше обычного, нервозная, злая даже.
– Сволочи… Все мужики сволочи!
– Он вам изменил? – поинтересовалась Татьяна.
– Кто? А… Стасик. Никогда не думала, что он способен на верность. Тот еще ублюдок, но харизматичный… Возомнил себя великим живописцем. Я про мужа своего… Когда ж он сдохнет, наконец!
Это пожелание было высказано от чистого сердца.
– С-скотина, поставил наружку, подозревает… Параноик несчастный. Выпиши мне чего-нибудь, чтобы паранойю вылечить.
– Лекарствами она не лечится. Вообще плохо лечению поддается, – заметила Татьяна.
Выходит, папочка держит Маринку на поводке.
– Да? Тогда что-нибудь такое… – Она махнула рукой.
– Вроде вашего зелья?
– Что?!
Вскочила. Побледнела, но почти сразу взяла себя в руки, улыбнулась кривоватою улыбочкой.
– Мамаша проболталась?
– Вы никогда не обращали на меня внимания, – спокойно объяснила Татьяна. – Обсуждали свои… дела… Я слушала. Поэтому не надо, тетя Марина, отрицать. Что было, то было…
– Твоя правда. – Она вздохнула и обмякла в кресле. – Если бы ты знала, как устала я от всего этого… тайны, тайны… Он ведь тоже знает. Ты ему сказала? Я тогда поразилась, откуда он… А это ведь ты! Продала, да?
– Мне нужны были деньги, чтобы учиться. – Татьяна не имела причин отрицать правду. – Вы ведь не думали обо мне.
– Я и не должна была. У тебя мать имеется.
– Ну да, конечно. – Татьяна положила руки на стол. – А квартиру, которая была и моей в том числе, вы продали… Что-то своей доли я не помню. Ваши же дела… Вы ведь никогда не интересовались теми людьми, которых убивали. Вас их судьба не заботила. Почему меня должна была заботить ваша судьба?
Она ждала, что Марина станет возмущенно отрицать или оправдываться, или ударится в слезы, она же откинулась в кресле и вытащила из сумочки сигареты.
– Логично. Каждый сам за себя. А Галка этого так и не поняла. Знаешь, сколько раз я думала убить его? Представляла, как подливаю яд… Или подсыпаю… Пара капель в одеколон, и никто бы не догадался.
– И что останавливает?
– У меня ничего не осталось. Это раз. И он меня держит. Это два. Если с ним что-то случится, деньги отойдут дорогим детишкам… А они от меня избавятся охотно. Тем более когда получат ту запись… Знать бы, где он ее хранит.
Это она произнесла задумчиво.
– Тот пакет уже давно устарел, – заметила Татьяна. – Там изначально не было ничего более-менее важного… Запись вашей беседы? Так можно заявить, что речь шла о розыгрыше или что запись поддельная, а голоса лишь похожи. Качество отвратное и ни одна экспертиза не докажет, что это и вправду была ты. Далее, вещи с отпечатками? Тебе супруг когда-то давал потрогать, и вообще, если дело дойдет до суда, деньги решат вопрос.
– Деньги… Где бы еще их взять? Нет, он не жадный, но крупные суммы привлекут внимание. А мелочовку откладывать – это не по мне. Разве что завещание…
Она щелкнула пальцами, пытаясь поймать какую-то свою мысль.
И та мысль давно мучила Марину, не давала ей покоя. Она была столь очевидна, что Татьяна решилась ее озвучить:
– Где одно завещание, там и другое. Надо лишь заставить его написать.
– Как?
Конечно, нехорошо использовать служебное положение в собственных целях, но…
– От паранойи я не вылечу, однако подобрать препараты, которые…

 

– Ты убила отца! – Варвара не выдержала, подскочила к Татьяне и вцепилась ей в волосы. – Дрянь! Какая же ты дрянь! Убила папу!
– Уберите эту дуру! – завизжала Татьяна, пытаясь вырваться.
Алина вжалась в кресло, надеясь, что про нее забыли. И зачем Макс заставляет ее смотреть на все это? Почему не разнимет их?
– Господи, – выдохнул Егор в сторону. – Я не знал… Я столько всего не знал!
– Интересно, если я правильно поняла, – а вот Евгению услышанное натолкнуло на совсем иные мысли, – то завещание можно признать недействительным…
Девушек все-таки разняли.
На лице Татьяны появились свежие царапины. Варвара же лихорадочно облизывала разбитые губы, дергала плечом, пытаясь скинуть руки Макса, который держал осторожно, но крепко.
– Да не травила я его! – Татьяна вытащила платочек и прижала к лицу. – Кое-какие лекарства, успокоительные. Чтобы расслабить… Они как бы делают человека более рассеянным. И управляемым. Он бы подписал бумаги, в удобный случай… Марина должна была давать препараты минимум месяц. Ни одно психотропное лекарство не действует сразу. Нет, это был разумный долгосрочный план, но… Кто знал, что папаша в больницу попадет? Нам еще повезло с моментом… Ты, Гошка, был в командировке. Твои сестрички – на курортах грелись. А Марина около мужа играла в безутешную супружницу. И конечно, ей сразу объяснили перспективу. Что оставалось делать?
– Создать подделку, – прошептал Егор.
– Именно. Стасик пришел на помощь. Сам предложил услуги, и Марина согласилась. Думала, что заплатит, как обычно, и все… ан нет… Стасик, уж извините, моралью обезображен не был. Быстренько сориентировался. Одно дело быть любовничком богатой женушки, другое – мужем… И третье – при потенциальной нищей отираться. Склепал и завещание, и генеральную доверенность. А вот подпись настоящая. Правда, папочка уже не понимал, что подписывает, но кого это волновало? Пара свидетелей, якобы независимых, свой нотариус. Думаешь, почему Маринка на попятную пошла и вам по куску выделила? Испугалась, что ты слишком глубоко копнешь!
– Дурак, – прошипела Евгения. – Какой же ты дурак! Маринка тебе наплела, а ты поверил! Мировая… Мы могли бы получить все!
– Угомонись, подружка. – Татьяна потрогала губу. – Маринка ведь могла бы и тебя следом за папочкой отправить. Стасику она сама проболталась. Нажралась на радостях, вот и сорвало крышу… Ей и вправду доктор нужен был. И таблеточки для души, потому как нельзя вечно нагнетать давление. Нет, я ее предупреждала, предлагала помощь…
Вот только Марина вряд ли приняла бы эту помощь. Алина на ее месте тоже и не подумала бы довериться тому, кто только что помогал если не в убийстве, то в подготовке к нему.
– Стасик и понял, что на золотую жилу нарвался, он к Маринке прикипел. Предложение сделал, а она и согласилась. Что ей еще оставалось? Послать Стасика она не могла, слишком много он знал. Если бы раскрыл рот, если бы заявил, что завещание – подделка…
Татьяна выразительно замолчала.
Потом добавила:
– Но и ему было не выгодно убивать ее… И мне… Она со мной до конца так и не рассчиталась.
– Вы из-за денег поссорились? – Приятель Макса подал голос, и голос этот оказался тих, невыразителен.
– Из-за чего же еще? – удивилась Татьяна. – Поначалу мы договаривались, что я получу свою долю наследства. Нет, я могла бы подать в суд… Экспертиза там… Прочие штучки. Но это долго, и результат сомнителен. А вот Мариночка обещала долю сразу, только потом решила, будто может пойти на попятную. Мол, моего участия не требовалось, значит, и платить мне было не за что. Я намекнула, что все наши с нею беседы писались… Такова практика. И пациентов о ней предупреждают, когда начинают сеансы… Но Марина ведь была слишком горда, чтобы слушать какие-то предупреждения… В общем, слово за слово, она пригрозила уничтожить меня. Я ответила, что могу пойти к Гошеньке, и тогда его адвокатская братия сотрет Мариночку в порошок.
Она вздохнула:
– Маринка бы заплатила. Никуда бы не делась. Если бы осталась жива…
– И ты бы могла ее шантажировать, – спокойно заговорила Галина. – Видите, моя дочь – чудовище.
– Не большее, чем вы. – Макс отпустил Варвару, велев ей: – Сядь. Вечер открытий только начался. Галина, будьте добры, расскажите, за что вы убили свою старую подругу.
– Я?!
– А кому еще это было нужно? Стас? Нет, ему не было никакой выгоды. С вашей подачи он съездил к матушке Раисе, прикупил отравы… Если она настоящую отраву ему продала. Но правда в том, что и у вас кое-что сохранилось. Все считали вас недалекой. Жадноватой. Глуповатой, уж простите за правду. Но при всем том забывали, что именно вы сумели избавиться от надоевшего отца. И вы, именно вы, ходили за жертвами… Вы умели ждать и выбирать момент. Вы подливали отраву. Логично предположить, что с той поры у вас кое-что сохранилось…
– Она ему изменяла. – Галина всхлипнула. – Понимаете, я не хотела, но она… Она же дрянь! Она его окрутила! А я любила! Всегда любила только его!
Алина почувствовала, что совсем потерялась в этом клубке хитрородственных взаимоотношений.
– Любили, – мягко произнес Макс. – И все бы для него сделали, верно?
Кивок.
– Вы простили его за то, что он вас бросил?
Еще один кивок.
– И простили бы снова, женщины великодушны. Тем более что вы надеялись, если он вас увидит, то вспомнит, как вам было хорошо вместе. Вы ведь его жену убили не для Марины. Для себя. Устранили ту, которая когда-то помешала вашему счастью.
Галина плакала.
Беззвучно и некрасиво. Крупные прозрачные слезы текли по щекам ее. И Алине было стыдно, что она стала свидетельницей такого горя.
– Вы почти смирились, столько лет ожидания… Вы пытались устроить свою жизнь, но вновь и вновь оказывались не нужны. Выбирали не вас. Это ранило. И с бизнесом не ладилось. Обидно, верно? А потом Марина устроила вас в центр. И вы оказались обязаны ей… А она вами пользовалась. Заставляла прикрывать ее отлучки. И встречи с любовником. Вам было невыносимо видеть, как Марина изменяет единственному мужчине, который что-то для вас значил, поэтому вы ее и убили.
– Я… – Взгляд Галины заметался. – Я не хотела… не собиралась…
– Может, поначалу и не собирались. Хотели лишь раскрыть ее… Ну же, Галина, давайте сами. А то ведь я могу долго говорить. И доказательства у нас имеются…
Макс соврал.
Это было ясно, но, похоже, лишь Алине. Так и не избавился от своей привычки нос мизинцем чесать. И значит, нет у них ничего на Галину, и если она откажется говорить…
Но Галина, жалобно вздохнув, произнесла:
– Она сама виновата! Она никогда его не любила!
– Навязчивая идея, – хмыкнула Татьяна.
– А ты… ты, маленькая дрянь, могла бы уважать отца! Нет, ты тоже хотела избавиться от него… Вы все только и думали о том, как бы избавиться…

 

Любовь Галины не умерла, как то бывает с любовью, не исчезла, а с годами стала словно бы ярче. И каждый неудачный роман лишь распалял это чувство.
Забылась обида.
Остались лишь волшебные воспоминания о том, как Галина была счастлива. И день ото дня воспоминания эти, приправленные хорошей долей фантазии, крепли.
Наверное, рано или поздно Галина обратилась бы к врачу.
Или нашла бы иной выход, в бутылке ли, в петле… Все чаще накатывала депрессия, глухая тоска, заставлявшая вновь и вновь представлять, какой могла бы быть ее жизнь, если бы…
Не Маринка, повадившаяся навещать дорогую подругу. Честно говоря, Галина так и не поняла, чего ради Марина, прежде всячески избегавшая общения, вдруг переменилась. Пыталась ли она таким образом контролировать Галину, либо же просто нуждалась хоть в ком-то, перед кем можно было не притворяться, но Марина держалась вольно.
Она приходила к Галине.
Озиралась.
Кривилась.
– Могла бы прикупить жилье получше…
– Денег нет.
– А куда делись те, которые я давала? – Марина хмурилась, и Галина чувствовала себя виноватой. – Опять потратила? На что, спрашивается?
– Да так…
На детектива, который взялся проследить за Маринкой. А потом и за ее любовником… Эта парочка была осторожна, но не настолько, чтобы уйти от слежки. И у Галины имелись снимки.
Надо было лишь предъявить.
Рассказать все…
Чтобы он, единственный, кто по-настоящему ее любил, осознал свою ошибку. А Галина знала, что он поймет и осознает, что прозреет и попросит прощения за годы разлуки. И вышвырнет Маринку прочь с позором, а на Галине женится.

 

– Говорю же, навязчивая идея во всей красе. – Татьяна смотрела на мать с любопытством. – Я и не предполагала, что все настолько запущено…
– Я лишь хотела, чтобы он был счастлив… – Галина вновь разревелась, но слезы ее никого не трогали. – А они его убили!
– Он сам умер, – отмахнулась Татьяна. – Хотя тебе все ведь равно. Фантазии не приемлют реальных фактов. Кстати, мамочка, почему ты сразу не пошла со своим компроматом к папуле? Хочешь, скажу? Потому что остаток здравого смысла подсказывал – не будет никакой сказки! Маринку, может, и выставят, да только и тебе ничего не обломится.
Галина гордо поджала губы, впрочем, вскоре заговорила вновь.

 

Новость о смерти возлюбленного совершенно подкосила ее. Как возможно такое? Она же почти решилась, почти позвонила – благо, вытащить номер из Маринкиного телефона было несложно. И всего-то оставалось, что договориться о встрече. А он умер.
– Наконец-то. – Маринка явилась в тот же день и радости своей не скрывала. – Все получилось даже лучше, чем я рассчитывала… Господи, Галка, если бы ты знала, как я ждала, когда же он…
– Это ты его?
– Я? – притворно удивилась Маринка. – Да прекрати! Ты же знаешь, он держал меня…
– И что изменилось?
– Все изменилось… Боже ж ты мой! Меня просто распирает от счастья, теперь я заживу… Наконец-то заживу!
Галина затаилась. Она ждала, когда же Маринка осознает, что жизни не получится, что деньги завещаны не ей, что… В общем, когда справедливость восторжествует! А вместо этого Маринка пропала на месяц, словно позабыв о старой подруге, объявилась же вся такая цветущая.
Счастливая.
Невыносимо довольная жизнью.
– Все чудесно, дорогая. – Она снизошла до разговора, хотя всем видом своим показывала, что отныне между ней и Галиной пролегла пропасть, имя которой – состояние.
Галине отводилась роль прислуги.
Марина же… Соболиная шуба, платье из последней коллекции. Часики с бриллиантами и туфли стоимостью в половину Галининой квартиры.
– Конечно, детки попытались бороться, но потом удалось их образумить… Не волнуйся, я о тебе не забуду… – Она легла на массажный стол и прикрыла веки. – Только скажи своей Танечке, чтобы не наглела… Ее-то я не боюсь. И надеюсь, ты не собираешься меня шантажировать? Смотри, Галочка, я ведь могу и злой быть… Деньги – это власть!
Она засмеялась и в этот миг Галина осознала, что убьет ее.
Не сразу.
Конечно, не сразу… Марина должна страдать. Осознать, что совершила, и пусть Галочку считали недалекой, глупой даже, она была умнее прочих.
Например, с ядом Райкиным разобралась.
Хитрый был яд.
Интересный.
Одной капли на флакон масла для тела хватило, чтоб чудотворное средство, за которое Мариночка из собственного кармана платила, – и этот факт доставлял Галине извращенное удовольствие – превратилось в отраву. Нет, Марина умерла бы не сразу.
И не через неделю.
Может, даже год протянула бы, а то и дольше, но с каждым разом становилось бы хуже.
Затянувшаяся агония.
Депрессия.
И неизбежный финал.
Галина не думала о том, что будет с ней, с Татьяной, которая совершенно отдалилась, она просто наслаждалась ситуацией… А потом Марина, как и предполагалось, умерла.

 

– Вот такие пироги, – сказал Макс, потирая руки, и обвел взглядом притихшее собрание. – Это была одна часть истории, которая, собственно, и отвечает на вопрос, кто же убил Марину… Образно говоря, можно считать, что убило ее собственное прошлое.
– Значит, завещание недействительно, – задумчиво произнесла Евгения. – Чудесно… Очень даже хорошо… Гошка, пожалуй, впервые я благодарна тебе за твою же дурость. Господи, если подумать… Если бы все это выяснилось раньше!
– Вы бы сумели воспользоваться ситуацией, – спокойно закончил Макс и руки поднял. – Не спешите, дамы и господа, наша увлекательная беседа не закончена. Остались еще вопросы.
И Алина, хотя ее не спрашивали, кивнула.
– К примеру, чье это добро? – Макс вытащил злополучную флешку-бабочку. – Сначала я решил, что Евгении… Вы, уж простите, любите все блестящее…
– Это не мое!
– Откуда она у вас? – мрачно поинтересовался Гошка.
– Братец, неужели твое?
Молчание. И ведь определенно, именно Егор искал флешку в кустах, просто Алине повезло найти ее раньше.
– Марины…
– Марины, значит. – Макс флешкой покачал. – Итак, теперь приступим к другой части истории… Вот что меня радует в ней, так это факт, что все сошлось одно к одному. Что мы имеем? Имеем парня, который вдруг узнал, что отец его вовсе не бел и пушист. И ладно бы просто изменял матери, это ты бы еще понял. Нет, он обзавелся на стороне ребенком. Появление сестрички тебя не обрадовало…
– Кого бы обрадовало, – ответил Егор не слишком, впрочем, охотно.
– А потом еще твой отец позволил любовнице убить твою мать. И отказался покарать виновную, хотя, с твоей точки зрения, доказательства вины были безусловны. Ты очень надеялся на то, что справедливость восторжествует, а вместо этого добрая сестричка и папочка сумели договориться за твоей спиной. А тебя вовсе сослали… Ты ведь именно так это воспринял?
Молчание.
И выразительное такое молчание.
– Что дальше? Отношения с отцом были испорчены. И десяток лет вдали от него пролетел быстро… Потом папочка тебя принял. Пристроил…
– Сделал одолжение, – сквозь зубы процедил Егор.
– Ну да, посадил на приличную зарплату…
– Я пытался найти другую работу. Но кто бы стал с ним связываться? Нет, во мне видели конкурента. Шпиона, пришлось…
Егор сплюнул.
– Он держал меня на поводке. Постоянно напоминал, что я бездельник, что без него и шагу ступить не могу.
– А тут еще и Маринка… Не такая уж молодая, но стильная, шикарная даже женщина. Она следила за собой. Умела одеваться. Преподносить себя… Ты увлекся? Или скорей она увлеклась? Твой отец ее контролировал… Пытался. Поэтому и дом построил подальше от города. Золотая клетка для райской птички. Только вот не подумал, что приключение Мариночка может найти и в доме… Милый адьюльтер с подросшим пасынком. Так ей казалось. А ты? Что ты чувствовал?
– Что чувствовал? – Егор сцепил пальцы, и костяшки захрустели. – Не восторг точно! Я надеялся, что сумею раскрыть ему глаза, что он поймет, ради кого избавился от мамы…
– Гошка. – Татьяна закрыла руками лицо. – Какой ты… баран.
– Ты пытался ей намекнуть, но что получил? Смех? Мол, от нее отец точно не избавится, а тебя вполне может выкинуть? Оставить без копейки за душой? И что тогда? Нет, на такое ты готов не был… Но идеи мести…
– Навязчивы, – подсказала Татьяна. – Что? Между прочим, лично я никого и пальцем не тронула… Меня и привлекать не за что!
На ее слова никто и внимания не обратил.
– Тогда у тебя появилась интересная мысль. Подставить мачеху. Ты видел, насколько она была самолюбива… И как тяжело ей приходилось под колпаком. Ты нашел Стаса. Молодой перспективный живописец… Харизматичный. Умеющий нравиться женщинам. Загадочный… Ты подбросил Марине идею с портретом. И она уцепилась. А дальше расчет оказался верен. Роман вспыхнул и длился… И Стас, получая с этого романа неплохие дивиденды, вел себя прилично. Оставалось собрать доказательства и предъявить отцу. Теперь гнев его пал бы на голову неверной жены, а ты остался бы в стороне…
– Идиот, – проворчала Евгения.
– Что ты сделал? Отправил снимки по почте? Или с курьером? Видео? Разговоры? Уж не о том ли, как Марина планирует избавиться от надоевшего супруга? С тебя ведь сталось жучком ее наградить?
Егор пожал плечами.
– И ты надеялся, что наконец отец осознает, что все эти годы был не прав… А он не осознал. У него сердце не выдержало. Неудачный поворот, верно? Ты на такой не рассчитывал. В командировку вот подался, дабы не навлечь на себя подозрений, и там уже тебе сообщили о его смерти. Ты вернулся, и к ужасу своему, обнаружил, что отец не только не прогнал Марину, но и оставил ей все свое состояние. Буквально на смертном одре завещание подписал…
– Он не мог этого сделать, – тихо произнес Егор. – Она заставила его, подделала подпись…
– То есть вот он, – Евгения ткнула пальцем в брата, – знал, что завещание – филькина грамота? Знал и молчал?
– Доказательств не было!
– О да… А твое мировое соглашение? Что это?
– Это, Евгения, попытка притвориться своим… Ты уже решил, что от Марины избавишься, верно?
– Я тебя пригласил.
– Ты, Гошка. Поначалу меня это и удивило. Зачем тебе копаться в деле, которое явно признано самоубийством? А с другой стороны… Ты был совершенно уверен, что в смерти Марины виноват Стас. Сам-то ты лишь собирался избавиться от нее, но не придумал, как… В отличие от Вареньки.
– Что? – Щеки Варвары вспыхнули.
– Все вас недооценивали. Стереотип. – Макс покачал головой. – Женщина либо умна, либо красива… Даже ваша сестра не избежала этой ловушки. Вы не то чтобы ненавидели Марину, скорее уж она испытывала к вам ревность. Ее молодость прошла, и осознание этого злило ее неимоверно, вы чувствовали неприязнь. И поначалу, полагаю, хотели защититься, поэтому и следили с ней. И сошлись с Татьяной, к которой Марина имела обыкновение заглядывать время от времени. Вы даже соблазнили Танечку…
– Что? – Евгения прижала руки к пышной груди.
– Любовь зла, верно? – Макс повернулся к Татьяне, которая молчала, делая вид, что разговор совершенно ей не интересен. – Вы ведь не узнали Варвару поначалу… Случайное знакомство, непродолжительный роман. Женщине нетрадиционной ориентации в нашей стране приходится нелегко. Подобные связи осуждают, вы должны были устать от этого. А тут девушка. Молодая. Привлекательная. С проблемами, с такими понятными вам проблемами. Два одиночества нашли друг друга. И как было устоять?
Татьяна поморщилась:
– Это было ошибкой.
– Настолько ошибкой, что даже сейчас вы не сказали и слова о ней… Когда вы поняли, что Варвара – ваша сестра?
– Она сама мне сказала. Мы не делали ничего дурного…
– Ну да… – Евгения захихикала, но смех этот был истерический. – Господи, я живу в дурдоме!
– И частью этого дурдома являетесь, – спокойно заметил Макс. – Вы тоже ненавидели мачеху, но по причине прозаической. Вам не хватало денег. Вы открыли собственное дело, но не преуспели. Кризис. И бизнес мог бы удержаться на плаву, но отец отказал в займе, ему нравилось, что вы зависели от него, а Марина и вовсе посмеялась над вашими потугами. Никто не подумал, что это дело так для вас важно… Вы затаили обиду. Вы притворились покорной, зависимой… Толстая ленивая женщина, которая не может вызывать ревности. Скорее жалость. Зато наблюдать было удобно… Вы вышли на Галину. Как? Просто решили, что Марина неспроста так часто в медицинский центр наведывается? А Галина оказалась чрезмерно разговорчива, такой вот личный недостаток. Пара обмолвок, и вы получили хорошую зацепку, которой и воспользовались. Найти данные об отце Галины было несложно, а там и выяснить кое-какие подробности у соседей. В старом доме наверняка остались те, кто помнил трех веселых девушек. Дальше – больше… Вы вышли на Раису. Вы предложили ей денег за информацию, и информацию получили, а заодно и яд… У доброй матушки оказались неплохие запасы. Хватило и Стасу, который рассчитывал воспользоваться отравой после свадьбы. И вам…
– Недоказуемо, – сквозь зубы процедила Евгения.
И Алина мысленно с ней согласилась: совершенно недоказуемо.
– Ну да, вы единственная удосужились избавиться от свидетелей. Вам не нужна была матушка Раиса… Кстати, на почте вас запомнили. В маленьком городке всего два отделения. И матушку знают неплохо. Потому и милая женщина, которая отправляла посылку в приют, не осталась незамеченной…
– И что? Я лишь пожертвовала кое-какие вещи, а остальное…
– Погибла не только матушка, но и молоденькая девочка… Думаю, родственники согласятся провести эксгумацию. А там уже определить наличие яда в организме – дело техники.
– И этот яд мог попасть в организм сотней способов, – равнодушно ответила Евгения. – Я здесь при чем?
Ее, казалось, совершенно не волновала чужая смерть.
– Ни при чем, вы просто воспользовались случаем. Вы всегда пользовались случаем… Знаете, в чем ваша проблема? Вы все старались за себя. Каждый в меру своих сил и способностей, а в результате получилось черт-те что.
Молчание.
И все одно не понятно, кто же убил Стаса?
– У вас был общий враг, но этого оказалось недостаточно, чтобы объединиться. Нет, вы старательно пакостили не только Марине, но и друг другу… А в итоге? – Макс присел рядом с Алиной. – Варенька подкинула Марине компромат на братца. Евгения записала прелюбопытный телефонный звонок. Марина ведь не была глупой. И если сперва она списала свое состояние на расстроенные нервы, то потом осознала, что не в них дело. О чем она подумала? Вовсе не о том, что избавиться от нее решила старая подруга. Отнюдь. В конце концов, она не считала Галину опасной. Жадной. Глупой – это да, но не опасной. А вот ее доченька – дело другое… Прописала успокоительное. Еще что-то… И как ей было не решить, что именно Татьяна во всем виновата?
– Я бы в жизни так не подставилась, – фыркнула Татьяна. – Это глупо, и тот звонок… Я понимаю, о чем речь. У меня было чем прижать Марину. Мы бы договорились.
– Евгения шантажировала Галину. Варвара закрутила роман со Стасом, решив действовать привычным способом, через постель. Правда, в отличие от Татьяны Стас охотно постель делил, но проникаться высоким чувством не торопился. Она и беременность придумала…
– Зачем? – глухо поинтересовался Егор.
– Затем, что понадеялась, что к матери своего ребенка Стас отнесется иначе, чем к случайной любовнице… На что ты рассчитывала, Варвара? Что он женится на тебе? А потом… Тот же замечательный, но набивший оскомину план? Внезапная смерть, вдовство и наследство? К слову, даже допускаю мысль, что вы и вправду беременны. Ребенок здорово увеличивал ваши шансы на наследство… И делиться бы не пришлось. Конечно, если бы осталось, чем делиться.
– Пусть он уже заткнется наконец, – простонала Варвара, прижав ладони к груди. – Я не убивала… Вы же понимаете, что мне было выгодно, чтобы Стас остался жив… Теперь-то что?
– А ничего, – отозвалась Евгения. – Все ведь обломилось, дорогая… Он тебя послал. А нет женитьбы, и любовник не нужен. Ребенок вот, по закону, он может претендовать на имущество.
– Какая теперь разница, если завещание…
– Гошка вообще фирму почти разорил! – рявкнула Евгения. – Если ты не слышала!
– Он вернет…
– Ага, так и соберется… Знаешь, дорогая, я не так наивна. Посмотри на нашего братца. Сидит. Молчит. Весь такой из себя, а ведь именно из-за него папа!
– Можно подумать, ты так папу любила. – Варвара огрызнулась. – И да, я беременна!
– Ты говорила… – Татьяна слегка побледнела.
– Что это меняет? Тебя ведь не смутило, что мы сестры. А тут беременность… Вот создадим семью… с ребеночком сразу. – Истерический смешок Варвары заставил Алину вздрогнуть.
Все из-за денег?
Следить. Притворяться. Только из-за денег?
– А знаете, что самое интересное. – Макс поднялся. – То, что Стас понял, почти все понял. Вот, узнаете?
Он вытащил первый рисунок в стопке.
– Маринка?
Молодая и красивая. Неуловимо похожая на женщину с картины.
– А это…
Следующий набросок.
– Татьяна. И снова она. – Очередной эскиз, сделанный углем, но сейчас некоторые черты увеличены. – А это Варварушка…
Лица похожи друг на друга, именно благодаря этой гротескности черт. Форма носа. Форма бровей. Скулы высокие.
– Знаете, есть теория, что родственники чувствуют друг друга. Тянутся друг к другу. Этакий биологический механизм распознавания. И к людям своей крови он внушает иррациональную симпатию. Отсюда все истории про братьев и сестер, разлученных в детстве, а после встретившихся и полюбивших друг друга.
– Как романтично, – проворчала Татьяна.
– А это Евгения…
Очередной эскиз и…
– Она непохожа.
– Конечно, она непохожа. Женечка в семье неродная. Уж извините, но я взял на себя труд сделать анализ. Вы все друг другу родственники, но… отец у Евгении другой.
– Что?
– Мексиканский сериал какой-то, – проворчала Евгения.
– Полагаю, ваша мать прознала про роман мужа. И это ее мучило, настолько мучило, что она решилась на измену. Так появилась на свет Евгения. Все решили, что она пошла в маму… К слову, вы ведь знали правду, верно?
– Понятия не имела.
– Стас вот понял. Он был сволочью изрядной, но при этом дело свое знал. И в анатомии разбирался. В антропологии. Заметил, что некоторые черты лица вы не могли унаследовать ни от вашей матери…
На стол лег очередной рисунок.
– Ни от того, кто считался вашим отцом.
И еще один.
– Оставалось сделать анализ. Для этого многого не требовалось. Немного слюны, и вот уже ваше положение не столь устойчиво. Вы не законная дочь, а кукушонок в благополучном семействе. Думаю, он поделился с вами открытием. А вы… вы вдруг осознали, что в борьбе за наследство это поставит ваши позиции под удар. Варвара и Егор – родные дети, Татьяна опять же может доказать, что является дочерью и претендовать на свою долю. А вот вы… Даже если предположить, что первое завещание будет признано недействительным. Вы готовы были смириться со многим. С глупостью, как вам казалось, вашей сестры, закрутившей роман. С попытками брата обокрасть семейство. С незаконнорожденной родственницей, которая тоже желала урвать кусок. Но не с тем, что вы сами окажетесь вне круга претендентов… Одно дело делиться. И другое дело – смотреть, как твое наследство делят другие.
Евгения отвернулась.
– Что он потребовал?
– Чтобы я договорилась с ними. Откупные, никаких судов. Честная дележка.
– Но вы ему не поверили.
Молчание.
– Естественно. Стасу верить – себя не уважать… Он бы рано или поздно вас выдал. Тогда-то и пришла мысль избавиться от шантажиста. Он вам не был нужен. Скорее уж мешал, только привлекать внимание еще к одной смерти… Тогда вам в голову пришла удивительная идея. Проклятая картина. Конечно. Марину нашли рядом с ее портретом. Таинственная смерть – отравление красками… Она сама их съела, верно? Небольшая беседа по душам, капля отравы на холст, на старую-то дозу… И вот уже Марина сама осознает бессмысленность бытия. Осталось лишь подкинуть мысль о самоубийстве. А краски… Полагаю, вы их загодя принесли.
– Интересная фантазия.
– Действительно, – пробормотал Макс, – откуда. Но сама ситуация. Загадочная романтичная смерть… Так и тянет повторить историю. Стас был осторожен. В доме он не обедал и не завтракал. Не пил кофе, впрочем, как и чай. Вообще подумывал убраться и убрался бы, если бы не жадность. Не хотелось выпускать вас из виду. И с картиной расстаться не сумел. Забрал в мастерскую. А вам всего-то надо было, что смешать отраву с красками. Краски, высыхая, испаряются… Медленно, но вам того и надо было… Он любовался своим творением, не понимая, что картина его убивает.
– Как романтично. – Евгения скривилась. – И нелепо. Надеюсь, у вас есть доказательства?
– Есть. – Макс потер глаза. – Видите ли, Стас был сволочью. Повторюсь, конечно, но против фактов бесполезно спорить. Мастерскую он обустраивал под себя. И Марина предоставила ему полную свободу. А он… В наше время, Евгения, столько всякой удивительной техники. Стас ею и воспользовался. Несколько камер, скрытых, естественно. Нам пришлось попотеть, прежде чем мы их обнаружили. Запись весьма качественная… И ваш с ним разговор. И поздний визит… И то, как вы картину обрабатываете. И то, как беседуете душевно, успокаиваете… Потом отводите в комнату и помогаете на стул залезть. Вы не просто отравили. Вы его буквально за руку держали, пока он вешался. Не раскаиваетесь?
Евгения усмехнулась и поправила неровные пряди:
– А сами как думаете?
Алина вздохнула.
Думала она… Кому было интересно, что именно она думала?
Часть 3
ОБ ИСКУССТВЕ
Франсиско Гойя, прославленный живописец, был статен.
Худ.
И лицом обладал, пожалуй, красивым. В этом лице угадывались баскские черты, наследие отца, слегка смягченные испанской кровью благородной матери. И осознание, что сам Франсиско мог бы родиться идальго, но по некой высшей несправедливости был лишен титула, злило его. Заставляло поджимать узкие губы. Дергать шеей. Кривиться.
И на Альваро он глядел свысока, каждым жестом своим подчеркивая, что меж ним, Франсиско, и ранним гостем лежит пропасть.
– Времени у меня немного, – произнес он сквозь зубы. И за ус себя ущипнул. И сел так, чтобы Альваро видны стали и роскошный костюм, и украшения. – И я, признаться, не понимаю, что вам надо…
– Чтобы вы честно ответили на некоторые вопросы. – Альваро спал мало, а потому с трудом сдерживал зевок.
– Какие могут быть вопросы ко мне? – наигранное удивление.
И снова злость.
Даже не злость – досада, будто всплыл вдруг старый и давным-давно уже забытый долг.
– Дон Диего надеется…
– Конечно, конечно, – отмахнулся Франсиско, – милый мальчик… Я прекрасно помню его милым, хотя и несколько странноватым мальчиком. Значит, он полагает, что Каэтану убили… Чушь какая!
– Вы так думаете?
– Конечно! – Франсиско воскликнул это с немалым пылом. – Это в ее духе уйти из жизни так, чтобы и смерть ее стала загадкой. Она вечно играла, словно дурная актриса… Нет, не подумайте, что я осуждаю. Когда-то я был влюблен в нее… Да что я! Ваш хозяин в свое время не отступал от Каэтаны ни на шаг. Он был смешон. Защитник. Рыцарь. Ему едва-едва десять исполнилось, а он заявил мне, что если я обижу Каэтану, то поплачусь за это. Его бы выпороть за наглость, но нет, Диего был на особом положении в доме.
При этом Франсиско презрительно скривился, и красивое лицо его утратило всякую красоту. Напротив, сделалось оно вдруг похожим на крысиную морду.
– Женщины… Моя супруга только и делала, что рожала, а если раскрывала рот, то лишь затем, чтобы поговорить о детях, будто бы мне это интересно!
– Нет?
– Господи милостивый! Конечно, нет! Я мужчина, я не буду пускать пузыри умиления при виде наглого мальчишки…
А ведь он тоже недолюбливает Диего.
За что? За ту детскую ревность? Или за то, что рожден он в семье благородной, и из одной такой семьи попал в другую? За то, что стал наследником покойного Хосе? Фактически хозяином в доме, в котором сам Франсиско не сумел обрести реальной власти?
И почему Альваро лезут в голову такие вот мысли?
– Каэтана с ним носилась, наряжала, учила, тратила время… А он наглел день ото дня. Как-то за мною следить повадился. Решил, что я был ей не верен.
– А вы?..
Франсиско отвернулся. Он молчал и молчал, и это молчание было куда более выразительным, нежели все слова, вместе взятые.
– Я мужчина, – наконец произнес он сквозь зубы. – Я творец! Мне нужно вдохновение! А Каэтана, как и моя жена, требовала, чтобы я сидел при ее юбках! Это совершенно недопустимо!
Подмывало спросить, что же тогда допустимо для мужчины? Принимать милости женщины? Жить на ее деньги? Пользоваться ее связями? И в конце концов унизить?
– Значит, любовницы у вас случались?
Франсиско махнул рукой:
– Они ничего для меня не значили.
– А Каэтана?
– О… Каэтана. – Это имя он произнес с показною почтительностью. – Она всегда была особенной. И когда я увидел ее впервые, подумал, что такая женщина должна принадлежать мне, и только мне! Я намеревался добиться ее расположения во что бы то ни стало! И добился.
И гордился этим, как иные гордятся военной победой.
– Не скажу, что сие было так уж сложно. – Он крутанул ус. – Как все красивые женщины, Каэтана была достаточно самолюбива, а равнодушие супруга это самолюбие ранило… Вы ведь знаете о том, что он…
– Знаю, – перебил Альваро, не желая в очередной раз выслушивать сплетню.
– Это был скандал! – Франсиско зажмурился, явно с наслаждением вспоминая подробности. – Дорогой Хосе соблазнил ее чудесного мальчика. Мне тогда подумалось, что она сама донесет на супруга, но нет… Потом это театральное самоубийство, завещание, ее траур.
– Каэтана отправилась в Андалузию…
– О да, сказала, что ей невыносимо оставаться в Мадриде. – Франсиско вновь фыркнул. – Поползли слухи, что она причастна к смерти Хосе. Мало что не в глаза обвиняли… Ее это расстраивало несказанно.
– И вы ее утешали.
– А что еще мне оставалось делать? – Это было сказано с раздражением. – Не скажу, что с радостью вспоминаю о том времени. Постоянные слезы. А если не слезы, то упреки… Каэтана вдруг возомнила себя единственной в моей жизни. Даже требовала, чтобы я развелся с женой.
– Но вы отказались?
– Естественно! Что бы обо мне подумали? Да я бы клиентов всех растерял! И церковь не одобрила бы… К чему было все усложнять? Нет, я бы еще подумал, если бы Каэтана согласилась стать моей супругой, но мы оба прекрасно понимали, сколь невозможен этот брак.
Еще бы, герцогиня Альба и какой-то Гойя, отец которого был баском, а матушка – дочерью идальго, но обедневшего и безвестного.
– Но Каэтане втемяшилось в голову… Видите ли, она больше не выйдет замуж и до конца жизни будет хранить мне верность. И я должен поступить так же.
Судя по искреннему возмущению, Франсиско подобный поворот категорически не устраивал.
– Меня не спрашивали… Нет, она, как обычно, все решила за двоих. А стоило мне произнести хоть слово, и тотчас сыпались упреки. Я, конечно, терпел, как мог. Старался ее успокоить.
Альваро кивал.
Слушал.
Пытался понять, способен ли человек, сидящий напротив него, на убийство. На мелкую подлость, вроде романа с чужой женой, вполне способен. Он и подлостью-то сие не сочтет, так, приключением. На измену, на подкуп, на ложь, клевету, пожалуй, тоже. Но убийство… Убийство – дело иное. Оно требует определенной смелости, а ее во Франсиско не ощущалась.
– Но вы все же написали те… картины. Две картины, – уточнил на всякий случай Альваро, хотя уж Франсиско должен был бы понять и без уточнений.
– Вы знаете? Многие знают, но не признаются в этом знании.
Сейчас его просто-таки распирало от гордости.
– Вы видели ее?
– Нет, – вынужден был признать Альваро.
– Конечно, столь далеко доверие Диего не распространяется. Лицемер, помешанный на приличиях…
– Значит, вы написали Каэтану?
– Она думала, что я пишу ее. – Франсиско поправил кружевные манжеты. – Она, как и все знатные особы, была весьма и весьма самолюбива и мысли не допускала, что у меня могут появиться другие…
– Натурщицы?
– Вы о чем? – нервозно поинтересовался Франсиско.
– Лукреция рассказала мне о ваших… отношениях.
– Еще одна ревнивая глупышка. Господи, прости мне мои прегрешения. – Это было сказано без тени раскаяния. – Когда я был неизвестен, беден, то дамы, подобные Каэтане и ее племяннице, предпочитали не замечать личности столь ничтожной… Когда же мне случилось обрести славу… Слава манит их. Они, осознавая собственную незначительность, скоротечность бытия, спешат к тем, кому судьбою суждено остаться в веках.
Он говорил медленно и при том выпячивал грудь, отчего горделивая поза его обрела некоторую комичность.
– Каэтана понимала, что время безжалостно к хрупкой ее красоте. Но понимание это старательно гнала. Она решила, что я должен запечатлеть ее юной, но забыла, что юность ее давным-давно осталась позади. Лукреция же ревновала тетку. За ними забавно было наблюдать. А что до нашей связи… Я долго закрывал глаза на отчаянные попытки Лукреции привлечь мое внимание. Но когда речь зашла о картине… Изначально я собирался написать именно Каэтану, как ей того желалось. Где бы еще я нашел натурщицу столь страстную и, если можно выразиться, бесстрашную? Даже проститутки не готовы полностью обнажиться перед клиентом…
И это сравнение ничуть его не покоробило.
– Она же позировала с готовностью… Это был новый опыт для нас обоих. И признаюсь, удачный, так мне казалось, пока я не начал работать. Меня можно обмануть, но холст обладает удивительным свойством выставлять напоказ скрытые недостатки. И начав писать, я вынужден был остановиться. Каэтана, она была красивой женщиной, но именно женщиной. Зрелой, а мне нужна была яркая юность. И пришлось пригласить Лукрецию. Если вас волнует наша связь, то все происходило исключительно по ее желанию. Я же не устоял. Я лишь мужчина.
– Но Каэтане вы не говорили?
– К чему ранить ее самолюбие? Она пришла в восторг. Конечно, моя «Маха» получилась именно такой, какой Каэтана видела себя. Свободной. Юной. Прекрасной. Смешно…
– Что случилось потом?
– Потом? – Франсиско тронул кружевной воротник. – Каэтана не успокоилась. Нет, день ото дня она становилась все более ревнивой. Она не давала мне свободно дышать, требовала развода. Устраивала скандалы, следила за каждым моим шагом. А ее сестрица делала все, чтобы разлучить нас. Вечно нашептывала Каэтане, будто бы я неверен… И порой доводила ее до исступления. И я устал. Я любил Каэтану. Конечно, любил…
Он произнес это, убеждая сам себя.
– Но ни одно чувство не способно существовать в неволе. И настал день, когда я явственно осознал, что терпение мое иссякло. Кроме того, – Франсиско сказал, будто оправдываясь, – себя Каэтана ограничивать не пыталась. Ее вечно окружала толпа поклонников…
– Вы расстались?
– Я же говорю, она совершенно измотала меня, и я уехал. Не скажу, что решение это далось мне легко, мы были вместе долгие годы…
И все эти годы Каэтана содержала любовника. И наверное, ему нелегко было отказаться и от мастерской, и от денег герцогини Альбы, и от положения в ее свите.
– Значит, именно вы решили…
– Она меня прогнала! – с гневом воскликнул Франсиско и вскочил. Он сжал кулаки, а лицо его покраснело. – Вам ведь рассказали? Нет?! Удивительное дело! Донна Изабелла не упустила бы такого шанса… Старая ведьма! Это она все устроила! Да мы почти помирились, но… лето было таким жарким…

 

…Лето и вправду выдалось жарким. И жара изматывала. Пусть морской воздух и приносил некоторое облегчение, но Франсиско ощущал себя опустошенным.
Это место, люди, в нем обретавшие, Каэтана… Все тянуло силы, и в какой-то момент Франсиско осознал, что сил больше не осталось.
Вдохновения не осталось.
Нет, он работал, но работа не приносила прежнего удовольствия.
– Ты вновь печален, сердце мое. – Каэтана не отступала ни на шаг, и ее близость, близость женщины, которая некогда приводила его в восторг, раздражала. – В чем дело?
В ней.
В ее нарядах, излишне вычурных.
В запахе ее тела, смуглой кожи, которую Каэтана щедро натирала маслами. И ароматы их, мешаясь с потом, создавали крайне неприятную смесь. А она, не чуя этого, выливала на себя духи… И окруженная облаком запахов, прикипала к Франсиско.
В ее волосах, где проглядывала уже седина, пусть и горничным было велено выбирать эти, негодные белые волоски, но их оказывалось слишком много. В лице ее, на котором застыла гримаса презрительного снисхождения ко всем, кому судьба отказала в праве на титул…
– Я устал, – сказал Франсиско честно.
– Это от жары. – Каэтана обмахивалась веером, и каждое движение порождало новую волну запаха. Кисловатого, неприятного. Франсиско приходилось делать усилие над собою, чтобы не морщиться. – Скоро жара спадет, вот увидишь…
– Конечно.
– Иди отдохни. И мне пора…
Доктор жил при поместье, и являлся в покои Каэтаны с черным своим кофром, в котором находилось место и скарификатору, и медному тазу для крови, и успокоительным каплям, что погружали герцогиню в сон, ведь в ее возрасте здоровый сон был необходим для сохранения красоты.
И в эти часы никому, даже Франсиско, не дозволено было беспокоить Каэтану. Впрочем, сие обстоятельство лишь радовало его, поскольку ее покой даровал ему хоть какую-то свободу.
Он чувствовал, как выгорает изнутри…
И запершись в мастерской, выплескивая на бумагу свое раздражение, Франсиско рисовал. Каэтану рисовал, отдавая должное ее желаниям. И вовсе не такою, какой она желала себя видеть, а такой, какой она представала ныне в его глазах.
Полновата.
С чересчур длинным носом. И слишком уж расставленными глазами. В его набросках мелкие недостатки, примеченные прежде, разрастались, становились огромными, явными. И это доставляло Франсиско немалое удовольствие.
Именно тогда он ощущал себя почти свободным.
Кто знал, что в мастерскую, святую святых, которую Франсиско охранял не менее страстно, нежели Каэтана свой полуденный сон, заглянут? И не просто заглянут, слугам все же приходилось убираться в мастерской, но исключительно под надзором Франсиско, который не потерпел бы праздного любопытства. Нет, его наброски нашла донна Изабелла.
И естественно, не упустила удобного случая.
Об ее участии Франсиско узнал позже, а когда ему передали, что Каэтана прервала отдых и желает немедля увидеть его, он несколько забеспокоился. Все же герцогине чуждо было отступать от своих привычек. И уж тем более посылать за Франсиско не лакея, а свою сестру, которая – о диво дивное – выглядела несказанно довольною.
Каэтана ждала в гостиной.
Бледная.
И некрасивая. С прямыми волосами, которые не удосужилась убрать после сна. Горделивая. Холодная.
– Каэтана…
– Это твое? – Она протянула стопку листов. – Значит, ты любишь меня?
Он сразу узнал их, с первого взгляда. И вспомнив, как держалась донна Изабелла, понял, кого следует благодарить.
– Ты говорил, что любишь…
– Люблю, – почти не покривив душой, сказал Франсиско. Все же Каэтана была не худшею из женщин.
– И это твоя любовь? – Каэтана швырнула листы ему в лицо. – Ты говоришь, что я красива, а пишешь… Ты видишь меня такой?
Присев, Франсиско собирал листы.
– Старухой? Молодящейся старухой! Пучеглазой! Длинноносой! Уродливой! – Она все же сорвалась на крик, и донна Изабелла, присутствовавшая при сцене молчаливою свидетельницей, поспешила к сестрице. Обняла, заквохтала и поспешила сунуть под нос Каэтане флакон с солями.
– Прочь! – вымолвила Каэтана, когда к ней вернулась способность говорить. – Поди прочь! Уезжай! Не желаю больше тебя видеть…

 

– И вы уехали?
– Естественно. – Франсиско скривился. – Оставаться дальше было невозможно. Каэтана, конечно, порой проявляла неженскую разумность, но все же во многом была узколоба. Ей бесполезно было объяснять, что этих рисунков требовала моя душа…
– И она же потребовала отдать их для печати?
Не следовало заговаривать об этом, поскольку данный эпизод навряд ли имел отношение к делу, но Альваро не сдержался.
– Я и не отдавал… Рисунки остались в поместье, как и все мои работы. Они, по сути, не принадлежали мне, будучи сотворенными в мастерских герцогини. – Франсиско вскинулся и речь его была гневна. – Я бы в жизни не опустился до подобной низости! И будем откровенны. Мне сие было совершенно невыгодно. Одно дело – женщина обиженная, и совсем иное – оскорбленная. И если наброски всего-то обидели Каэтану, оставив нам шанс, пусть крохотный, но все же, на примирение, то, попав в печать, сии рисунки сделали примирение невозможным.
В этом имелась своя логика.
И значит, все было куда как интересней, нежели Альваро представлялось.
– Полагаете, это кто-то из домашних?
– Естественно. Возможно, Лукреция. Или Мануэль, или донна Изабелла, она самая мерзкая особа, которую мне только приходилось встречать. И от нее ждать можно было чего угодно… Не удивлюсь, если именно она убила Каэтану.
Слово было сказано.
И Альваро не торопил. Если уж Франсиско сам заговорил об убийстве, то неспроста.
– В тот вечер мы почти помирились… Она все же любила меня, а женская любовь – это сильнейший яд, отрава для сердца и души. Каэтана позвала меня, пытаясь показать, что счастлива. Но сама же не выдержала…

 

…Франсиско готовился к этому вечеру со всем старанием, здраво рассудив, что пригласили его неспроста. Он долго думал, стоит ли отправляться одному или же все же прихватить с собою девицу, которая ныне скрашивала его досуг. Марианна была мила, полна страсти, но умом не отличалась.
Зато отличалась вспыльчивостью.
И умением говорить вещи, о которых следовало бы промолчать.
Нет, Марианну показывать герцогине не следовало, но, пожалуй, Франсиско самому себе мог признать: его терзала ревность. И ярость. И обида. И многие иные эмоции, которые он щедро выплескивал на холсты.
До сего дня именно он уходил первым. Всегда.
И оставался равнодушен к слезам, мольбам и просьбам, полагая их пустыми, и вовсе никогда не задумывался о женщинах, с которыми его сводила судьба. Исключением разве что была супруга и то лишь в силу собственного характера и изрядной надоедливости.
Но речь не о ней.
О Каэтане.
Блистательной герцогине, вновь посетившей Мадрид. О дворе ее пышном, куда стремились многие. О красоте несравненной – ей вновь пели оды, восславляя что тело, что душу… О том, что именно он, Франсиско, в глазах публики выглядел неудачником, от которого отвернулась Каэтана… Нет, этого самолюбие Франсиско вынести было не способно.
И он решился.
Марианна новость приняла с раздражением.
– И с чего это я должна отправиться туда? – поинтересовалась она. – Мы можем провести время здесь… С удовольствием…
И шаль соскользнула с круглых плеч. Марианна отличалась тем диковатым бесстыдством, которое характерно было особам низкого происхождения.
– Я пойду.
Марианной он пресытился быстро, но искать новую любовницу было недосуг, да и сама Марианна, чувствуя неустойчивость своего положения, притихла.
– А ты – как желаешь.
– Ты любишь ее? – Она не накинула шаль, но подалась вперед, потянулась, провела ладонями по бокам. – Ты все еще любишь ее?
– Нет.
– Любишь, конечно… Вы так долго были вместе, и твое сердце, Франсиско… Оно ледяное, но и лед способен любить.
– Выбрось эту чушь из головы.
– Я не позволю тебе вернуться! – Марианна вскочила. Она воздела руки над головой, словно намереваясь обрушиться на Франсиско, но он давно уже привык к этим ее вспышкам ярости, к гневу, точнее театральной его ипостаси. – Я… я убью ее! Слышишь? Если ты вздумаешь бросить меня, я…
– Успокойся.
– Нет! – Она все же вцепилась в его рукав и рухнула на колени. – Не бросай меня! Ты же знаешь, что я тебя люблю… Всегда любила только тебя… Я прощала тебе всех тех девок, мимо которых ты не способен был пройти… Но не ее! Я убью!
– Кого ты убьешь?
– Ее… себя… тебя! Не знаю! Но господь видит, не позволю этой твари нас разлучить! Она старуха, Франсиско…
Марианна была молода.
И прекрасна.
Франсиско отцепил холодные пальцы, поморщился, подумав, что на полотне этакая поза выглядела бы излишне эмоциональной…
– Если хочешь пойти, будь готова…
– Убью! – выкрикнула Марианна в спину.
Эту угрозу он не услышал.
К указанному времени Марианна остыла, успокоилась, хотя все равно Франсиско не отпускала мысль, что он совершает ошибку. При всем своем очаровании – а Марианна в выбранном наряде была очаровательна – она не соответствовала обществу, в которое попала. Но не являться же одному, тем самым признавая победу Каэтаны, которая будет – тут Франсиско не сомневался – окружена толпой поклонников!
– Веди себя прилично, – сказал он любовнице, и та кивнула, но видимая эта покорность, прежде Марианне не свойственная, не обманула Франсиско. И он, стиснув руку в белой перчатке так, что Марианна зашипела не то от боли, не то от гнева, повторил: – Если и вправду любишь меня, как говоришь, то веди себя прилично…
Угрожать Марианне было бесполезно. Она, дитя улиц Мадрида, угроз не боялась, напротив, по странной прихоти судьбы спешила поступать наперекор что угрозам, что голосу рассудка.
– Послушай. – Франсиско заговорил мягко. – Каэтана – герцогиня Альба… Ее слово многое значит в Мадриде. И да, некогда мы были любовниками. Но сама понимаешь, что она ко мне не вернется… Кто я такой? Всего-навсего живописец, которых множество… Она же… Одним своим словом она способна сломать мою судьбу.
Марианна слушала.
Хмурилась.
Злилась. Кусала губы. И все же молчала.
– Мне повезло, что она решилась пойти на примирение. Мои дела идут вовсе не так хорошо, как мне того хотелось бы… Каэтана способна помочь.
– И что она попросит взамен? – Губа Марианны дернулась, а улыбка ее натужная больше походила на оскал.
– Ничего, полагаю. Ей нравится проявлять милосердие. Просто постарайся вести себя прилично. Подумай, если бы я хотел возобновить наши с ней отношения, разве стал бы звать тебя?
В особняк герцогини Марианна входила с гордо поднятою головой, будто бы являлась хозяйкою этого особняка. Она держалась так, что и мысли не возникало о неуместности ее присутствия. Что ж, порой она умела играть, казаться и милой, и очаровательной.
Кокетливой.
Задумчивой.
Прекрасно юной… Франсиско, знай он ее чуть хуже, влюбился бы.
– Твоя любовница великолепна. – Каэтана сама отыскала его. – У тебя всегда был отменный вкус.
– Ей далеко до тебя. – Франсиско поклонился, надеясь, что поклон этот выглядит в достаточной мере уважительным. – Ты ничуть не изменилась с последней нашей встречи. Все так же прекрасна.
Он почти не солгал.
Пожалуй, человек менее наблюдательный счел бы красоту Каэтаны естественною, и удивился бы магии, которая позволила этой женщине одолеть время. Но Франсиско явственно видел тонкий слой пудры, скрывавшей дряблость кожи.
И блеск глаз не мог быть естественного свойства.
Подчерненные ресницы.
Искусственный румянец… Видел помаду на губах и тщательно сокрытую седину в темной гриве волос…
– Ты лжец. – Она произнесла это с печалью и легкою улыбкой. – Но эта ложь мне льстит…
А потом был праздник.
И хмель.
Она никогда-то не умела пить, но ныне, будто забыв о том, поднимала бокал за бокалом. В честь племянницы, помолвка которой ныне состоялась, – только Лукреция вовсе не выглядела счастливой. В честь дорогой сестры, что была по обыкновению своему мрачна… В честь племянников… И Диего вновь возник за плечом тетушки скорбною тенью. Он пытался удержать ее, и Франсиско, чуя приближение грозы, от всего сердца надеялся, что Диего сумеет образумить герцогиню.
Не сумел.
Был танец-вызов, и Марианна, которая тоже захмелела, а может, потеряла голову от обилия поклонников, посмела этот вызов принять.
И более того – победила.
Тогда еще Франсиско подумалось, что хуже быть не может.
– Этого вам она не простит. – Донна Изабелла протянула бокал вина. – Все прощала, но это… Она вас уничтожит, иначе вот они уничтожат ее…
Она указала на гостей, что еще недавно наблюдали за танцем, и даже не танцем – дуэлью, в которой великолепная герцогиня была побеждена.
– А вы и рады?
Как ни печально, но Франсиско осознавал правоту этой некрасивой женщины.
– Вы это заслужили.
– Чем же?
– Вы слишком долго пользовались ею.
– Как и вы?
Донна Изабелла отступила и вскоре смешалась с толпой. Догонять ее Франсиско не стал. Он с трудом дождался окончания вечера, раздумывая, как надлежит поступить. Просить ли прощения? Просто уйти? Но Каэтана сама предложила остаться. И Франсиско согласился. Чего бы она ни желала, он готов на все, лишь бы уладить недоразумение. А вот Марианна была недовольна. И стоило им остаться наедине, как немедля накинулась на Франсиско с упреками.
– Ты ее любишь! – взвизгнула она, попытавшись вцепиться в лицо. – Ты говорил, что она старуха! А она…
Вместо ответа Франсиско отвесил ей пощечину. Нет, он не имел обыкновения бить женщин, искренне полагая сие низостью, однако Марианна заслужила.
– Что ты натворила? – сказал он, когда Марианна упала на постель. – Я умолял вести себя прилично…
– А что я натворила? – спросила она визгливо.
– Зачем ты пошла танцевать?
– Надо было отказаться?
– Надо было, – вздохнул Франсиско. К чему печалиться о том, чего он не в силах изменить?
– Она сама виновата! Я лишь показала, на что способна! – Марианна схватила Франсиско за руку. – Я люблю тебя… Я так тебя люблю! Я умру, если ты со мною расстанешься! Я убью себя… Убью ее! Думаешь, я не сумею?
– Прекрати, – освободиться у него получилось с трудом. – Ты пьяна. И безобразна.
Марианна разрыдалась, а Франсиско, не желая быть свидетелем слез, вышел из комнаты.

 

– И вы встретили Каэтану?
– Я пришел в мастерские. – Франсиско все же присел, успокоившись. – Признаюсь, что это были лучшие мастерские, какие только могли быть созданы… И я счастлив был творить в них. Там обреталось прошлое, а в прошлом я был счастлив.
Он печально улыбнулся:
– Мы зачастую понимаем, что есть счастье, лишь когда лишаемся его… Каэтана тоже пришла… Я не знаю, было ли сие голосом души, предопределением, или в своем доме она тоже страдала от одиночества, искала отдушины… Мы поговорили. Не скажу, что беседа была легкой, но она предложила вернуться. Признаюсь, это было несколько неожиданным.
– В мастерские? – уточнил Альваро.
– Для начала – да… Вернее, Каэтана полагала, что таким образом продемонстрирует всем свою надо мною власть, но… – Он дернул плечом.
Франсиско был слишком самоуверен, чтобы удовлетвориться местом придворного живописца.
– Я сказал, что мне нужно время на размышление, но я бы согласился. Каэтана умела ценить истинное искусство. А больше от нее мне ничего не требовалось. А наутро, когда нам сообщили, что Каэтана умерла… Я в это не мог поверить! – Он вытащил кружевной платок. – Но, быть может, в этом имелся высший смысл. Она ушла из жизни прекрасной. А это не каждому дано… Вот и все.
Что ж, визит нельзя было считать всецело бесполезным, но, оставались еще кое-какие вопросы.
– Ваша любовница… Марианна…
– Думаете, она отравила герцогиню? Глупости, – отмахнулся Франсиско. – Марианна может кричать что угодно, но на убийство она не способна.
– И все же, где я могу ее найти?
– В трактире «Веселая голубка». Если не ошибаюсь, она по сей день там выступает… И да, после того вечера мы расстались. И видите, я жив. И она себя не убила, несмотря на всю показную любовь… И более того, весьма скоро утешилась, завела себе нового любовника…
Франсиско щелкнул пальцами.
– Не знаю, имеет ли это хоть какое-то значение, но нашла она его именно в доме Каэтаны… Это Мануэль, племянник герцогини. Поэтому никакой любви у нее не было. Марианну, как и многих, интересует лишь золото…
– А разве у Мануэля оно есть?
Франсиско задумался и думал довольно долго. Пальцы его поглаживали то кружевные манжеты, то острую бороденку. Хватали за ус, покручивали…
– Знаете, я почему-то не задумывался о том, откуда у него золото… Мануэль прежде жил на деньги Каэтаны, но после ее смерти, я слышал, что Корона оспорила завещание, а брат его никогда не отличался излишней щедростью. Но золото у Мануэля имелось. Марианна, она желала показать мне, что вовсе не страдает от разлуки. Заявилась сюда, в экипаже, одетая роскошно, хотя и безвкусно… Желала заказать портрет. Мануэль готов был платить…
– Но вы отказались?
– Мои дела пусть и не так хороши, как некогда, но и не настолько плохи, чтобы браться за подобные заказы… Да, я отказал. Она желала не просто портрет, она желала, чтобы я написал новую «Маху», но уже с нею… А это совершенно невозможно!

 

«Веселую голубку» Альваро отыскал без особого труда. Почти приличное место. Здесь было относительно чисто, и помои прислуга выносила на задний двор, а не выплескивала из дверей, и пол мели, и столы терли, и кормили пристойно, но все ж носилось в воздухе нечто этакое, лихое, заставлявшее насторожиться.
По раннему времени в «Голубке» было пусто.
– Марианна? – Хмурый мужик, оттиравший стол, смерил Альваро мрачным взглядом. – А тебе на кой ляд? Не про твою душу.
– Мне она и даром не надобна. – Альваро кинул на стол монетку из полученных на расходы. – Хозяин желает подарок передать.
– Оставляй. Передадим.
– Лично. – К первой монетке добавилась вторая, которая, как и ее предшественница, исчезла в широкой ладони мужика. – И послание…
– Ну, коль подарок… – Монетку попробовали на зуб и сочли годною. – Как выйдешь, так и прямо шуруй, спросишь дом матушки Кавалли… У нее Марианна квартируется, если еще не погнали… Твой-то из приличных?
– Из приличных.
– Марианна – хорошая девка, только не везет ей что-то с кавалерами. – Золото, как Альваро успел заметить, обладало удивительным свойством располагать людей. И нынешний его собеседник не стал исключением. – Сначала одного нашла, живописца, мол, любовь у нее приключилась. А вышла с той любови с голым задом… Потом другого сыскала, мол, богатого. Если не любовь, то хотя б золотишко… Да только золотишко это… Едва саму не повязали…
И к мужику разом вернулась прежняя подозрительность.
– Или ты из этих? – Он выразительно положил руку на рукоять ножа, торчавшую из-за пояса.
– Нет. Не из этих…
Спрашивать о золоте Альваро не стал. В лучшем случае правды не скажут, а в худшем… Ни к чему ему проблемы с карабинерами, если все, что требуется, Марианна и так расскажет.
К счастью, она по-прежнему квартировалась у матушки Кавалли, женщины, обильной телом и вздорной норовом. Визгливым голосом своим она успела выговорить Альваро и за его неподобающий вид, и за внеурочный визит, и нажаловаться на постоялицу, которая, вот дрянь, изволит хамить почтеннейшей вдове. И если бы не нужда, сию вдову доведшая до ручки, неужто стала бы она сдавать комнаты особе столь низкого происхождения и отвратных манер…
Вышеупомянутая особа, выглянув на крик, разразилась бранью – и такой, что Альваро заслушался.
Почтенная вдова не осталась в стороне.
Марианна была хороша.
Все еще была хороша.
Она обладала той яркой красотой, которая в девочках пробуждается рано и горит ярко, но сгорает быстро. И оказавшись рядом с Марианной, Альваро отметил первые, едва заметные признаки увядания. Со сна лицо той было припухлым, слегка помятым. Всклоченные волосы делали Марианну похожей на ведьму, у губ залегли глубокие складки, глаза покраснели.
– Ко мне? – Марианна смерила Альваро неприязненным взглядом, под которым он остро ощутил собственную ничтожность. – Я занята…
– Настолько, чтобы не выслушать предложение моего хозяина?
Альваро протянул золотой.
Сей аргумент был понятен Марианне. Монету она взяла, прикусила, поднесла к левому глазу, к правому…
– Настоящий, – с усмешкой произнес Альваро.
– Возможно. – Марианна сунула монету в вырез, позволявший разглядеть пышную и еще не обвисшую грудь. – Но всегда лучше проверить, идем…
В ее комнатах царил ужасающий беспорядок, что, однако, Марианну нисколько не смущало. И скинув со стула ворох нижних юбок, она велела:
– Садись.
Сама же устроилась на разобранной постели, приняв позу картинную, которая должна была бы продемонстрировать прелести ее тела, однако Альваро видел лишь, что и постель, и тонкая рубашка, в которую была облачена Марианна, не отличались чистотой и свежестью.
– Так чего же твой хозяин желает? – томным голосом поинтересовалась она и пальчиком провела по длинной шее. – Я многое могу… За соответствующее вознаграждение.
Она была предельно откровенна.
– Мой хозяин хочет знать правду. – Альваро достал кошель. – Ты отравила Каэтану, герцогиню Альбу?
– Что? – От возмущения Марианна села. – Кто тебе такое сказал?!
– Твой бывший любовник…
– Франсиско? Мануэль? Скотина! Что один, что второй… Конечно, Франсиско, больше некому… Я ему отдала лучшие годы своей жизни! А он…
Марианна заломила руки.
– Назови свою цену. – Альваро подбросил кошель на ладони. – И говори правду. И нет, Франсиско не утверждает, что ты отравила Каэтану. Лишь угрожала…
– Я играла, – отмахнулась Марианна, не спуская с кошеля жадного взгляда. – Мы оба понимали, что я не стала бы делать ничего такого, тем более…
Она запнулась.
– Что?
– Она проиграла не потому, что плохо танцевала, она танцевала до отвращения хорошо, но… Ей вдруг стало дурно. И двигалась она иначе… Поначалу правильно, а потом, так бывает, когда, скажем, голова закружится или… Она была немолода, но я не слышала, чтобы возраст мешал ей… И потом, она почти ничего не пила, а выглядела пьяной…
– Ты за ней следила?
– Наблюдала. – Марианна повела белым плечиком. – Мне было интересно, что же все в ней находят… И да, я не собиралась выигрывать, я ведь не дура, что бы там ни утверждал Франсиско. Но когда я заметила, что с нею неладно, было слишком поздно притворяться…
– И вы никому ничего…
– Никому и ничего. – Марианна вытянула ножку, позволяя полюбоваться тонкой щиколоткой и аккуратною стопой. – А кому я должна была что-то говорить? Или уж, простите, предупреждать? Это вообще не мое дело!
Альваро не стал спорить. Услышанное многое меняло.
– Я на все вопросы ответила? – поинтересовалась Марианна и ручку протянула.
– Нет. Когда ты сошлась с Мануэлем?
Она скривилась, будто само упоминание этого имени было ей крайне неприятно.
– Скотина лживая… Обещал золотые горы…
– Но золото оказалось фальшивым?
– Он частенько заглядывал в «Веселую голубку». Играл, но все больше проигрывал… Порой до того, что ему в долг выпивку отпускали. Ко мне подходил, но… На кой ляд мне кавалер, который не способен женщину содержать? А потом как-то вдруг заявился и золото метать начал налево и направо… Новехонькие монетки… Красивые…
– И ты передумала?
– С Франсиско мы разошлись. Я была женщиной свободной. Он мне квартирку оплатил, платьев купил… Потом начал говорить, что неплохо бы встретиться с Франсиско, заказать мой портрет, мне было лестно. Да, пожалуй, весьма лестно… Пока я не узнала, что позировать надо голой. Не подумай, я не скромница, хотя могу сыграть, если нужда будет. Но одно дело раздеваться перед мужиком, и совсем другое, когда тебя голой намалюют… Мануэль долго меня уламывал. Мол, он заплатит Франсиско, и мне заплатит… А потом уже я поняла, что на эту картинку у него имеется покупатель. Не знаю, кто, но… – Марианна замялась. – Этот человек желал получить одну картину, и Мануэль обещал ее…
– И не смог исполнить обещание?
– Похоже на то… Я предлагала нанять кого попроще. Франсиско задарма работать не станет, а в Мадриде полно малевальщиков. И девку какую с улицы… И все было бы чудесно. Но нет, Мануэль уперся, мол, заказчик хорошо знает манеру Франсиско, дескать, рука у него особая… И о картине он слышал, и обмануть не выйдет. А ту достать непросто… Ну я Франсиско уговаривала, только без толку, а там уже и выяснили, что золотишко, которым Мануэль швыряется, фальшивое…

 

В доме герцогини Альбы царил траур.
Слуги скользили мрачными тенями. И донна Изабелла, заняв место за обеденным столом, – она нисколько не смутилась, усевшись именно там, где некогда сидела сама герцогиня, – то и дело вздыхала, прикладывая к сухим глазам платок.
Мрачна была Лукреция, которой – Альваро знал – поутру доставили конверт с долгожданным ответом от жениха. И лишь Мануэль был весел и в меру пьян. Впрочем, мера эта ему самому казалась неполной, и потому он то и дело доливал в бокал красного вина.
– И все-таки я не понимаю, – тоненьким голосочком произнесла донна Изабелла. – Неужели все и вправду так… плохо?
– К сожалению. – Альваро отвесил даме глубокий поклон. – Доктор считает, что дону Диего необходима смена климата. И рекомендует покинуть Испанию.
– Чушь какая. – Мануэль поднял бокал. – За здоровье! Всегда был хилым.
– Заткнись, – прошипела Лукреция, сминая платок.
– И… когда же он собирается?..
– Завтра утром.
– Вы полагаете, что это… поможет? – Донна Изабелла всхлипнула и вновь прижала платочек к глазу.
– Доктор полагает, что смена климата поспособствует полному выздоровлению…
– Чудесно, – не слишком искренне произнесла донна Изабелла, вытирая сухие глаза. – Разве не великолепная новость!
– А мы? – жалобно поинтересовалась Лукреция. – Мы тоже уезжаем?
– Дон Диего не видит в том необходимости, – любезно ответил Альваро…

 

…Дом рано засыпал.
Первой поднялась в свои покои донна Изабелла, сославшись на душевные волнения и разыгравшуюся мигрень. Мануэль, вызвавшийся проводить матушку, так и не вернулся в гостиную, и Альваро остался наедине с Лукрецией.
– Кто из них? – поинтересовалась она, откладывая вышивку, над которой просидела последние часа два.
– Вы о чем?
– Бросьте. Я хотя и женщиной рождена, но вовсе не так глупа… Во всяком случае, в последнее время изрядно поумнела… Эта внезапная болезнь. Диего никогда не жаловался на здоровье. И главное, так своевременно, матушкина о нем забота… И вдруг отъезд. Думаете, они решатся?
– Простите. – Альваро поклонился. – Я не понимаю, о чем вы говорите…
– Мануэль встречался с Годоем… Еще один Мануэль.
– Вы говорите…
– О премьер-министре. Да, я тоже удивилась. Знакомство не самое типичное для брата, и тем любопытнее. Именно Годой заплатил Мануэлю… За что? Этого я не знаю.
– Спасибо. – Альваро поблагодарил вполне искренне. – Это многое проясняет.
– Надеюсь. – Лукреция вернулась к вышивке. – Но вам, кажется, пора… Мои родственники никогда не отличались избытком терпения.
И это был мудрый совет.

 

В спальне Диего воздух был тяжелым, пронизанным запахами трав и застоявшейся крови. Сквозь плотно задернутые шторы не проникало и толики лунного света. Единственная свеча в шандале кое-как разгоняла сумрак, и желтое пятно света отражалось в медном тазу, который не то бросили, не то забыли на столике.
Скрипнула, приоткрывшись, дверь.
И тень, застывшая было на пороге, скользнула в комнату. Тень эта двигалась легко, будто и вправду была бесплотна. Она и запаха-то не имела… Остановившись ненадолго у столика, тень коснулась свечи и пламя той вытянулось, позволяя разглядеть не только таз.
Столик.
Инструмент лекарский на этом столике разложенный. Пузырьки и флаконы, которые тень перебирала осторожно, точно надеясь отыскать нужный. Вздохнув, она взяла шандал со свечой и подошла к темной громадине постели. У нее тень перекрестилась, и крест этот, сотворенный левою рукой, гляделся едва ли не издевкой.
– Господи, помилуй…
Тень поставила шандал на пол и с пола же подняла одну из многочисленных подушечек, разбросанных в беспорядке. Отодвинула полог, вздохнула…
Человек спал.
Он тоже был тенью, пусть и облаченной в белые одежды. Спал он на боку, неудобно, и тень нахмурилась, примерилась…
Человек во сне пошевелил рукой, застонал, будто бы от боли, перевернулся на спину. Ночная рубашка его задралась, обнажив некрасивые ноги, а колпак съехал, накрыв лицо. И тень качнулась, опуская подушку поверх колпака. Она навалилась всем телом, и человек проснулся, завозился, попытался вырваться, но тень не собиралась позволить ему уйти.
Человек хрипел.
Ерзал…
– Довольно, – раздался жесткий голос. – Матушка, будьте столь любезны, отпустите Альваро… Вы же не хотите попасть на виселицу за убийство?
И тень, ойкнув, отпрыгнула, выронив подушку.
– А вам, капитан, будет впредь наука. Не стоит недооценивать женщин… – Голос доносился из темного угла комнаты.
– С-спасибо. – Альваро не без труда сел в постели, мысленно кляня себя за глупость.
Это ж надо было! Еще немного – и его действительно придушили бы.
Подушкой.
Донна преклонных лет. Кому сказать – засмеют! Нет, конечно, весу в донне, что в приличном хряке, и в какой-то момент Альваро даже решил, что его погребло не под грудой плоти, но под каменным обвалом. И все же…
– Диего! Ты… ты…
– Я здесь, матушка. – Мелькнула рыжая искра, и пропитанный маслом фитиль вспыхнул. А от него занялась и вторая свеча, и третья…
В комнате становилось светло, и тень поспешно заслонилась от этого света рукой.
– Что здесь происходит?! – взвизгнула она. – Диего, ты!..
– Я, матушка. – Диего не шевельнулся. Сидящий в кресле, закутанный в темный халат, он выглядел больным и усталым. – Скажите, неужели вы настолько не любите меня, что и вправду убили бы? Хотя о чем это я? Вы ведь меня и убивали! Не понимаю за что?
– Диего, ты все неверно понял! Этот человек. – Тонкий пальчик донны Изабеллы ткнул в Альваро. – Он затуманил твой разум!
– Хватит, матушка! Я устал от вашей лжи… Я сейчас могу кликнуть стражу, и вас будут судить.
– Ты не посмеешь! – Донна Изабелла вскинулась.
– Посмею. Если думаете, что меня волнует такая мелочь, как доброе имя семьи, то бросьте! Эта семья не заслуживает доброго имени. Но я готов дать вам шанс… Расскажите, зачем вы все это делали? Я могу понять, почему вы убили Каэтану… из зависти. Или из жадности… Надеялись, что ее состояние достанется вам?
Донна Изабелла молчала.
– Но Корона изволила опротестовать завещание, и вы понимаете, что суд, который лишь формальность, Корону поддержит. Это заставило потихоньку распродавать имущество, о котором Корона не имела представления.
– Ты не имеешь права меня обвинять! Я заботилась о семье.
– Неужели? – буркнул Альваро, подняв подушку. – Странная у вас забота…
Донна Изабелла смерила его презрительным взглядом, но ответа не удостоила.
– Мануэль нашел покупателя… Вот только вы не предполагали, что человек, занимающий столь высокое положение, обманет вас. Он готов был заплатить невиданную цену за картины Франсиско, за одну-единственную картину, и вы забыли обо всем, кроме этих денег.
Диего покачал головой:
– Скажи, мама, неужели тебе в голову не пришло, что вся эта затея попросту опасна?
– Ты… ты не понимаешь!
– Так объясни! – Он выкрикнул это и, вскочив, вновь рухнул в кресло. Сдавил голову руками. – Я до последнего надеялся… Но нет! Ты убила Каэтану, а потом, скажи, ты хоть немного колебалась, когда шла сюда?
– Я… я думала…
– Ты думала, что я завтра уеду, а значит, поправлюсь, женюсь, не приведи господь. Детей заведу. И тогда вы точно не сможете тратить мои деньги.
– Мануэль…
– Мама, присядь. – Теперь голос Диего звучал глухо. – Я хочу знать все. С самого начала. И пожалуйста, не вздумай лгать. Я знаю многое… О порошке… Кто тебе его дал? Вряд ли доктор, хотя ты смешала свой порошок с желудочным, от него полученным. Тогда, после моей скоропостижной кончины, ты могла бы обвинить его в убийстве… И сам он побоялся бы обвинений, помог бы представить мою смерть естественной, как сделал это для Каэтаны… Где ты взяла «итальянский корень»?
Донна Изабелла молчала.
– А если бы вдруг кто-то догадался, то всегда можно было бы обвинить Альваро… Правда, его оставлять в живых тоже было бы опасно. Но убивать тебе не впервой. А та девушка? Ее вина была в том, что она принесла Каэтане отравленное молоко? Или же в том, что посмела просить денег за услугу? Мы поначалу решили, что у нее имелся любовник, который ее содержал, но ошиблись. Все было наоборот. Она содержала его, а молодые любовники нынче дороги… Она стала требовать денег?
– Мерзавка ничего не боялась!
– Конечно, ей было что рассказать… Милой тихой девушке, которую Каэтана не замечала, никто не замечал. Итак, матушка. – Диего сцепил руки на груди. – У вас имеется выбор. Или же вы рассказываете мне все, как оно есть, а после отправляетесь в обитель… Или же я и вправду завтра уезжаю. А вы, дорогая матушка, вместе с братом моим и сестрицей возвращаетесь в старый дом дожидаться вердикта королевского суда. Думаю, новые обстоятельства, которые я изложу, весьма ускорят разбирательство. И да, я не сумею доказать, что Каэтану убили именно вы. Но доказательств не потребуется. Хватит слухов. Перед вами закроются все двери. Мануэль… Думаю, у него изрядно проблем, чтобы не задумываться о дальнейшей его судьбе.
Альваро мысленно согласился с хозяином: Мануэлю осталось недолго. Оплачивать долги фальшивым золотом – плохая идея, особенно если должен людям серьезным, каковых не остановят ни громкий титул, ни имя.
– Лукреция… Что ж, ее ждет участь старой девы, но это тебя утешит. Будет кому присмотреть за тобою на старости лет, матушка…
– Неблагодарный!
– А за что мне тебя благодарить? За то, что по счастливой случайности жив остался? К слову, происшествие с конем – это по твоей подсказке? Нет? Ну да, слишком грубо, очевидно, Мануэль, он никогда не отличался терпением.
– Это она виновата…
– Кто?
– Каэтана. – Это имя донна Изабелла выплюнула. – У нее всегда было все! Все, чего только пожелает! А я… Если бы ты знал, как это унизительно, быть чьей-то бедной родственницей!.. Позаботься о Мануэле!
– Ты думаешь лишь о нем.
– Он милый мальчик, он ошибается… Все ошибаются, Диего… Пообещай, что позаботишься о нем! Он ведь твой брат!
Теперь голос донны Изабеллы был привычно плаксив. И Диего поморщился, велев:
– Рассказывай…
– Я всегда знала, что достойна большего!

 

…И уверенность эта жила в Изабелле, крепла день ото дня, пусть бы и не было ни одной причины, которая поддерживала бы ее. Матушка Изабеллы, происходившая из семейства знатного, знатностью своей гордилась, меж тем забывая, что ветвь этого семейства давным-давно обеднела. И даже приданое матушке ссудили дальние родственники.
Батюшка, взявши в супруги даму знатную, нуждался не столько в имени, сколько в деньгах, кои спустил быстро.
Нет, супругу он любил.
И дочь. И порой, когда везло ему в кости, пребывая в настроении превосходном, повторял:
– Вы мои принцессы! Вот Белла вырастет и выйдет замуж за богатея, будет жить во дворце, командовать слугами.
Он охотно строил воздушные замки, наполняя их золотом и мрамором, лакеями и горничными, гостями и поклонниками, повторяя притом:
– Если бы у нас были деньги, как у родственников твоей матушки…
И Изабелла ощущала острое чувство несправедливости. Первая встреча с Каэтаной лишь укрепила Изабеллу в мысли о том, что мир устроен крайне несправедливо. Мало того что Каэтана жила в огромном доме, так и оказалась много красивей сестры. Ее волосы были будто бы черней, а кожа – белей. Ее огромные глаза взирали на Изабеллу со смесью насмешки и снисходительности, будто сама эта девочка знала, что от рождения поставлена над другими. Слуги обращались к ней с величайшим почтением. Ладно, если бы слуги, но отец Изабеллы кланялся этой девчонке, а матушка краснела и лепетала какие-то глупости, разом растеряв всю свою гордость. И это было Изабелле непонятно.
Она сама держалась с новою родственницей холодно, всем видом своим показывая, что не имеет ни малейшего желания заводить с нею дружбу. За что и получила выговор от матушки.
– Белла. – Отец, вместо того чтобы заступиться, усадил Изабеллу на колени и заговорил тихим печальным голосом: – Ты уже взрослая. И пора подумать о твоем замужестве… Однако наши дела обстоят не столь хорошо, чтобы мы могли положить тебе приданое.
Изабелла нахмурилась.
Ей было тринадцать, и мысли о замужестве, конечно, посещали Изабеллу. Да и как иначе? Однако она была уверена, что собственных немалых достоинств будет довольно, чтобы составить хорошую партию.
– Ты просил у нее денег?
– Мы, дорогая, – сдержанно сказал отец. – Мы просили денег для тебя, имеется один интересный вариант… Этот человек достойный, пусть и несколько тебя старше…
Достойному человеку было пятьдесят шесть. И он, заявившись в отцовский дом, долго раскланивался, притом не спуская с Изабеллы внимательного взгляда. Она же, стоя перед будущим мужем, думала о том, что скорее уж умрет, чем выйдет замуж за этого…
Как можно?
Он плешив. И кажется, болен, если постоянно покашливает. Он громко сморкается и громко разговаривает. Громко смеется над несмешными своими шутками. И срыгивает за обедом, вытирая рот манжетами.
– Он состоятелен, дорогая, – возразила матушка. – У него есть красивый дом. И он не будет жалеть на молодую жену денег. Подумай, разве ты не хотела бы красиво жить?
Изабелла не нашлась с ответом. Да, конечно, ей хотелось и нарядов, и драгоценностей, и балов, присутствия на которых она была лишена, но… не такой же ценою!
– Нет! – сказала Изабелла, и еще подумала, что если бы судьба была к ней хоть сколько бы справедлива, то привела бы к отцовскому порогу мужа красивого. И состоятельного… Небось Каэтане не сватают уродливых стариков.
– Дорогая, ты привыкнешь. – Матушка не намерена была отступать от своих планов. И батюшка при всей его любви к Изабелле не желал слушать возражений. У батюшки были долги. И оплатить он их намеревался из денег, которые герцогиня Альба пожаловала на приданое…
Это было обидно.
И тогда Изабелла совершила глупость. Ах, если бы нашелся рядом хоть кто-то, способный удержать, образумить! Хоть бы силой, но остановить! Но увы, матушка была занята приготовлениями к свадьбе, а батюшка, получив небольшое состояние, спешил потратить его в салонах.
Изабелла сбежала.
С будущим супругом она познакомилась благодаря батюшке, который, уверившись, что в самом скором времени все проблемы его разрешатся, открыл дом гостям. И средь них нашелся тот единственный, готовый совершить подвиг ради прекрасных глаз Изабеллы. Она не задумывалась над тем, что избранник ее страдает тем же недугом, что и отец. Да и вовсе не заботило ее ни его состояние, которое отсутствовало, ни имя, ни то, как станут они жить дальше. Все мысли Изабеллы занимала лишь неотвратимо близящаяся свадьба. И жених, повадившийся навещать нареченную…
Побег удался.
И подкупленный священник обвенчал молодую пару. Однако в первую же ночь Изабелла испытала огромное разочарование. Вместо того чтобы улечься на брачное ложе с молодою женой, как сие Изабелла ожидала, ее муж ушел, забрав с собой серебряные ложечки, а вернулся лишь под утро, будучи крепко пьян. Стоило Изабелле открыть рот, чтобы упрекнуть его в неподобающем поведении, как вместо искреннего раскаяния и мольбы о прощении она получила пощечину.
– Заткнись, дура, – сказал любящий супруг перед тем, как повалить ее на то самое ложе. Дальше было больно, обидно и вовсе не так, как сие описывалось в возвышенных стихах.
Удовлетворив низменную свою страсть, супруг повалился на бок и захрапел. А Изабелла осознала, что совершила огромнейшую ошибку.

 

Возвращение в отчий дом было печальным.
Матушка слегла с мигренью, отец разразился бранью. Супруг также был недоволен. Ему, ослепленному той легкостью, с которой отец Изабеллы тратил деньги, казалось, что у семейства их много. И ныне, осознав, сколь безнадежно ошибался, он чувствовал себя обманутым.
А злость вымещал на Изабелле.
Чуть позже она узнала, что и Каэтана вышла замуж и не за кого-нибудь… Изабеллу с супругом даже пригласили на свадьбу, и она, глядя на супруга сестры, чувствовала, как крепнет в ней ненависть к Каэтане.
Хосе был нестар.
Хорош собой. Сдержан. Любезен со всеми.
Богат.
Блистателен и родовит.
В нем было все, чего не доставало собственному мужу Изабеллы. А он, в свою очередь, громогласно восхищался Каэтаной, и в том виделось предательство.
Все последующие годы слились в одну сплошную серость.
Родители ушли друг за другом, будто после смерти спеша исполнить супружескую клятву, которой при жизни не особо были верны. И в опустевшем доме Изабелла все явственней осознавала свое одиночество. А еще, что отныне вся оставшаяся жизнь ее пройдет именно здесь, под сенью былой славы.
Она родила сына, но материнство не сделало ее счастливей. И лишь осознание, что Каэтана так и не удосужилась подарить супругу наследника, согревало душу, позволяя хоть в чем-то ощутить свое превосходство.
Потом случился скоротечный роман с приятелем мужа. Любовник дарил цветы и читал стихи, рассыпался в комплиментах… И наверное, она даже полюбила его, потому что отчаянно нуждалась в любви.
Их связь длилась около полугода.
Когда же Изабелла осознала, что беременна, и осчастливила избранника этим известием, он скомканно пообещал, что всенепременно уладит проблему… И исчез. Новая беременность вызвала недовольство супруга, впрочем, он ни на секунду не усомнился, что является отцом Мануэля, ибо был слишком самолюбив, чтобы допустить саму мысль об измене.
Но после рождения младенца ему пришла в голову удивительная мысль позвать в крестные Каэтану, герцогиню Альбу.
– Ты же понимаешь, дорогая, что нам нужны деньги! – Уговаривая Беллу отправиться в гости к сестрице, супруг сделался ласков и нежен. – Наш дом заложен… Не может же она допустить, чтобы ее родственница оказалась на улице, чтобы ее крестник оказался на улице… Она будет щедра к ребенку…
Но Каэтана отказалась от предложенной чести. И вместо того чтобы покровительствовать Мануэлю – а Изабелла призналась себе, что ко второму сыну она вовсе не столь равнодушна, как к Диего, – оставила при себе старшего.
И хорошо – супруг был доволен и тем, что, как ему казалось, он угодил могущественной герцогине, отдав собственного сына, и тем, что Каэтана снизошла до нужд его, выписав чек на внушительную сумму.
Изабелле еще подумалось, что при грамотном подходе к деньгам, их хватило бы не на один год спокойного существования, но разве ж супруг способен ограничить себя? Нет, по блеску в его глазах Изабелла осознавала, что весьма скоро и эти деньги исчезнут без следа…
Но что она могла сделать?
Терпеть.
И писать любезные письма сыну, умоляя о заступничестве перед сестрицею. Писать и ей, якобы осведомляясь о ребенке, о том, как разрывает разлука материнское сердце… И это было ложью.
Не разрывала.
Диего был слишком чужим в отличие от Мануэля, который с первых дней очаровал сердце Изабеллы. В нем, очаровательном и голубоглазом, она нашла отдушину для утомленной своей души. Рождение дочери ничего не изменило. Лишь глянув на малышку, Изабелла поморщилась: девочка показалась ей до отвращения похожей на Каэтану…
Очередная перемена случилась, когда в дом вернулся повзрослевший Диего. Он был мрачен и зол, и на все вопросы – а вопросов ему задавали множество, стремясь узнать, сколь долго продлится опала, – отвечал сквозь зубы.
Диего смотрел на родственников свысока и держался так, будто бы попал не в родной дом, но в место низкое, недостойное его особы.
А потом, однажды утром, прибыл нарочный от герцогини с сообщением о смерти Хосе. И известие это, как и слух, что состояние свое герцог оставил Диего, изменило планы Изабеллы. О нет, она многие годы вынашивала план, но сомневалась, боялась, а тут вдруг…
Во всем, безусловно, был виноват ее неудачник супруг, и только он. Что мешало ему промолчать? Сдержаться? Но нет, воодушевленный услышанным, он пришел в невероятное возбуждение.
– Мы немедля отправимся туда… Заберем Диего! Он мой сын! Наследник!
– Вспомнил, – пробормотала Изабелла.
– Что ты сказала? – Муж нахмурился, но не ударил. В последнее время он вовсе редко замечал жену, что не могло ее не радовать. – Глупая женщина! Они заморочили мальчику голову… Ничего, я выбью из него эту дурь! Он еще станет настоящим мужчиной.
– Ты не о сыне заботишься. О его деньгах.
– О моих деньгах! – Он выпятил грудь. – Диего слишком мал, чтобы распорядиться состоянием, и я, будучи его опекуном…
Тогда-то Изабелла осознала, что сколь бы велико ни было оставленное Диего наследство, надолго его не хватит. Супруг Изабеллы, еще не получив денег, уже наделал новых долгов…
Этого нельзя было допустить.
Как ни странно, она больше не испытывала страха. Толика порошка, доставшегося от кормилицы, единственной женщины в окружении Изабеллы, которая ей всегда сочувствовала, в вино. Бокал мужу, который нисколько не удивился подобной любезности, и долгий сон, прерванный стенаниями старого слуги. Все случилось, как и было обещано… Супруг скончался, и все сочли эту смерть естественной.

 

– Дальше вы, матушка. – Диего, слушавший молча, прервал рассказ, – написали вашей сестре очередное слезливое послание, умоляя ее позаботиться о нищей вдове и ее детях. И Каэтана, чувствуя себя виноватой за то, что случилось со мной, не отказала вам в просьбе. Взяла в дом, не зная, что тем самым приближает свою смерть. Не понимаю… Чем больше она делала для вас, тем сильней вы ее ненавидели. Почему?!
Альваро мог бы ответить на этот вопрос.
Люди охотней прощают зло, нежели совершенное для них же добро.
– У нее было все, чего я лишилась. Состояние. Имя, красота, даже любовь. Этот ее Франсиско…

 

Изабелла и не предполагала, сколь удушающей может быть зависть.
И сколь мучительно это, жить день за днем рядом с той, которая во всем превосходит Изабеллу. Это было больно.
Смотреть на нее, счастливую.
Успешную.
И прятаться в черноте вдовьих нарядов, хотя сама Изабелла была немногим старше сестры, но никто не видел в ней женщины. И в тот единственный раз, когда она, движимая ревностью и желанием отнять у Каэтаны хоть малую толику ее успеха, явилась в мастерские Франсиско – а он не пропускал ни одной особы слабого полу, не брезгуя и служанками, – ее высмеяли.
– Извините, донна. – Франсиско окинул Изабеллу взглядом, в котором ей виделась издевка. – Мне, безусловно, льстит ваше внимание, но я слишком люблю вашу сестру, чтобы изменять ей.
Лжец.
Он изменял постоянно.
И девок водил к себе, нисколько не стесняясь того. А от Изабеллы отвернулся. Ко всему напоследок не удержался, чтобы уколоть.
– Вам, донна, уже о душе пора бы думать…
Пожалуй, именно тогда Белла решила разрушить эти позорящие герцогиню отношения. В конце концов, разве Каэтана не достойна большего, чем лживый и самовлюбленный тип, столь откровенно обманывающий ее доверие?
Нет, все получилось не сразу.
Изабелла следила.
Наблюдала.
Подмечала.
И мимо взгляда ее не прошел роман с Лукрецией, бедной дурочкой, решившей, что ей удастся затмить Каэтану… Изабелла, пожалуй, могла бы удержать дочь от опрометчивого поступка, но не стала. В ее сердце не было любви к Лукреции, а вот дознайся Каэтана о романе…
Но та предпочла остаться слепой.
И все же капля камень точит, а слухи, которые Изабелла с готовностью собирала, дабы донести до ушей ненаглядной сестрицы, подточили ее доверие к Франсиско.
И те картинки, которые Изабелле удалось найти, послужили лучшим тому подтверждением. Терпение Каэтаны лопнуло. О, с каким удовольствием Изабелла утешала дорогую сестру! Как старалась быть рядом, поддерживать…

 

– И в конце концов убили, – прервал речь Изабеллы Диего. – Зачем?
– Мануэль задолжал крупную сумму, – холодно произнесла донна Изабелла. – Он проиграл. И те люди грозили убить его. Я умоляла Каэтану заступиться. Что для нее какие-то двадцать тысяч? Да она на наряды тратила в разы больше, не говоря уже о драгоценностях… Эти балы, приемы… Эти ее мальчики, которых она покупала дюжинами. Искусство!
Донна Изабелла фыркнула:
– Видела я то искусство! Бесстыдство сплошное! Ее душа, верно, горит в аду…
– А вашей душе, матушка, дорога, стало быть, в рай? – поинтересовался Диего. – Значит, тетушка отказалась в очередной раз давать денег, и вы решили взять их сами?
– У меня не было выхода! – взвизгнула Изабелла. – Мануэль… Он хороший мальчик, он не хотел доставлять нам хлопот, но так уж вышло.
– Так вышло, что он никогда не думал ни о ком, кроме собственной персоны. В вас пошел, мама.
– Диего! Как ты можешь так говорить!
По полному лицу Изабеллы поползли слезы.
– Мануэля могли убить! На него напали, избили сильно, он едва не умер! И ему поставили срок…
– И вы решились?
– Она вновь его позвала! Она собралась его вернуть! Своего любовника. Проглотила унижение. Забыла обо всех оскорблениях, которые он учинил… А моего бедного мальчика попросту вышвырнула из дому! – Слезы исчезли, и это лицо, разгневанной женщины, верящей, что лишь она поступает верно, было, пожалуй, истинным. – Что мне оставалось делать? Ты ведь тоже отказал брату! Ты делал все, чего она хотела, и никогда не думал о своей семье!
– Может, потому, что Каэтана стала моей семьей. А вы… Вы лишь использовали меня, матушка. Как и Мануэль. И Лукреция… Но на нее я не сержусь, кажется, она поумнела. Итак, вы решили избавиться от Каэтаны и… что сделали? Вы знали ее повадки. Перед сном она выпивала стакан свежего молока. Вы встретили ту девицу и попросили ее отнести молоко? Или наоборот, сказали, что сами отнесете его дорогой сестрице? Этакая любезность прежде была вам не свойственна.
Донна Изабелла молчала, поджав губы.
– В молоко вы добавили щепотку порошка. Малость, он хорош тем, что смерть наступает не сразу… Несколько часов, а то и дней, если человек, которого угостили отравою, здоров. И потому, откройся правда о смерти, никто не сумел бы обвинить вас, матушка. У герцогини Альбы довольно врагов…

 

…Изабелла не ощущала угрызений совести, подавая дорогой сестрице отравленное молоко. Напротив, она с наслаждением наблюдала, как Каэтана это молоко пьет. Сама же расчесывала густые волосы герцогини Альбы, говоря о каких-то пустяках…
И то, что жить Каэтане осталось недолго, примиряло Изабеллу и с пышностью этих волос, и с гладкостью кожи. В этот момент она почти любила сестру.
– Если ты пришла опять просить за Мануэля. – Та сумела разрушить и это подобие любви. – То зря. Изабелла, да, двадцать тысяч меня не разорят, но в прошлый раз было десять. В позапрошлый – пять. Еще несколько тысяч он потратил на лошадей. На девок… И я устала содержать его. Твой сын, кажется, думает, что я обязана оплачивать его капризы и глупости. Но нет. Довольно. Единственное, что я могу сделать для Мануэля, – приобрести патент. В армии нынче нужны толковые офицеры… Хотя… о чем это я?
Она улыбнулась собственному отражению в зеркале.
– В Новом свете, говорят, при толике везения можно сделать неплохое состояние.
– Ты отсылаешь его? – Щетка едва не выпала из рук Изабеллы.
– Я предлагаю для него альтернативу. Конечно, я не буду настаивать, но больше никаких денег. Пусть живет как знает.
И тогда Изабелла поняла, что поступает правильно.
Отослать Мануэля в армию… Армия воюет, и в Новом свете, говорят, небезопасно. Мануэля могут ранить, а то и вовсе убить… И как Каэтана может говорить об этом спокойно?
Изабелла ушла, прихватив с собой бокал, который самолично отнесла на кухню.
Это было ошибкой.
И мыть не следовало… Но кто бы мог подумать, что проклятая девка следит за хозяйкой? И что посмеет рот открыть?
Нет, поначалу все шло именно так, как и задумала донна Изабелла.
Каэтана явилась пред всеми.
Она определенно ощущала некоторую слабость, которая, однако, не стала помехой. И Каэтана позволила себе веселиться. Она выпила бокал вина, и тем самым несколько отсрочила собственную смерть… Несколько слов. Случайных фраз, вроде бы оговорок… И вот уже гости поглядывают на герцогиню, кто с упреком, кто с насмешкой. Где это видано, чтобы благородная дама ее положения проявляла этакую невоздержанность в питии?
Каэтану сочли пьяной.
А потом еще и выходка ее с танцовщицею, которая была вызывающе молода и хороша собой… И разговоры о мастерской, о красках… Каэтана, будто чувствуя приближение смерти, словно обезумела.

 

– Представляешь, она пожелала показать всем ту картину! – с возмущением произнесла донна Изабелла. – Ее, оказывается, доставили в Мадрид… безумие! Довольно с нас было слухов! Мне с трудом удалось уговорить ее не совершать такой ошибки. Я умоляла пощадить Лукрецию, которая не вынесла бы подобного позора…
Альваро хмыкнул: Изабелла, знавшая о романе дочери, снесла бы и не такое, тем более что никто не собирался говорить гостям, с кого писали картину.
Да и не знала Каэтана, кто был истинной моделью.
– Я уговорила ее подняться к себе, отдохнуть… Я надеялась, что она уснет и больше не проснется.
– Но тетушка оказалась куда крепче, чем вы думали… Она сумела выйти из комнаты. Встретилась с Франсиско, побеседовала с Лукрецией… Вам везло, тетушка… И одно мне не понятно, зачем вы обставили все так, будто Каэтана совершила самоубийство?
– Я… я не хотела… мне не спалось…

 

…Нет, Изабеллу вовсе не угрызения совести лишили сна, скорее уж беспокойство, которому она не находила объяснения. И сие беспокойство заставило покинуть уют собственной спальни, пройтись по дому, где она и встретила Каэтану.
Сестрица сидела на лестнице.
На верхней ступеньке.
Она вцепилась в балюстраду, точно опасаясь упасть.
– Дорогая, что с тобой? – воскликнула Изабелла.
– Это ведь ты. – Голос Каэтаны был слаб. – Ты меня убила!
– Какие глупости ты говоришь!
– Уходи, позови Диего… Надо было рассказать ему, он поймет… Он… Я всегда была милостива к тебе, а ты… меня… За что? – Этот вопрос прозвучал весьма жалобно. Вот только сердце Изабеллы осталось глухо к жалобе.
А вот разум… Разум утверждал, что если она бросит Каэтану на лестнице, то, как знать, кто отыщет ее? И кто выслушает предсмертный бред?
– Какая же ты упертая! – Изабелла подняла сестрицу. Та, несмотря на кажущуюся хрупкость, весила немало, однако Изабелла отличалась крепким телосложением. – Почему тебе было просто не уснуть?
– Ты… куда ты?.. Куда мы?..
– Сюда, дорогая… – Эта комната просто была первой в ряду, и дверь имела смежную с соседней гостиной. И все получилось донельзя удачно. – Приляг, я скоро…
Изабелла никогда не умела мыслить быстро, однако нынешняя ночь заставила ее… Если кто-то заподозрит убийство, пусть в том обвинят не ее… Или же не убийство, но самоубийство, которое есть позор, и тогда доктор поймет, почему надо скрыть некоторые подробности смерти герцогини…
Краски она принесла из мастерской.
И графин с водою.
И заставила ослабевшую Каэтану, которая, непокорная, еще пыталась оказывать сопротивление, съесть… Всего-то пару ложек, чтобы ни у кого не возникло сомнений в причине смерти.
– Ненавижу. – Это последнее, что сказала Изабелла, глядя в глаза сестре.
И сие было правдой.

 

В комнате воцарилось молчание, которое было тяжелым.
– Знаете, матушка. – Голос Диего звучал тихо и глухо. – Это даже не зло… Это за гранью зла! Вы дважды ее убили, а потом еще выставили самоубийцей!
– Я…
– Замолчите. Вы сказали довольно. Хотя нет, погодите… Вы рассчитывали, что состояние Каэтаны отойдет вам, как ближайшей родственнице. Вы не учли, что Корона не пожелает выпускать из рук столь жирный кусок, а родство ваше слишком дальнее, чтобы всерьез претендовать на наследство… И потому перспектива суда, думаю, привела вас в ужас.
Она сидела, поджав губы, выпрямив спину, будто бы и не слушая.
– А тут еще Мануэль, решив, будто бы все проблемы с деньгами решились разом, наделал новых долгов… И сроки оплаты по старым подошли, и девушка, которая вас видела, потребовала плату за молчание… К слову, она ведь видела немного больше, чем вы рассказали, матушка.
– Она заметила краски на моем платье, когда взяла его чистить…
– Поначалу вы ей заплатили. Но девица быстро сообразила, что если так, то есть за вами вина. И попросить можно больше, и еще больше… К этому времени вы уже продали картину, на которую не имели прав…
– Мануэль…
– Мой братец отправится служить. И я постараюсь, чтобы служба эта проходила как можно дальше от Мадрида.
– Ты обещал позаботиться о нем!
– И слово свое сдержу. Только, дорогая матушка, мы по-разному понимаем заботу. Мануэлю пора научиться самому отвечать за свои поступки. Ради него вы пошли на убийство. Хотя, может, и не ради него. Вы ведь тоже не оставили своей мечты. Богатый дом, в котором вы хозяйка. Покорные слуги, все ваши капризы исполняются… И пусть вы далеко не юны, но кто сказал, что богатство нужно лишь в юности. Нет, не прикрывайтесь сыном. Итак, девица вас шантажировала. А Мануэль связался с фальшивым золотом, что привело к новым долгам и проблемам… Картину вы продали, прочее же имущество было описано. С Короной вы побоялись связываться, оставалось одно: избавиться от меня… К несчастью, Мануэлю в голову пришла та же мысль… Вот он и попортил моего жеребца.
– Это был несчастный случай!
– Естественно. Знаете, матушка, если бы не этот несчастный случай, я, пожалуй, не пригласил бы Альваро, и не узнал бы многого из того, что ныне знаю. И уж конечно, не проявил бы должной осторожности.
Альваро промолчал и потер шею, которая ныла, хоть и душили его подушкою.
– Идите и готовьтесь. Завтра вы отбываете…
– Завтра? Диего! Я совершила ошибку, но…
– Идите. – Он произнес это таким тоном, что донна Изабелла замолчала. Она поднялась, оправила юбки и, одарив Альваро презрительным взглядом, прошипела:
– Чтоб ты сдох!
– Был бы рад угодить госпоже, но, увы. – Он развел руками. – Позвольте вас проводить?
Она бы не позволила, но и возражать не посмела. Ступала медленно, всем видом своим показывая, сколь оскорблена этаким недоверием со стороны родного сына. А на пороге своей комнаты остановилась:
– И что вы получите? Вы могли бы озолотиться…
– Ну да… Ту несчастную вы озолотили…
– Она сама заслужила. – Донна Изабелла если и испытывала раскаяние, то мастерски это скрывала. – Она вымогала деньги. Я буду молиться за нее… Буду молиться за вас всех.
И дверь закрылась.
Альваро запер ее снаружи, хотя и сомневался, что донна Изабелла вздумает бежать. Бежать ей было некуда, а остальное… Если и остался порошок, то пусть дама опробует на себе собственное же лекарство. Всем станет лишь легче. Впрочем, он сомневался, что у донны Изабеллы хватит на это духу. Слишком уж она любит себя.
Вернувшись к Диего, который так и сидел в кресле, Альваро поинтересовался:
– И что теперь?
И мысленно себе же ответил: ровным счетом ничего.
Работа, для которой его нанимали, выполнена. Диего, получив ответы, уедет. Или останется. Главное, что он перестал нуждаться в услугах Альваро, и тот вернется в комнаты, где и просадит полученное золото за игорным ли столом, в трактире ли… Главное, что все пойдет, как прежде.
– Ничего… Мануэль получит свой патент. Захочет он им воспользоваться или нет – дело его. Лукреция… Я должен присмотреть за ней. Постараюсь отыскать ей подходящего мужа. Если она и вправду поумнела, как ты утверждаешь, то не станет капризничать…
Альваро кивнул.
– Матушка… поутру ее отвезут в обитель Святой Марты…
– Ей там не понравится, – осмелился заметить Альваро. – Все ж устав.
– Нет. Я, может, был недостойным сыном. И не лучшим братом, но здесь… Она убивала, Альваро. И мой долг – донести о том властям, но тогда придется рассказать о многом. И этот скандал опорочит не только мое имя. Он ударит по памяти той, которая достойна лишь лучшего. Об одном жалею. – Он поднялся. – Мне следовало в тот же день уничтожить эту проклятую картину.
– Почему?
– Тогда бы тайна осталась бы тайной, а теперь… фальшивое золото, премьер-министр, который играет в подобные игры, долго не удержится на своем месте. Он будет либо арестован, либо сбежит. Имущество его отойдет казне. И о картине узнают. А узнав, всенепременно вспомнят о моей бедной тетушке… Даже не имея доказательств, все одно сочтут ее виновной… Навеки веков свяжут ее имя с этой… мазней.
– Разве она сама не желала того? – осторожно поинтересовался Альваро.
– Желала. – Диего грустно усмехнулся. – Это меня и остановило… Она хотела остаться молодой навечно, так и вышло… Всегда все выходило именно так, как ей хотелось.
И он подошел к окну.
– Светает, скоро наступит новый день. И я хотел бы просить тебя… Не знаю, имею ли право, но… останься.
– Что?
Эта просьба удивила и несколько насторожила. Все же слухи о Диего ходили самого разного свойства, хотя Альваро тотчас устыдился собственных мыслей.
– Знаешь, мне впервые спокойно. Как будто Хосе вернулся… Нет, погоди. – Диего взмахнул рукой. – Я не то имел в виду… Тебе не стоит опасаться, что я…
– Я не опасаюсь.
Это было не совсем правдой.
– Хорошо. Я устал от одиночества. От тайн, а ты знаешь о нашей семье все. Обо мне. Перед тобой нет нужды притворяться. Ты останешься моим доверенным лицом. Человеком, к которому я в случае белы смогу обратиться с просьбой и просто побеседовать, если возникнет в том нужда. Не беспокойся, я положу тебе достойное жалованье и…
– Останусь. – Альваро поклонился. – Спасибо.
– За что?
– За доверие.
Диего вздохнул и устало произнес:
– Знаешь, мне кажется, Каэтану эта история премного позабавила бы. Она всегда говорила, что люди носят не лица, но маски… И скандал… Ты верно сказал. Она хотела, чтобы имя ее вошло в века. Теперь это неизбежно.
И Диего оказался прав.
Впрочем, эта история уже никаким боком Альваро не касалась…
Назад: Глава 18
Дальше: Эпилог