– Значит, едешь? – Я старалась не смотреть ему в глаза. Мы ссорились, а я думала, что стоит мне заглянуть в его глаза, и желание ругаться сразу пропадет. Он снова собирался исчезнуть.

Вчера, после моего рассказа о церкви, я спросила, зачем ему Чертово кладбище, и он ответил. Ну почему он не соврал мне что-нибудь правдоподобное? Зачем рассказал обо всем: и о девочке Юле, чью фотографию он таскает в своем кармане, и о сатанистах, и о том, что он собирается к ним «в гости». Вот после этого его заявления мы и начали ссориться. Если это можно назвать ссорой – я приводила доводы, убеждала, даже голос повышала, а Локи лишь кивал головой и продолжал собираться.

– Еду.

– Почему ты так уверен, что сбор – именно сегодня?

– Какое сегодня число?

– Тридцатое. Апреля.

– Завтра первое мая.

– И что из этого? Чем тебя день труда не устраивает?

– День труда? – Локи хмыкнул. – Скорее, День Большого шабаша. В ночь с тридцатого апреля на первое мая все уважающие себя ведьмы, колдуны, сатанисты и прочие почитатели нечистого собираются на Лысой горе, дабы устроить небольшую такую вечеринку в честь своего господина. Думаю, мои подопечные – не исключение.

– Я с тобой! – отпускать его одного я не собиралась.

– Зачем тебе?

– Хочу увидеть все своими глазами.

– Увидеть? – Локи присел рядом и взял меня за руку. – Некоторых вещей лучше не видеть. Я могу тебе описать, что там будет: черная месса, потом – всеобщая попойка, нахлещутся до скотского состояния, потом оргия. И вообще, это опасно.

– У меня есть пистолет.

Истинная правда: дядя Захар в свое время подарил мне крошечный, почти игрушечный «парабеллум» с перламутровой рукояткой и смешным обрезанным стволом-рыльцем, похожим на бульдожью морду. Пистолет с легкостью помещался в дамской сумочке и, кроме всего прочего, обладал поистине чудовищной убойной силой.

– В случае чего он тебе все равно не поможет.

– А ты? Что делать будешь?

– Я собираюсь спрятаться и просидеть всю ночь, не высовываясь.

– Значит, и я спрячусь, – заявила я.

Тяжко вздохнув, Локи извлек из кармана наручники и пристегнул меня к батарее.

– Что ты делаешь?!

– Спасаю тебя от твоей собственной глупости.

– Я все равно сбегу!

– Попробуй.

– Локи, послушай, я же могу оказаться полезной! А вдруг там будет кто-нибудь из школы?! Дети говорили о Чертовом кладбище, и Виктор о нем упоминал… Я все узнаю!

Правда, я не слишком хорошо представляла себе, каким образом кто-то из преподавателей мог бы попасть на бал к Сатане, но Локи призадумался.

– А твоя работа? Сегодня вторник, вчера ты туда ходила, но…

Но вернулась я быстро. До детей меня не допустили, а Игнат Владимирович, тщательно подбирая слова, чтобы я, не приведи господи, не обиделась, заявил, что самоубийство Маши произвело на остальных девочек очень тяжелое впечатление. Никто, конечно, не собирается меня обвинять, но… Но меня временно отстранили от работы. В устах директора это звучало, следующим образом: «отпуск на недельку, с сохранением зарплаты, естественно». Короче, единственное, что я должна была делать, так это посещать церковь. Вчера я ее посетила, сегодня прогуляю, ничего страшного. Наоборот, зрительная память у меня идеальная, если там будет кто-то из наших, я обязательно его узнаю. Доводы свои я выпалила на одном дыхании.

– Уговорила, – подумав, Локи снял браслеты. – Но будешь делать только то, что я велю. Никаких пререканий, никаких возражений, никаких отказов. Понятно?

Я кивнула.

Железный конь без имени домчал нас до места за десять минут, гораздо больше времени ушло на то, чтобы его спрятать.

– Страшно здесь…

– Страшно, – согласился Локи. – Еще не поздно, могу отвезти тебя домой.

– Нет. Я с тобой.

Чертово кладбище – жутковатое место даже при дневном свете. Когда-то здесь была деревня, называлась она Гнатюки, по фамилии помещика, которому принадлежала. Помещик то ли умер, то ли разорился, а деревенька перешла в государственную собственность. Государство в лице царя-батюшки передало имущество церкви, и в Гнатюках построили монастырь, мужской. Монастырь был бедный, маленький и ничем не примечательный. Чудес здешние монахи не творили, ни Богоматерь, ни Иисус пред очи иноков не казались, появления великих провидцев в его деревянных стенах – на камень церковное начальство поскупилось – тоже не предвиделось.

Постепенно монастырь хирел, слабел и разваливался. Так бы и расточился самостоятельно, кабы не советская власть. Нет, пролетарии не стали поднимать монастырское хозяйство, наоборот, всех оставшихся монахов они согнали во двор и расстреляли, якобы за пособничество белогвардейцам и антисоветские настроения. Тела закопали у стен злосчастного строения, без соответствующих обрядов и на неосвященной земле.

Ну, и с этого момента, как водится, беспокойные души монахов начали бродить по окрестностям и беспокоить пока еще живых граждан. Потом как-то так получилось – наверное, место подходящее было, тихое, безлюдное, – что в развалинах монастыря начали расстреливать и других подозрительных личностей: бандитов, терроризировавших округу, местных кулаков, не желавших отдавать свое добро в коллективное пользование, различных вредителей, врагов народа… Постепенно за полуразвалившейся монастырской стеной образовалось настоящее кладбище. Земля охотно принимала тела, и только тела: ни простеньких деревянных крестов, ни, тем более, тяжелых гранитных памятников расстрелянным не ставили.

Во время Второй мировой войны здание слегка подремонтировали и устроили там госпиталь. Но, видно, земля скопила уже достаточно слез мертвых, чтобы начать мстить людям. В сорок первом – при отступлении – госпиталь, под завязку набитый ранеными, эвакуировать не успели. Немцы же, занявшие деревню без особых усилий, поступили просто – выгнали всех раненых за монастырские стены, вручили им лопаты, а, когда люди закончили рыть яму, всех расстреляли. В сорок четвертом, спустя каких-то три года, Советская армия точно так же поступила и с фашистами, не успевшими вовремя убраться из деревни.

То ли до людей постепенно дошло, что это не слишком хорошее место, то ли сама аура Чертова кладбища одновременно и притягивала и отпугивала, но без особой надобности сюда никто не совался. Одно время городские власти носились с идеей поставить на месте монастыря памятник жертвам фашизма, но денег хватило лишь на идею, на сам памятник уже не осталось. А ведь здесь было по-своему красиво: могучие статные деревья, мягкая трава, земля приятно пружинит под ногами, деревянные развалины монастыря… Если бы не кресты…

Их было всего пять… Шесть. Шестой упал, поэтому я не сразу его увидела. Их поставили сразу после войны в память о тех, раненых солдатах, расстрелянных фашистами. Шесть крестов на одну огромную братскую могилу. Эти солдаты, наверное, и в Бога-то не верили, но кто-то водрузил здесь эти символы скорби, может, родственники убитых, может, какие-то совершенно чужие люди.

Теперь деревянные кресты почти сгнили, один даже и упал. Но никто не стремился починить их, подкрасить или заменить на новые. Ни бумажных цветов у их подножия, ни свечных огарков, ни тронутых ржавчиной узорчатых оградок. Одни словом, Чертово кладбище, проклятое место.

– Монастырь они, скорее всего, проверят, – с видом знатока заключил Локи, – и окрестности кладбища тоже.

– И что мы будем делать?

– Полезем туда, куда люди, как правило, не смотрят. На дерево.

– Я не умею лазить по деревьям!

– Я тоже, – успокоил меня Локи. – Не волнуйся, здесь невысоко. Крона густая, в темноте нас никто не заметит. А видно будет замечательно. Кстати, я там кое-что оборудовал.

«Кое-что» оказалось вполне приличным деревянным помостом: такой, знаете ли, плот из досок, закрепленный в том месте, где толстый ствол старого тополя разделялся на три ветви. Располагался он на достаточно высоком расстоянии от земли, поэтому наше лежбище снизу было незаметно. В качестве дополнительной маскировки Локи использовал свежесрубленные зеленые ветви.

От моего вопроса, когда же он успел все это обустроить, Локи в очередной раз отмахнулся.

Времени впереди было много. Локи сказал, что сатанисты соберутся после заката, а сейчас только полдень. Зачем мы так рано сюда приперлись? Ах, да, конечно. После того как они начнут съезжаться, будет довольно сложно вскарабкаться на дерево незаметно.

И мы сидели и разговаривали ни о чем, и мне было спокойно и даже уютно.

А время шло…