Мейси обожала водить машину, в хорошую погоду всегда ездила с откинутым верхом. Так она поступила и сегодня. По утрам осень намекала: скоро приду, но дни стояли благоуханные, низкое солнце грело несильно, жмурилось на поля, на свежую щетину жнивья. Мейси направлялась в Геронсдин.

Миновав Танбридж-Уэллс, она свернула на дорогу к Ламберхерсту, доехала до искомого указателя и сбавила скорость. На главной деревенской улице были представлены архитектурные стили разных эпох – и средневековые домики, и двухэтажные дома викторианской застройки. По левую сторону красовалась гостиница, очень приветливая с виду, живописная, с темными балками. Справа, открытая ветрам с холмов Хорсмондена, стояла церковь, возведенная, вероятно, еще при норманнах.

В достатке было магазинов: мясные, зеленные и бакалейные лавки, магазин хозяйственных товаров. В центре, поближе к церкви – мемориальная стела, установленная в память о жителях Геронсдина, погибших на фронте в период с тысяча девятьсот четырнадцатого по тысяча девятьсот восемнадцатый год. Дорога огибала мемориал с обеих сторон.

Далее, по левой стороне, плотный ряд построек нарушался – будто зуба в челюсти не хватало. Могли бы, думала Мейси, построить тут пусть не дом, так хоть магазин. Но нет: участок зарос бурьяном. Среди сорной травы ярко выделялись островки диких астр. Перед Михайловым днем эти цветы растут повсюду – и на железнодорожных насыпях, и на пустырях; если бы не они, заброшенный участок казался бы совсем унылым. Неподалеку был перекресток с указателем: «К ферме Дикона». Мейси повернула по стрелке, налево.

По правую сторону дороги зеленели хмельники, где уже начался сбор урожая. Столбы с натянутыми веревками, по которым весной завивали хмелевые побеги, теперь были пусты, лишь кое-где мелькала забытая кисть бледных, нежных шишечек. Плети хмеля грудами лежали на земле. Работники давно перешли на соседний хмельник.

Добравшись до фермы, Мейси съехала с проселка и там остановила машину. Дальше надо было идти пешком, ведь ухабы могли нанести ущерб подвеске «Эм-Джи». Мейси не хотелось сдавать любимый автомобиль в ремонт. К вылазке она подготовилась – надела плотную льняную юбку со складками спереди и сзади, туфли на толстой подошве и хлопчатобумажную рубашку цвета мускатного ореха. За плечами у Мейси был рюкзак с бутербродами, кардиганом и стопкой учетных карточек, перехваченных бечевкой, а также блокнот и ручка. В переднее отделение рюкзака Мейси положила мешочек с миниатюрными инструментами; складной нож помещался в кармане юбки.

По песчаной дороге Мейси дошагала до хмелесушилки. Там разгружали хмель, таскали полные корзины шишечек с трейлера. Шишечки отправлялись в печь, чтобы после снова оказаться в корзинах и быть переданными на пивоварни. Крепко пахло сырыми и сушеными шишечками; аромат смешивался с серной вонью. Мейси несколько минут наблюдала за рабочими, прежде чем окликнуть одного из них:

– Извините, вы не подскажете, как пройти на хмельник, где сейчас собирают урожай?

Рабочий сначала потянулся, размял спину, стащил кепку и вытер потный лоб несвежим платком.

– Ребята сейчас на Железке да на Сумасброде. У нас, видите ли, каждый хмельник свое имя носит. Так вот. Железка, сообразить нетрудно, вдоль железной дороги тянется. Идите по этой тропе – с полмили примерно. Слева будет нетронутый хмельник, а потом – Железка. А Сумасброд – он по другую сторону. Минуете два хмельника по правую руку, третий и будет Сумасброд. – Рабочий снова надвинул кепку, взял корзину и добавил: – Кого-то конкретного ищете?

– Да. Мне нужны мистер и миссис Бил. Словом, я ищу семейство Билли Била.

– Это белобрысый такой, рыжеватый? Он еще хромает вроде?

– Да.

– Ваш мистер Бил на Железке. В верхней части хмельника трудится, как и другие лондонцы. А цыгане – те в нижней части. Так что держите ухо востро.

Мейси хотела резко ответить, но, вспомнив вчерашнюю ссору с Присциллой, сдержанно заметила:

– Мне бояться нечего, но все равно спасибо за заботу. Теперь я легко найду мистера и миссис Бил.

Рабочий пожал плечами, тряхнул головой, а Мейси пошла прочь. Она высоко вздернула подбородок, подставила лицо солнцу. Как же ласковы последние теплые лучи! Отыскать Железку было нетрудно – над деревьями заклубился густой паровозный дым, и Мейси взяла его себе за ориентир. Вскоре она уже шагала по хмельнику. Здесь трудились целыми семьями. Народ толпился вокруг емкостей длиной с носилки, сделанных из дерева и мешковины. Когда емкость заполнялась, ее забирали. Мейси ожидала услышать смех, нарушаемый выкриками вроде «А эта шишечка годится?», а также пение – словом, ей представлялась пастораль из отцовских рассказов.

Бывало, они с отцом сидели возле чугунной печки, Мейси было тепло и от горящих углей, и от отцовского голоса, что повествовал о далеких детских днях. Такие посиделки вошли у них в привычку после маминой смерти, продолжались много месяцев. Сейчас Мейси понимала: отец пытался найти в своем прошлом некую точку опоры, а может, хотел напомнить дочери о ее собственном детстве. Оно, это детство, давно кончилось – тринадцатилетняя Мейси целыми днями работала на Ибери-плейс, в доме лорда Джулиана Комптона и его супруги, леди Роуэн. Фрэнки Доббс пересказывал шутки сборщиков хмеля, смеялся, вспоминая о домыслах деревенских жителей насчет мироустройства и о том, как балагуру мешал досказать младенческий плач. Малышей обыкновенно брали на хмельник, укладывали спать, завернув в пеленку и пиджак, на груду сухих стеблей.

Но здесь, на Железке, не было никаких намеков на веселье. Несколько секунд Мейси наблюдала, удивлялась и мысленно измеряла градус подавленности. Ей казалось, раздражение сборщиков хмеля касается ее – будто бы оно было некоей материальной субстанцией, например дождевой тучей. Потом Мейси пошла вперед. Дважды она спрашивала, где Билли. Каждый раз ей отвечали: «Где-то здесь», и пропахший хмелевыми шишечками заскорузлый палец тыкал в неопределенном направлении. Наконец Мейси увидела всю семью Бил: Билли и Дорин сноровисто сощипывали шишечки со стеблей, ритмично склоняясь над деревянной емкостью; престарелая мать Билли скрюченными от артрита пальцами обрывала с побегов листья, ребром ладони смахивала в емкость очищенное сырье. Оба мальчика, Билли и Бобби, пыхтели над старой корзиной для белья, которая, будучи заполненной, также служила общему делу. Когда работа сдельная, любая помощь пригождается, любая малость идет в ход. Билли засучил рукав повыше, взглянул на часы, что-то сказал жене, которая оглядывалась по сторонам. Приближаясь, Мейси услышала гулкий окрик:

– Ко-о-орзины го-о-отовь!!!

И каждая семья суетливее заработала руками, детям было велено выбирать из корзин листья, ведь хозяин не примет грязное сырье.

– Мисс! – воскликнул Билли, увидев Мейси. – Обождите минутку. Вот пройдет учетчик, да еще надо проверить этих мальчишек. Небось больше листьев нанесли, чем выбрали.

– Я помогу, – вызвалась Мейси. Сбросила рюкзак, засучила рукава, улыбнулась Дорин и на миг задержала ладонь на ее плече. Со смертью маленькой Лиззи между женщинами установилась особая связь, и сейчас, этим прикосновением, Мейси о ней напомнила. Затем она принялась за работу. Шесть пар рук сновали теперь в емкости для шишечек, пальцы нащупывали сухие листья, за наличие которых урежут заработок.

Учетчику оставалось проверить всего две емкости, семья Бил была на очереди.

– Ну, теперь нам учетчик не страшен, – прокомментировал Билли, вытягивая шею, чтобы точнее определить местонахождение начальства. Губы его беззвучно шевелились – Билли вслед за учетчиком считал мерные корзинки. Мейси взглянула на свои руки. Всего несколько минут проработала, а пальцы уже липкие, и запах от них такой резкий. Между тем учетчик приближался.

– Одна… две… три…

Он опускал в емкость свою мерную корзинку и вытаскивал ее, полную рыхлых бледно-зеленых шишечек. Шишечки отправлялись в мешок, который держал раскрытым подсобный рабочий. Корзинка вновь ныряла в шуршащую, пахучую кипень.

– Четыре… пять…

Мейси видела: по мере приближения учетчика не только Билли – все хмелеводы напрягались. Каждый боялся, что его обсчитают, что найдутся «любимчики», из емкостей которых учетчик станет черпать с недовесом, или что в блокноте окажется записано меньшее число мер. Когда очередь дошла до семьи Бил, Мейси прикрыла глаза. Густой, пряный запах хмеля окутывал ее, пока продолжался подсчет; летела пыльца и пыль, и настрой, с каким Мейси пришла на хмельник, постепенно менялся.

– Отличная работа, мистер Бил. Чисто собираете, – похвалил учетчик, передал Билли блокнот с записью, пошел дальше и повторил ритуал: – Одна… две…

– Ну вот, мисс, теперь можно и почаевничать. Хочу вас кое с кем познакомить.

Он сделал знак Дорин (та ответила понимающим кивком) и повел Мейси, успевшую нацепить рюкзак на одно плечо, прочь с поля. Билли остановился на краю хмельника и позвал:

– Джордж, иди сюда. Мисс Доббс приехала. Ну, та леди, про которую я тебе говорил.

Джордж коснулся тульи своей шляпы.

– Уже иду.

Мейси заметила темные круги под глазами Джорджа, прикинула, что для сборщика хмеля он слишком мрачен. Джордж походил на ее отца: рукава рубахи засучены выше локтя, жилетка нараспашку, красный платок лихо повязан на шее. Но поведение Джорджа выдавало озабоченность и тревогу, а также еще одну эмоцию, ненавистную Мейси, – меланхолию, от которой рукой подать до полной капитуляции.

Билли представил их друг другу, и все трое пошли к времянкам, где Билли разжег керосинку и грохнул на нее чайник. Мейси уселась на старый стул и, пока закипала вода, разглядывала интерьер времянки. Комната была всего одна, тесная; у стен, друг против друга, стояли две кровати. Вероятно, младший мальчик, Бобби, спит с родителями, а старший – с бабушкой, прикинула Мейси. Имелся умывальник с эмалированным кувшином и тазиком, посреди беленого стола красовалась вышитая салфетка, а на ней – вазочка с дикими астрами. Было чисто, прибрано; вся мебель с чердака семейства Бил. Как обычно перед отъездом из Лондона, мебель покрыли свежим слоем краски.

– Валяй, Джордж, выкладывай все мисс Доббс про Артура и Джо, – сказал Билли.

Джордж положил шляпу на одно колено, взял у Билли из рук жестяную кружку с обжигающим чаем, подул, поставил кружку на землю. Мейси не спускала с него глаз. Она уже поняла: Джордж тянет время, возможно, прикидывает, как лучше подать историю, чтобы его сыновья предстали невиновными. Конечно, названные мальчики приходились ему сыновьями.

– Это случилось в понедельник. Мы всего три дня как приехали, – начал Джордж. – Разделались с работой к четырем, минута в минуту, отчитались, пришли, стали мыться и ужин собирать. – Джордж указал на низенькую кирпичную постройку с трубой, примыкавшую к лагерю хмелеводов. – Мы с женой, Одри ее звать, помылись и в кухню ушли, а мальчики во времянке остались. Грязная это работа, мисс, прорва воды уходит. Так вот. Они у нас хорошие ребята, совсем еще дети – весь-то день, пока работали на хмельнике, только и трещали, что о каштанах. Там, у забора, что Сандермирову усадьбу окружает, каштаны растут. Ну а вы ж знаете: мальчишка, когда каштан видит, больше уж ни о чем думать не может. Артур и Джо, мисс, они хотели найти самый большой каштан, отполировать его, в костре закалить, по новой отполировать – ну а там посмотреть, сколько он чужих каштанов побьет, пока сам расколется.

Джордж взял свою кружку, опять подул, пригубил и заговорил не прежде, чем отпил изрядную порцию.

– Ну и вот, зовет их Одри ужинать. Не откликаются. Снова зовет. Я пошел искать. Одному тринадцать, другому двенадцать, в школе свое уж отучились, теперь работают, но я-то отец, для меня они всегда дети. – Джордж выпрямился, рубанул ладонью воздух. – Я их нашел. Под каштаном. В наручниках. Рядом два полицейских. Мол, ваши сыновья, мистер, арестованы за вторжение в частную собственность, воровство, хулиганство и порчу имущества. Мои все в слезах, в соплях, а этим служакам и дела нет. А тут еще Сандермир, его разэтакое достопочтенство, будь оно неладно, разоряется: надо их наказать примерно, чтоб урок, чтоб другие ни-ни. А наказать – значит посадить, да не на год. – Джордж стукнул себя в грудь. – Одри со стула сползла, когда я ей рассказал. Теперь мы хотим домой, в Лондон, подальше от всего этого – да денег нет, не заработали еще. И мальчиков в кутузке оставить нельзя.

Мейси молча кивала. Собиралась с мыслями, но главным образом хотела, чтобы Джордж сообщил как можно больше. Когда же Мейси заговорила, ее голос звучал мягко, размеренно, веско:

– Джордж, я должна спросить вас кое о чем. Только не обижайтесь, пожалуйста. Скажите, Джордж, какие у вас есть доказательства того, что кражу совершили не ваши сыновья? И какие доказательства виновности ваших сыновей есть у полиции?

– Я своих мальчиков знаю, мисс! – Джордж даже с места вскочил, опрокинув кружку.

– Успокойся, приятель. Мисс Доббс должна задавать вопросы, работа у нее такая. Она помочь хочет, потому ей надо знать все.

С этими словами Билли поднял кружку, долил чаю до половины. Джордж взял себя в руки.

– Ладно. Лучше все вам расскажу. Тут есть один тип из местных, адвокат. Его к моим мальчикам назначили, только ему на них плевать с высокой вышки. – Он снова сел, чуть ли не залпом выпил чай, выплеснул остатки на землю – сухую, потрескавшуюся. – Ребят обыскали и нашли у них кое-что. У Джо в кармане – серебряное пресс-папье, у Артура – медальон.

– А что по этому поводу говорят сами мальчики? – Мейси взяла блокнот, приготовилась писать.

– Что вещи валялись под каштаном.

– А полиция что думает?

– Что у моих ребят был подельник. Якобы он орудовал в доме, вещи перебрасывал им через забор, и они не удержались – утаили пару безделушек. А про каштаны выдумали, уже когда попались.

– Понятно, – вздохнула Мейси и снова взяла кружку с чаем. – А вы как думаете, Джордж, откуда у ваших сыновей серебро?

– Я? – Джордж уставился на Мейси, потом на Билли. Тот ободряюще кивнул. – Я думаю, в доме цыганье орудовало. Это ж сброд, всякому известно. – Он снова посмотрел на Билли. – А тебе, приятель, надо следить, чтоб хозяйка твоя не очень любезничала с этой чернавкой, Веббовой женой.

Билли побагровел:

– Тут все дело в малышке. Мы с Дорин никак от смерти Лиззи не отойдем, а цыганочка нам дочку напоминает. Только и всего.

Билли отвернулся.

– Мы про ваше горе знаем, да только ведь от цыган вред один. Поверь, Билли, я тебе как друг говорю. – Джордж назидательно погрозил пальцем, затем переключился на Мейси, молчавшую во время перепалки: – Я этого Вебба сам видал. Как его имя, никто не знает. Цыгане просто Веббом зовут. Так вот, этот цыган вечно на холме торчит – а с холма Сандермирова усадьба как на ладони видна. Стоит, шельмец, и смотрит, смотрит. И возле дома околачивался, под забором ходил. Ясно же – он и серебро спер. Его арестовать надо. Полицейские говорят, доказательств нету, мол, нельзя ни Вебба к стенке припереть, ни весь табор прогнать. Они, мол, вреда не делают. – Джордж сложил руки на груди, ботинком поддел камень.

Мейси закончила писать в блокноте, подчеркнула одно слово, подняла глаза, заговорила:

– В подобных ситуациях опасно пороть горячку. Надо сначала разобраться, хоть время и поджимает. Где держат ваших мальчиков, Джордж?

– В Мейдстоуне. Они еще дети, а их к настоящим злодеям посадили.

– Не волнуйтесь. Наверняка ваши сыновья содержатся отдельно от взрослых. Приятного мало, конечно, но опасности никакой. А цыганский табор где расположился?

На этот вопрос ответил Билли, который успел справиться с эмоциями:

– За нашим хмельником. Пройдете по проселку, минуете еще четыре хмельника и выпас – там они и будут, на холме, у леса. В лесу есть поляна, где цыгане разводят большой костер. Как стемнеет, у них там песни-пляски. Вебб – тот на скрипке играет. Есть еще два скрипача. Словом, вечерами нам скучать не приходится.

– А кто у них старейшина?

– Чего? – в один голос переспросили Билли с Джорджем.

– Я говорю о главе рода. О самой старой и уважаемой женщине в таборе. Возможно, ее кибитка находится в отдалении от остальных.

– А, так это не иначе старуха Вебб, мамаша этого ворюги. Будьте осторожны, мисс. Я бы на вашем месте держался подальше от табора.

Мейси улыбнулась, спрятала блокнот и ручку в рюкзак.

– Завтра, Джордж, я поеду в Мейдстоун. А сегодня навещу старую цыганку. Как ее имя, случайно, не знаете? Впрочем, наверняка ее называют тетушкой.

Билли с Джорджем переглянулись, снова уставились на Мейси.

– Спрошу Дорин, если вам так важно, мисс, – заговорил Билли. – Хотя она вряд ли знает. Цыганку, у которой маленькая дочка, Бусал, – ту звать Пейши. Не иначе уменьшительное от Пейшенс.

– Так и есть, Билли. – Мейси поднялась, протянула Билли пустую кружку. – Цыгане любят имена почти библейские – Чарити, Пейшенс, Фейт. – Она положила ладонь на плечо Джорджу. – Я и с мистером Сандермиром пообщаюсь, хотя пока не представляю, как смогу добиться этой встречи. В любом случае скоро мы докопаемся до истины. Увидимся завтра утром, Билли. А сейчас мне пора.

И она пошла прочь. На миг помедлила, подхватила свои вещи, продолжила путь к проселку.

– Ты уверен, что она сможет вызволить моих ребят? – спросил Джордж.

– Даже не сомневайся. Я тебе больше скажу: если кто и способен докопаться до истины, так это мисс Доббс.

Впрочем, Билли отнюдь не был уверен, что для раскрытия дела необходим контакт с цыганами.

Мейси остановилась у подножия пологого холма, оглядела рощицу на возвышении. По небу бежали быстрые облака: рощу накрыла тень, а в следующий миг она озарилась ярким солнечным светом – будто сцена в лондонском театре. Кибитки стояли почти впритык. Мейси насчитала пять, и возле каждой был разбит шатер. А слева, поодаль, располагалась отдельная кибитка. Ниже по склону паслись шесть коренастых лошадок-полукровок. Трава была на диво густая. Мейси приложила ладонь козырьком и наблюдала, как лошадки перебрались на новый участок, а потом вдруг, безо всякой причины, пустились галопом, высоко вскидывая копыта. Набегавшись, они вернулись к своему предыдущему занятию. Мейси вспомнила, как ходила с отцом на цыганскую лошадиную ярмарку в Стоу. Мама тогда осталась дома. Позднее Мейси поняла, что покупать лошадь отец охотнее пошел бы один, но хворой жене нужен был отдых от непоседливой Мейси. Вдобавок Фрэнки Доббс хотел, чтобы дочка немного развеялась, отвлеклась – она уже начала догадываться, что ее мама умирает.

Они с отцом тогда долго ходили между торговыми рядами, смотрели на лошадей и пони. Отец останавливался, задавал вопрос барышнику, щупал бабки жеребца или кобылы.

– Папа, как ты узнаешь, что лошадка нам подходит? – спросила Мейси, а Фрэнки Доббс ответил:

– Я ищу лошадку с крепкими, сильными, мохнатыми ногами. Еще надо, чтоб у нее глаза были блестящие. Погоди, мы поймем, когда сами приглянемся какой-нибудь животинке.

Домой они вернулись с Персефоной – кобыла следовала в товарном вагоне, а уж с вокзала ее привели в теплое, уютное стойло под сводами моста Ватерлоо.

Когда Мейси проходила мимо, цыганские лошадки подняли головы, посмотрели на нее с интересом, затем продолжили жевать. Приблизившись к табору, Мейси крикнула «Доброго вам дня», впрочем, ответа она не ожидала. Цыгане пробудут на хмельнике минимум до четырех часов. К кибиткам Мейси не приближалась – поиски чего бы то ни было не входили в ее планы, по крайней мере в отсутствие хозяев. Прежде чем Мейси дошла до отдельной кибитки (принадлежавшей, конечно же, главе рода), тропа свернула в лес. Был только второй час дня. Мейси зашагала по тропе и оказалась на поляне, словно колоннами окруженной столбами света. Утренний костер, прогоревший до золы, вдруг выпустил змейку дыма; при каждом дуновении угли загорались янтарно-красными огнями и тут же гасли. Костер умирал, то были его последние выдохи и вдохи.

Вокруг костра располагались бревна. Закопченный котел, полный железной посуды, стоял поодаль. Мейси вспомнила свой сон – и замерла. Нет, страха она не ощущала, ожидание использовала для анализа ситуации, так разветвившейся из простого расследования для Джеймса Комптона. Виновны ли цыгане во вторжении в дом Сандермира? Как это преступление соотносится с другими событиями, описанными Джеймсом и устно, и на бумаге? И какая тайна связала жителей Геронсдина настолько крепко, что они не заявляют в полицию о поджогах и порче имущества? Мейси найдет способ коснуться этой темы и добьется понимания у этих людей. А вот почему, стоило Мейси въехать в Геронсдин, как ее охватила дрожь и волосы на затылке зашевелились? Пожалуй, важнее всего будет прояснить именно этот вопрос. Неужели причина в недовольстве селян своим арендодателем? Или они против нашествия лондонцев и цыган?

Мейси снова вздрогнула. Теперь она чувствовала слежку за собой. Огляделась. Никого не было вокруг, поэтому, вскинув рюкзак на плечо, Мейси размеренным шагом пошла к краю поляны, туда, где лежала на траве густая древесная тень. Не успела Мейси приблизиться к кибитке, что стояла отдельно от других, как запястье ее угодило будто бы в безбольный капкан. Мейси опустила глаза. Ее рука была в челюстях собаки-ищейки. Правда, зверюга не пустила в ход клыки, словно не хотела причинить вред, словно ее задача– задержать незнакомку до возвращения хозяйки. Мейси сделала вдох и выдох, спокойно заговорила с собакой:

– Славная девочка. Не волнуйся, я буду послушной. Только, раз уж мне придется ждать, можно делать это сидя?

Собака не зарычала, не издала другого звука, но взгляд ее маленьких, острых, блестящих глаз по-прежнему был направлен в глаза добычи. Полукровка, подумала Мейси про собаку; лерчер, помесь серой борзой с колли. Цыгане таких любят. Говорят, они быстры, как борзые, и хитры, как колли. «Лерч» и переводится «вор». Кстати, нет смысла скрещивать двух лерчеров – потомство будет никудышное. Настоящий лерчер – это бастард в первом поколении. Уж кто-кто, а цыгане знают толк и в собаках, и в лошадях.

Собака позволила Мейси присесть на ступеньках одиночной кибитки. Свободной рукой Мейси достала из рюкзака сандвичи. Конечно, она могла воспользоваться ножом или другим инструментом из своего набора, чтобы избавиться от собаки, но знала: лерчер в любом случае окажется проворнее. Не надо ссориться с животным, которое не станет пускать в ход зубы, пока Мейси сидит смирно. Делать нечего – придется подчиняться. Мейси не отпускало ощущение, что ее прихода ждали. Прислонившись спиной к двери, она надкусила сандвич и почувствовала, как по запястью бежит горячая собачья слюна.

Мейси очнулась оттого, что собака отпустила ее руку. Встретив взгляд старой цыганки, Мейси не дрогнула. Длинные седые волосы старухи прикрывала пестрая шаль, в ушах болтались серьги-обручи, глаза окружали темные, глубокие морщины, щеки были впалые. Мейси поднялась на ноги, посмотрела вниз (старуха едва доставала ей до плеча), чуть склонила голову и сказала с улыбкой:

– Мое имя Мейси Доббс, я пришла познакомиться с вами.

Старая цыганка кивнула, опустила на землю ивовую корзину, полную свежих астр.

– Меня зовут Бьюла. – Старуха оглядела Мейси с головы до ног. – Посторонись, а то я в кибитку не войду.

За спиной Бьюлы толпились цыгане, никак не ожидавшие обнаружить в своем лагере гаджо.

– Кушти, – говорила между тем старая цыганка. – Все в порядке. Она нам не враг. Ступайте.

Звуки были гортанны, слова – еле слышны и все-таки заставляли повиноваться, даром что Бьюла ни разу не повысила голос.

Не глядя на Мейси, она достала чайник, хранившийся под днищем кибитки, и таз для омовения рук.

– Подержи-ка, уважь старую тетушку. Не зря ведь ты так далеко забралась, чтобы познакомиться. Давай посидим, потолкуем.

Бьюла свистнула собаку, та пошла за ней, постоянно виляя из стороны в сторону, так что Мейси оставалась на третьем плане. Ни обогнать цыганку, ни идти за ней следом собака не давала.