На ступенях кибитки, расположенной в некотором отдалении от остального табора, сидела старуха. Вынув из кармана глиняную трубку, она повздыхала над остатками табака, передернула плечами, чиркнула спичкой по ободу таза, притороченного к кибитке. Подожгла табак, сунула мундштук в иссохший рот, стала втягивать живительный дым. Под лестницей посапывал пес. Старая цыганка знала: одно ухо у него всегда востро, один глаз вечно бдит, отслеживает каждое движение хозяйки.

Она была известна как тетушка Бьюла Вебб («тетушку» к имени старшей в таборе прибавляют все цыгане). Посасывая трубку, Бьюла щурилась на окрестные поля, поглядывала на хмельник, что располагался за полями. Хмель вызрел, думала она; ароматные зеленые шишечки висят рядами, дожидаются проворных рук сборщиков. Скоро из Лондона понаедут эти самые сборщики – к сентябрю они приурочивают отпуск, берут с собой жен и детей. Все, все будут работать на хмельнике. И цыгане из табора тетушки Бьюлы, и гадже из окрестных деревень. Гадже. Очень их много – тех, кто живет в домах, тех, кто не принадлежит к кочевому племени.

Соплеменники тетушки Бьюлы в чужие дела не лезут, занимаются исключительно своими; проблем не создают. Тетушка Бьюла надеялась, что нынче цыганские метисы на сбор хмеля не нагрянут. Истинный рома никому не доверяет, а цыганскому метису – меньше всех. Одни проблемы от этих полуцыган, думала тетушка Бьюла. Обычаев старинных не чтут, а туда же – кочевать пытаются, даром что не лошадок в кибитки впрягают, а грузовиками их буксируют, а что такое грузовик? Костотряс, и больше ничего. Бьюла оглянулась на кибитку, которой владел Вебб. Просто Вебб – так она его называла. Сын. Крохотная дочка Вебба, Бусал, тоже полуцыганка, выходит; но уж такая она смугляночка, такая глазастенькая – любо-дорого глядеть.

Из-под днища кибитки Бьюла извлекла четыре жестяных таза. Один – для мытья посуды; второй – для стирки; третий – мыться самой, четвертый – прибираться в кибитке. Натаскала хвороста, раздула угли, повесила над костром чайник. Сидеть без дела было ей непривычно и неприятно. Пока чайник закипал, тетушка Бьюла вязала букеты из диких астр: пойдет от дома к дому, станет продавать цветы. Навязав целую корзинку букетов, Бьюла снова уселась на ступенях кибитки.

Знает она этих гадже, этих деревенщин; завидят ее на улице – отворачиваются, боятся встретить взгляд черных, как мокрая галька, глаз на смуглом, сморщенном лице. Брезгуют глядеть на золотые сережки-обручи, на головной платок, на широченную поношенную юбку из пунцовой шерсти – словом, на все эти цыганские атрибуты. А то еще детишки дразнятся:

– Эй, чернавка-попрошайка, куда идешь? Ты что, оглохла? Отвечай: оглохла, старая ворона?

Бьюле в таких случаях достаточно посмотреть на охальника, погрозить черным, как уголь, указательным пальцем, изрыгнуть протяжную гортанную фразу. И куда только девается гонор? Малышню как ветром сдувает.

Что интересно: женщины первые отворачиваются от тетушки Бьюлы, но в деревне есть несколько – достаточно для заработка, – что открывают двери на стук, суют в черную ладонь пенни, хватают астры (побыстрее, чтобы не коснуться цыганки). Бьюла только усмехается. Она знает: лишь падут сумерки, как под ногой робкой гостьи хрустнет сучок, ищейка поднимет морду, зарычит глухо, не горлом, а брюхом. Бьюла положит руку собаке между ушей, шепнет: «Тише, тише». Дождется приближения шагов (еще секунда – и собаку будет не удержать) и только тогда окликнет: «Эй, кто там?» И в ответ услышит просительное: «Мне бы поворожить…»

С улыбкой Бьюла снимет платок со стеклянного шара – она его заранее выносит из кибитки.

Разумеется, стеклянный шар никакого отношения не имеет к предсказанию судьбы – но без него нельзя. Старая цыганка школ не кончала, а знает, как дела делаются. Ни стекляшка, ни хрусталь, ни аметистовый талисман, ни спитой чай, ни кроличья лапка ей не нужны. Этот хлам она держит для клиентов, потому что им подавай нечто осязаемое. Знай деревенские гусыни, что старой Бьюле ведомо и прошлое их, и будущее, – они бы наутек пустились от кибитки. Но и денег бы не заплатили, а что ж в том хорошего?

Из шатра Вебба послышался писк – проснулась маленькая Бусал. Наметилось движение, цыгане подтягивались, разжигали огонь, готовились к наступающему дню. Истинный цыган ночует не в кибитке, где ни пылинки нет, ни пятнышка, где сверкает медная утварь и светится тончайший фарфор. Как и сама Бьюла, члены ее табора спят в шатрах. Натягивают холст на березовую или рябиновую раму – и готово. Кибитки же используют для особых случаев. Бьюла подняла взгляд на рассветное солнце, снова посмотрела на поля. С росной земли навстречу новому дню поднимался туман. Бог с ними, с жителями Геронсдина. Каждого из них, всех без исключения, окутывает темная тень; за каждым тянется она, как хвост, гнет к земле, ни на миг не дает выпрямить спину. В Геронсдине обитают призраки, и нет от них покоя селянам – ни днем, ни ночью.

Бьюла нагнулась над чайником – и лицо ее исказила пульсирующая боль, и перед глазами вспыхнул свет. Это было уже не впервые – старая цыганка успела привыкнуть к таким приступам. Чайник грохнулся на уголья, иссохшая рука дернулась ко лбу, веки сомкнулись, но и на их исподе продолжали плясать языки огня. «Снова этот огонь». Бьюла хватала ртом воздух, жар поднимался от ступней к животу, ноги взмокли от пота, ладони стали липкими. И в очередной раз явилась Бьюле молодая женщина. Явилась прямо из пламени, не виденная раньше вживую. Теперь, Бьюла знала, встречи ждать недолго. Женщина была высока ростом и черноволоса. Волосы не очень длинные, но и не такие короткие, как у этих гадже. Бьюла прислонилась к кибитке. Сразу же рядом возникла ищейка, подставила для опоры поджарый бок. Женщина из пламени знала горе, видела смерть. Она шла одна – но Бьюла видела на ее плечах груз, который мало-помалу становился легче, поднимался, как утренний туман, чтобы вовсе исчезнуть. Ты сильная, думала Бьюла про женщину; ты… Старая цыганка тряхнула головой. Видение поблекло, женщина отвернулась, шагнула обратно в огонь, исчезла.

Прижимая ладонь ко лбу, все так же прислоняясь к кибитке, старая цыганка с опаской открыла глаза и огляделась. Прошло всего несколько секунд, но Бьюла видела достаточно, чтобы уяснить: приближаются трудные времена. Цыганка рассчитывала найти в черноволосой женщине союзницу; впрочем, были у нее и сомнения на этот счет. Не сомневалась Бьюла в трех вещах: конец ее близок; перед смертью она встретится с женщиной из пламени, причем та сама явится к ней; эта женщина даром что считает себя обыкновенной, на самом деле преследует и теснит саму Смерть. Ибо таково ее предназначение, ведь она – полуцыганка. Что же касается Смерти, Бьюла Вебб отлично знает: Смерть скоро придет сюда, в деревню Геронсдин, и предотвратить ее появление никак нельзя. Можно лишь попытаться защитить табор.

Солнце поднялось выше. Цыгане останутся на этом месте еще дня три, затем переберутся на поляну, что лежит сразу за фермой, натянут шатры подальше от лондонцев. Лондонцы – сборщики хмеля – будут жить в беленых времянках, по вечерам собираться у костра и горланить непристойные песни. А Бьюла, не отвлекаясь от каждодневных забот, станет ждать. Она будет ждать женщину в городской одежде, с аккуратной прической; женщину, наделенную даром предвидения – столь же сильным, как и у самой Бьюлы.